Нелюбимая девочка Мариша

Это лишь кажется, что младенец лежит себе в кроватке и не понимает, что происходит вокруг. То есть что вокруг него происходит, он, может быть, и не понимает – политическую обстановку в стране, например, или обсуждение меню на ужин, – но то, что касается его, младенец понимает очень хорошо, всеми своими младенческими фибрами души улавливает. Так и Мариша – лежала в кроватке и знала, что она, младенец Мариша, – мамина дочка. Кирилл в ребенке участия не принимал. Не то чтобы делал это демонстративно – рядом с младенцем Маришей никогда не звучало никаких глупых слов вроде «это не мой ребенок» или «я не обязан». Он не принимал участия в Марише самым естественным образом.

Мариша знала, что, если она заплачет, подойдет мама. Если Мариша останется в комнате одна с Кириллом, то он к ней, конечно, подойдет, но все‑таки лучше не плакать: неприлично привлекать к себе внимание постороннего человека. Что‑то в нем было не так. Это не была обычная мужская лень и обычная мужская нетрепетность к ребенку, и младенец Мариша очень хорошо понимала, что Кирилл не имеет к ней отношения.

Потом все это забылось, вернее, Мариша и не догадывалась, что она помнит. К тому же Кирилл то жил с ними, то не жил, затем исчез надолго и появился снова уже в качестве члена семьи, когда Марише было десять лет.

Кирилл сочинил для Мариши затейливую историю, волнующую, как чудесная волшебная сказка. Оказывается, Мариша – его дочь, и всегда была его дочерью, но раньше они не могли быть вместе из‑за очень сложных обстоятельств. В этих обстоятельствах фигурировали злая ведьма, добрый эльф, сама Мариша и множество других персонажей, а также различные мелкие детали вроде потерянного ключика, вышитых золотом пеленок и спрятанных в саду тайников.

В общем, Кирилл постарался ради Мариши. Ему хотелось, чтобы девочка думала, что живет с родным отцом. И, кстати, не только для Маришиного блага – так всем будет проще. Не будет почвы для обид, ревности, недовольства. Все всем родные, и точка! Лариса была с ним согласна: Марише, бесспорно, лучше считать, что она живет не с чужим человеком, а с папой.

Конечно, Мариша поверила в ведьму, эльфа и себя в качестве персонажа в вышитых золотом пеленках. А кто

бы на ее месте не поверил? Во‑первых, так красиво! Вовторых, ей хотелось иметь папу, говорить «папа».

Само собой, возникли некоторые неувязки – в школе, с соседями. Они по‑прежнему считали, что у Мариши нет отца. Хорошо, говорили они, что Маришина мама вышла замуж и у девочки появился отчим. Хотя, конечно, отчим все же не родной отец...

– Тебя твой отчим не обижает?

– Нет, не обижает, – отвечала Мариша, сгорая от желания открыть правду про ведьму, эльфа и так далее.

«Для работ по русскому языку ученицы 5‑го «А» класса Марины Ракитиной» – надписывала она тетрадки карандашом, а потом стирала и ручкой писала правильно: «Марины Королевой».

Ни Кирилл, ни Лариса ни в коем случае не хотели девочке ничего плохого. Они очень удивились бы, узнав, что она страдает, но кто им мог об этом сказать? Во всяком случае, не Мариша. И разве взрослые хоть что‑то знают о своих детях? Никогда, словно они живут в разных мирах.

Мариша готовилась к разговору несколько дней, набралась храбрости и спросила папу, нельзя ли ей взять его фамилию – Ракитина.

Кирилл замялся.

– Папа, а почему у меня мамина фамилия? – не отставала Мариша. Точно так же, как в свое время Кирилл Ракитин спросил у своего отца.

– А у нас в семье так принято, – ответил Кирилл, и сказал, между прочим, чистую правду. – У меня тоже мамина фамилия. Мы по женской линии размножаемся.

Обычно Мариша вела беседу небрежно и ненастойчиво, словно бабочка, перелетающая с цветка на цветок, но тут заупрямилась. Этот разговор был так мучительно труден, что она преисполнилась решимости выяснить все разом и окончательно.

Спросила, а как же люди – соседи, учителя, подружки – они‑то думают, что Мариша и Кирилл неродные! Разве хорошо вводить всех в заблуждение?

Кирилл ответил: «Это будет наш секрет. Семейный секрет. Знать о нем будем только мы с тобой и мама».

– Ты – папина любимая девочка, – растерянно добавил Кирилл.

Он уже сомневался, правильно ли поступил. Вот уж воистину – не делай добра, не увидишь зла. Хотел как лучше, а получилось известно как...

Любимая она была девочка или нет, неизвестно, но Кирилл действительно очень хорошо относился к Марише. И Мариша успокоилась – она папина любимая девочка, а фамилия у нее мамина. Мариша Королева – тоже красиво.

Осталась только одна заноза. Небольшая такая заноза, к которой Мариша скоро привыкла.

Кирилл уже был писателем Киром Крутым, не таким знаменитым, как сейчас, но достаточно известным. Марише было строго‑настрого запрещено хвастаться соседям или девочкам в школе, что Кир Крутой – ее папа. Так строго, что ей даже не могло прийти в голову нарушить запрет. Кирилл сказал, что если она кому‑нибудь проговорится, то случится что‑то ужасное. Что именно, Мариша не запомнила, постаралась забыть. Если бы она действительно была родная дочка, ей бы не запретили рассказывать, что Кир Крутой – ее отец. А ей запретили. Потому что она неродная. Не положено ей, неродной дочке, хвастаться отцом – известным писателем.

Вот так и росла Мариша, дочь – не дочь.

А вообще у них в семье было очень хорошо. Мариша папу побаивалась – он был очень придирчив к чистоте, к порядку, к идеальной аккуратности. А Мариша, как назло, была жуткая, патологическая неряха, и ничего с этим поделать было нельзя. Платья сами пачкались, чай сам проливался на новую кофточку, пятна грязи бросались на Маришины джинсы, как злые собаки. А руки, какие у Мариши были руки!..

Папа заставлял Маришу мыть руки перед едой. По два раза, иногда по три. Даже когда она уже была взрослая.

Но Марише повезло – у нее всегда было то, чего у других еще не было. Марише всегда покупали все – тут Лариса была непоколебима. Невероятные свитерки, туфельки неземной красоты, дубленка, кожаная курточка, золотые сережки – не пошлые, из соседнего ювелирного магазина, а настоящие, от Картье, на день рождения подарили, привезли из Франции.

А во Францию они ее с собой не взяли. «Откупаются от меня», – думала Мариша. Лет до тринадцати она считала, что родители ее не любят, потому что у нее зубы кривые, – стесняются.

Они всегда уезжали без нее. Марише не нужно было во Францию, в Италию, в Австрию. Пусть бы хоть в Комарово ее взяли! Ведь другим родителям хочется побыть со своими детьми!

Маришу в меру ласкали, в меру баловали, но ощущения любимого балованного ребенка у нее не возникало.

Не только во Францию, ее и в гости с собой не брали, как будто бы она их там, в гостях, опозорила, – описалась бы, например, у всех на виду. И дома Маришу не очень‑то поощряли сидеть с гостями. Мама словно старалась спрятать ее в дальнюю комнату, чтобы она не была на виду. «Когда я вырасту, я их тоже к себе не пущу!» – мечтала Мариша.

На дачу в Комарово Маришу не отправляли. И к бабушке не водили. Почему?

Кира ей не бабушка, вот почему. Сама Кира ни секунды не считала девочку своей внучкой.

Ну и хорошо, что не брали. Один раз они ее взяли с собой, так лучше бы не брали! Мариша так боялась сделать что‑нибудь не так, что весь вечер просидела недоразвитым кроликом под строгим Кириным взглядом. Еле в туалет решилась выйти. Вышла и услышала Кирин голос – она на кухне беседовала с папой:

– Твоя падчерица – дебилка.

Кира не потрудилась даже понизить голос.

«Это я падчерица, это я дебилка? – удивилась Мариша. – Почему?..»

К маме Мариша никогда сама не ласкалась, а к папе иногда подходила, терлась о плечо носом. Не часто. Если честно, папу она немного стеснялась и побаивалась. Не потому, что он ее ругал или тем более бил. Папа ударил ее всего один раз, дневником, как водится. Ударив, сам испугался и немедленно пошутил:

– Кто из нас не был бит дневником! Дневник – это вообще такое специальное орудие для битья.

Мариша очень хотела, чтобы папа ее любил. Боялась что‑нибудь сделать не так и все равно делала. Неряшество, конечно, не в счет, тут уж она ничего не могла изменить.

* * *

Сейчас, в свои восемнадцать лет, Мариша, конечно же, знала, что ведьм и эльфов не существует на свете и что они с папой неродные. Нет, Кирилл с Ларисой не сажали Маришу напротив себя и не говорили с серьезными лицами: «Мы должны тебе что‑то важное сообщить...» Это получилось как‑то само собой.

Да и Маришу давным‑давно не занимали эти детские глупости – дочь – не дочь.

Ее занимало совсем другое – скоро, вот‑вот, найдется человек, который полюбит ее. Полюбит невыносимой любовью на всю жизнь. Алик? Ваня? Кто, кто?..