Глава 25. Энн Морган сидела в гостиной подле окна и смотрела вспухшими, покрасневшими глазами в одну точку

Энн Морган сидела в гостиной подле окна и смотрела вспухшими, покрасневшими глазами в одну точку. Комнату золотило утреннее солнце; солнечные лучи омывали мягким светом лежавшую на столе Библию. Энн жаждала ощутить присутствие Бога – и не могла. Его слова – вот они, рядом, стоит только руку протянуть к книге, но где же Он сам? Это чувство не было для нее внове. Все равно, что читать письма Джареда из Китая. Ты благодарна за каждую строку и при этом бесконечно нуждаешься в реальном человеке. Сегодня один из тех дней, когда слов недостаточно.

Поверх Библии лежало письмо, написанное рукой Джорджа Вашингтона. «Дорогие Джаред и Энн Морган, с великим огорчением я…» Из письма следовало, что Вашингтон получил депешу из штаба генерала Клинтона, в которой говорилось об аресте Джейкоба Моргана. Военный суд признал молодого человека виновным в шпионаже и приговорил к казни через повешение. Мерси было отправлено аналогичное послание.

Библия была раскрыта на Книге пророка Исайи:

«Разве ты не знаешь? разве ты не слышал, что вечный Господь Бог, сотворивший концы земли, не утомляется и не изнемогает? разум Его неисследим. Он дает утомленному силу, и изнемогшему дарует крепость»[66]. Слова. Как письма издалека. Бумага и чернила… А она нуждается в утешении и понимании. И еще в ответах.

«Господи, почему все происходит именно так? Почему государства воюют? Почему погибают молодые? Почему должен умереть Джейкоб? И как истолковать тот факт, что совсем недавно мои губы твердили ту же молитву… но имя они произносили иное – Исав? Конечно, я счастлива, что Исав избежал смерти, но он все равно для меня потерян – потерян хотя бы на время войны».

То, что это может произойти, Энн знала всегда; но разве избавит ее от страданий тот факт, что она оказалась прозорливее многих? Она обратилась мыслями в прошлое, к тому дню, когда оба ее сына были дома и сидели за обеденным столом. Морганы принимали гостей: доктора Купера, Сэма Адамса и Джона Хэнкока. Тем вечером она испытала леденящий ужас, почувствовала сердцем, что ветер войны раскидает ее семью, словно опавшие листья, в разные стороны. Но разве остановишь ветер? Горячие споры давно сменились братоубийственной войной, смертью, огнем.

Энн отодвинула письмо, и ее глаза вновь побежали по строкам Библии:

«Утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают, а надеющиеся на Господа обновятся в силе: поднимут крылья, как орлы, потекут – и не устанут, пойдут – и не утомятся»[67].

Голова женщины безвольно запрокинулась на спинку стула, веки смежились; она мысленно заговорила сама с собой: ««Поднимут крылья, как орлы». Разве могу я на это надеяться? «Потекут – и не устанут». Как стать быстрым потоком с такою‑то ношей? «Пойдут – и не утомятся». Да, Господи, да… это то, что нужно. Помоги мне идти, тихо, шаг за шагом, не спотыкаясь».

– Энн?

Она открыла глаза. В дверях стоял Джаред.

– Пришла Присцилла.

Энн вытерла глаза. При появлении домашних она поспешно встала. Джаред, Присцилла и Мерси расположились полукругом на диване (он стоял против широкого, во всю стену окна, выходящего на бухту). Приглушенными голосами Морганы рассказали гостье о Джейкобе. Выслушав тревожную новость, Присцилла придвинулась к Мерси, обняла ее за плечи, прошептала слова утешения. Затем обратилась к брату:

– Ты написал Филипу?

– Только что.

Он протянул сестре письмо. Присцилла должна была взять его с собой в таверну, а уже оттуда на перекладных его доставят их старшему брату в резервацию наррагансетов.

В окно они видели Бо. Мальчик неподвижно стоял перед домом на том самом месте, где с ним прощался Джейкоб, и сосредоточенно вглядывался в глубь Бикэн‑стрит.

– Он знает? – спросила Присцилла.

Мерси покачала головой.

– Нет. Мы думали, так будет лучше.

Бо позвали в дом для утренней молитвы. Вместе со всеми он опустился на колени и молитвенно сложил руки на сиденье стула.

Начал Джаред: «Господи, я никогда не был златоустом. Так уж вышло, что в самые трудные минуты я не могу подобрать нужных слов. Но Ты знаешь мое сердце. И мне кажется, теперь я понимаю, что Ты чувствовал, когда Твой сын шел дорогой страданий. Ты знаешь, я бы сделал все, чтобы оградить моих мальчиков от мучений… Но я не в силах… Мы должны переждать этот шторм и верить в то, что Ты не позволишь нам разбиться о скалы. Ты охранял нас прежде. И Ты можешь сделать это сейчас».

«Господи, как же сильно болит душа за наших мальчиков! – подхватила молитву Энн. – Мы всегда хотели для них одного: чтобы они познали счастье и любовь. Но и им, и нам были посланы боль и горе. В эти страшные дни они особенно нуждаются в Тебе, Господи. Мы не можем им помочь, но Ты – можешь. Да будет воля Твоя в жизни Джейкоба и Исава, прошу Тебя, Господи, да будет воля Твоя».

Следом за Энн начала свою молитву Мерси: «Господи, я не была той женщиной и женой, какой Ты хотел бы меня видеть. У меня нет никакого права обращаться к Тебе с просьбами, но я научилась у Джареда и Энн доверять Тебе, и я знаю, Ты можешь зло обернуть добром. – Она прикусила губу, не позволила себе заплакать. – Ты знаешь о моих чувствах к Исаву; молю, пусть он найдет счастье. Ты знаешь, как сильно я люблю Джейкоба и как страстно я желаю быть с ним… Прошу, верни его мне… – Она старалась говорить так, чтобы не встревожить Бо (мальчик пристально следил за губами молящихся). – Я знаю одно: мы обязательно будем вместе, если не здесь, то там, в вечной жизни».

«Боже, Ты так долго указывал нам, Морганам, дорогу, не оставляй же нас и в эти минуты, – молилась Присцилла. – Только Ты можешь спасти семью. И еще. Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты сделал Мерси частью нашей семьи».

Подошла очередь Бо: «Господи, пожалуйста, верни мне Джейба. Я жду его каждый день. Прошу Тебя, верни Джейба домой».

Радость, которую испытала Абигайль, узнав, что ее любимый жив, почти сразу же вытеснил страх. Джейкоб арестован. Она в ловушке. Впереди замаячила виселица. Абигайль одновременно хотелось и прижаться к Исаву, и бежать от него, как от врага, без оглядки. Молодая женщина отчаянно боролась с собой, но она уже утратила способность здраво рассуждать. Еще немного – и у нее могла начаться истерика.

Исав опустился рядом с ней на колени, сжал ее в объятиях, и, целуя в ухо, стал нашептывать слова утешения.

– Я должна немедленно бежать! – воскликнула Абигайль, отталкивая молодого человека. – Они идут! Предупреди Исаака и Мисси.

– Никто не идет. Никто. Ты в безопасности.

– Нет! Джейкоб… У них Джейкоб.

– Он о тебе не скажет. Им ничего не известно.

Она посмотрела на него снизу вверх. Судя по взгляду Абигайль, ей отчаянно хотелось верить Исаву, но пока он ее ни в чем не убедил.

– В момент ареста он сказал мне, что ты в безопасности.

– Да как он мог!? А если кто‑то услышал мое имя!

Исав еще крепче прижал к себе любимую.

– Он его не упоминал. Просто сказал: «Похоже, согнутый мушкет вновь переходит в твои руки». А потом добавил, обращаясь к Клинтону и Арнольду: «Мы соперничали с братом еще тогда, когда носились по двору с игрушечным оружием». Они сочли, что речь идет о какой‑то игрушке, из‑за которой мы дрались в детстве.

Абигайль начинала успокаиваться.

– Я никогда не рассказывала ему о согнутом мушкете.

– Он знал достаточно, чтобы понять: эти слова вызовут у меня ассоциацию с тобой.

Ее все еще била мелкая дрожь.

– А ты?

– Что я?

– Ты ведь знаешь – я американская шпионка. Не собираешься меня сдать?

Исав прижался щекой к ее волосам.

– Я искал тебя всю жизнь. Неужели ты думаешь, что я предам тебя только потому, что мы с тобой политические противники?

Тело Абигайль еще раз конвульсивно вздрогнуло, и она успокоилась.

Их мир был прекрасен – эдакий тихий грот в скале, вокруг которой бушует сильнейший шторм. Этот мир принадлежал только им; они были счастливыми обладателями камина и доски для игры в нарды. Казалось бы – идиллия. Но, как и большинство миров, этот был соткан из противоречий.

В гостиной Абигайль они прятались от войны. Пока люди исступленно истребляли друг друга, Исав Морган и Абигайль Маттесон обрели в объятиях друг друга покой. Но мир ненависти и войны был неизмеримо больше их мирка. И этот мир завидовал их покою и любви. Исав и Абигайль не могли остановить лавину ненависти.

– Да ты сама‑то себя слышишь? Как, развязав войну, можно создать мирное государство? – Стоя у камина, Исав недоуменно развел руками. За секунду до того он поднялся с пола; ему было необходимо размять ногу.

Абигайль все еще сидела на полу перед игральной доской. Она только что выиграла очередную партию; затем разговор зашел об их будущем. Исав хотел, чтобы она уехала с ним в Англию.

– Порой необходимо бороться за то, во что веришь, – ответила женщина.

– Защищаться – да. Но войну спровоцировали как раз колонии. Парламенту ничего другого не оставалось, как только послать в Америку войска.

Абигайль покачала головой.

– Я не согласна с такой интерпретацией событий. Парламент мог дать нам право голоса; мы это заслужили. Кроме того, мы не нападаем, а обороняемся. У нас должно быть право самостоятельно распоряжаться своей судьбой. Для Англии мы всегда будем колонией, зависимой и подневольной, – и только источником прибыли.

Исав и Абигайль спорили беззлобно. Любовь значила для них куда больше, чем политические взгляды. Но когда речь заходила о будущем… Здесь их желания совпадали только в одном: жить вместе в мире и относительной защищенности.

Бороться за необходимые реформы, оставаясь подданным Англии, или создать новое государство, с новыми ценностями и верой, – эту проблему Исав обсуждал уже сотни раз: с братом, отцом, друзьями по Оксфорду, гарвардскими студентами… Но сейчас все было иначе. И не потому, что он любил нынешнего оппонента больше предыдущих (хотя, чего греха таить, так оно и было) – просто теперь в игру вступила сама жизнь. Прежние споры носили характер умозрительный – чистой воды теория, мнение против мнения. А сейчас пред ним на полу сидела красивая женщина, которая к тому же обладала мужеством иметь свои убеждения. Ради них она рисковала жизнью. И Исав впервые задумался, не ошибается ли он.

– Помнишь, однажды ты упомянул о своем предке‑пуританине, – сказала Абигайль, – ну о том, что первым обосновался в Бостоне.

– Энди Морган.

– Почему он покинул Англию?

– Если быть точным, он сбежал, чтобы спасти себе жизнь.

И Исав рассказал историю Эндрю Моргана. Он поведал своей возлюбленной о том, как юный Энди жаждал славы и приключений, как всесильный епископ Лод вовлек молодого человека в борьбу с пуританами, как Энди, разыскивая неуловимого пуританского памфлетиста, попал в небольшой городок Эденфорд и нашел там то, ради чего стоило умереть. А именно: веру и любовь. Однако, встав на сторону пуритан, он приобрел страшного врага в лице епископа Лода и, чтобы избежать его гнева, покинул Англию вместе с жителями Эденфорда, направлявшимися в колонию Массачусетского залива.

– И что пуритане хотели обрести в Новом Свете?

Исав улыбался.

– Это что, экзамен по истории?

Абигайль улыбнулась в ответ:

– Нет, дорогой, это наше наследие. Уважь меня, ответь.

– Мои предки, наши предки, – поправился Исав, – хотели одного: создать страну, которая отражала бы их веру в Бога. И Библия служила им путеводной нитью.

– Замечательно! Ты мой лучший ученик!

– А блестящий ответ не дает права на поцелуй?

– Не дурачься, – ответила она, – я пытаюсь обосновать свою точку зрения. – Исав сел на пол; ему все время хотелось находиться рядом с Абигайль. – Ты как‑то говорил мне, что намерен продолжить род Эндрю Моргана.

– С тобой.

Молодой человек потянулся к возлюбленной.

– Пуритане, – рассмеялась Абигайль, – искали свободу. Они хотели сами выбирать свою судьбу, строить жизнь как можно дальше от английского правительства. Сердцем я пуританка. Я хочу того же, чего хотели они, – создавать и растить семью согласно своим верованиям и своему пониманию свободы.

Исав отодвинулся от Абигайль и сел прямо. Ее слова задели его за живое.

– С этим я согласен. Но, к сожалению, то, о чем ты говоришь, не имеет к войне никакого отношения. А вот что имеет, так это политика. Чистая политика и только. Я говорил – нет, слово «спорил» более уместно – со многими бостонскими патриотами, заварившими эту кашу. Поверь, они просто безжалостные политиканы, ничего более.

– Не все.

– Большинство из них.

– По крайней мере, один из них не такой.

– И кто это, позволь полюбопытствовать?

Абигайль стремительно встала и вышла из комнаты, а спустя время появилась с кипой газет.

– Я прятала их, пока полковник был жив. Они так его огорчали. А меня вдохновляли. Этим газетам я обязана своим решением помогать делу революции.

Осторожно перелистывая страницы газет, она начала читать:

– «Мы не должны забыть те вдохновляющие дни Великого пробуждения, когда Джордж Вашингтон пламенно взывал к народу с трибуны, а жители Новой Англии повернули стрелки часов вспять, к временам Винтропа и Коттона[68]. Мое самое страстное желание – восстановить в Новой Англии обычаи и мораль пуритан. Мы хотим разорвать пуповину, связывающую нас с матушкой‑Англией, для того, чтобы способствовать новому расцвету пуританства. Пуританство – наша цель. Революция – наш метод ее достижения… – Еще раз прошелестели страницы. – Я твердо верю, что пуританство – лучшая защита для жителей Новой Англии от британской тирании. И хотя пуритане за последнее столетие сдали свои позиции (и это достойно сожаления), пуританство может, как и на заре XVII века, стать стержнем нашей свободы».

– Бостонский журналист? – спросил Исав.

– Довольно известный.

– Потрясающий. Ничуть не похож на встречавшихся мне политиков.

– В Бостоне он столь же влиятелен, как ваша семья. Возможно, ты все‑таки с ним встречался.

– Нет. Человека, решающего такие благородные задачи, я бы запомнил. Как его зовут?

– Сэмюэл Адамс. Знаешь его?

– Пришел позлорадствовать?

Джейкоб Морган небрежно развалился на койке. Когда к нему впустили Исава, он не дал себе труда сесть, не то, чтобы встать. Молодого человека содержали под замком в погребе одного из старинных каменных особняков. По прихоти его владельца, революционно настроенного судостроителя и любителя изысканных вин, помещение было поделено на две части. Когда‑то, до оккупации Нью‑Йорка англичанами, все пространство около лестницы, от пола до потолка, было заставлено ячейками для вин; а за массивной дверью с висячим замком, установленной в противоположном конце погреба, хранились лучшие хозяйские вина. Но судостроитель исчез, вина выпили, ячейки для бутылок разобрали, а в глубине погреба под замком теперь сидел американский шпион.

В погребе было холодно и сыро; тусклый свет керосиновой лампы безуспешно пытался победить мрак. Чтобы не замерзнуть, Джейкоб не снимал сюртук. Кроме койки и маленького столика, в помещении ничего не было. Войдя в узилище, Исав прислонился спиной к стене. Слова брата он предпочел пропустить мимо ушей.

– Не очень‑то просторный номер, – миролюбиво сказал он, оглядевшись.

– Полагаю, твой был лучше.

– Во всяком случае, он не напоминал склеп.

Джейкоб пренебрежительно фыркнул.

– Что тебе нужно?

– Просто зашел посмотреть, как ты тут.

Джейкоб свесил с койки ноги.

– Хорошо, давай посмотрим. Я под замком в погребе, через четыре дня меня повесят, вдобавок ко всему из‑за этой сырости меня вот‑вот начнет колотить озноб. Нет прекрасней жизни, чем эта.

– Радует, что чувство юмора тебе не изменило. – Пауза. – В чулане среди рисунков Джона я нашел твое донесение.

– Еще один гвоздь в крышку моего гроба.

– Не хочешь передать что‑нибудь Мерси? Письмо или что‑то еще, я мог бы… – Исав покосился на дверь. Надо быть настороже, вдруг их подслушивают. – …проследить за тем, чтобы она его получила, – многозначительная пауза, – так или иначе.

Во взгляде Джейкоба мелькнула благодарность – стало быть, он понял, что Исав намекал на Абигайль.

– Ловлю тебя на слове. – А затем, погрозив пальцем, добавил: – Держись подальше от Мерси. Спорим, ждешь не дождешься моей смерти, сразу помчишься в Бостон. Так вот, у меня для тебя новость. Мерси изменилась. Только потеряешь время.

– Моя бостонская жизнь подошла к концу. И хотя в моем сердце Мерси всегда будет занимать особое место, у меня есть Абигайль. Я счастлив с ней.

Джейкоб дружелюбно ухмыльнулся.

– Она нечто особенное, согласен? – сказал он. – Не понимаю, что она в тебе нашла.

Исав засмеялся.

– Что тебя так развеселило? – полюбопытствовал Джейкоб.

– Конец эпохи, – выдохнул Исав. – Ты хоть осознаешь, что впервые с того самого вечера в Филадельфии, с момента знакомства с Мерси Рид, мы из‑за нее не воюем?

– Грустно, правда? Столько времени тебе понадобилось, чтобы осознать одну простую истину – ты проиграл.

Слова брата больно кольнули Исава, но он справился с обидой. Это уже не имеет значения. Борьба окончена.

– Абигайль стоило ждать, – кратко подытожил он.

Повисла неловкая пауза.

Первым заговорил Исав:

– Слышал, у тебя есть дружок.

– Где ты это слышал? – вскинулся Джейкоб.

Вообще‑то, Исаву об этом говорили дважды. Сначала, в Филадельфии, – Мерси, потом, в Таппане, отец. О Мерси молодой человек благоразумно умолчал.

– В тюрьме, в Таппане, от отца.

– Он говорил, что Бо глухой?

Исав кивнул. И тотчас вспомнил, как просветлело лицо отца, когда он рассказывал о мальчике.

– Он особенный, – просиял Джейкоб. – Сообразительный, проворный, заряжает мушкет быстрее всех на свете. – Молодой человек громко, от души рассмеялся. – А еще он умеет барабанить! Научился у Заха, полкового барабанщика, тоже мальчишки. Знаешь, как ему это удается? – Исав покачал головой. – Вибрация! – Джейкоб все больше воодушевлялся. – В Вэлли‑Фордж я заболел, мне было тошно как никогда. А Бо бродил по домику и колотил деревянной ложкой по всему, до чего мог дотянуться. Каюсь, я не понимал, что он делает. Не догадывался о его дружбе с Захом. Короче, Бо сводил меня с ума. Голова раскалывается, а он стучит без передыху. Ему, видишь ли, было невдомек, что он меня изводит – он‑то этого грохота не слышал. Короче, я вышвырнул его из домика! Хорошим же я оказался опекуном.

Исава рассмешила история Джейкоба, но еще больше его обрадовало и удивило его лицо. Впервые в жизни он видел брата таким. Каким‑то чудом маленький глухой мальчик подобрал ключик к сердцу Джейкоба. Молодой человек гордился Бо словно собственным – и при этом обожаемым – сыном.

– Как бы там ни было, вскоре в сражении при Монмуте, Заха убили. Наши солдаты бежали с поля боя, и Вашингтон лично объезжал войска, разыскивая барабанщика. Надо было вести людей в атаку. И пока я пытался объяснить ему, что барабанщик убит, Бо начал отбивать команду «к оружию». Я чуть не онемел от удивления!

Исаву казалось, что перед ним незнакомец.

– Хотелось бы встретиться с этим чудо‑ребенком.

Глаза Джейкоба затуманились.

– Я и сам не прочь увидеть его еще раз, перед смертью. – Молодой человек взял себя в руки и с грустной иронией добавил: – Хотя бы для того, чтобы сказать: не стоит, дружок, больше торчать на улице.

Лицо Исава приняло озадаченное выражение.

– При прощании я сказал ему, – объяснил брату Джейкоб, – что когда‑нибудь он увидит, как я еду по Бикэн‑стрит. А Бо такой упрямый, он до старости будет стоять на улице и ждать меня.

Судя по отсутствующему выражению в глазах Джейкоба, мысленно он был сейчас в Бостоне, рядом с Во.

– Я могу тебе как‑то помочь? – спросил Исав.

– Спаси меня.

Губы Исава раздвинулись в полуулыбке.

– В Таппане отец вспомнил, как его когда‑то чуть было не повесили.

– Точно! Это стало у нас, Морганов, традицией.

Исав рассмеялся.

– И я надеюсь эту традицию поддержать, причем по всем пунктам, – добавил Джейкоб.

– Не понимаю.

– Отец ждал казни, и избежал ее; ты ждал казни, и избежал ее. Я жду казни, осталось только дать деру.

Исав обвел взглядом помещение. Никаких окон. Один выход. Охранник у двери. Охранник на верхней площадке лестницы. Охранники в доме.

– Правильно, – сказал Джейкоб, угадав мысли брата, – я забыл, что беседую с врагом.

– Вот‑вот, и я собирался сказать… – Исав приглушил голос. – В тюрьме отец сказал мне, что хотел бы поменяться со мной местами, обменять свою жизнь на мою.

В глазах Джейкоба зажглись лукавые искорки.

– То есть ты хочешь поменяться со мной местами? Это совсем нетрудно, сам знаешь.

– Нет, этого я не говорил.

Смешок.

– Так я и знал.

– Я имел в виду другое: будь здесь отец, ты услышал бы от него то же самое.

Джейкоб пожал плечами.

– Из‑за твоего посредничества это предложение обесценилось.

Исав отлепился от стены.

– Мне пора. Если напишешь письмо, я переправлю его в Бостон.

– Ирония судьбы, не находишь? – Джейкоб принял философский вид. – Не так давно матери и отцу пришлось приучать себя к мысли, что наша семья сократится на одного сына. Сначала у них оставался я, теперь ты.

Исав постучал в дверь. Когда лязгнула щеколда, Джейкоб сказал брату:

– Один совет. Верни Библию отцу. Пусть он сам тебе ее отдаст, когда будет готов.

– Я был у Джейкоба.

– Как он?

– Не так хорошо, как я.

Исав подошел к Абигайль сзади и обнял ее за талию; молодая женщина прижалась головой к его груди.

– Это не смешно! И не по‑братски! – Абигайль попыталась отстраниться от Исава, но он крепко держал ее в объятиях.

– Прости, от старых привычек не так‑то легко избавиться. Это прозвучало… Прости. Я совсем не то имел в виду. Он в порядке. Несколько развязен, храбрится… Но ему все равно придется взглянуть правде в лицо.

– А что с Мерси? Что будет с ней?

Исав тяжело вздохнул.

– Честно говоря, не знаю. Она очень изменилась. Стала более зрелым человеком. Духовным. Мама будет рядом, утешит ее. Тебе понравится моя мама. Я говорил, что она пишет стихи?

Абигайль слегка отстранилась от Исава и искоса взглянула на него.

– Нет! Не говорил. Знаешь какое‑нибудь ее стихотворение?

– Наизусть?

– Конечно!

– Нет. Но пишет она хорошо.

Абигайль снова уютно устроилась в объятиях любимого.

– Я всегда восхищалась поэтами. Они умеют в нескольких словах передать саму суть жизни. Мне бы хотелось встретиться с твоей мамой.

Исав улыбался.

– Я тоже этого хочу. Не сомневаюсь – она тебя полюбит. У вас много общего.

– Какое самомнение!

– О чем это ты?

– Ты намекаешь, причем довольно грубо, на то, что нас объединят любовь к тебе.

– Об этом и речи не шло! Впрочем, твой вариант мне нравится. На самом деле, я хотел сказать, что вас объединяет творчество. Она использует слова, ты воск.

– О! Прости.

Исав сильнее притянул к себе любимую и зарылся лицом в ее шелковистые волосы. Абигайль обхватила его руки и прижалась щекой к его груди.

– Исав?

– М‑м?

– Что мы собираемся делать?

– Ты о чем?

– О нас.

Он понял, что его ждет серьезный разговор – а к этому он готов не был. Ему хотелось одного: сохранить все, как есть. Объятия, покой, отсутствие проблем, никакой войны, никаких трудных решений.

– Я не хочу думать об этом.

– Милый, я тоже, но… – она медлила.

Тело Абигайль напряглось, чары любви рассеялись. Жизнь грубо вторглась в их отношения.

– Сегодня я получила записку от Лафайета.

– Да?

– Ничего важного. Он хочет, чтобы я перебралась на американскую территорию. По его словам, я выполнила все свои обязательства. Чем дольше я здесь задерживаюсь, тем больше он за меня тревожится. Особое его беспокойство вызывает дело Моргана. Именно так он выразился. Хотя Лафайет и не говорит об этом прямо, он боится, как бы ты не догадался, что я американская шпионка.

– Ваш маркиз опоздал. – Исав снова поцеловал Абигайль в голову.

– Есть и другая причина… Лафайет не догадывается, что я о ней знаю.

– Какая?

– Следующим местом битвы будет Нью‑Йорк.

Исав напрягся.

– Ты уверена?

Абигайль выскользнула из его объятий и повернулась к нему лицом.

– Он боится, что я попаду в самое пекло. Окажусь под перекрестным огнем двух армий.

Внезапно у Исава страшно заболела нога. Какое‑то время она тихонько ныла, но ему было так приятно обнимать Абигайль! А теперь боль усилилась. Исав принялся вышагивать по комнате.

– Поедем со мной в Англию, – сказал он.

Абигайль закрыла глаза – казалось, она предвидела эти слова и боялась их.

– Не могу, – выдохнула она.

– Почему?

– Я американская шпионка.

– В Англии никто об этом не знает!

Абигайль покачала головой; этим движением она словно бы подчеркивала несостоятельность его довода. Она была прозорлива, давно работала на секретную службу и умела просчитывать ходы.

– Предположим, я уеду в Англию. Американцы сочтут меня предательницей. Все, что они должны будут сделать, – выпустить несколько газет с разоблачительными статьями. Думаю, после этого англичане не станут со мной церемониться. Даже если я поклянусь, что теперь я на их стороне. Да и потом, я не собираюсь никуда уезжать.

– Ты не хочешь ехать со мной в Англию?

– Я хочу быть с тобой, дорогой, но я не могу поехать в Англию. Я бы никогда не смогла жить в стране, которая так обращается со своими колониями. Не пройдет и года, как меня арестуют за революционную деятельность.

Абигайль шутила, но Исав знал, что она права. Она никогда не будет счастлива в Англии.

– Лучше пойдем вместе к американцам, – сказала Абигайль.

Исав уставился на нее как на сумасшедшую.

– Ага, у них там как раз припасена для меня петля, и они мечтают затянуть ее на моей шее, – отчеканил он.

– Но если я скажу им, что ты меня защитил, если ты поможешь мне выбраться из Нью‑Йорка, они, возможно, будут…

Тряхнув головой, Исав резко прервал ее:

– Это говорит твое сердце, а надо руководствоваться здравым смыслом. Вашингтон не так сильно любит меня, как ты.

Абигайль засмеялась.

– Никто не любит тебя так сильно, как я.

Любовь снова их объединила. Исав нежно прижал голову Абигайль к своей груди, она же обвила его руками.

– Так бы и стояла всю жизнь, – прошептала она.

– Думаешь, застав миссис Маттесон и мистера Моргана в такой позе, все растрогаются и оставят их в покое?

– Ну хотя бы на минутку ты можешь быть серьезным? – запротестовала Абигайль и, отстранившись от Исава, взглянула ему в лицо.

Он отвел с ее глаз прядь светлых волос.

– Слишком тяжело.

– А это улучшит твое настроение? – Она привстала на цыпочки и поцеловала его.

Стоя у пылающего жаром камина, отгородившись от всего мира, они обнимались, целовались, болтали и снова целовались.

– Неужели в этом мире для нас нет местечка?

– Есть, у камелька.

– Ненадолго. Американцы наступают.

Вернувшись к себе, Исав почти физически ощутил, как растворится в гнетущей пустоте огромного особняка накопленное им за день общения с Абигайль душевное тепло. Этот мертвый дом оживал лишь под его шагами, свет горел только там, где он его зажег. И больше – никакого движения. Как много значит для атмосферы дома человек! Взять хотя бы эту комнату. Когда Андре был здесь, подле Исава, она была полна жизни и веселила глаз. Такой ее делал Джон. И вот та же комната, но без него. Пустота, сиротливость, грусть.

«Можно ли то же сказать о странах? Станет ли без Абигайль для него домом Англия? Станет ли без нее любое другое место домом? И какие существуют варианты? Долина Огайо? Художник и бухгалтер в схватке с индейцами? Создают цивилизацию в лесной глуши? Они не выживут. Может, район Карибского моря?

Или Франция? Но во Франции монархия; Абигайль и там будет делать революцию?»

Беспросветная тоска медленно накатывала на Исава. Они с Абигайль были бесприютны. Ни страны, ни дома. «Родившиеся под несчастливой звездой…» Так, кажется у Шекспира. Ромео и Джульетта. Совсем, как они с Абигайль. Только вместо Монтекки и Капулетти – американцы и англичане. Все одно, семья ли, страна – итог тот же. Им с Абигайль не позволят открыто любить друг друга.

Что‑то неправильное было в самой основе этого мира – мира, который не может позволить такой безобидной душе, как Джон Андре, дожить до старости. Что‑то дурное происходило с правительствами, уничтожавшими ради разрешения споров граждан своих стран. Что‑то жестокое было в самом бытии, если два любящих существа не могут соединиться.

И тут Исаву на глаза попалась их фамильная Библия. Внезапно молодой человек осознал, что его знание Священного Писания лишено основательности. И еще: он не пропустил Библию через свое сердце. С юности он слышал о грехе, о его последствиях, но это было для него чистой абстракцией. Теперь это затрагивало его лично. Последствия греха – вот они, реальные и разрушительные.

Исав поднялся со стула, взял в руки Библию и поднес ее к свету. На титульном листе стояли имена:

«Энди Морган, 1630, Захария 4:6.

Кристофер Морган, 1654, Матфея 28:19.

Филип Морган, 1729, Филиппийцам 2:3,4.

Джаред Морган, 1741, Иоанна 15:13».

Короткий список. Неужели он таким и останется? Неужели мечте Энди Моргана пришел конец? Что и говорить, будущее Морганов очень и очень туманно. У Джареда Моргана только двое сыновей, и, похоже, ни одному из них не удастся обзавестись детьми.

У Джейкоба есть жена, но его время на исходе. Исав вздохнул. У него есть время, но нет жены. Исаву стало горько за отца: Джаред так мечтал продолжить семейную традицию – передать Библию одному из сыновей. Исава всегда интересовало, кого из них двоих выберет отец. Но теперь это не имело особого значения. Записей в этой книге больше не будет.

Исав остановил взгляд на стихе, указанном подле имени отца.

– Иоанн 15… стих 13… – бормотал он, судорожно переворачивая страницы. Палец заскользил по листу. – 11,12, 13… – Палец остановился, глаза впились в нужные строки. – Нет! – Молодой человек отдернул руку, словно прикоснулся к пламени. Он поднял глаза к небу и закричал: – Нет! Нет! – Исав захлопнул Библию и столкнул ее с колен. Не помогло. В его голове продолжали звучать прочитанные строки. – Нет!

Внезапно Исав услышал густой голос отца, вновь и вновь повторяющий только что прочитанный стих.

«Что это? Приказ? Просьба? Просьба отца».

Морганы могут быть спасены. Исав может спасти их. Только он.

– О! Господи, нет!

Какая‑то неведомая сила швырнула его колени, прижала к полу… Молодой человек отчаянно разрыдался. «Это несправедливо. Не теперь. Он только что нашел Абигайль. Это несправедливо!»

Но голос отца вновь и вновь повторял:

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

До глубокой ночи Исав мысленно вел с отцом спор. «Ты требуешь от человека слишком много. Как ты можешь просить меня об этом? Ты же знаешь, что Джейкоб сделал со мной. Он и его головорезы чуть не повесили меня в Бостоне! Он стрелял мне в ногу! Неужели ты хоть на мгновение допускаешь, что Джейкоб сделал бы то же самое для меня? Нет, конечно! Разве он пришел ко мне в тюрьму? Нет! Его волновали только интересы континентальной армии! Как ты можешь просить меня об этом?»

В изнеможении он упал на диван, закрыл глаза. Перед его мысленным взором возникла яркая картинка. Таппан. Тюрьма. Он в камере, на сердце камень – казнен его друг, завтра его тоже ждет петля. Против него сидит отец. «Сын, если б я мог, – искренне и как‑то очень значительно говорит он, – я бы с радостью занял твое место».

«Если б я… если б… я бы… если б…»

В ту ночь Исав смог успокоиться только после того, как осознал: имена, вписанные в Библию, были внесены туда не по чьей‑то прихоти и не только по праву родства. Этим людям воздали по заслугам.