Версия вторая

Лариса

– Это она по привычке, папа требовал идеальной чистоты в любое время суток, – пояснила Мариша.

Аврора скорчила удивленную гримаску: зачем, например, чистота, когда спишь?..

– Скажите, у вас с Кириллом был удачный брак? – спросила она и тут же заявила: – Вообще‑то удачный брак зависит только от женщины!

– Разве? – удивилась Лариса. «Думай, думай, Лариса, сейчас главное – понять...» – так Лариса сказала самой себе, а вслух рассеянно произнесла: – По‑моему, от мужчины тоже кое‑что зависит...

Она и сама не понимала, почему разрешает Авроре, которую в разговорах с Кириллом всегда называла «любовница твоего отца», шнырять по ее дому и позволяет ей приставать с бестактными вопросами и странными утверждениями.

– У вас такие красивые волосы, и вообще, вы оченьочень привлекательная женщина, – вдруг проговорила Аврора и, поймав изумленный Ларисин взгляд, пояснила: – Понимаете, я должна время от времени слышать что‑нибудь приятное, хотя бы несколько раз в день. А за последний час я еще ничего не слышала. Но я не в обиде: такие драматические события и все такое... Вот я и подумала – если я вам скажу что‑нибудь хорошее, то и вы вынуждены будете ответить мне тем же.

Аврора так требовательно смотрела на Ларису, что той пришлось признать, что «у вас тоже красивые волосы». Смутившись от удовольствия, Аврора застенчиво тряхнула седым хвостиком, стянутым черной аптекарской резинкой.

– Если бы я знала, что такое случится, я бы заранее выспалась... А так я, как дура, прошлой ночью читала Кьеркегора, – зевнула Аврора.

– Это еще кто? – изумилась Мариша, нырнув в холодильник.

– Это шведский... – начала Аврора.

– Шведский стол?.. Мама, а почему вишневого йогурта нет? И где мой шоколадный сырок?

Аврора поинтересовалась, что читает дитя, считающее, что Кьеркегор – это шведский стол.

– Вот и я говорю... Она уже большая девочка, давно встречается с мужчинами по‑взрослому... – расстроенно сказала Лариса и перевела взгляд на дочь: – А что, если кто‑нибудь захочет с тобой еще и поговорить?.. Что ты вообще читала, ну скажи, что?!

– Гарри Поттера, – обиженно ответила Мариша.

В кухню вошла Рита, а за ней, как на буксире, тянулись Таня и Кирочка.

Входя, Кирочка бросила на Маришу гордый взгляд: «Я с тобой не вожусь!» «Какой же она еще ребенок», – подумала Аврора.

Рита достала из холодильника простую еду: сыр, йогурты, гречневую кашу и мягко подтолкнула стоявшую у стола неподвижно, как солдатик в карауле, Кирочку – садись.

Бывают люди, словно созданные для удобства других людей, например Рита. Она явно не считала зазорным услужить, поэтому все у нее получалось приятно и достойно.

– Бедный, бедный Кирилл, – трагически вздохнула Таня, – он умер, а мы тут сидим... разговариваем...

«Ну вот, «взяла зал»», – подумала Лариса. Она не любила вспоминать о своем актерском прошлом, но иногда в голове всплывали привычные театральные выражения.

...Что бы ответила Лариса на вопрос Авроры, удачный ли у них с Кириллом был брак? Пожалуй, слово «удачный» больше всего подходило к их браку. Если не вспоминать кое о чем. И не считать Таню... и эту ее Кирочку.

Эта Кирочка тут вообще никто. Никто, никто, никто!

Если закопать в дальнем уголке сада коробочку с какой‑нибудь гадостью и годами обходить это место, о коробочке легко забыть. Но иногда вдруг накатывает беспричинная тоска и, только прислушавшись к себе, понимаешь, что причина в ней, в той самой коробочке. Вот она, гадость, лежит себе и ждет своего часа. Ларисиной «коробочкой с гадостью» была Таня.

Таня – она ведь даже не бывшая жена Кирилла, а всего лишь... кто? Да никто! Любой нормальный человек так бы и сказал – Лариса жена, а Таня никто!

И вот теперь Кирилл умер, а Таня с Кирочкой сидят у нее на кухне. Едят. Сыр, йогурты, гречневая каша... Почему Кирочка так противно крошит хлеб? И кстати, почему Таня приучила всех называть девчонку Кирочкой? Лариса же не требует называть себя Ларисочкой!..

– Я просто убита... – хорошо поставленным голосом продолжала Таня. – Считайте, что я умерла вместе с Кириллом... Это не я сижу здесь, разговариваю с вами...

– Наворачиваю гречневую кашу, – добавила Мариша. Все это время она что‑то нашептывала в мобильный телефон. Нет, эта девочка вовсе не так глупа.

– Ах, боже мой, боже мой... – прижав руки к груди, Таня нерешительно привстала – то ли собираясь броситься Ларисе на грудь, то ли налить себе еще чаю, и, обведя всех отчаянным взглядом, выбежала из кухни. За

ней, бросив на Маришу еще один «детсадовский» взгляд, быстро вышла Кирочка.

«В театре это называется уход. Что с нее взять, с актриски...» – подумала Лариса. Себя она уже давно к актрисам не причисляла.

Аврора несколько раз провела рукой по лбу и, громко вздохнув, небрежно проронила:

– Лариса, дайте мне травяной отвар, который заваривает ваша домработница... Очень голова болит.

– А отвара нет, – мгновенно отозвалась Лариса, – наверное, его вылили случайно.

Стеклянный стол – мебель очень холодная, неуютная, но весьма удобная для человека, который расследует преступление. Люди, кто похуже, кто получше, но все же кое‑как научилось справляться со своими лицами и руками – большая часть из них не оскаливает зубы и не размахивает в ярости руками, а вот с ногами беда! Недаром ораторы и лекторы, как правило, предпочитают выступать, стоя за кафедрой, где не видно ног. Сквозь прозрачную столешницу Аврора увидела, как резко дернулась Ларисина левая нога, а правая раздраженно пристукнула каблуком.

– Может быть, нурофен? – спросила Лариса. – Или лучше анальгин по старинке?

– Какая у вас красивая кухня... удобная, симпатичная... чудная такая кухонька... – не отвечая, пробормотала Аврора. – Можно я посмотрю, как у вас тут все устроено?

То и дело оборачиваясь и мило улыбаясь, Аврора шныряла по кухне, открывала дверцы шкафов, выдвигала ящики, и не прошло и нескольких минут, как аккуратная Ларисина кухня выглядела так, словно нерадивые сыщики провели в ней неловкий поверхностный обыск.

Так и не обнаружив нигде зеленого пузырька, Аврора вдруг ужасно устала от своего расследования, и ей захотелось поставить Ларису на место. Такое желание – поставить людей на место – возникало у нее нечасто, не чаще двух‑трех раз в день, и, как правило, Аврора ему не сопротивлялась.

– А в доме кое‑что пропало, – со значением произнесла она. – Кое‑что очень важное... и знаете, милочка, на вашем месте я бы временно запретила вашей прислуге варить зелье. Пока мы все еще живы.

Аврора вовсе не собиралась так бездарно открывать свои карты, но ей вдруг захотелось выглядеть значительной и опасной, и, надо признать, ей это удалось.

Лариса улыбнулась натянутой улыбкой, словно пытаясь скрасить странности в поведении гостьи. Но вместо того чтобы задать совершенно естественный вопрос: «Что вы ищете в моих шкафах, дорогая Аврора?» – Лариса сделала непроизвольное движение, словно желая заслонить собой открытые ящики. Ее глаза так беспокойно метались по кухне, словно Ларисе не терпелось выставить Аврору и самой заняться содержимым открытых шкафов и выдвинутых ящиков.

В такой ситуации отступить вовсе не означало поступиться чувством собственного достоинства, и Аврора, еще немного покружив вокруг них, удалилась.

А Лариса принялась метаться по кухне. Невероятно, но она никак не может вспомнить... От мысли, что она должна найти это во что бы то ни стало, найти, пока это не попалось на глаза кому‑то другому, ее бросило в жар.

Необходимо успокоиться и попробовать повторить действия, которые она совершала недавно. Лариса вышла из кухни и постояла в коридоре, прислушалась, не идет ли кто‑нибудь, и снова зашла на кухню. Она остановилась у стола, опять панически испугалась, что не сможет ничего вспомнить, и... тут же вспомнила, куда она это засунула, – на верхнюю полку шкафа! Слава богу, что Аврора не смогла туда дотянуться!

Облегченно вздохнув, Лариса кое‑как засунула свою находку в карман брюк и чертыхнулась – облегающая одежда не предназначалась для того, чтобы спрятать даже такую мелочь! Она взяла с полочки журнал, которым прикрыла оттопыренный карман, и отправилась наверх.

Лариса прошла мимо закрытого кабинета Кирилла, подошла к спальне и, как всегда, на долю секунды приостановилась у двери.

С недавних пор она старалась не заходить в спальню без особой надобности.

В спальне была не обычная кровать, к которой просто подходишь и просто ложишься, а модная, с широкими, черного цвета ступенями. Сначала нужно было подняться на ступени и только потом попасть на свое ложе. На практике это оказалось неестественным и неприятным – словно укладываешься спать на лестнице или на полке шкафа.

А в последнее время при виде этих чертовых полок и этой чертовой кровати у нее мелькала одна и та же мысль – как будто всходишь на Голгофу. Не то чтобы она много знала про Голгофу и про то, как на нее всходят, но это выражение подходило к тому, что она чувствовала, – как будто попадаешь куда‑то, где будешь страдать.

«Неужели с этим покончено», – подумала Лариса и тут же устыдилась своих мыслей.

Она спрятала свою добычу в постели между двумя подушками, облегченно вздохнула и тут внезапно поняла,

почему она позволяет Авроре бродить по всему дому, рыться в шкафах и задавать бестактные вопросы... Аврора была ей сейчас необходима. Рядом с ней все казалось ненастоящим, игрушечным. Даже смерть...

Лариса машинально вправила ногтем выбившуюся из вышитой на покрывале розы ниточку. Домработница Надя считала, что Лариса слишком уж придирчивая хозяйка, и, когда была сердита, называла ее придурошной, а в минуты благорасположения – придурошной чистюлей.

Авроре было стыдно, ужасно стыдно... Она ведь не была сыщиком и не имела профессиональной привычки подозревать приличных людей! И уверенности в том, что Лариса отравительница, у нее не было, и никаких улик у нее не было...

Бедная женщина потеряла мужа, ее жалеть нужно, а не подозревать...

Но у невиновных, как и у преступников, не существует стандартного поведения: и те и другие могут нервничать, но могут и оставаться очень спокойными. Лариса явно знает, где пузырек, и мотив к совершению преступления у нее сильный, самый очевидный – появление родной дочери Кирилла прежде всего ущемляет именно ее, Ларисины, интересы.

Но Авроре почему‑то все равно было стыдно, стыдно и жаль Ларису... Она решила вернуться на кухню, чтобы загладить свою вину.

Приближаясь к кухне, Аврора услышала возбужденный голос домработницы Нади:

– Я и сама здесь больше не останусь! То у вас хозяин умер, то девчонка отравилась! – кричала Надя. – Тем

более я окна только что помыла! Давайте за окна платите отдельно! Не останусь ни за что! Считаю, вы вообще должны мне зарплату повысить!

– Вы уволены, – спокойно сказала Лариса. – И не думайте, что за мытье окон вы получите отдельно. Это входило в ваши обязанности, за которые вы получали зарплату.

Заметив в дверях кухни Аврору, она добавила:

– Идите, Надя, мы позже все обсудим.

Аврора тут же забыла, что она решила жалеть, а не подозревать Ларису. Почему она увольняет домработницу? Хочет убрать свидетеля? Почему она отказывается заплатить Наде за мытье окон? Неужели у нее так плохо с деньгами?

Хмуро склонившись над листом бумаги, Лариса чтото записывала. Поднимала голову, шевеля губами, глядела вдаль, что‑то вычеркивала, вновь записывала и наконец в сердцах отшвырнула от себя карандаш.

– Я не знаю, что мне делать, – жалобно произнесла она. – Мне нужны деньги.

– Для вашего клуба? Но, может быть, можно и так? Давайте я вам помогу, я умею обходиться без денег, – ласково сказала Аврора. – Скажите, дорогая, какова программа вашего клуба? Какие у него приоритеты?

– Клуб создан для того, чтобы женщины одного круга собирались вместе, – почему‑то послушно, словно ее вызвали к доске, ответила Лариса.

– Что значит «одного круга»?

– С одинаковым доходом.

– Отлично! У меня уже появилась идея! – обрадовалась Аврора. – Люди не должны объединяться по доходу! Надо по интересам – музыка, живопись, поэзия...

А это не стоит никаких денег. Я могу бесплатно прочитать у вас в клубе лекцию, даже цикл лекций!

– Боюсь, это не совсем то... – усмехнулась Лариса, – думаю, им это будет скучно...

– Скучно? – удивилась Аврора. – Ну тогда вот что: пусть они выучатся работать на компьютере, и тогда уже можно устраиваться на любую работу. Я тоже скоро научусь! Модем, сканер, клавиатура... – казалось, она физически наслаждалась этими чудными словами.

Лариса вздохнула.

– Вот видите, дорогая, все замечательно устраивается! Да, и еще: у Додина новый спектакль, очень хороший! Устройте культпоход...

Лариса опять вздохнула. Ее соседки, жены банкиров, были большие театралки и раз в месяц летали в Милан, в «Ла Скала».

– Еще можно поехать во Францию на велосипедах, у меня так знакомые ездили, – не унималась Аврора.

– Откуда на велосипедах, прямо из Токсова? – спросила Лариса, прикидывая, когда же наконец Аврора захочет спать, и не предложить ли ей успокоительные капли.

– Ну почему из Токсова?.. Они ездили из Германии, но это все равно, автостопом можно добраться куда угодно.

Лариса представила банкирских жен, голосующих на дороге с велосипедами на плечах, засмеялась и тут же, словно застыдившись неуместности своего смеха, серьезно ответила:

– Понимаете, клуб не может прервать свое существование на пару месяцев, а потом вновь возникнуть – за это время он перестанет быть модным, и мне придется все начинать сначала. Так что деньги нужны срочно.

В ее голосе прозвучало такое отчаяние, что Аврора вздохнула, но не о тщете Ларисиного бедного маленького желания, а о своей молодости – ей самой уже давно ничего так страстно не хотелось. Кроме, пожалуй, нескольких вещей: посмотреть новый спектакль у Додина, раскритиковать в печати только что вышедшие воспоминания о Поэте (совершенно неверная трактовка некоторых событий), научиться работать на компьютере (модем, сканер, клавиатура!), посетить выставку одного потрясающего фотографа и съездить в Брюссель – посмотреть картину Магритта в Королевском музее (если добираться автостопом, то получится совсем недорого).

Нет, все же зря она подозревала Ларису! Да, она вынуждена будет отдать половину законной дочери своего мужа. Да, она находится в отчаянной ситуации – ей срочно нужны деньги! Да, она спрятала пузырек из‑под яда! Но ведь это еще не основание подозревать ее.

Необходимо еще кое‑что, а именно техническая возможность совершить преступление, а вот этого как раз и не было. Так что Лариса невиновна, ура!

Предположим, Лариса спрятала пузырек из‑под яда! Допустим даже, что она отравила законную наследницу, – в конце концов, в жизни всякое может случиться. Тем более у Ларисы есть уважительная причина – она еще и привыкнуть не успела к законной дочери своего мужа, как сразу же нужно отдать ей полмиллиона долларов!

Существование клуба, который составляет весь смысл ее жизни, под угрозой. Самая отчаянная для человека ситуация, когда ему срочно нужны деньги...

У людей такие разнообразные смыслы жизни! Раньше они казались Авроре странными, потому что были не такими, как у нее. Но постепенно Аврора привыкла.

Смыслом жизни одной ее знакомой были ее сложные и мучительные отношения с секретаршей мужа, при том, что эта самая секретарша даже не являлась его любовницей. Смыслом жизни другой ее знакомой было страстное желание, чтобы ее внучок исправил тройку порусскому на четверку. Аврора звала знакомую на вечервоспоминаний о Поэте, а она – нет, мне с внуком надорусским заниматься. Каково?!.

Так что на этом фоне ей уже ничто не казалось странным. Но вот что было для Авроры удивительным. Хотя она вовсе не была склонна считать, что в ее время люди были получше, а небо поголубее, и вообще ненавидела слова «в мое время», она не понимала одного: в ее время, как бы жена ни была холодна к мужу, она все же хоть немного переживала, если ее муж внезапно уходил из жизни.

А вот Ларису, судя по всему, значительно больше занимали вопросы смысла жизни и наследства. Неужели она совсем не любила Кирилла? Почему? Нет, это не важно для расследования, а просто любопытно.

Беседа двенадцатая

– Интересно, неужели она совсем не любила Кирилла? Но почему? – удивилась Ольга.

– Сексуальная жизнь Ларисы протекала по пути в гастроном, – загадочно ответила я, чтобы еще немного раскрепостить Ольгу в сексуальном смысле.

– Аврора не справляется, – помолчав, сказала Ольга. – Не лучше ли было взять в качестве сыщика Риту? Она моложе, хорошо ориентируется в современной жизни.

– Мне, как, впрочем, и любому человеку, исключительно обидно, когда я слышу: «Вот видишь, а я же тебе говорила, что Аврора никуда не годный сыщик!» Я ведь и сама переживаю, сомневаюсь и ни в чем не уверена. А нападки могут вызвать с моей стороны только агрессию под каким!нибудь благовидным предлогом вроде сексуального воспитания Ольги.

Сексуальная жизнь Ларисы протекала по пути в гастроном. Да‑да, именно это я и хочу сказать, потому что главным делом в ее жизни было хозяйство, и Лариса всегда была в какой‑то из точек этого своего хозяйства, а секс всегда был по пути – даже если по пути ко сну.

Кирилл с Ларисой не любили друг друга. Звучит очень завлекательно, но никаких секретов вроде взаимной страстной ненависти или подсыпания друг другу крысиного яда между ними не водилось. Ну не любили, а что, разве все браки основаны на любви? И страсти? И романтике?

Если Кирилл и ненавидел что‑то, то это был театр. Театр его преследовал, не отпускал. Лариса тоже была актрисой. Актриса она была неплохая, но не на первых ролях, и не на вторых, а из тех, о которых в программке пишут: в остальных ролях. Из тех, кто слышит шуршание разворачиваемых в зале конфетных фантиков гораздо чаще, чем восхищенные вздохи и аплодисменты.

Лариса была умная актриса. Количество женских ролей в репертуаре родного театра уже давно было поделено ею на количество претенденток, собственные шансы прикинуты и взвешены, а крошечная актерская зарплата на год вперед распределена до копейки.

Ей бы очень подошло играть в любительских спектаклях, потому что актерство не было у нее в крови, зато в голове было желание правильно устроить свою жизнь, не по‑актерски, а по‑настоящему, по‑людски, – например, жить в большом доме с садом и парниками и изредка играть в любительских спектаклях Лису или Зайца для гостей и мужа...

Кирилл с Ларисой никогда не любили друг друга, поэтому у них был очень хороший брак.

Ни Лариса, ни Кирилл не были знакомы со словами Шекспира, который утверждал, что брак – это «Постель и Хлеб». Но к устройству своего личного брака они подошли именно с таких позиций – «постель и хлеб», вернее, хлеб и постель.

История их отношений была такова. Сначала они встречались и даже немного пожили вместе. Потом немного пожили не вместе. Затем родилась Мариша, у Ларисы родилась, не у Кирилла. Они опять немного пожили вместе. А потом расстались друзьями – они даже расстаться не смогли драматично и страстно, и некоторое время Кирилл еще появлялся. Затем он пропал на годы, а затем, когда Марише было лет десять, они стали жить вместе, и это уже был брак. Казалось бы, в такой истории должны были бушевать страсти, но нет. Поэтому и начать их историю можно с того момента, когда их отношения уже становились браком.

У актрисы с писателем, а Кирилл Ракитин к тому времени был уже писателем, так вот, у актрисы с писателем не было романтического периода любви. Они встречались, как встречаются взрослые и совершенно неромантические люди, долго, неопределенно, без страсти и взаимных обязательств. Кирилл то пропадал надолго, то вдруг у них некоторое время шла почти что совместная жизнь, затем он опять и всегда внезапно отдалялся, снова появляясь у нее небрежной залетной птичкой, всем своим поведением подчеркивая, что это ничего не означает, они ни в коем случае не вместе.

Ситуация ничуть не была болезненной и этим была мила обоим. Ларисе никогда не приходило в голову пострадать: «Ах, я не единственная в его жизни!» Кирилл и не давал повода для таких страданий – он ей не принадлежал. Ее отношения с Кириллом были фоном, на котором у Ларисы случился один большой роман и два проходных. И когда (не сразу, через несколько месяцев) она обнаружила, что этот неудачливый историк на самом деле писатель Кир Крутой, в тайных глубинах ее души вовсе не родилось желание непременно его окрутить! Кирилл и не заметил ничего особенного с ее стороны, просто ему стало вдруг с ней очень комфортно.

Но романтики все‑таки не было, влюбленности не было и не было у них того сладкого времени, когда люди настолько захвачены страстью, что секс является не просто сексом, но самой любовью, и воспоминания об этом остаются навсегда или хотя бы надолго. Секс был скорее умеренно приятной составляющей привычно удобных отношений. Тем более что в постели Кирилл был застенчивым, даже скучноватым. Ни мужского натиска в нем не было, ни изощренности – обычный, в меру нежный, в меру страстный. Они занимались любовью так, словно сто лет прожили вместе.

Начало их по‑настоящему общей жизни совпало с первыми хорошими гонорарами, полученными писателем Киром Крутым, и это были вполне приличные деньги, и приличные деньги счастливо совпали с Ларисиным умением их правильно потратить.

Как‑то незаметно, без пафоса и переживаний, Лариса ушла из театра. Просто вдруг перестала уходить по утрам на репетиции, а вечерами – на спектакль. У нее оказался большой талант к устройству быта.

У каждого человека есть свои главные слова, и Ларисиными главными словами были: «Я веду хозяйство». В родительском доме Кирилла не было никакого такого «хозяйства», чтобы его нужно было как‑то специально «вести», а у Ларисы оно сразу же завелось: красивые неспешные обеды, ужины при свечах (не потому, что романтические, а просто – красиво), подобранное к цвету обоев постельное белье, ваза с фруктами в спальне (не для того, чтобы освежить утомленных любовников, а просто – красиво). Список маленьких Ларисиных побед в организации достойного, как в иностранных фильмах, быта можно было бы продолжать бесконечно.

Лариса таким тоном говорила «хозяйство», как будто в прихожей у нее гоготала стая голодных гусей, а в ванной поджидала недоеная корова. В этих словах, которые она все повторяла и повторяла («Я веду дом и знаю, когда мы будем обедать, ложиться спать, что покупать, во что одеваться и как расставить мебель...»), звучало такое осознание собственной важности, такая глубокая внутренняя убежденность, перед которой потерялся бы любой муж. Кирилл тоже терялся и потихоньку становился объектом хозяйства – его самого тоже каким‑то специальным тщательным образом «вели».

Лариса ухаживала за Кириллом, как за самой ценной частью подотчетного ей хозяйства. Многие ли мужчины начинают свое утро со стакана свежевыжатого апельсиновое сока, гренок (ах!..), крепко заваренного

чая, белоснежной салфетки, поданной одежды – все отглаженное, даже носки?..

Лариса гладила носки с двух сторон. Неужели она так любила Кирилла?

И театр она бросила так споро, потому что хорошо понимала, что важнее в судьбе женщины: осточертевшая актерская мутотень – скок‑поскок зайчиком на елках или дом и муж в отглаженных носках и доверху залитый апельсиновым соком.

Кирилл не спорил. А с чем тут можно было спорить? Возражать против вкусной и здоровой пищи? Или отглаженных носков, геометрической точности стрелок на брюках?

Постепенно, сам того не замечая, Кирилл начал признавать Ларисино главенство в доме, и она уже немного на него покрикивала, по‑родственному – то не туда положил, это не так поставил, погоди, я сама тебе дам, ничего‑то ты без меня не можешь. Он немного виновато морщился, как неловкий дебил, существо в хозяйственном отношении недоразвитое.

Кроме того, как у предмета Ларисиного домашнего хозяйства, у Кирилла была и своя роль: детальная проверка домашних расходов и пристальное внимание к каждому чеку, сопровождаемое яростными упреками в транжирстве.

Это была игра, милая им обоим: Кирилл разыгрывал придирчивого скупца, а Лариса объясняла, доказывала, просила, и ей было невыразимо приятно, что он разделяет с ней это самое важное в жизни дело – вести дом.

Ну и, конечно, при полной бытовой зависимости Кирилла оба прекрасно понимали, кто главный. И чем более зависимым в быту выглядел Кирилл, тем больше, главнее он становился в Ларисиных глазах.

В какие только игры не играют взрослые люди...

* * *

Но человек не может жить без любви, даже если ему кажется, что его жизнь до краев заполнена свежевыжатым апельсиновым соком. И нельзя сказать, что в Ларисиных отношениях с Кириллом совсем не было любви.

Лариса любила мать своего мужа, Киру.

Она впервые пришла к Кире в дом уже в качестве невестки. О той, самой первой встрече, когда случайный весенний ветер занес Ларису в Кирин дом и мгновенно вымел оттуда, словно мусор, Кирилл не разрешил ей упоминать, а сама Кира ее не запомнила – вот еще, запоминать всякую гадость.

Мариша, тщательно наряженная, вся в кудряшках, торчала за ее спиной, как приодетый благовоспитанный пудель.

– Зовите меня Кира, – сказала Ларисе Кира Ракитина в первую же минуту, и Лариса обрадовалась, что ее приняли.

– Вы, Ларисочка, женщина из девятнадцатого века, – тоненько добавила Кира, при этом нежно улыбаясь, – у вас нижний бюст шире плеч. А это ваша дочка?.. Премиленькая... – и Мариша тоже обрадовалась, что ее приняли.

Кира Ракитина говорила знакомым: «Мы с Ларисой вступили в хозяйственные отношения».

Могла бы сказать – «в брак», но нет, «в отношения»...

Она и примирилась‑то с Ларисиным существованием по одной лишь причине – в доме мальчика должна быть хозяйка, а в постели мальчика должна быть женщина... Но его любимой женщиной будет она, Кира Ракитина, и не в смысле новомодных фрейдистских штучек, старомодного греха Электры и тому подобной ерунды, а просто – она будет со своим мальчиком всегда.

Кира внедрялась в семейную жизнь сына как ребенок, который устраивается между отцом и матерью в родительской постели, – вначале скромно, по сантиметру завоевывая пространство, а потом вольготно раскинувшись. Большого труда завоевать себе пространство между невесткой и сыном Кире не составило – она расположилась там с самого начала, спокойно и по праву.

Каждое утро начиналось со звонка маме: «Доброе утро, как спала?»

И каждый вечер Кирилл звонил маме пожелать спокойного сна. И даже странно было, что после этого он шел к Ларисе и любил ее, а не маму.

Зато между утренним и вечерним звонками Кирилл почти не звонил маме – всего лишь пару‑тройку раз.

И каждую субботу Кирилл покупал цветы, и они с Кирой (то есть Кирилл с Кирой) вдвоем ходили в ресторан – как сказали бы теперь, у них был романтический ужин.

Обеим женщинам было непросто. Но Кира, интеллигентная и очаровательная, никогда не позволила бы себе явного проявления неприязни, как бывает в обыкновенных семьях, – ни за что.

Она словно бы не показывала виду, что ей пришлось спокойно отнестись к тому, что Лариса провинциалка, втируша с ребенком, а главное, смириться с самой Ларисой. Кира как будто старалась справиться с неловкостью, словно Лариса ежеминутно говорила что‑нибудь вроде «ложить», а бедной Кире было неудобно ее поправить. Изображать это было непросто, но Кира была неплохой актрисой с большим опытом.

Лариса, в свою очередь, могла бы что‑нибудь сыграть, но она не чувствовала себя актрисой, а ощущала подлой разлучницей, вставшей между Кириллом и его любимой женщиной.

Лариса была мышкой, а Кира – кошкой. Она приманивала Ларису, интеллигентно играла с ней в игру «все всех любят», дразнила. Любимой Кириной дразнилкой была Таня.

– У простых людей так принято – расстались и забыли друг друга. Впрочем, вам лучше знать (в скобках доброжелательно добавляла она), а я Танечку обожаю!

По любому поводу Танечка возникала среди них: неординарная, нежная, тонкая, талантливая. Не то что Лариса – не очаровательная, не нежная.

– У моего сына патологическая страсть к провинции, – как‑то раз громко сказала она кому‑то по телефону.

Лариса услышала и не обиделась, только удивилась. Таню, девочку из маленького городка, свекровь провинциалкой не считала. Почему же Лариса, которая родилась в Пушкине, дочь одного из влиятельных в городе людей, привыкшая гордиться и считать себя «не из простых», провинциалка? Ну почему, почему?!

Лариса постаралась изжить в себе все, что Кире не нравилось. Следила за речью, больше не говорила «пожимать плоды» (не знала, что «пожинать»), на всякий случай приобрела словарик иностранных слов, чтобы не попасть впросак с Кирой и ее гостями.

Лариса все делала, чтобы из девятнадцатого века переместиться в двадцатый, – чтобы бедра поуже, а плечи пошире. Сидела на жесткой диете, плечики подкладывала во всю одежду, от ночных рубашек до пальто. Потому что Таня была такая хрупкая...

Все эти годы свекровь и понятия не имела, где обретается ее любимая Танечка, но ее это и не интересовало. Она использовала ее как тоненькую иголку, чтобы уколоть Ларису.

Таня присутствовала в Ларисиной жизни так же явственно, как если бы жила за углом.

Но однажды она, собственной плаксивой персоной, со своими вздохами и со своей Кирочкой, неожиданно появилась – Кирилл привез их утром без предупреждения на выходные и сразу же уехал. Таня не захотела поселиться в гостевой комнате, выбрала комнату в бане, сказав:

– Я репетирую, мне нужны одиночество и тишина.

Может быть, теперь, когда Лариса убедилась, что Таня всего лишь истеричная увядшая женщина, она перестанет видеть сны, в которых бесконечно доказывает свекрови, как приемный ребенок, что она лучше этого фантома, никчемной актрисули, лучше, лучше!..

Кроме «фантома» Тани, была у Ларисы на свекровь и настоящая, реальная обида.

– Как поживает твоя дочка? – вежливо спрашивала Кира, делая чуть заметный упор на слове «твоя». Подумать только, Лариса с Кириллом не первый год вместе, а она – «Как твоя дочка?»

Кира прекрасно знала, что они с Кириллом к тому времени, как родилась Мариша, давно встречались. Могла бы спросить, а чья это дочка, но Кира не спрашивала. Лариса была ошарашена их с Кириллом виртуозным умением умалчивать, сглаживать любую ситуацию.

* * *

Лариса и не заметила, как влюбилась в Киру. Если бы она просто обижалась, претензии свои к Кире копила, все было бы просто и понятно. Но Лариса то яростно обижалась на Киру, то прощала, ревновала ее к Кириллу – в общем, вела себя как влюбленная. Все дело было в этом Кирином невыносимом обаянии – вынести его и не влюбиться было невозможно.

– Пойдем покурим? – сказав Ларисе очередную сладкую гадость, по‑свойски предлагала Кира.

Лариса начинала суетиться, глядела на нее счастливым отдающимся взглядом и курила, стараясь выдыхать дым синхронно с Кирой.

Больше всего на свете Ларисе хотелось, чтобы Кира полюбила ее.

Прошло время, прежде чем она поняла, – ей, мышке, глупо надеяться на Кирину любовь. Вся кошачья любовь – в когтях подержать, поиграть...

Что же касается Кирилла, у них был удачный брак. Муж, жена, дочка. Иногда Кирилл говорил знакомым про Маришу: вот моя дочка. Другим говорил – хорошенькая у Ларисы дочка, правда? Они с Ларисой никогда об этом не говорили, ни разу в жизни.

Сексуальная жизнь была частью совместного хозяйства. У Ларисы все было по плану. Никакого секса утром – надо спешить начинать новый день, который всегда ознаменовывался для Ларисы стоящим перед глазами списком дел. Днем, естественно, тоже, потому что днем нужно выполнять свои обязанности домохозяйки и ставить мысленные галочки в списке – что сделано и что еще предстоит сделать. Законное время секса, по ее разумению, было между ужином и сном по средам и субботам.

Будучи женщиной исключительно практичной во всех своих проявлениях, Лариса и во время выполнения супружеского долга не теряла времени даром. Не то чтобы как в анекдоте – смотрела вверх и прикидывала, не побелить ли потолок, но все же. Иногда, к примеру, она незаметно делала упражнения для носогубных складок, надувала щеки, а порой и полезное глубокое дыхание отрабатывала. В общем, какие‑то дела всегда находились.

Нельзя сказать, что она была безразличной, холодной женщиной, нет, она получала удовольствие от всего, что делала, – от приготовления еды и семейного руководства, но ей казалось, что так, без страсти, не то чтобы правильно, а единственно возможно. Как у всех. Строго говоря, Лариса точно не знала, как бывает у всех, потому что никогда не делилась с приятельницами ни интимным‑личным, ни интимным‑сексуальным. Она даже молоденькой девчонкой не шепталась с подружками о поцелуях и о том, что можно позволить, а чего ни в коем случае.

А может быть, причиной их более чем спокойных отношений была Мариша. Присутствие в доме ребенка не добавляет дополнительной лирики и страсти.

Для Кирилла сексуальная жизнь тоже была на заднем плане, и в этом они очень друг другу подходили: Ларисина страсть была отдана жизненному устройству, тогда как Кирилла – творчеству.

А вообще Лариса никогда об этом не задумывалась, потому что у них всегда все было нормально! Их интимные отношения то затухали, то разгорались опять, но всегда все у них было нор‑маль‑но!

Пока вдруг, полгода назад, когда они переехали в этот дом, не случился тот странный разговор, который изменил всю ее размеренную, правильно организованную жизнь.

В тот субботний вечер почти полгода назад у Ларисы по плану значилось исполнение супружеского долга.

Лариса исполняла долг и на этот раз не думала ни о чем, а просто лежала и считала до ста, стараясь не торопиться и соблюдать нужные паузы.

И позднее, когда она удовлетворенно поставила галочку в своем внутреннем списке, Кирилл задал ей странный вопрос:

– Послушай... а тебе не надоело одно и то же? Мы уже восемь лет вместе...

Лариса промолчала, виновато сделав мгновенный обзор собственных сексуальных привычек, – ну да, она всегда одна и та же. Но ведь у каждой много лет прожившей пары складываются свои привычки, и это нормально.

Помедлив немного, Кирилл спросил, не бывает ли у нее каких‑нибудь фантазий. Лариса удивленно принялась уверять, что ей не нужны никакие фантазии, она никогда не представляла на его месте никого другого, и ей и так с ним хорошо, безо всяких... но по его выражению лица поняла, что, если она немедленно не признается в каких‑нибудь фантазиях, он рассердится. Она старательно покопалась в себе, но никаких фантазий не обнаружила, и опять пробормотала, что ей ничего другого не нужно, ей и так хорошо.

– Э‑э... очень хорошо, – добавила она неловко, потому что между ними не водилось никаких кокетливых нежностей.

Кирилл рассердился, обозвал ее примитивной и сказал, что фантазии есть у всех, но ограниченные личности не могут признаться себе в своих фантазиях. И вдруг принялся рассказывать ей, сначала неуверенно подбирая слова, затем увлекшись, как он себе представляет секс с... ну, давай возьмем кого‑нибудь из знакомых, Иру, например. Какая она в любви? Кричит ли она? Или, может, она... а может быть... Как ты думаешь?

Лариса не знала. Все это показалось ей какой‑то неприличной детской игрой и не вызвало интереса. Кроме того, Лариса была из тех людей, которые стесняются словесного выражения своих интимных желаний.

Некоторое время после того разговора Кирилл жил в режиме медового месяца. И Лариса жила так, как будто у нее был медовый месяц, а она сама была новобрачной из романа викторианской эпохи, которой все, что с ней происходит, не доставляет радости, но лишь вызывает страх, отвращение и невинное недоумение: неужели все мужчины такие?.. Потому что почти каждую ночь Кирилл рассказывал ей все новые и новые подробности про Иру, затем про Таню – как они себя вели, затем про каких‑то других женщин.

Лариса много раз жалобно спрашивала: «Это что, все правда?»

– Ты забыла, – отвечал он, – что я писатель. С Ирой мы видимся всегда только вместе, а Таню я вообще не встречал ни разу после того, как она уехала... просто мне интересно придумывать... А ты поверила? Значит, я хорошо придумал!..

Прошло какое‑то время с момента того разговора – тридцать восемь дней, Лариса точно помнила, – и Кирилл спросил:

– А можешь представить, как бы ты чувствовала себя с другим мужчиной?

Вопрос прозвучал достаточно решительно.

Лариса удивилась – что можно на это ответить? Что у нее других дел по горло, кроме как представлять себя с другим мужчиной? Но это прозвучало бы грубо, и она предпочла просто промолчать. Но Кирилл не унимался:

– Может, хочешь попробовать? Ну, представить себя с другим мужчиной!.. Что ты будешь делать, если он... А если ты... Как ты думаешь, тогда он?.. И что будет, если вы... а например, если...

Лариса только испуганно вздохнула.

– А я бы не имел ничего против, – напряженно проговорил Кирилл, – если бы ты мне изменила, а потом рассказала...

Лариса поглядела на него взглядом, в котором смешались возмущение, растерянность, обида.

– Ты с ума сошел! – выкрикнула она.

– Но тебе же самой скучно...

Лариса принялась уверять, что ей совсем не скучно, просто она устает, а так она нисколько, и всегда... только с тобой, и так далее... Пока не поняла, что его это раздражает.

Он был Киром Крутым, и это давало ему право на странные желания. Конечно же, он был главным в их жизни, но Лариса все еще ничего не понимала.

Намеки становились более конкретными и уже звучали как предложения – ведь в этом нет ничего плохого, это обычная практика... это благоприятно скажется на нашей сексуальной жизни, и даже – так и спасают брак. Намек на спасение брака Ларису напугал.

А Кирилл все не отставал, будто на что‑то решившись, и довольно злобно, словно заранее настроившись

на отпор и злую обиду, сказал, что этого хотят все. Того, что он ей предлагает. Но прозвучало это не как предложение или уговор, а как требование и угроза.

И, наконец, он прямо высказался, что это для него важно, необходимо, он этого хочет и требует, и имеет право. И если она не заметила, что давно неинтересна ему, то он ей об этом говорит. И он найдет, с кем разделить свои фантазии.

Это лишь сначала казалось – ужас, кошмар, все кончено. Это только первой реакцией были возмущение и злость – нет, ни за что, никогда, уйду! И тут же мгновенно пришла мысль: куда?

Лариса никогда долго не сердилась, не обижалась – она была очень здравая женщина. К тому же, когда человека долго уговаривают и в чем‑то убеждают, все понемногу меняется, и то, что вчера казалось невозможным, незаметно становится приемлемым – а что, если в этом и правда нет ничего страшного?

Она обязана идти ему навстречу... разве не долг жены доставлять удовольствие своему мужу? Да и, в конце концов, ответственность за все это несет он.

Она прочитала большую красиво изданную книгу о сексуальном поведении. О том, чего хотел от нее Кирилл, в книге было написано всего несколько слов в разделе «Сексуальные фантазии». С одной стороны, мягко и неопределенно журили подобные склонности, но с другой – не называли извращениями или болезнью, а, в общем, просто намекали, что существует множество вариантов половой жизни. И каждый вправе выбирать то, что ему по вкусу.

Почему человек хочет этого, поинтересовалась у книги Лариса. Ответ был такой: это желание подтвердить

свою ценность в сравнении с другими партнерами, или просто эротический допинг, или потребность воображения. То есть, проще говоря, за восемь лет Лариса ему надоела – такой вот научный ответ.

Лариса умела спрятать неприятное в дальний уголок сознания – гораздо удобнее считать, что все в порядке. А Кирилл уже начал злиться, отходить от нее. И она подумала: «Я сделаю то, что он хочет, а дальше – дальше все уже будет хорошо. Я сделаю это, и это будет гарантией того, что у нас все будет в порядке».

Не страшно, это оказалось совсем не страшно и было похоже на все, что происходило в жизни. Например, когда‑то давно она думала: «Неужели у меня когда‑нибудь будет ребенок?» А потом Мариша родилась, и она не успела подумать: «Ах, не может быть, неужели у меня ребенок?» – уже надо было кормить, пеленать.

Так и тут. Раз, и все, и некогда думать о том, как низко она пала.

Когда она его возненавидела? Пока мучилась, уступить ему или нет, кажется, еще не было никакой ненависти. Когда сделала то, что он просил, была паршиво, но не очень, – как у гинеколога.

Она признавалась ему в несуществующих фантазиях, в несуществующих и реальных изменах, и самое противное было не изменять, а рассказывать. Какие слова найти для описания того, что происходило.

Но одной измены оказалось недостаточно. Ему понадобилась смена партнера, описание разницы. Кирилл требовал подробных рассказов о том, что она чувствовала, описания поведения другого мужчины, и она говорила и говорила. Это было, как если бы он заставил ее

пить молоко с пенкой, от которой ее тошнило. И от этой постоянной тошноты она прямо‑таки физически чувствовала, как ее изнутри разъедает обида.

Однажды она случайно поставила на столик под любимую полочку зажженную свечку. Полочка загорелась, а Лариса была настолько заворожена огнем, что, замерев, все смотрела и смотрела, как на ее глазах полочка исчезала в пламени. Так и с Кириллом: она была здравая женщина и понимала, что у нее две возможности – остаться чистой, гордой и одинокой или женой Кирилла, женой Кира Крутого... Лариса все‑все понимала, но что можно было поделать – как полочка в огне, исчезала, таяла ее внутренняя суть.

Прошло время, и Лариса почти привыкла, смирилась. Кирилл выглядел довольным, благодарным, и все как‑то образовалось – даже измены, придуманные и реальные, перестали разъедать душу.

А затем она его возненавидела.

Почему он не обратился к любой другой женщине? В ответе на этот вопрос и крылась причина ее ненависти к нему. Лариса вдруг поняла – ему хотелось, чтобы это делала именно она, несексуальная, не склонная к изменам, скованная, – это было гораздо интересней, чем то же самое с любой чужой женщиной... Именно в том, что она преодолевает свой ужас, свою скованность, и был весь интерес.

Но ненависть – слишком сильное для повседневной жизни чувство, и вслед за ненавистью пришел покой. Она и рассказывать ему стала лучше, так, как он требовал, и вообще отношения сложились очень удобные. Именно тогда Кирилл и дал ей деньги на ресторан, намекнув, что прежде у нее было немного возможностей изменять ему, а при новых, светских обязанностях, появившихся в Ларисиной жизни, у нее будет значительно больше поводов для... для того, что ему в данный момент необходимо. Нормальный обмен.

Вообще‑то, Лариса была не сильна в анализе своих, а тем более чужих влечений, но когда дело касается себя самого – начинаешь чувствовать кожей, и Лариса поняла, что восемь лет жизни ничего для Кирилла не значат, и она для него – просто извивающийся червячок на булавке.

– А другая моя кошка – настоящая охотница, – рассказывала Рита. – Она выслеживает, караулит, подкрадется и ка‑ак...особенно если колбаска...

– Деточка, мы обязательно поговорим про кошек, но попозже. Нам нужно исключить Ларису из числа подозреваемых.

Рита взглянула на Аврору с облегчением.

– Так вот, если колбаска, то...

– Деточка, про кошек потом, – с едва заметным раздражением прервала ее Аврора. – Что мы с вами имеем? Да, Лариса спрятала пузырек. Да, она находится в отчаянном положении. Да, ее мотив лежит на поверхности. Но все это не причина ее подозревать, потому что у нее не было технической возможности совершения преступления.

– Не было, у нее не было, – радостно согласилась Рита, – и вообще, она не стала бы... она очень хорошо отнеслась к Кате. Пока вы дремали, Лариса подсела к ней, и я еще подумала – какая милая, хочет поддержать девочку. Не думайте, они пили чай у всех на глазах. Лариса предложила, очень громко: выбирай любую чашку, они одинаковые. Все, абсолютно все это слышали.

– Ну что же, нет так нет, – вздохнула Аврора, – лично я только рада.

– Я тоже, – поддержала Аврору Рита. – Лариса очень сильная женщина. Вот вам кажется, что она не переживает, а я случайно увидела, как она выходила из ванной: на ней прямо лица не было, такая она была красная и потная, так ей было плохо, ужас просто. Бедная.

Аврора прикрыла глаза и, казалось задремала, пробормотав: «Я не сплю, милочка, говорите...» И Рита продолжила свое повествование.

Когда Лариса с Катей стали пить чай, она, Рита вышла из гостиной на веранду через смежную дверь, и там, на веранде, открыла окно – подышать.

– Но я очень быстро замерзла и... – Рита застенчиво потупилась, – и захотела в туалет.

Она подергала ручку двери в ванную и только повернулась, чтобы уйти, как дверь открылась, и на пороге появилась Лариса. Она была очень красная и на лбу у нее были капельки пота. На Ритин вопрос, не нужна ли помощь, Лариса обессиленно пробормотала, что, мол, все в порядке.

Не открывая глаз, Аврора произнесла:

– А когда вы зашли в ванную... простите меня, дорогая, за пренебрежение правилами приличия, но... не витал ли случайно в ванной запах... э‑э... рвоты?

– Неловко говорить про такое.. Да, кажется, а что? Такое бывает от нервного напряжения. Лариса держалась‑держалась, а потом...

– Нам с вами надо проанализировать все факты, все самые крошечные фактики... Важные факты отложим в одну сторону, а ненужные отложим в другую. Какая‑нибудь пустяковая деталь на наших глазах вдруг может вырасти до размеров... до размеров Игоря! Он ведь у нас довольно‑таки корпулентный мужчина, – устало продолжила Аврора.

Рита непонимающе уставилась на нее, но переспрашивать не решилась.

– Сколько чашек было на подносе?! – внезапно громко спросила Аврора. Так обычно рассказывают детские страшилки про черную руку: начинают монотонным голосом, а затем вдруг почти кричат что‑то вроде: «Отдай мое сердце!»

– Две, – вздрогнув от неожиданности, мгновенно ответила Рита.

– Да, – грустно сказала Аврора, – на самом деле не так все безоблачно. Лариса громко сказала: «Выбирай любую чашку, они одинаковые», – специально очень громко, чтобы все могли ее услышать. Понимаете?

Рита кивнула:

– Конечно, понимаю. Если завариваешь чай, то спрашиваешь – кто любит покрепче, а кто послабее. А Лариса, наверное, заварила пакетики, поэтому чашки были одинаковые.

Аврора взглянула на свою конфидентку со скромным снисхождением истинного умственного превосходства. Совсем как Шерлок Холмс смотрел на доктора Ватсона, Пуаро – на Гастингса, мисс Марпл – на недалекую деревенскую кумушку, Ниро Вульф – на Арчи Гудвина и т. д.

Рита опять кивнула:

– Теперь наконец понимаю. Лариса хотела, чтобы все узнали, что ни в одной чашке нет яда?

– Вам надо отдохнуть, деточка! – не выдержав подобной тупости, с досадой проговорила Аврора. – Существуют две причины, по которым она могла это сказать: первая причина – в одной из чашек был яд...

Рита прижала руки к лицу и скривилась – нет, не может быть, неужели?!

– А вторая причина? – боязливо задала она вопрос.

– Вторую я забыла, – отмахнулась Аврора и четко произнесла: – Лариса... на кухне... налила яд... в одну чашку. Но она же не знала, какую именно чашку возьмет Катя, поэтому, выпив свой чай, Лариса на всякий случай (вдруг ей достался отравленный!) пошла в ванную и вызвала у себя рвоту, чтобы удалить из организма яд.

– Теперь ясно, – прошептала Рита. – Нет‑нет... Не может быть...

– А я никого и не обвиняю, – печально отозвалась Аврора. – Я всего лишь говорю, что у Ларисы были и мотив, и возможность. Но вполне вероятно, что все это ваши домыслы. Доказательств у вас нет.

Рита в ужасе смотрела на свою собеседницу. Ей послышалось, или Аврора действительно сказала «ваши домыслы» и «у вас нет»? Переспросить она побоялась.

Беседа тринадцатая

– А не кажется ли тебе странным, что Аврора всегда присутствует при всех важных разговорах? И что в этих разговорах все на что‑то намекают? – спросила я.

– А как же иначе она сможет раскрыть преступление? В детективах всегда так: сыщик всегда оказывается в нужное время в нужном месте, чтобы остальные персонажи намекнули сыщику, где собака зарыта. Условность, понимаешь? Требование жанра. – Ольга задумалась и недовольно добавила: – Ты не забыла, что кто‑то рылся в кабинете? И оставил там улики? Например, кто‑то пошел в кабинет и упал, сломал ногу и лежал беспомощный. Вот тебе и улика – все пришли, а он там лежит.