Рю де Шарантом, Двенадцатый квартал, Париж, 22 апреля, 22:55

– Кому еще налить?

У Арчи было безумное, торжествующее выражение лица, какого Том не видел с тех пор, как Арчи удалось собрать стрит на последней карте, играя в покер несколько лет назад.

– Наливай! – скомандовал Дюма, подставляя стакан под бутылку виски. Наполнив его до краев, он тут же отхлебнул половину под одобрительные возгласы Арчи. Том улыбнулся – ночь обещала быть длинной.

– Том, дружище? – Арчи вопросительно посмотрел на него. – Ты с нами?

– А то как же. – Том протянул кружку с выщербленными краями, поскольку единственные два стакана в доме были захвачены Арчи и Дюма.

– Выпьем! – Арчи чокнулся бутылкой с кружкой Тома и залез на стул, слегка пошатываясь. – За нас! – Его язык начинал заплетаться, а движения становились все более размашистыми и неконтролируемыми. – За Тома и чертовски хорошо выполненную работу. Одну из лучших. Возможно, самую лучшую.

– За Рафаэля, – поднял кружку Том, но на сердце у него было неспокойно. Не то чтобы его не устраивало текущее положение дел, просто он не мог не думать о том, что все делается ради спасения Евы. Он обещал. Он не забыл, что она собиралась сказать что‑то о его отце. – За Еву!

– Смотри‑ка, мы знамениты! – Внезапно Дюма толкнул Арчи и указал на телевизор.

Эфир был прерван срочным выпуском новостей. Звук был отключен, но бегущая внизу строка давала основную информацию о произошедшем: двенадцать человек погибли, двадцать ранены, двойной взрыв в Лувре, перестрелка с полицией в тоннеле под Парижем, нападавшие все еще не задержаны.

– Включите звук, – сказал Том.

Ведущий новостей передал слово репортеру, находящемуся на месте происшествия. На экране показывали тоннель. Битое стекло и кровь на дороге, тела, накрытые зелеными одеялами, синие мигающие огни, покореженный бронированный фургон «Бринке», остов сгоревшей легковой автомашины, задетой взрывом. Но, заметил Том, ни одного слова о картине. По меньшей мере пока. О ней заговорят, когда придумают свою версию событий, прикрыв и замаскировав все, что нужно.

– Том?

В дверном проеме стоял Бессон, на лице озабоченное выражение, поверх гавайской рубашки и шорт накинут белый халат.

– Где ты был? – Том спрыгнул со стола, на котором сидел.

– Мы можем поговорить? – Правый глаз Бессона нервно подергивался.

– Что случилось? – нахмурился Том. Пропускать возможность выпить стаканчик‑другой было не в его стиле.

– Лучше я покажу тебе, – настаивал эксперт.

– Конечно, – кивнул Том.

Он последовал за Бессоном наверх. «Мона Лиза» находилась в большом плексигласовом корпусе, и Том склонился над портретом, чувствуя одновременно тревогу и недоверие, словно отец, глядящий на лежащего в кювезе недоношенного ребенка. Она действительно была здесь. Цела и невредима, с безмятежной и мирной улыбкой.

На другой стороне комнаты Бессон развернул маленькую импровизированную лабораторию с переносным рентгеновским аппаратом и множеством электронных приборов.

– Ты сказал, что хотел просто взглянуть на нее, – напомнил Том, удивленный количеством оборудования, – а не проводить полную серию тестов.

– Такая возможность выдается раз в жизни, – парировал Бессон. – Поблагодаришь меня позже.

– Поблагодарю, если ты ее не повредишь.

– Это не страшно. – Бессон покачал головой со странным выражением в глазах. – Это ненастоящая картина.

– Как это – «ненастоящая»? – расхохотался Том. – Ее вынесли прямиком из Зала Штатов в бронированную машину.

– Разумеется, это «Мона Лиза», – сказал Бессон. – По меньшей мере мы знаем ее как «Мону Лизу». Взгляни. – Он опустил на нос очки и указал Тому на увеличенный снимок нижней части портрета, туда, где часть краски слегка отличалась от остальной. – Здесь ее реставрировали, после того как облили кислотой в 1956 году. А здесь – после удара камнем какого‑то студента из Боливии, в том же году, но позднее.

– Тогда о чем ты говоришь? – Удивление в голосе Тома постепенно уступало место озабоченности. Если Бессон шутит, то он никак не мог уловить, в чем соль.

– Взгляни… – Эксперт нервно бросился к перевернутой коробке, на которой были разложены другие фотографии. – Я просветил ее рентгеновскими лучами.

Том рассматривал снимки, которые Бессон нетерпеливо сунул ему. Богатые, чувственные краски превратились в монохромные оттенки серого и черного, глаза стали пустыми и мертвыми. Том озадаченно смотрел на снимки. Если здесь что‑то и крылось – он не понимал.

– Это должно мне что‑нибудь сказать?

– Ничего! – торжествующе воскликнул Бессон. – Рентген ничего тебе не говорит. В этом‑то все дело. В картине нет ничего, кроме самой картины.

– А должно быть что‑то еще?

– Да Винчи постоянно экспериментировал. Он бы сделал первоначальный набросок, перемещал бы элементы с места на место, добавлял бы сегодня одну деталь только для того, чтобы убрать ее завтра. Просвечивание других его работ рентгеновскими лучами показывает множество слоев. У этой картины их нет.

– И что это доказывает? – возразил Том. – Возможно, ему не нужны были наброски.

– Тогда это была бы единственная подобная работа, – хмыкнул Бессон. – К тому же есть еще проблема. Пигмент.

– Пигмент? – У Тома кружилась голова.

– Я провел РСФ‑тест… – Бессон еле сдерживался, слова рвались с его губ, – и обнаружил следы берлинской лазури.

– Это плохо?

– Очень плохо, – кивнул Бессон. – Берлинскую лазурь изобрели только в 1725 году.

– Через двести лет после смерти да Винчи…

– Именно! – Лицо Бессона отражало одновременно восторг от собственного открытия и ужас перед возможными последствиями.

– Так что ты хочешь сказать? Это подделка?

– Зависит от того, что ты считаешь подделкой. Это именно та картина, которая находилась в Лувре последние двести лет. «Мона Лиза», которую мы все знаем и почитаем… – Он помолчал. – Но ее автор не Леонардо да Винчи.