Версия первая

Игорь

Посмотрев на симпатичный, весь в цветастых подушках диванчик в углу, Аврора на секунду задумалась, а не прикорнуть ли ей тут? Совсем ненадолго. Она присела на диванчик, на секунду примерилась к подушке и закрыла глаза. Но ситуация в доме требовала ее контроля: необходимо, чтобы внизу оставался хотя бы один человек в здравом уме; к тому же у нее были некоторые соображения, нуждавшиеся в проверке, и Аврора, с сожалением расставшись с подушкой, открыла свою сумку. Она сунула под язык таблетку валидола, которым иногда пользовалась, не от болей в сердце, а для придания себе бодрости, достала цветастые шерстяные носочки – Аврора всегда брала их с собой вместо тапочек, собираясь ночевать в гостях, – и закрыла сумку. Решив, что она уже, можно сказать, осталась в этом доме ночевать, сняла туфли, натянула шерстяные носочки и отправилась вниз. Аврора хотела найти Иру – просто поболтать. И, может быть, из этой болтовни узнать, на что теперь, после смерти Кира Крутого, может рассчитывать Игорь. Мотива для устранения наследницы у него быть не может, Катя ему не помеха, но если удастся понять, что именно Игорь искал в кабинете (а это наверняка был он, потому что в кабинете всегда роется младший партнер – ищет бумаги, документы, акции и сертификаты), то это может оказаться очень полезным для расследования. Чем меньше останется тайн, тем проще будет найти преступника.

Заодно Аврора рассчитывала узнать про Ларисину семейную жизнь – не потому, что она старая сплетница, а исключительно из интересов расследования. Злая и пьющая Ира была самым подходящим объектом для получения информации.

Размышления Авроры прервал Маришин возглас:

– Тетя Авро‑ора, можно?

Аврора даже не успела сказать, что разрешение войти получают, находясь за дверью, а не уже засунув голову в комнату, Мариша бросилась к ней так, словно ближе Авроры у нее не было никого на свете.

– Только никаких теть! – нервно предупредила Аврора.

– Ну тетя Авро‑ора!

– Ты – липучка – рубль штучка, – ответила Аврора. Не так давно она горячо увлеклась детским фольклором и даже собралась принять участие в составлении сборника, но потом как‑то остыла.

– Зна‑аете, тетя Авро‑ора, – протянула Мариша, – я думаю, наверное, пиво было несвежее! Вот эта Катя и отравилась!

– Да?.. – рассеянно спросила Аврора.

Мариша начала разговор с отравления, будто оправдывалась в чем‑то. Почему?..

У девочки такие правдивые глазки, правдивые, но какие‑то ускользающие, русалочий взгляд. Нежная избалованная девочка с уклончивым взглядом голубых глаз не может иметь отношения к преступлению. Невозможно представить, как она своей нежной ручкой наливает яд...

– Точно, она пивом отравилась! – настаивала Мариша. Она произвела впечатление паучка, крепко уцепившегося нежными невесомыми лапками: не отдерешь, не причинив вреда...

Но опыт человечества утверждает, что юные блондинки часто оказываются не такими невинными, как пытаются сообщить миру их голубые глазки...

– А как она одета?! И вообще она просто фу, такая невоспитанная! Мы сидели с Кирочкой, а она подошла и встала над нами. Стоит, и молчит, и смотрит! А потом уселась вообще без приглашения... – и Мариша возмущенно надула губки. Глаза ее смотрели одновременно зло и просительно, и вся она была словно тощенькая кошечка, не вполне уверенная, как ей поступить, – спрятать коготки или дать волю злости и всласть царапнуть.

Аврора сделала мелкий шажок к двери, затем еще один, прикидывая, что лучше – неожиданно сбежать из комнаты или позволить Марише тащиться за ней следом и говорить, говорить...

– До свидания, Мариша, всего тебе хорошего, – пробормотала Аврора и слегка подтолкнула Маришу к двери.

– Ой! Тетя Аврор‑ора, вы только не уезжайте от нас!.. – донеслось с лестницы.

Аврора закрыла дверь и для верности подперла ее собой.

– Теперича, когда мы этого надоедалу сплавили... – пробормотала она.

Да‑да, Аврора обращалась сама к себе, но она же не виновата, что слишком много читала и все прочитанное вырывалось из нее без ее на то разрешения! А что касается Бегемота, так он вообще был одним из любимейших персонажей, ну, не из первого десятка, так из второго точно. И вот она все цитировала и цитировала, но ведь большую часть времени Аврора проводила в музее, где многие занимались тем, что читали книжки. А если иногда, за пределами своего круга, она и приводила людей в некоторое недоумение, то ведь этим людям было безразлично, что именно она говорит, – они все равно считали, что несет она полную ерунду.

Аврора принялась ходить по комнате, что‑то бормоча себе под нос. Иногда она как бы репетировала свое предполагаемое поведение в различных ситуациях, а иногда, как сейчас, просто проговаривала свои мысли вслух. К тому же вслух ей гораздо лучше думалось.

...Аврора собиралась пойти к Ире – поболтать.

«Топографический кретинизм» – именно так красиво называлось точное, никогда не дающее сбоя, умение Авроры отправиться не в ту сторону. Как бы старательно Аврора ни приглядывалась к местности, сторона непременно оказывалась «не та».

И сейчас, выйдя из своей комнаты, она повернула не на главную лестницу, а на маленькую, ступеньки которой вели в длинный темный коридор, что‑то вроде черного хода, в конце которого находилось хозяйственное помещение, где Надя хранила ведра, швабры и другие хозяйственные предметы.

Аврора хорошо помнила любовь в лицо и, как опытный в прошлом участник любовных сцен, прежде чем осознать, что кто‑то шепчется внизу, по каким‑то косвенным признакам – вздохам, разлитому в воздухе напряжению – сразу же поняла, что там происходит, и, как цапля, замерла на одной ноге. И только затем услышала голос, вернее, шепот, доносившийся снизу. Разобрать, мужской это шепот или женский, не удалось.

Аврора уже повернулась, чтобы подняться обратно, но наверху, в комнате, ее ждал лишь диванчик, и в этом смысле Аврора себе не доверяла – если она приляжет, то легко может и задремать. А спать было никак нельзя. Поэтому ей пришлось прокрасться вниз на один пролет, до площадки, и спрятаться за большой пальмой.

Что было делать Авроре в таком ужасном положении: позади диванчик, впереди влюбленные?.. Отступать некуда, наступать неловко... Оставалось только попытаться разглядеть, кто же воркует там, внизу, и она стала очень внимательно смотреть вниз. На нижней площадке висело большое зеркало в золоченой раме. Аврора поморщилась. Она любила старые вещи, и новые, совсем новые, как в магазине «Икея», тоже любила, и даже назло Б. А. симпатизировала стилю хайтек, но не любила вещи, которые только притворялись старыми. Если это зеркало старинное, то вешать его на черном ходу безвкусно, а если новодел, тоже безвкусно.

Мужчина, стоя лицом к зеркалу, обнимал женщину. Женщина была почти не видна за мужской фигурой. Поерзав за пальмой, Аврора попыталась заглянуть в зеркало сбоку, но в зеркале отражалась лишь мужская тень.

С мужской тенью не было никаких проблем – она, несомненно, была Игорем, впрочем, других фигурантов в этом любовном деле и быть не могло: в доме не было мужчин, кроме Игоря и Б. А., но у Б. А. не могло быть в этом доме никаких «люблю», Аврора была уверена в нем, насколько она вообще могла быть уверена в мужчинах.

Оставался только Игорь.

Выходит, ее предубеждение против него вполне оправдалось. Игорь, на ее вкус, обладал чересчур ярко выраженным задом, а Аврора не доверяла мужчинам с излишними округлостями, подозревая их в тайном, но постоянном желании завести роман на стороне. Худощавым и угловатым она тоже не доверяла, потому что мужчины вообще не пользовались ее доверием в смысле романов на стороне.

...Но кто же женщина?

Разглядеть не удавалось, поэтому Аврора попыталась пойти от противного и представить себе, кого из присутствующих в доме женщин мог выбрать Игорь.

Поразмыслив, Аврора решила, что ею могла быть любая. Ну, пожалуй, кроме Ларисы и Риты. Рита была слишком высокой, а Лариса слишком упитанной, они ни за что не поместились бы за спиной Игоря. Оставалось лишь выбрать среди остальных – Тани, Мариши и даже Кирочки – в тихом омуте... Услышав звук поцелуя, Аврора высунулась из‑под пальмового листа, и до нее долетел обрывок фразы:

– Да, люблю...

Аврора у себя под пальмой вдруг обидчиво выпятила нижнюю губу – ужасно несправедливо, что это не она там стоит, вздыхает и целуется. Не то чтобы ей нравился Игорь... Игорь, несомненно, был красив и обаятелен, но на нем лежал совсем непобедительный отсвет Ириной нелюбви и было что‑то такое неуверенное в глазах.

Но не следует быть такой придирчивой – вот неизвестной пока женщине, например, Игорь нравится.

Ей стало грустно от чужой любви. Любить можно в любом возрасте, а вот вздыхать и целоваться на лестнице – уже нет. А жаль, так жаль...

* * *

Между тем на лестнице уже не целовались, а о чемто беседовали, и Аврора закрыла глаза, чтобы лучше слышать.

– Я сделала это для тебя, – произнесла женщина так тихо, что Аврора с трудом расслышала, – ты представляешь, как мне было страшно?.. Я для тебя...

– Это все уже в прошлом, – перебил ее Игорь. – Я сейчас думаю... Это огромные деньги, просто огромные... да что там деньги – это будущее...

Они еще немного повздыхали и исчезли, а Аврора все стояла под пальмой, задумавшись, что же такое страшное сделала женщина для Игоря?

«При чем здесь огромные деньги, – лихорадочно соображала она, – и какое отношение имеет Игорь к миллиону долларов – наследству Кирилла? И, наконец, главное – кто была эта женщина?»

...Аврора нашла Иру в небольшой угловой комнате на первом этаже. Очень уютная комната, как будто созданная для интимных бесед, подумала Аврора, усаживаясь на маленький диванчик рядом с Ирой. На столике перед Ирой стояла все та же бутылка джина и полупустой стакан.

Но жена Игоря неожиданно оказалась трезвой, печальной и молчаливой.

– Вы подумайте, что творится! Бедная девочка могла умереть, – бросила пробный камень Аврора, но Ира никак на это не отреагировала, а, немного помолчав, ответила, что неожиданная смерть Кирилла – большое потрясение для нее, ведь они с Игорем знакомы с Кириллом с юности.

– А знаете, ведь это все могло быть моим, – грустно сказала Ира, поведя рукой. Сейчас, когда ее не портила злость, от нее просто нельзя было глаз отвести – такая она была хорошенькая! Печальная обиженная кукла. – Я могла выйти замуж за Кирилла. А вышла за Игоря.

Аврора, как магнит, притягивала к себе разные любовные истории. Особенным успехом она почему‑то пользовалась в городском транспорте – случайные попутчицы в троллейбусе, которым она ездила в Русский музей, то и дело стремились поведать ей свои истории любви. И в другой ситуации Аврора с радостью выслушала бы Иру, но сейчас ее нисколько не интересовало прошлое.

Беседа девятая

Зато прошлое неожиданно очень заинтересовало Ольгу.

– Ты уверена? – с сомнением спросила она. – Пышная красавица Ира и мелкий невзрачный Кирилл? Тем более он тогда еще не был знаменитым писателем...

– А я знаю, почему Кирилл привлекал женщин, очень сильно привлекал, – искушала я Ольгу. – Хочешь скажу? Однажды Кирилл с Игорем почти что сняли девушек на улице, и...

– Я тебя предупреждаю, держись в рамках приличий, – строго заметила Ольга. – Боюсь, что на тебя дурно влияет твой кот. Он у тебя вообще сексуально разнузданное существо: в марте уходит лоснящимся толстяком, а в августе приходит в совершенном изнеможении.

– Мы с котом всегда держимся в рамках. А вот ты элементарно технически безграмотна... Кто спрашивал меня, почему телефонный мастер называл розетку «мамой», а штекер «папой»?

– Не хочу об этом говорить, – прошептала Ольга.

– Если человек собирается подложить в каждую комнату по трупу, то при такой повышенной кровожадности ему не стоит делать вид, что он очень застенчивый и стеснительный, и прятаться в ванной, как только речь заходит о сексуальных проблемах, – проговорила я с некоторым ехидством. 139

– Э‑э... мне пора, – тут же попрощалась Ольга и ненатуральным голосом добавила: – Как дела? (Якобы внезапно пришел Пуся. Но меня не обманешь – никакой Пуся даже и не думал приходить.)

– Игорь назло тебе окажется голубым, а Лариса – розовой, – заявила я. Иногда почему‑то хочется обидеть человека, с которым столько времени провел в постели...

– Ой, – пискнула Ольга.

– Как тебе удалось выйти замуж со всеми вытекающими отсюда последствиями? – удивилась я и сама Наивны наши тайны же ответила: – Наверное, Пуся что‑то подсыпал тебе в чай.

– Ну хорошо, я согласна на одну эротическую сцену, – сдалась Ольга и прошептала: – Пусть Б. А. придвинется к Авроре и возьмет ее за руку. Для приличных пожилых людей это очень хорошая эротическая сцена.

В театральный (речь, конечно, шла не об актерском факультете) Кирилл поступать на отрез отказался, выдержал жутчайший скандал, целую неделю жил под угрозой немедленного разрыва отношений навсегда и всетаки не уступил – поступил в университет, на исторический.

Считается, что юность – самое прекрасное время, но в студенческие годы Кирилл, более чем когда‑либо, чувствовал себя одиноким, не таким, как другие. Сам он нисколько не страдал от своей замкнутости, но переживал от витавшей в воздухе идеи, что, будучи студентом, положено запоем общаться и дружить, а если это не так, значит, и с тобой что‑то не так, и получается, что если человека не интересуют компании, то в глазах остальных это считается некоей странностью.

Кириллу все же хотелось по мере сил соответствовать идее правильной студенческой жизни, и его, как сказали бы сейчас, менеджером по связям с общественностью был Игорь.

Игорь, единственный школьный друг, учился на факультете журналистики и был тем самым ручейком, по которому лодочка Кирилла вплывала в необязательные компании, где завязывались такие же ни к чему не обязывающие романы.

У Игоря тоже была своя особенность – чрезвычайно легкий на завязывание знакомств, он был неотзывчив на серьезные дружеские связи, но к Кириллу был посвоему привязан. Интерес его к приятелю поддерживался двумя вещами: во‑первых, после десяти общих школьных лет, когда между людьми вроде бы не остается ничего недосказаного, Кирилл по‑прежнему оставался для него вещью в себе. У них даже шутка была – если ты уверен, что это Кирилл, то не знаешь, о чем он думает, а если ты знаешь его мысли, возникает сомнение, Кирилл ли это; во‑вторых, Кирилл завораживал его своими историями, каждую ситуацию умудрялся вывернуть наизнанку, и рядом с ним Игорь чувствовал себя Алисой: отчасти той, которой только что предложили отпить из чудесной бутылочки, и другой, которая уже вовсю разгуливает по Стране Чудес.

И, наконец, Кирилл был для Игоря не просто приятелем – он был частью целого, и очень заманчивого целого.

Родители Кирилла были не похожи на всех остальных родителей. Немногочисленные приятели никогда не звонили ему с вопросом: «У тебя хата пустая?», а если приходили, то не закрывались в его комнате, как зверьки в клетке, злобно мечтающие о свободе, а наоборот, старались прийти в то время, когда старшие Ракитины были дома.

Кира была непременной участницей и центром всех отношений, которые завязывал Кирилл. Она и Игоря «забрала», как всегда «забирала» всех. Она создавала атмосферу... если бы Игорь мог сформулировать свои ощущения, он назвал бы это атмосферой причастности к творчеству, к творчеству жизни.

И дело было даже не в завлекательных, небрежно рассказываемых ею историях. Все дело было в Кире.

Кира просто жила, как творила. Улыбка на Кирином лице то вспыхивала, то гасла, и Игорь точно знал – так она улыбается только ему. И вообще все было только для него – Кирины глаза, выражающие особенное к нему внимание, Кирины гримаски специально для него...

А у Б. А. всегда был наготове анекдот, и он так тепло Игоря расспрашивал – рассказывай, говорил о том о сем и обо всем.

Какие же Ракитины были чудными, необыкновенными!.. Так что Кирилл на фоне своих родителей выглядел бледновато.

В их отношениях явственно присутствовал некий обмен. Ну и что здесь плохого? Любые отношения – это обмен, а в данном случае было очевидно, чем именно менялись.

Игорь знакомил Кирилла с девочками, и вся эта часть жизни была на нем всегда и в тот весенний вечер в частности.

Глупо было бы думать, что Игорю и Кириллу всегда хотелось только одного – сидеть за столом со взрослыми и внимать Кириным рассказам. Мальчишкам было по двадцать лет, и больше всего на свете им хотелось... как бы правильно выразиться... любви? Heт... Секса? Тоже нет, секс все же предполагает некоторую изощренность, хотя бы осмысленный выбор партнера. Мальчишкам, Кириллу, Игорю и кому‑то третьему, чье имя теперь забылось, хотелось трахаться, уж извините. И больше ни о чем они в тот весенний вечер не могли думать, и это чистая правда.

Игорь рылся в записной книжке. У него имелась своя система записи: Галя – н., что означало «не дает», Дина – д., 30 («дает за тридцать рублей»), Катька – б. (понятно, что это означало: не за деньги, но всем).

И Таню, и Ларису, и Иру в дом Ракитиных привел именно Игорь.

Кирилл не терпел театр, и актриса не казалась ему, как всем нормальным людям, воплощением женственности, сексуальности и тайны. Актрисы были хорошо знакомыми существами неприятной ему породы. Но так уж случилось, что его первая любовь (сам он никогда бы не назвал Таню так ужасно, пошло, но как нам еще ее назвать, если до Тани Кирилл вообще любил только маму? Пусть будет первая любовь), так вот, его первая любовь была актрисой.

Тот теплый апрельский вечер был задуман всеми участниками как проходящая сцена в жизненном спектакле с проходящими же персонажами, каких в юности бывает бессчетное множество. Все эти девочки и мальчики, что вызванивали друг друга, приглашали в гости, знакомились и вступали в безликие интимные отношения, забылись навсегда, как забылись теплые апрельские вечера. Ну, а в тот вечер судьба, прикинув что‑то в небесной бухгалтерии, явно решила не разбрасываться, а сэкономить свои усилия и создать из данных случайных парочек кое‑что монументальное, например семью или что‑то вроде того – как пойдет.

Итак, в тот вечер культурных посиделок с Кирой и Б. А. не предполагалось, они были на даче, в Комарове, и Кирилл с Игорем и с кем‑то третьим хотели использовать пустую квартиру по назначению. Сегодня там собирались веселиться, а при мальчишеской удаче – и ночевать три пары. Неизвестно, совпадали ли планы мальчиков – разойтись по комнатам – с намерениями девушек, но было очень много вина, слишком много для трех пар.

Таню Кирилл с Игорем встретили на улице. Игорь напомнил ей о знакомстве в какой‑то компании, у Тани оказался свободный вечер, чудесным образом совпавший со свободной квартирой! Повезло!.. Самым пикантным во всем этом было то, что Таня никогда не встречалась с Игорем ни в какой компании, но Игорь был так хорош собой, так безобиден на вид и так убедительно ее клеил, что она притворилась, что встречалась. Таня сыграла хорошо, как и полагалось актрисе.

Вторая девушка, Ира, была не менее случайной – она была выужена из записной книжки. Подруга подруги Игоря, Ира случайно скучала в этот вечер дома и согласилась познакомиться с классными ребятами. Она захватила с собой Ларису, подругу, представив ее как «Лариска‑актриска». Сама Лариса на этом не настаивала,

особенную свою профессию не подчеркивала, а мальчикам ее профессия была глубоко безразлична. Главное, что их третий компаньон на Ларису запал.

Таня же была актрисой с большой буквы, с такой большой, какую она только могла начертать в своем воображении. Вообще‑то она была еще студенткой последнего курса театрального, но уже представлялась актрисой. Да ей и называться актрисой не было необходимости: Кирилл как на нее посмотрел, так его передернуло от отвращения – все ненавистные ему повадки налицо. Навидался он таких! Она и необычная, она и нервная, и глазки закатывает, и лицом все время какую‑то гадкую томность изображает!..

Но ее Кириллу и не предлагали. Игорю самому нравилась Таня – нежная узкобедрая фигурка, пушистые светлые волосы над высоким лбом – чистый ангел.

Интересно, а ангелы знакомятся на улицах? Наверное, да, но при этом они непременно должны притворяться, что как раз сейчас их осенила печаль, и, бессильно улыбнувшись, уступить: может быть, им не повредит немного развеяться...

Кириллу предназначалась Ира. Ира, хоть и не актриса, тоже была красивой (Игорь, кстати, никогда не обидел бы друга, выделив ему из списочного состава дурнушку), но если Таня была ангелом, то Ира была Кармен – черноволосая, яркая, веселая.

Если уж совсем честно, то Игорь вызвал Кирилла на кухню и спросил: «Тебе какую?» Не то чтобы он с детских лет привык уступать Кириллу – девчонку, очередь в столовой, место у окна, – просто у Игоря было чудесное качество – не спорить по пустякам. Игорю ужасно нравилась Таня, собственно, как и Ира, да и все остальные девушки на свете. И вообще, бывают такие счастливые натуры, которым все хорошо. А вот Кириллу никогда не было все хорошо, ему хотелось исполнения конкретных желаний. Таня Кириллу не понравилась – она была блеклым ангелом, скучным и напыщенным. Ему хотелось Кармен.

Вечер складывался удачно, и мальчики непременно разошлись бы по комнатам со своим девочками. Тане понравился Игорь, да и кому бы он не понравился: высокий, уже чуть‑чуть склонный к уютной полноте, трогательно неловкий, Игорь двигался мягко, вкрадчиво даже, словно скользил, мягкой огромностью напоминая доброго бурого мишку из сказок.

А Ире очень понравился Кирилл. Кирилл вообще пользовался... ну, не то чтобы «большим успехом у женщин», но, как говорил Б. А.: «Мой сын имеет свой успех у своих женщин».

«Свои женщины» доставались Кириллу легко, легче, чем Игорю, и это было загадкой – такой мелкий, на вид почти подросток, чем же Кирилл так привлекал женщин?

Бедные мужчины! У многих из них столько разных переживаний по поводу своего неправильного роста, неправильной ширины плеч, неправильных интимных свойств, и даже самые умные из них не подозревают, что дело обстоит значительно проще. Как в драке побеждает не тот, кто сильней, а тот, в ком больше драки, так и в любви, и поэтому женщины любят не красавцев, а любых – маленьких, хромых, некрасивых, если только в них есть сексуальный манок. А у Кирилла был, и еще какой.

В сексуально ответственный момент, когда девушкой решался вопрос «дать или не дать», он умел четко сконцентрировать в себе желание и включить особенное, светящееся обаяние. От матери ли передалось ему это умение, или от полного к девушкам душевного равнодушия, или просто от природы – неизвестно, но ему никто и никогда не отказал, а многие смогли бы этим похвастаться?.. Ну и, конечно, к счастью для тех, кто, как и Кирилл, не представляет собой тип мачо, далеко не всем девушкам нравятся брутальные мужчины. И тем, кто не мачо, хватает своих девушек – таких, которые предпочитают мужественности нежное обаяние и душевную тонкость. А в Кирилле, кроме обаяния и непременной душевной тонкости, чувствовалась еще некая уклончивость, и это тоже привлекало некой надеждой, что от меня, мол, этот колобок не уйдет. Ну и, наконец, иногда в Кирилле неожиданно проглядывало что‑то жесткое, жестокое даже, и девушкам было любопытно до этих глубин добраться. Так что он мог выбрать любую, и выбрал лучшую, Иру. Судьба в этот вечер расшалилась и ни за что не хотела позволить мальчишкам развести девушек по комнатам. Если бы во всем Комарове не отключили электричество, если бы Кира не отказалась провести вечер при свечах, если бы Кира не захотела вернуться в город, считая, что Кирилл томится один, то все могло сложиться по‑другому. Но матери так мало знают про своих мальчиков, и Кира Ракитина не была исключением. Бедная Кира думала осчастливить Кирилла своим появлением, но представьте себе его состояние – физическое, не душевное, когда они с Ирой уединились в родительской спальне и он уже успел ощутить, какая у нее нежная кожа там, где никто не видит, и его рука, и ее нога, и он уже... и тут мерзко зазвенел звонок!.. Счастье еще, что Кирилла никогда не оставляла мысль о маме, и он вставил на всякий случай ключ в замок – уловка, хорошо знакомая всем бедным любовникам, – и юным, и не совсем юным.

Звонок в дверь зазвонил так склочно и требовательно, что... – каждому понятно, что произошло с Кириллом и каково было его настроение и физическое самочувствие...

У Тани с Игорем отношения развивались не столь стремительно, как у Кирилла с Ирой, – ангелы никогда не отдаются просто так, без слов любви, поступков‑доказательств и разных других вещей. Но все, что ни делается, к лучшему, – зато Игорь не был зол на весь свет за то, что ему обломали кайф.

Как шли дела у третьей пары, неизвестно. Через много лет Лариса уверяла, что между ней и тем третьим, чьего имени никто не помнил, ничего не было, и вообще она не такого воспитания, чтобы позволять в первый же вечер...

Лариса с третьим сразу ушли, а оставшиеся пары тактично выпили с родителями чаю. Игорь, на этот раз вполсилы, насладился Кирой, и они с Ирой тоже сбежали.

А Таня зачем‑то осталась – потом никто не мог вспомнить, зачем, ну уж, во всяком случае, не для того, чтобы помыть посуду. Вряд ли она хотела поближе познакомиться с Кирой Ракитиной – она Киру не знала, не такая уж та была известная актриса, чтобы ее знать. И вряд ли ее заинтересовал Б. А. – он уже был к тому времени никакой режиссер. Но все равно это был интересный дом: актриса и режиссер, и, наверное, ей хотелось посмотреть, каковы они в домашней обстановке...

А Кира в домашней обстановке в тот вечер была, как никогда, нехороша. Она так была взвинчена тем, что гости сбежали, так обижена разлитым в воздухе чужим желанием, что впервые в жизни не сдержалась и вскрикнула при постороннем человеке, Тане, – для начала пробным криком, а затем и вполне настоящим («Что происходит в моем доме без меня?! Кто позволил приводить в мой дом б...ей!» и еще что‑то грозное на тему «Кто ел моей большой ложкой»).

Таня повела себя в этой ситуации гениально: ушелестела пушинкой куда‑то, а потом высунула носик, словно ничего и не было. Так что один из главных семейных секретов ей открылся сразу.

– Посуду вымой, – велела ей Кира. – Тщательней... вилки прочищай между зубчиками!..

Таня осталась ночевать на диване в гостиной, а вечером пришла опять, как домой. И прожила неделю. Завелась в доме, как мышь. Она не была по‑провинциальному цепкой, не старалась сделаться полезной, не кидалась готовить... нет, вскакивала, конечно, и так мило, ненавязчиво мыла посуду, пока Кира дымила сигареткой и рассуждала.

Таня просто полюбила Киру Ракитину с первого взгляда, и Кира ее полюбила: такая нежная девочка, преданная.

– Врунья, актрисуля, – шипел Кирилл. Он не верил, что Тане так полюбилась мама, и не верил маме, что ей так полюбилась Таня.

Таня была робкая, нежная, беззащитная, возвышенная. Только каким‑то образом эта тихая, робкая всегда оказывалась в центре внимания. Сама рассказывала историю, которая произошла с ней еще в детстве. Однажды она проснулась и вышла к гостям, которые ели, пили и смеялись, и страшно обиделась: «Как?! Без я?»

Кириллу казалось странным, что Кира так сошлась с этой, совсем не обладавшей столичным лоском девицей.

Таня высказывалась провинциально велеречиво, совершенно серьезно могла заявить: «Нам, актрисам, трудно жить на свете», или еще более напыщенно: «Я актриса, у меня другая нервная система».

– Тьфу! – отвечала на это Кира, и Таня – она же все‑таки была чуткая, восприимчивая, – поняла, приутихла.

А Кирилл нервничал, не понимая, что происходит, – неужели мама его больше не любит?

В общем, в результате того вечера Кирилл заполучил в свой дом Таню – противную, лживую, бездарную актрисулю, а Игорь женился на Ире.

Что же было с Ирой и Игорем после того, как родители так жестоко обошлись с Кириллом, уже почти устроившимся в Ирином теле?

Случилось так, что все нежные невидимые местечки Ириного тела в этот вечер достались Игорю, причем достались вполне незатейливо – в подъезде. В том самом, где жили Ракитины. И так Ира оказалась хороша в этом подъезде, на широком подоконнике, что теперь Игорь уже ни за что не согласился бы предоставить Кириллу право выбора.

...Игорь с Ирой пригласили Кирилла с Таней на свадьбу спустя полгода после того вечера – только их, больше никого. Так решила невеста. Лариса очень хотела дружить с новой семьей, но Ира была против. Такая уж она была, Ира, – с Ларисой они вроде бы давно дружили, но у них были какие‑то сложные девичьи счеты – кто с кем и кто лучше одет.

– Я теперь замужем, мне некогда с тобой болтаться, – сказала Ира и с удовольствием рассталась с Ларисой.

* * *

Кирилл не был подлым, и тем более ему не так уж и нравилась Ира, но через пару месяцев после свадьбы Игоря он уже спал с его женой. Все дело было в том, что к этому времени у него уже сложились прочные отношения с Таней, а прочные отношения с одной женщиной оказались для него невозможны, просто противны всей его природе.

И если бы его спросили, зачем он это делает, если бы ему сказали, что Игорю, узнай он, было бы больно, что это предательство по отношению к единственному другу и тому подобное, Кирилл удивился бы – все это было ни при чем.

Что же здесь было «при чем»? Напряжение, лавирование между партнерами, запутывание следов и элемент игры? Да, а также организация встреч, умение сохранить все в тайне, приятное чувство от того, что Игорь не знает, что Ира и он только что были вместе. Что Таня знает, что у него кто‑то есть, но не знает, кто именно, – вот что было важно, а вовсе не подлость натуры.

Эта интимная комбинация продолжалась недолго – пока у Кирилла была Таня. Не стало Тани, не стало и Иры.

Через много лет, когда Кирилл уже был женат на Ларисе, все опять повторилось и продолжалось много лет, но не как постоянная связь, а как внезапная игра, – несколько раз в год.

А на вопрос, что привлекало Иру в Кирилле, невысоком, узкоплечем, ростом по плечо ей, тем более когда он еще не был знаменитым писателем, Ира ответила бы так:

– При чем здесь «по плечо»? Он был хорошим любовником.

На самом деле секс с Кириллом был каким‑то очень домашним, полусонным, усталым, но она непременно сказала бы так, что именно имея в виду под этим, – загадка, но Ира была женщиной искушенной, и вряд ли она вложила в эти слова чисто технический смысл.

Возможно, ей нравилось иметь свою тайну, закопанный в саду секретик. А может быть, она воображала, что она его муза?..

Но Аврору нисколько не интересовало прошлое. Ее интересовало настоящее и будущее – как смерть Кира Крутого скажется на положении Игоря. Нужно добывать факты.

Жаль, конечно, что она не может провести беседу в виде допроса. Было бы так удобно сразу получить ответ на все: и что Игорь, если это был он, искал в кабинете? Претендует ли он на миллион долларов? И если да, то как он рассчитывает его получить? Кто такая женщина, с которой он целовался на лестнице? И не он ли отравил Катю?

Аврора осторожно вернула Иру к тому, что произошло сегодня вечером, и попыталась начать издалека.

– Хорошо, что у Ларисы есть собственное дело. Это заставит ее собраться, немного отвлечет... Но Игорь? Что же теперь, когда Кира Крутого больше нет, будет делать Игорь?

– Отвлечет? – холодно отозвалась Ира. – Я бы сказала наоборот – смерть Кирилла немного отвлечет Ларису от этого дурацкого клуба... Хотя ей скоро придется забыть о роли светской дамы...

«Вот черт, я ей про Фому, а она мне про Ерему! – раздраженно подумала Аврора. – Но почему Ира избегает разговоров о будущем Игоря?»

– Ну, с Ларисой все будет в порядке, она будет дальше вести свой бизнес, зарабатывать деньги...

– Зарабатывать деньги! Не смешите меня! – фыркнула Ира.

Бизнес должен приносить доход, так уж принято. А так называемый «Ларисин бизнес» в действительности никакой не бизнес, а всего лишь показатель ее положения в обществе, причем требующий вложений, и немалых.

– Ларисе уже завтра потребуются живые деньги – аренда и все остальное, а кто же ей теперь даст? Ресторану нужны деньги каждый день. Мариша тоже требует вложений, и немалых. А теперь еще и эта неизвестно откуда взявшаяся дочь. Не исключено, что Ларисе придется продать дом и поделиться с этой девицей, – с надеждой заметила Ира.

«Неудачница я, ничего у меня не получится», – горестно подумала Аврора, когда Ира, словно не слыша ее вопросов, принялась рассказывать о нравах дам, которых Лариса мечтала видеть у себя в клубе.

– Вы представляете, эти новые Ларисины подруги ездят в «Невский Палас», и им нужно обязательно с парадного входа подъехать. А так как там всегда полно машин, то они специальному человеку платят, чтобы он место держал...

– Ирочка, вы, наверное, переволновались и что‑то путаете, – Аврора, вдруг потеряв нить рассказа и с трудом шевеля губами, устало проговорила: – Какая разница, с какого входа подъехать? И зачем им в «Невский Палас»? На конференции? Благотворительностью заниматься?

– К парикмахеру. Как будто их мужьям не все равно, как они выглядят! У каждого из них есть любовница. Мне Лариса рассказывала. Раньше, когда мы еще дружили... – сказала Ира, и ее красивое лицо жалко скривилось.

– Лариса вас обидела, – оживившись, проговорила Аврора. – Дорогая моя, вам очень, ну просто очень обидно...

Ира молчала. Ничего не разъедает душу так болезненно, как треснувшая старая дружба со своей долгой историей. А ведь они с Ларисой так долго были рядом...

Ира вовсе не стремилась попасть в Ларисин клуб. Что бы ни говорила Лариска‑актриска (как хорошо, что Кирилл избегает публичной жизни, как хорошо, что она, Лариса, жена частного лица Кирилла Ракитина, а не писателя Кира Крутого), все было враньем.

Вранье, вранье, вранье! Да и какая публичная жизнь была у нее, у захудалой актерки! Но все‑таки актерство у нее в крови, и страсть к успеху никогда не исчезнет. Тем более что блистать в качестве хозяйки ресторана – совсем другое дело, нежели выходить на сцену «в остальных ролях»!

Ира не была злой, не была завистливой! Она даже радовалась, что у Ларисы появилась новая жизнь, что Лариса так к этой новой жизни подходит, так наслаждается и так хорошо все умеет, словно всю жизнь распоряжалась, была важной, значительной, – словом, хозяйкой.

Поначалу Ира и не заметила, что Лариса стала предпочитать ей своих новых знакомых. Не то чтобы Лариса решила не пускать ее в свою новую жизнь, в этот клуб, который она пыталась создать, – просто Ира ей там не была нужна.

Не нужна... Раньше Лариса каждое утро звонила, чтобы поинтересоваться, как дела, потом стала звонить через день, и вдруг оказалось, что раз в неделю вежливо звонит чужой человек, со своими отдельными, чужими интересами.

Разве расскажешь, как она ждала Ларисиного звонка – приглашения на открытие клуба? Открытие должно было состояться в субботу.

В понедельник Ира легла спать в хорошем настроении – завтра будет новый день и завтра Лариса позвонит. Во вторник Лариса тоже не позвонила – ну ладно, еще рано, хотя могла бы и заранее сказать. В среду Ира не отходила от телефона и не расставалась с мобильным, даже в туалет с трубкой ходила. Выкурила пачку сигарет и с каждой минутой унизительного ожидания все больше превращалась в жалкое, размазанное по стенке существо. В четверг утром она сказала себе, что Лариса для нее больше не существует. А вечером позвонила сама и ненатуральным голосом спросила: «Как дела, что делаешь в субботу?» Лариса не пригласила. Ира повесила трубку и заплакала.

В субботу утром раздался звонок: Лариса все‑таки пригласила ее, сказала небрежно: «Приходи, если хочешь». Ира решила: не пойдет ни за что, но тем не менее пошла.

Вечером в ресторане Лариса ни разу к ней не подсела, не заговорила. Ира никого не знала и сидела как дура... Эта выстраданная вечеринка превратилась в пять часов позора, когда она улыбалась всем без разбора и пыталась с кем‑то завязать разговор, а ее подчеркнуто не принимали, замолкали, и она так и сидела за столиком с жалкой приклеенной улыбкой.

Ире казалось, что все самое интересное происходит там, у Ларисы, а она недостаточно хороша, не достойна... И внутри нее надувался воздушный шар обиды и ревности. Шар рос и распирал ее так, что ей становилось физически больно.

И домой к Кириллу Ира не хотела приходить, потому что вдруг стала замечать то, чего не видела прежде: как Игорь перед ним лебезит, унижается. Все это было несправедливо и приводило к убеждению, что жизнь ей чего‑то недодала – всего недодала!

Она начала раздражаться на Игоря и уже не могла остановиться. Каждое лыко шло в строку, и даже в интимной жизни он стал ее выводить из себя, а потом... лучше не думать, что произошло потом. В этом тоже Лариса виновата. Все, все из‑за Ларисы, и ее давшая трещину семейная жизнь – тоже...

– Мне нисколько не обидно, мне все равно! Я себя никому не навязываю, – холодно передернула плечами Ира, но на ее лице читалось самое что ни на есть настоящее страдание.

Аврора всегда считала себя просто хорошенькой, потому что никто никогда не говорил ей, что она красива. К красивым женщинам она всегда испытывала жалость, считая, что вместе с красотой они вытаскивают несчастливый билет. Все ее знакомые красотки были от рождения уверены, что им все уже дано, дело сделано, и развивать свои мозги, чувственность или душевные качества – только понапрасну тратить время.

«Вот и эта красавица, Ира, умом и сообразительностью не отличается от всех красавиц на свете!» – мысленно вздохнула Аврора.

Боже мой, так страдать из‑за того, что Лариса больше с ней не играет!

Нужно быть выше таких мелочей, вот, например, как она, Аврора. Недавно одна ее коллега внезапно к ней охладела. Недавно, Аврора точно и не помнит, когда именно, – пять дней назад. Но у Авроры есть в жизни иные интересы, чем ломать голову: «Почему, за что». Тем более что она не спала несколько ночей и все проанализировала. Вышло, что Аврора ни в чем не виновата. Хотя, конечно, интересно, почему вдруг коллега стала к ней так холодна?..

– Теперь все изменится... – задумчиво проговорила Ира.

– Изменится... – эхом отозвалась Аврора.

Совсем недавно Авроре попалась на глаза тоненькая брошюрка «Психология для всех». Автор брошюрки оказался толковым человеком и коротенько рассказал Авроре, как она может добиться от собеседника практически всего, что ей в данный момент требуется.

Нужно всего лишь повторить за собеседником последнюю фразу или слово, и тогда собеседник пойдет за Авророй, как маленькая покорная овечка. Ира пошла.

– Конечно, изменится! – подхватила она. – Кир Крутой – это фикция, бренд, понимаете? На самом деле Кир Крутой – это они оба!

– Оба?..

– Ну да... они были соавторами, совершенно равноценными, ну или почти равноценными. А гонорары делили несправедливо! Игорь такой мягкотелый, что это уже просто равносильно идиотизму, он совсем не умеет постоять за себя, за свои права... А теперь все изменится! И Лариса нервничает, потому что знает, что не ей достанется миллион...

* * *

– Миллион? – раздался голос Игоря. – У кого из вас, девушки, есть миллион, может быть, у тебя?

«Надо же, такой крупный мужчина, а умеет подкрадываться неслышно, как кот», – недовольно подумала Аврора.

Игорь опустился в кресло. Рядом с креслом стоял торшер с абажуром из мятой бумаги. Модные Ларисины вещи словно не принимали его, такого крупного: кресло было ему маловато, и Игорь выпирал из него, как тесто из кастрюли, а треугольный абажур оказался почти что над ним, и на голове Игоря будто появился белый колпак.

Игорь закурил, выбрался из кресла, чуть не свалив торшер, подошел к окну и застыл там в неловкой позе. Резко повернулся, не докурив, бросил сигарету в пепельницу, локтем задел стоящую на столике лампу. Лампа упала. Игорь махнул рукой и тут же опять вытащил из пачки сигарету. На Иру он смотрел, словно на разбитую лампу, – виновато и искательно, как будто зная, что ему сейчас попадет, и уже заранее извиняясь.

Авроре стало его жаль, но она догадывалась, в чем дело.

– Игорь, вы нервничаете... Дорогой мой, у вас проблемы с авторскими правами?

Она ничего не понимала в авторских правах, но у нее было множество знакомых, которые рассказывали, что с их авторскими правами все время что‑то случается, – права то ли не отдают, то ли не берут, то ли еще что‑то... Вот она и спросила, есть ли проблемы?

Всегда можно вот так взять и прямо спросить друг друга: «Какие у вас проблемы?» Но люди стесняются, не спрашивают и остаются при своих – страдают в одиночку. И, собственно, почему бы людям не спрашивать напрямую о том, что их интересует? Аврора вот спросила и получила внятный ответ.

– Есть проблемы, – мрачно подтвердил Игорь, – с авторскими правами всегда проблемы.

– Ну, я же и говорю, – подхватила Аврора.

Ира подошла к Игорю, потерлась носом о его плечо и очень тихо и беспомощно спросила:

– Погоди, Игорек... ты хочешь сказать, что?..

– А что, по‑твоему, я могу сделать? Убить ее? – сорвался Игорь.

Изящно взмахнув руками, Аврора воскликнула:

– Мои дорогие! Семейная сцена – я вас покидаю! А вы, Игорь, только не расстраивайтесь, так не бывает, чтобы не было выхода...

За дверью Аврора остановилась поправить сползший носок. Она не собиралась подслушивать, просто остановилась поправить сползший носок.

– Все, это катастрофа... – внятно произнес Игорь. – Я – никто.

– Никто? Как это никто? Не понимаю! Объясни, почему ты никто... – жалко забормотала Ира.

– Ирка, мы прорвемся. Еще не все потеряно, у меня еще есть шанс...

«...Так не бывает, чтобы не было выхода, – подумал Игорь, опять усаживаясь под белый колпак и прикрывая глаза. –... Или все‑таки бывает?»

...Как же они все оказались не подготовлены к новой жизни! Считать, что он, Игорь, один оказался идиотом, было бы невыносимо, поэтому Игорь любил думать именно так: «все». И подтверждения этому находились...

Вот, к примеру, двое его приятелей сколько‑то лет назад сидели‑сидели за пивом и кое‑что придумали. Придумав, наскребли по карманам мелочь и начали бизнес. Шло время, и их общий бизнес раскручивался, расширялся, углублялся и акционировался. А один из этих двух приятелей вдруг оказался не совладельцем, а наемным служащим той самой компании, которую он сам же и создавал. Совершенно случайно выяснил, когда ему сказали: «А ты, дружок, не очень тут выступай, а то – ключи от "мерседеса" на стол, и до свидания». Так что не один Игорь не разобрался...

Даже в мире капитала, где, казалось бы, люди должны быть с пеленок знакомы со словами «авторские права, патент» и готовы к борьбе за свои юридические права, тоже случается такое. Игорь особенно любил историю Эда Фишмана – человека, который придумал знаменитое шоу «Поле чудес». «Полем чудес» наслаждалась вся Америка и Европа, а Эд Фишман не получил ничего, даже законного гонорара и даже не имел оснований требовать этого через суд. Так что, когда Ира упрекала Игоря в том, что он даже не занял бы первого места на конкурсе мудаков, он с полным основанием отвечал: «Зато занял бы второе, после Эда Фишмана. Или даже третье, после того парня, которому сказали: «Ключи от "мерседеса" на стол». А третье место – уже не так плохо...»

У них с Кириллом сначала была вроде бы такая игра – сидели и придумывали, как покорить мир. Кто же мог предположить, что придуманное в обыденной обстановке, за скудно накрытым столом когда‑нибудь прольется золотым дождем? Кто тогда думал, что между друзьями все должно быть юридически оформлено, кто серьезно

относился к словам «контракт, договор, соглашение»? Во всяком случае, не Игорь.

– Так уж вышло, так уж сложилось... – говорил он себе и Ире.

Только вот вопрос: так вышло случайно или Кирилл заранее все продумал? Это мучило Игоря много лет, он не знал ответа и теперь уже никогда не узнает.

Они с Кириллом не обсуждали, как будут делить гонорары, потому что сомневались, а будут ли вообще гонорары.

Но первый гонорар нужно было разделить, и дело было даже не в том, кому сколько, а в чем‑то другом, трудно определимом, – неуверенном самолюбии, затаенной обиде, смешанной с восхищением.

– Ты считаешь, сколько тебе положено? – смущаясь, спросил Кирилл.

– Десять процентов нормально будет? – смущаясь, ответил Игорь.

– Двадцать лучше, чем десять.

– Насколько лучше? На десять? – засмеялся Игорь.

Ему в то время даже в голову не пришло, что Кир Крутой – это только Кирилл. А его, Игоря, имени нигде нет. Но кто же тогда, в начале девяностых, думал о том, чтобы зарегистрировать право на имя? Какое право, какое имя? Псевдоним?.. Во всяком случае, не Игорь... И даже если бы он понял, что Киром Крутым должны быть они оба, он бы никогда не смог этого предложить...

Только когда пришел настоящий успех, Игорь сообразил – если что случится, ну, к примеру, они с Кириллом поссорятся, – он не имеет права ни на что, даже на переиздания! Просто – до свидания, Игорек, всего тебе хорошего. А о смерти Игорь никогда не думал. Не думал, что произойдет, если Кирилл умрет... Да кто вообще думает о смерти?! В их возрасте?!

Его неуклюжая попытка поговорить с Кириллом вызвала смешливое недоумение – разве Кир Крутой – это ты? Тогда пиши сам.

Придумай себе другой псевдоним. А может, тебя не устраивает процент – считаешь, несправедливо?.. Кирилл не был жадным. Ему было важно играть в свои игры – знать, что он человек‑секрет, един в двух лицах, Кирилл Ракитин и Кир Крутой, и что Кир Крутой принадлежит только ему, – уж это Игорь за столько лет понял.

Смешно, но он тогда чуть не расплакался от обиды, как маленький. Раз Кириллу его игры дороже дружбы и справедливости, раз он считает, что Кир Крутой – это только он, пусть все остается, как было. От повышения процента Игорь отказался.

Он понимал, что это несправедливо: в последнее время рукописи Кирилла становились все более путаными, он увязал в своем придуманном мире, как в вате... Игорь давно уже научился обходиться с его текстами как умелая хозяйка с тестом – раскатывал, выкручивал, лепил – и получал изделие.

А уж что касается этого чертова миллиона долларов – тут уж точно все права были его, Игоря!..

Игорь никогда не объяснял Ире ситуацию с псевдонимом, не хотел обсуждать с ней самое больное. Выглядеть в ее глазах идиотом? Нет, спасибо, лучше уж в своих собственных – по крайней мере уютно и привычно. К тому же ему вполне хватало ее упреков по поводу несправедливой дележки гонораров.

И вот сейчас Ире даже в голову не пришло, что со смертью Кирилла он теряет все.

...Спустя несколько секунд Игорь открыл глаза и вылез из‑под колпака.

– Кир Крутой – это Кирилл, понимаешь? – медленно произнес он. – Только он, а не мы вместе...

– Неужели все достанется чужой девице? – Ирин голос звучал очень низко, ниже, чем обычно.

– Я не смог с первого раза... Нужно еще...

Их разговор занял ровно столько времени, чтобы Аврора успела подтянуть свой цветастый шерстяной носок, – ведь она ни в коем случае не собиралась подслушивать!

– Тетя Авро‑ора!

Мариша напала на нее в буквальном смысле из‑за угла – проходя по коридору, она увидела стоящую за дверью маленькой гостиной Аврору и тут же принялась лепетать, будто и не прерывала своего рассказа.

– Игорь всегда со мной играл, разговаривал, щекотал! Он мне как родственник, как дядя или тетя, понимаете? А если эта Катя теперь папина дочь, это не значит, что и Игорь теперь тоже ее! Он даже сидеть рядом с ней не захотел! Потому что она противная! Хотя и принес ей пиво...

– Погоди! – суховато прервала ее Аврора голосом следователя из старого телевизионного фильма. – С этого места, пожалуйста, поподробней. Сосредоточься!

Мариша примолкла и уставилась ничего не выражающим взглядом куда‑то в угол. В школьные годы Мариша была завзятой двоечницей, и заданный строгим голосом вопрос погружал ее в оцепенение, а уж приказ сосредоточиться окончательно вводил в ступор.

– Деточка!.. А Игорь из чего пил?.. – повторила Аврора сладким голосом Снегурочки, едва удерживаясь от желания пнуть Маришу ногой.

– Не помню... Зачем мне запоминать? – удрученно сказала Мариша. – А‑а, знаю, знаю! Я еще подумала – чего это он пиво пьет, он же любит хорошие вина... Да, точно, и в руках у него был такой же бокал, как у Кати.

Нервно щелкнув пальцами, Аврора спросила с видимой небрежностью:

– А на столе около Кати... ты ничего необычного не заметила?

– А вот и заметила! – торжествующе подскочила Мариша. – Она перед собой положила свою дурацкую сумку! Прямо на стол! Представляете, сумку на стол?! Как будто боялась, что ее украдут. Сумку нужно небрежно бросать на пол. Я же говорю, невоспитанная, фу!

Порасспросив Маришу еще несколько минут, Аврора велела ей подождать на кухне. Или в гостиной. Или у себя в комнате. Аврора будет знать, где она, и придет к ней, и они, как две подружки, все обсудят: Катю, Маришину будущую машину, Маришину внешность и Маришину личную жизнь.

Забежав в проходную комнату, Аврора ловко избавилась от приставучки, выйдя в другую дверь. У нее было ощущение, что за ней тянется липкая лента, на которую в любое мгновение может прилипнуть Мариша.

Она не одинока, вспомнила Аврора. Наперсник, помощник – вот кто ей теперь нужен! Можно подводить итоги по версии «Игорь». И Аврора направилась к Рите, на веранду.

– Знаете, милочка, я несколько растеряна, – смущаясь, призналась Аврора. – Чувствую себя глупым подслеповатым кротом, погребенным под горой бесполезных сведений... Мы с вами должны разложить все по полочкам. Помните андерсеновского крота – у него все лежало в кладовке.

– Крота не помню, а вот кошки меня дома ждут, – грустно сказала Рита. – Одна из моих кошек очень обидчивая, чуть что не по ней, посмотрит презрительно и уйдет жить на сервант. Или может лужу прямо посреди комнаты сделать, если ей покажется, что я ее сегодня мало любила. А ведь я ее уже почти сутки не любила...

Аврора удивленно вздохнула: какие кошки, какие серванты, какие лужи!..

Ей бы хотелось исключить Игоря из подозреваемых. Она только начала ему симпатизировать. Он милый, любит Иру... но в его поведении обнаруживается двуличие: любит Иру, а целует другую женщину. А если человек нечестен в любви, то есть основания подозревать нечестность и во всем остальном.

Тем более что он в отчаянном положении – заметался, как попавший в капкан заяц, и готов на все...

У Игоря есть мотив преступления, и очень сильный мотив. С исчезновением Кира Крутого Игорь потерял все, а внезапное появление наследницы полностью смешало его планы. Авроре не нужно было разбираться в авторском праве, чтобы понять, – чем больше достанется одному, то есть Кате, тем меньше другому, то есть Игорю.

Аврора придвинула к дивану, на котором полулежала Рита, кресло и два стула.

– Вы не могли бы пересесть на этот стул, дорогая?

Рита удивилась, но послушно переместилась с дивана на стул. Аврора уселась на ее место, но тут же вскочила и пересела в кресло, непрестанно что‑то бормоча себе под нос.

– А теперь сядьте на этот стул... извините, что я вас гоняю, но такое уж у нас с вами получается Безумное Чаепитие... теперь садитесь в кресло...

Наконец Аврора встала, приосанилась, словно став выше ростом, и заговорила.

– Итак, деточка, слушайте внимательно. Игорь имел мотив для совершения преступления. В нашем случае этого уже достаточно для подозрений, но, как я только что поняла, он имел еще и замечательную возможность отравить Катю.

Девочки – Мариша, Кирочка и Катя – сидели за угловым столиком в гостиной, позже к ним присоединился Игорь. И здесь у нас с вами есть ряд очевидных противоречий. С одной стороны, к Катиному бокалу никто не прикасался – она сидела рядом с Кирочкой и пила свое пиво. С другой стороны, в бокале оказался яд. Следите за моей мыслью!..

– Мне пересесть? – с готовностью приподнялась Рита.

– Сидите на месте! – отмахнулась Аврора. – Итак, Мариша пила вино из специального винного бокала, похожего на бочонок, Кирочка из такого же бокала пила апельсиновый сок, а Катя пила пиво из высокого бокала. Но таких бокалов на столе было два.

Рита почтительно кивнула. Сейчас она полностью находилась в имидже деловой женщины – внимательно слушала и запоминала.

– Фраза Игоря: «А не выпить ли и мне пивка», – была замечена Маришей, потому что звучала из его уст странно и неестественно. Следите за моими рассуждениями. Игорь со своим бокалом куда‑то вышел. И тогда мы скажем «Ага!» – привычно процитировала Аврора.

Рита все еще не понимала. Но она же не виновата, что не знает «Винни‑Пуха» наизусть!

– У него была возможность пойти на кухню и налить в свой бокал яд, – утомленно пояснила Аврора. – Затем Игорь вернулся и сел рядом с Маришей. Через несколько минут он попросил Катю сходить вместе с ним в гостиную за подносом с закусками и якобы случайно столкнул локтем Катину сумку. Затем он поднял сумку и положил ее на стол, где она и лежала прежде. Но – теперь будьте особенно внимательны! – он положил ее напротив своего бокала. Своего, а не Катиного! Вернувшись, Игорь сел рядом с Маришей, а Катя машинально села около своей сумки. Но не своего бокала! Вот так она и выпила пиво, в котором был яд.

Игорь считал, что находится в полной безопасности. Зная Маришину небрежность и невнимательность, он не мог предположить, что Мариша заметит что‑нибудь, но Мариша заметила. Она была так взволнована всем происходящим, так ревновала – ей казалось, что Катя отнимает у нее все: и наследство, и возможность считаться дочерью Кирилла, и даже давние теплые отношения с Игорем.

– Итак, Мариша заметила! – Аврора слегка поклонилась, отошла к дивану и, усевшись, скромно потупила голову.

Она ожидала рукоплесканий или хотя бы сдержанной похвалы, но Рита внезапно сменила имидж – из деловой женщины появилась любопытная блондинка в жутких розочках и, округлив глаза, вздохнула:

– Жаль, что не удалось узнать, кто та женщина, с которой он целовался...

Аврора забилась в уголок дивана. Она ничем не напоминала сейчас человека, у которого только что возникла версия сложного, даже изысканного совершения преступления, а была похожа на маленькую нахохлившуюся птичку.

Она вдруг почувствовала себя такой ужасно одинокой, что ей захотелось разбудить Б.А.

Жаль Игоря – как несправедливо, что он не имеет права на плоды своего труда... Но как же все‑таки это могло случиться?

Беседа десятая

– Вот и я говорю, как это могло случиться... Взрослый человек, кормилец Иры, а оказался такой бессмысленной неосмотрительной овечкой, – сказала Ольга. – Мне очень жаль Игоря. Я его понимаю как никто. Меня тоже все время волнует этот вопрос – как бороться за свои права. Уметь говорить в бутике твердым голосом: «Спасибо, я подумаю». Или, к примеру, сказать водопроводчику: «Боюсь, что на ваших условиях ничего не получится». И не ждать звонка от мастера по ремонту телевизора, не нервничать, а жить, сознавая свою ценность.

– И у меня, и у меня, – подхватила я, – стоит такой же вопрос!

Ольга никак не могла успокоиться.

– Ну почему он не мог твердо сказать: пусть Кир Крутой – это ты, но я должен иметь какие‑то права...не мог... Вот и я такая: только вчера купила в бутике не нужную мне помаду, потому что продавщица на меня смотрела таким взглядом... Весь мир делится на волков и овечек, а мы с Игорем – как раз Бедные Овечки.

Я подумала и сказала:

– А ведь в душе каждая овечка переживает, что она не волк. И тебе я советую в следующий раз просто сказать «нет».

– Ну а Игорь не мог просто сказать «нет», – запальчиво возразила Ольга. – У овечек всегда так складываются обстоятельства, что они не могут сказать «нет».

А у волков всегда так, что они могут.

– Получается, что единственное решение вопроса: родился овечкой – не переживай, – ответила я и тут же подумала: «При чем тут обстоятельства?»

Когда я повесила трубку, мне в голову пришла очень неприятная мысль: с Игорем Кирилл был волком, а с Кирой – овечкой. Получается, что существует некая шкала «волчатости» и «овечкости». И поэтому на каждого волка найдется другой волк, еще волчатей. И еще – каждая овечка стремится при любом удобном случае стать волком.

Как же так?.. Не может быть, но похоже, что я открыла закон жизни.

Ольга вскоре перезвонила – все‑таки хотела узнать, как вышло, что Игорь оказался бесправной овечкой.

В начале девяностых бывший блестящий мальчик Кирилл Ракитин представлял собой убедительную иллюстрацию к краху советской идеи о престижности гуманитарного образования – в глазах других людей, но не своих собственных. По окончании исторического факультета жизнь его потихоньку двигалась по тихой университетской тропинке: археологические экспедиции летом, преподавание в университете зимой, неспешное поступление в аспирантуру, сдача кандидатского минимума, утверждение темы, написание первой главы, затем второй... Шли годы, Кирилл все так же ездил в экспедиции и занимался своей диссертацией.

Мысль о возможности иметь собственное дело (да и о каком «деле» могла, собственно, идти речь?) вызывала у него отвращение. Почти такое же отвращение вызывала у него мысль и о том, как именно занимаются бизнесом его знакомые: суетятся, звонят, договариваются, кидают тех, кто затем кинет их, не спят ночами, переживая из‑за какой‑то поставки, недопоставки, черного и белого нала и тому подобной отнюдь не вечной материи.

Только вот деньги...

Кириллу была ненавистна распространенная в университетском кругу идея о бедности как особой экзистенциальной ценности. Бедность являлась синонимом интеллигентности. Быть богатым было неприлично.

Эту идейку, не новую, не сложную, во многом удобную, Кирилл ненавидел.

При этом в душе тишайшего хорошенького большелобого аспиранта вовсе не змеились клубки зависти. Кирилл не заглядывался на иномарки, не заходился зубовным скрежетом, слушая рассказы о заграничных путешествиях. Он совершенно точно знал – у него будет все это.

Он пока не думал, как именно придет к нему достаток, но короткие отношения с историей говорили ему: поставки‑недопоставки – хорошо, конечно, но из ста этих, с поставками‑недопоставками, всего один‑два кемто действительно станут, а остальную мелкую рыбешку унесут воды так называемого бизнеса куда‑то далекодалеко, но не к успеху.

Интеллект – вот что главное, и у него будет все, и это все не поместится в огромные красноклетчатые авоськи, это будет особенное все, и прежде всего слава. А почему бы и нет? Шлиман, например, знал, что он найдет Трою. Знал и нашел. И он найдет свою Трою. Кирилл размышлял об этом любовно и подробно, словно листая любимую, много раз читанную книжку. Эта спокойная, без нервов, уверенность была его секретом, а без секрета ему и жить было бы неинтересно.

Игорь, друг школьных и институтских времен, вписался в постперестроечную жизнь без блеска, но все же удачней Кирилла.

После окончания журфака он несколько лет работал редактором на «Ленфильме». Эта работа на «Ленфильме» давала Ире приятную возможность ходить на просмотры в Дом кино, но не позволяла пренебречь зарплатой и бросить ненавистную школу, куда она носила себя три раза в неделю обучать детей немецкому языку.

На свете не было ничего, что Ира ненавидела бы сильнее, чем фильм «Доживем до понедельника», вечный школьный запах тряпки и мела, классный журнал, школьные ступеньки и толстую директрису... Другие учительницы (если можно сказать «другие» – это все же подразумевает, что Ира была одной из них, но это, конечно же, было не так) боялись к Ире подходить – такой ненавистью веяло от этой красавицы. Конечно, такая красота была создана для иной жизни, а главное, Ира сама знала, что она создана для иной жизни.

Она уже почти сходила с ума от этой ненависти к школе, к Игорю, который не мог, хотя должен был, – ведь другие могли... И тут‑то их жизнь повернулась самым чудесным образом.

В конце восьмидесятых расцвело так называемое кооперативное кино – кино, где крутились огромные деньги, кино, которое делалось наспех, – вместо года фильм снимали за месяц. Кооперативное кино было такого низкого качества, что позже в среде кинокритиков стало именем нарицательным для обозначения «отстойной» продукции. Но тогда этого кино снималось очень много, так много, что наемные пташки вроде Игоря, которые, хоть сами и не делали деньги, а лишь крутились около, вытащили счастливый билет. Они работали одновременно на нескольких проектах, перебегая из павильона в павильон, с одной студии на другую, – и всюду, по зернышку поклевывая, зарабатывали в общем приличные деньги.

Игорь с Ирой успели почувствовать вкус к хорошей жизни, но не так, чтобы, привыкнув, воспринимать ее как данность, а ровно настолько, чтобы каждое утро просыпаться и радоваться. Они как раз и были из тех, кто первыми съездили за границу, купили квартиру, первую иномарку.

В то время Игорь почти совсем потерял из виду Кирилла, как нередко бывает, когда один бултыхается в вязком «ничего не происходит» или тонет в неудачах, а у другого дела идут сначала неплохо, а затем и вовсе прекрасно.

Правда, «прекрасно» Игоря длилось не очень долго. Через несколько лет благоденствие в одночасье рухнуло, и наемные пташки оказались на улице и без всякой надежды на работу – и это в стране, где главным искусством является кино!

У Игоря остались новая квартира, не очень старая иномарка и Ира – женщина с запросами, культурными и не очень.

* * *

...В девять часов утра, когда Кирилл рассказывал первому курсу о Древней Руси, Игорь еще спал.

В двенадцать часов утра, когда Кирилл переходил к Великой Французской революции на втором курсе, Игорь еще спал.

В два часа дня, когда Кирилл, рассказав про все революции на свете, спускался по университетским ступенькам, Игорь открывал глаза. Пробуждение его, как правило, бывало безрадостным, с мыслью: «Кто виноват и что делать?».

Хотя что‑то говорило ему, что нужно пережить свою черную полосу, это что‑то и привело Игоря к тому, что он потихоньку восстановил отношения со старым приятелем, как нередко бывает, когда процветание дает сбой.

Их первый, как теперь сказали бы, совместный проект осуществился случайно, через родителей Кирилла, сохранивших кое‑какие связи в мире театра и кино. Предложение звучало неожиданно: требовалось слепить книжку из мексиканского сериала, одного из тех, где на экране тянулись словно подслушанные в сумасшедшем доме плаксивые шизофренические диалоги:

– Он приехал.

– Кто?

– Он.

– Приехал?!

– Да, приехал...

– Неужели?..

– Да! Приехал!..

Роль Кирилла была технической: он записывал диалоги с видеокассеты. Видеокассета была такого дурного

качества, что звук плавал и не совпадал с изображением. Игорю отводилась роль творческая – он добавлял к диалогам текст, тоже примитивный.

Это было нетрудно и не требовало никакого особенного литературного таланта, кроме элементарного