Кружок «Победи дядю Крюка!». Весна 1985 года 1 page

Мартовский день, когда хоронили Антошку, выдался дождливым. Сначала все надеялись, что зарядившая мелкая морось быстро пройдет, однако, наоборот, вдруг начался настоящий ливень, который потом превратился в подлинную бурю. Но не отменять же похороны…

Катя уже несколько раз бывала на похоронах. Бабушка все равно не особенно интересовалась, чем занимается в свободное время внучка. Старушка в последнее время серьезно сдала, часто просто замирала с раскрытым ртом, забыв, о чем только что вела речь, и потеряв нить повествования. Она любила свою единственную внучку, в этом Катя не сомневалась. Но годы и странная болезнь, про которую бабушка никогда не говорила, а если все же говорила, то шепотом и с великим почтением, брали свое.

В последние месяцы бабушка сожгла уже три сковородки и два чайника – ставила их на плиту, а потом усаживалась в кресло и крепко засыпала. Больше всего Катя боялась, что, вернувшись однажды из школы домой, увидит занавески на кухне, объятые пламенем. Поэтому она постепенно взяла на себя функции хозяйки. Бабушка сначала упорно возражала, а потом вдруг необычайно легко согласилась.

Однако убираться в доме, драить полы, чистить картошку, стирать вручную белье и развешивать его во дворе Кате не нравилось. Но что делать, никого, кроме бабушки, у девочки не было. Имелась, конечно, еще мать, и жила она вовсе не в другом городе, а все в том же Заволжске, но с ней Катя знаться не хотела. Да и не считала она эту сутулую женщину с испитым лицом и грубым голосом своей матерью. Даже, видя на улице, частенько около пивного ларька или водочного магазина, отворачивалась, больше всего боясь, что та ее узнает и, разыгрывая для собутыльников заботливую мамашу, начнет тискать, прижимать к себе, целовать, обдавая перегаром, называя «рыбонькой» и «родненькой кровиночкой».

Отец Кати умер много лет назад, когда она была еще крошкой, – погиб на заводе. Произошел несчастный случай: на него наехал товарный вагон. Позднее мать утверждала, что именно тогда и начала пить, желая заглушить боль от внезапной кончины ее любимого Стаськи. Но все было не так, потому что, сколько Катя себя помнила, родительница частенько приходила домой пьяной. Домой – это когда у них еще был дом, где жила их дружная семья: мама, папа и она, дочка Катя.

Отца Катя помнила смутно. Скорее, не человека, а образ – его задорный смех, мускулистые руки, подбрасывающие ее, визжащую от ужаса и радости, к самому потолку, его пшеничные усы. А затем, в один день, все изменилось. На похоронах отца разыгралась ужасная сцена – мать набралась под завязку, причем еще до того, как гроб опустили в могилу и состоялись поминки в кафе «Мишка на Севере», и изображала из себя убитую горем вдову. Впрочем, кто знает, наверное, таковой и являлась, но уж слишком она упирала на свое горе, слишком театральным и фальшивым было его проявление. Балансируя на коленях на краю могилы, женщина подвывала, рыдая и причитая, а потом попросту свалилась туда – прямо на крышку гроба! И долго не могла выбраться из могилы, вопя, чтобы ее закопали вместе с мужем. И только когда один из гостей предложил ей выпить, помянуть покойника и помахал бутылкой беленькой, мать быстро выкарабкалась из могилы и стала жадно, прямо из горлышка, хлестать водку.

Такого позорища бабушка своей невестке простить не могла. Да и не хотела. Она всегда считала, что «эта» не пара ее трудолюбивому и старательному Стасику, которому уже и невесту присмотрела – тихоню и красавицу, а сын взял да и влюбился в вульгарную бабищу.

Посему бабушка забрала внучку к себе. Затем добилась, чтобы невестку лишили родительских прав – к тому времени мать уже потеряла работу на обувной фабрике, потому что постоянно являлась пьяной и употребляла горячительные напитки во время смены, склоняя к тому же и других. Так и началась жизнь бабушки и внучки в однокомнатной квартире в самом центре Заволжска.

В школе все прекрасно знали о семейных обстоятельствах Кати, и если учителя относились к ней с сочувствием, то одноклассники были безжалостны. Ее мать давно превратилась в городскую достопримечательность – наподобие одетой и зимой, и летом во все черное Ведьмы, которая со своей тележкой шлялась по Заволжску, собирая колдовские травы и коренья. Только Ведьма была личностью хоть и колоритной, но безобидной, а вот мать Кати – совершенно иное дело: ее множество раз видели валявшейся в совершенно пьяном виде в парке или около водочного магазина.

Кто‑то распространил по школе гадкий слушок, мол, мать Кати за бутылку готова на все, в том числе и продать свое тело желающим, и парни из старших классов, гогоча, заявляли Кате в лицо, что ставили ее мамаше чекушку, и та за это соглашалась… Затем шли такие мерзкие и гадкие вещи, от которых вяли уши даже у самых отпетых хулиганов. В подобных случаях Катя бросалась на обидчиков с кулаками, но справиться с целой бандой она, конечно же, была не в состоянии. Драться с ней мальчишки считали ниже своего достоинства, поэтому просто пихали ее в грязь и плевали в лицо, что было гораздо обиднее и страшнее любых побоев.

Скоро Катю уже не звали иначе, как «дочкой алкашки» и «отпрыском шлюхи». Все усугубляло то, что девочка была одной из лучших учениц в классе, и многие бесились – вот странно, мать ее закладывает за воротник, меняет мужиков каждую неделю, Катя живет с сумасшедшей бабкой и каким‑то образом умудряется добиваться таких успехов! К тому же Катя не давала никому списывать, невзирая на просьбы, мольбы и угрозы. Никому, кроме Оли.

Сначала Оля тоже была одной из тех, что издевались над Катей и дразнили ее. С ней‑то она и сцепилась на пустыре. Девчонки катались по грязи, мутузя друг друга, вырывая волосы, расцарапывая физиономии. А потом от бабушки Катя узнала, что у Оли семейная ситуация не лучше, чем у нее самой, у нее не мать пила, как в случае с Катей, а алкоголиком был отец. Вскоре мужчину отправили на излечение в психиатрическую больницу, и над этим в школе, конечно же, не издевался только ленивый, дразня Олю «дочкой психа» и предлагая ей отнести передачку своему папаше в палату для буйнопомешанных (отец девочки, оказывается, страдал также каким‑то тяжелым психическим заболеванием).

О Кате быстро забыли, переключившись на новую жертву – на Олю. Все, кто раньше издевался над Катей и ее матерью, поливали теперь грязью Олю и ее отца. Тогда‑то Катя и почувствовала симпатию к боевитой девчонке с растрепанными рыжими волосами и вечно раскорябанными коленками, которая больше походила на сорванца‑мальчишку.

Однажды, когда после окончания занятий около школы собралась целая гоп‑компания, преследовавшая Олю, швырявшая ей в спину щебенку и комки глины, Катя вступилась за нее. Вместе они дали отпор обидчикам, обратив их в бегство. С того момента и началась их дружба.

Их вскоре оставили в покое, называя «двумя идиотками», побаиваясь напора и темперамента двух девчонок. Даже парни из старших классов прекратили издеваться над ними после того, как Катя с Олей набросились, словно дикие кошки, на Серегу Жирняка, предводителя школьной шпаны, и знатно отделали на глазах его «шестерок». Тот потом неделю не показывался в школе, а когда все же появился, его блинообразную физиономию украшал небывалый фингал. Он поклялся, что девчонки за это поплатятся, на что Оля заявила: если хочет еще раз получить по морде, то всегда пожалуйста, может обращаться к ним в любое время дня и ночи.

А затем школьная шпана нашла себе новую жертву, и об Оле с Катей забыли. Вернее, их обходили стороной – общаться с ними считалось зазорным.

Но девочкам и не требовались друзья, им было достаточно того, что они нашли друг друга. Катя узнала, что Оля очень переживает за своего отца, которого любит до безумия. Мать Оли развелась со своим супругом и вторично вышла замуж. Отчим Оли, прапорщик, человек жестокий, с тяжелой рукой и суровым нравом, практически каждый день бил падчерицу, причем мать за нее не вступалась, считая, что баловнице‑дочери нужна хорошая трепка, чтобы она не выросла такой же, как ее никчемный папаша.

Но хуже всего было то, что у Оли появился младший братишка, Антошка. Родители души в нем не чаяли, называя «ангелочком» и «солнышком», в то время как Оля в лучшем случае удостаивалась таких фраз, как «дура набитая» и «сопливая вонючка». Оля утверждала, что ненавидит Антошку, но Катя знала: своего младшего братишку подруга на самом деле нежно любит. Хотя, конечно, Оля никогда бы не призналась в этом.

А потом в городе начались убийства. И быстро‑быстро по Заволжску поползли слухи, в которых убийцу прозвали дядей Крюком, потому что, как установила милиция, искавшая, но никак не способная поймать маньяка, тот протыкает тело жертв стальным крюком. А еще он отрезает головы, которые уносит с собой. Что этот зверь делает с головами, никто не знал, однако у каждого была своя версия. Кто‑то считал, что продает человеческое мясо на базаре. Кто‑то уверял, что дядя Крюк – исчадие ада, причем не в переносном, а самом что ни на есть прямом смысле, то есть он – посланец преисподней, своего рода демон, который питается человеческими мозгами, дабы жить вечно. А другие шептались, что дядя Крюк – английский маньяк Джек Потрошитель, давным‑давно убивавший в Лондоне женщин легкого поведения и переехавший теперь в Советский Союз.

– Вот ерунда‑то! – заявляла Катя. – Джек Потрошитель убивал в 1888 году и давно умер! А если даже и не умер, то ему сейчас больше ста лет! В таком возрасте никто на убийства не способен!

В свободное время подружки обычно прогуливались по городскому парку, или отправлялись на дикий пляж на берег Волги, или совершали вылазки за город. Вот и в тот день (был конец марта) они шлялись после уроков по улицам Заволжска. Вообще‑то Оля должна была забрать из школы своего младшего братишку, однако она заявила, что тот уже взрослый, во второй класс ходит и сам до дома добежит, тем более что от школы до него всего два квартала.

– Но ведь дядя Крюк, говорят, питается человеческими мозгами! – возразила тогда Оля. – И поэтому не стареет ни на день, оставаясь вечно молодым. Может, и правда он – Джек Потрошитель и к нам теперь пожаловал?

– Ерунда! – отрезала Катя. – Если кто до ста лет и больше живет, так вовсе не в Англии и не у нас, а на Кавказе!

– Только представь себе – старичок с большими седыми усами и палочкой является убийцей… – Оля хмыкнула.

А Катя, представив, расхохоталась. Картина получалась забавная и в то же время невероятная.

– Вот и я о том же! – задорно воскликнула Оля. – Знаешь, в нашем доме милиционер живет, Михаил Федорович, и мой отчим…

Оля запнулась. Отчим настаивал на том, чтобы она называла его «папой», а девочка отчаянно сопротивлялась, считая, что у нее только один отец – настоящий, тот самый, что все еще находился на излечении в психиатрической больнице. Поэтому величала отчима на «вы» и по имени‑отчеству, отчего тот окончательно зверел и, беря широкий ремень из свиной кожи с массивной пряжкой, принимался хлестать падчерицу. Но девочка не сдавалась и продолжала «выкать» отчиму и титуловать его «Геннадием Ивановичем».

– Так вот, Геннадий Иваныч как‑то говорил с Михаилом Федоровичем, и тот по секрету сообщил ему, что следствие уверено – дядя Крюк является жителем нашего Заволжска.

– Да ты что! – ахнула Катя. А Оля, подмигнув подруге, продолжила:

– И еще, что дядя Крюк, скорее всего, человек незаметный, не вызывающий подозрений. Не надо искать кого‑то страшного, похожего на Карабаса‑Барабаса. Наверняка убийца выглядит как обычный советский гражданин. Михаил Федорович сказал, что он… как же это… слово такое заковыристое… что он мимо… мима… миникрирует…

– Мимикрирует, – поправила подругу отличница Катя. И Оля, вечная троечница, махнув рукой с короткими грязными ногтями, поддакнула:

– Во‑во! Мимикрирует под невинного обывателя. И поэтому поймать дядю Крюка ой как сложно!

– А как ты думаешь, зачем он головы отрезает и уносит? – спросила, замирая от ужаса, Катя. Этот вопрос занимал ее уже давно.

Оля, подумав немного, важно ответила:

– Думаю, дядя Крюк их просто собирает, как некоторые собирают марки, монеты или засушенных бабочек. Ведь в мире полно психов! Вот мой папка…

Она запнулась. Об отце, пребывавшем в сумасшедшем доме, девочка говорила только с Катей, да и то весьма редко.

– Мой папка, когда я его посещаю, говорит, что любой человек – сумасшедший, если хорошенько копнуть. Что нормальных полностью просто нет.

– Выходит, и мы с тобой психи? – улыбнулась Катя. И Оля, подняв голову и завыв по‑волчьи, воскликнула:

– Еще какие! Ведь в школе все уверены, что мы с тобой – две идиотки! Так вот, я думаю, дядя Крюк собирает головы и хранит у себя в гараже.

– Или прямо в квартире, – добавила, сгорая от любопытства и одновременно дрожа от ужаса, Катя. – Но ведь они же разлагаться начнут! Он их или сушить должен, как индейцы делали – тогда головы сморщиваются и становятся крошечными, не больше кулака, – или в спирте или формальдегиде хранить.

– Послушай, у меня идея! – заявила вдруг Оля. – А что, если нам попытаться…

Она осмотрелась по сторонам, будто опасаясь, не подслушивает ли их кто. Но рядом никого не было, кроме стайки воробьев, клевавших что‑то на земле.

– Что, если нам попытаться дядю Крюка самим вычислить? – продолжила девочка. – Ты не смейся! Чем мы хуже милиции?

– Так ведь там же профессионалы работают… – протянула неуверенно Катя. На что Оля возразила:

– Ага, блин, профессионалы, которые уже два с лишним года никак не могут преступника изловить! На улицу стало страшно выйти!

В самом деле, жители Заволжска, напуганные зверствами дядя Крюка, с наступлением темноты боялись покидать свои дома. Да и днем, если и отпускали своих детей играть около дома, то обязательно под надзором старших.

– Интересно, а кем дядя Крюк по жизни является? – задумалась Катя.

– А давай как в рассказах о Шерлоке Холмсе, которые ты мне читала, сделаем! – продолжила Оля. – Холмс бы этого мерзавца в два счета вычислил! Надо ведь только внимательнее к людям присматриваться и уметь все про всех разузнавать! Так, да?

Катя, обожавшая истории про знаменитого частного детектива из Британии, закивала:

– Дядя Крюк… Почему ему дали такое прозвище? Потому что у него имеется стальной крюк, которым он свои жертвы убивает. Но головы он им отрезает чем‑то иным, наверняка ножом или кинжалом…

– Так Михаил Федорович моему отчиму и сказал! – подтвердила Оля.

– Значит, он имеет возможность эти инструменты где‑то взять, – продолжила размышления Катя. – Кинжал, предположим, можно в магазине купить. Но крюк, причем такой, чтобы…. чтобы им можно было людей убивать, в лавке не купишь, надо самому делать. Следовательно, у него имеется доступ к такого рода материалу. Он может, к примеру, на заводе работать – токарем.

– Многие мужики дома что‑то сами мастерят, – возразила Оля. – Мой отчим тоже… – Девочка запнулась, и ее глаза загадочно вспыхнули: – Вот было бы классно, если бы Геннадий Иваныч оказался маньяком! Его бы арестовали и в тюрьму посадили!

– Нет, такого убийцу расстреляют, – со знанием дела возразила Катя. – А у вас что, имеются дома банки с заспиртованными человеческими головами?

– Нет, только с огурцами и помидорами, – вздохнула с явным сожалением Оля. – А идея была неплохая!

Катя улыбнулась и стала думать вслух дальше:

– Но дядя Крюк должен все‑таки где‑то их хранить! Не дома же! А если жена наткнется… Хотя он может быть не женат! Ага, у него должен быть тайник, например бункер в лесу, где он головы прячет. И свой стальной крюк.

В тот момент на дорожке городского парка появился высокий мужчина с портфелем, жевавший на ходу пирожок.

– А что, если это и есть дядя Крюк? – прошептала заговорщически Оля, и девочки, не сговариваясь, устремились за дяденькой.

Вслед за прохожим они проследовали к какой‑то конторе, где тот пробыл около получаса, а затем, когда объект слежки вышел из здания, направились за ним в два магазина, хозтоваров и «Рыболов‑любитель». Затесавшись среди покупателей, девочки увидели, что в первом магазине дяденька купил моток веревки и набор ножей, а во втором – несколько больших крючков! Ого!

От увиденного у Кати и Оли перехватило дыхание. Дяденька выглядел так заурядно – лысоватый, толстоватый, в потрепанном сером костюме, в съехавшем набок сиреневом галстуке. Все покупки он положил в пузатый портфель и, купив на улице еще один пирожок, пошагал к одной из пятиэтажек.

– Катька, я тебя уверяю, точно дядя Крюк! – шептала на ухо подруге Оля. – Посуди сама: веревку купил, чтобы жертв связывать, ножи – чтобы головы им отрезать. И, наконец, крючки на сомов приобрел! Такие подойдут, чтобы и людей убивать!

Подойдя к дому, мужчина поставил портфель на лавочку и воровато огляделся. Девочки тут же сделали вид, будто ищут что‑то на земле. Дяденька открыл портфель и извлек оттуда сверток. А потом направился в подъезд.

Девочки подбежали к лавке и заметили на зеленом деревянном покрытии и на сером песке под ней темные капли. Это была кровь.

– Голову домой принес! – выдохнула в ужасе Оля. – Человеческую! Отрезал у жертвы и притащил! Холодец будет варить! Я же тебе говорила: он не просто убийца, а псих! Наверняка еще и людоед!

Девочки шагнули в полутемный подъезд. На лестнице слышались шаги мужчины с портфелем. Шаги дяди Крюка!

Стараясь не шуметь, подружки стали тоже подниматься. Хлопнула дверь. Оля, перегнувшись через перила, посмотрела наверх и прошептала:

– На четвертом этаже живет. Айда за ним!

Дверь квартиры дяди Крюка выглядела как тысячи ей подобных по всему Союзу – деревянная, выкрашенная красно‑бурой краской, с покосившимся номерком «58».

– Пять плюс восемь получается тринадцать! – заявила в возбуждении Оля. – А тринадцать – ты сама знаешь, чье это число. Число дьявола!

– Число дьявола шестьсот шестьдесят шесть, – произнесла неуверенно Катя, и в тот момент в двери с дьявольским номером щелкнул замок.

Девочки отскочили и рванули по лестнице вверх. Затаившись между четвертым и пятом этажом, они, прильнув к перилам, наблюдали за тем, как из квартиры вышла низенькая женщина с фиолетовыми волосами, облаченная в цветастый халат. В руках она держала большую эмалированную миску, в которой покоился промасленный бумажный пакет – тот самый, который принес домой дядя Крюк! В руке у женщины был купленный им набор ножей.

Тетка зашагала вниз, и девочки устремились за ней.

– Понятно, он не один работает, а с женой, – прошептала Оля на ухо Кате. – Не удивлюсь, если у них вообще семейный подряд. А что, семейство маньяков, такое тоже бывает. И убивает не один дядька, а они по очереди – то он сам, то женушка, то сынок или дедуля!

– Семья вурдалака! – вырвалось у Кати. – Как в повести Алексея Константиновича Толстого!

Выйдя во двор, женщина с фиолетовыми волосами поставила миску на деревянный столик, вынула из кармана халата газету, расстелила ее и стала разворачивать сверток.

– Я же говорила, они психи! – взвизгнула Оля. – Сейчас прилюдно будет разделывать человеческую голову! Или, может, у них целый дом маньяков?

Но вместо отсеченной человеческой головы женщина достала из свертка двух больших рыбин. А затем, распаковав набор ножей, принялась счищать чешую. Тут из подъезда показался «дядя Крюк», держа в руках желтую пластиковую корзину с бельем. Там же лежал и моток веревки, приобретенный им в магазине.

Мужчина принялся натягивать бечевку между двух металлических столбов, а потом сноровисто развешивать на ней выстиранное белье. Посматривая в сторону женщины с фиолетовыми волосами, чистившей рыбин, он то и дело причмокивал и приговаривал:

– Сегодня на ужин будут судачки в сметане… Объеденье, да и только! Пальчики оближешь! А в воскресенье пойду на рыбалку и сома принесу. На новые крючки точно поймается настоящий гигант!

Оля и Катя, наблюдавшие за этой сценой, надорвали от хохота животики. Тетка в цветастом халате и «дядя Крюк» выпучились на них, не понимая, с чего это две девчонки вдруг смеются над ними.

– А ну брысь! – прикрикнула особа с фиолетовыми волосами и пригрозила им окровавленным ножом, к которому прилипли серебристые чешуйки.

Катя состроила ей рожу, Оля показала опешившему мужчине язык, и девчонки унеслись со двора прочь.

– А ты говорила – дядя Крюк… – хохотала Катя, смахивая с ресниц слезы.

– Ну все же сходилось! – оправдывалась Оля. – И таинственный сверток, с которого капает кровь, и ножи, и веревка, и крючки…

– Да, далеко нам до Холмса! – заявила Катя с некоторым сожалением. И добавила уже серьезным тоном: – Но ведь дядя Крюк сейчас бродит по городу в поисках новой жертвы. И как было бы хорошо остановить его!

Они подошли к дому Оли. Вдруг окно на втором этаже – как раз в квартире Оли – распахнулось, из него показалась перепуганная физиономия ее матери.

– Оленька, детка, вот ты где! – воскликнула она странным, дрожащим тоном. – Я же тебя обыскалась! Быстрее домой!

– Мам, я погулять еще хочу! – заупрямилась Оля.

Через несколько мгновений из подъезда вылетел лысый крепыш в белой майке и синих трикотажных спортивных штанах. Это был Геннадий Иванович, отчим Оли. Не говоря ни слова, он подскочил к девочке и, схватив ее за ухо, поволок за собой.

– Садист, гестаповец, дядя Крюк! – орала Оля, пытаясь вырваться из рук отчима.

Геннадий Иванович, раскрасневшись, ударил короткопалой мохнатой лапой падчерицу по лбу, да так сильно, что девочка отлетела на несколько метров и упала навзничь. Катя в ужасе бросилась к подруге.

– Как вы можете, остановитесь! – закричала девочка, бросаясь к Геннадию Ивановичу, который в тот момент больше походил на разъяренного быка.

Отчим, уже немного успокоившись, оттолкнул Катю, приблизился к сжавшейся в комок Оле и прошипел:

– Тунеядка, не смей произносить это имя! Иначе я тебе шею сверну! – Потом показал девочке кулак и бросил: – Живо домой, дважды повторять не стану! Антошку искать будем!

Когда Оля, так и не попрощавшись с подругой, исчезла, Катя узнала от говорливых кумушек, наблюдавших за происходящим во дворе с неподдельным интересом, что пропал Антошка, семилетний брат Оли. Когда мальчик не вернулся из школы, мама Оли перепугалась. И первой ее мыслью было – дядя Крюк! Именно на его совести за последние два с лишним года были двадцать с гаком убийств, причем жертвами маньяка становились исключительно дети, подростки или молодые женщины.

Мать Оли немедленно бросилась в школу. И там выяснила, что после продленки ученики отправились домой – вернее, почти всех забрали родители, которые в связи с накаленной обстановкой не отпускали малышей домой одних. Оле было поручено забирать брата из продленки, но девочка делала это из‑под палки, ей хотелось бродить по городу с Катей, а не нянчиться с Антошкой.

Родители все надеялись, что их карапуз – запыхавшийся и раскрасневшийся от игры в футбол с друзьями – вот‑вот появится во дворе. Но Антошка не пришел ни в тот день, ни на следующий. А на третий день нашли его труп.

Дядя Крюк не особенно старался скрыть следы своих преступлений. Наоборот, создавалось впечатление, будто он желает, чтобы тела обнаружили как можно быстрее. Ему требовалась слава, пусть и такая жуткая, и всеобщий страх.

Антошку обнаружили на окраине города, в лесополосе, там, где часто прогуливались собачники со своими четырехногими любимцами. Подробностей Оля не знала, но все только и говорили о том, что ребенку отрезали голову. И что Антошка был самой юной жертвой бесчеловечного маньяка – дяди Крюка.

Олю Катя увидела только на похоронах Антошки.

Стоял март, отличающийся непостоянством погоды, и жаркие денечки сменились серыми и дождливыми. На похороны мальчика пришло, наверное, полгорода. К дому, где он жил, стекалась толпа облаченных в черное жителей. Многие, несмотря на ливень, были с непокрытыми головами и без зонтиков. И женщины, и мужчины, и дети плакали, хотя мало кто из них был лично знаком с семьей Оли. Однако всем был жаль семилетнего карапуза, загубленного дядей Крюком.

Власти сначала хотели прекратить, остановить массовое шествие, опасаясь, что оно перерастет в демонстрацию или забастовку, однако в последний момент дали задний ход. Впереди процессии вышагивала журналистка (некогда студентка мединститута, провалившаяся на первой же сессии) Лариса Бормотухина – высокая, полная девица с кривыми желтыми зубами и нелепой дешевенькой брошью в виде тюльпана на колыхающейся груди. Ее сестра была одной из первых жертв дяди Крюка, и Лариса поклялась, что приложит все усилия, чтобы поймать и покарать монстра.

Сосед Оли, участковый Михаил Федорович Пономарев, стоял у подъезда рядом с молчаливой, с потупленным взором девочки, сестры погибшего. Катя пробилась к подруге, но не знала, что и сказать. Оля без интереса взглянула на нее и отвернулась. Лицо Оли представляло собой один сплошной синяк. Еще бы, ведь Геннадий Иванович обвинил падчерицу в том, что именно она виновата в смерти Антошки, поскольку пренебрегла своими обязанностями, не забрала его из продленки. Вот на пути из школы домой мальчика и похитил дядя Крюк.

Когда из дома вынесли небольшой, обтянутый красной материей гробик, в толпе собравшихся послышались ахи и охи. Оля хотела было приблизиться к гробику, но Геннадий Иванович грубо отпихнул ее и прошипел:

– Прочь, убийца! Чертово семя, тебе самое место, как и папаше, в психушке!

Отчим занес было руку, чтобы отвесить Оле подзатыльник, но его ладонь перехватил Михаила Федорович. Видимо, он сильно сжал ее, потому что Геннадий Иванович поморщился от боли.

– Оставьте девочку в покое, – произнес участковый сурово. – Иначе мне придется задержать вас.

– Тоже мне, верховная власть! Указывает, что мне можно делать, а чего нельзя! – кривляясь, проорал ему в лицо Геннадий Иванович. – Да кто ты такой? Мент поганый! Ловите, ловите этого… этого ирода и никак поймать не можете! Уже два с половиной года!

Толпа поддержала его выступление криками и улюлюканьем. Михаил Федорович крепко взял обеих девочек за руки и потянул в сторону.

– Но я хочу попрощаться с Антошкой! – заскулила Оля. – Он из‑за меня погиб! Я виновата! Я его убила! Папа прав!

Геннадий Иванович, который раньше всегда настаивал на том, чтобы Оля называла его именно папой, развернулся и, брызжа слюной, крикнул:

– Какой я тебе, мерзавка, папа? Твой папаша сидит в дурке! И там ему самое место! Кстати, тебе тоже! Убила моего сына и теперь радуешься? Прочь с моих глаз, дрянь!

Пономарев увел девочек за дом и, протянув хнычущей Оле платок, сказал:

– Ты его не слушай. Я с ним еще поговорю после похорон – по‑настоящему, по‑мужски. Сейчас‑то он сам не свой. Еще бы, понять можно – сына хоронит!

Оля, заливаясь слезами, продолжала лепетать, что во всем виновата она.

Михаил Федорович положил ей руку на плечо:

– Брось, Ольга! Не ты виновата в смерти Антошки, а изверг‑убийца, дядя Крюк. Но обещаю тебе: я эту мразь найду! И он понесет наказание за все, что сотворил! Даю тебе слово милиционера!

На могиле Антошки Оля и Катя все же побывали, правда, уже под вечер. Весь город провожал в последний путь семилетнего школьника. Центральные улицы Заволжска были завалены гвоздиками и розами. Ведь горевали не только родственники убитого, но родственники и знакомые других жертв дяди Крюка.

После похорон состоялись пышные поминки, но и на них Оля не присутствовала, потому что отчим не желал ее видеть. И вот, когда дождь перешел в бурю и улицы города опустели, девочки вдвоем побежали на кладбище, чтобы проститься с Антошкой.

Они долго стояли около могилки, укрытой живыми цветами и венками. Оля плакала навзрыд, и Катя даже не пыталась успокоить ее. Поддерживая подругу под руку, она плакала вместе с ней. Девочки ни о чем не говорили. Да и о чем, собственно, можно говорить в подобной ситуации?

Ветер тем временем усилился, старые сосны, коих на кладбище было много, скрипели и стенали, накреняясь из стороны в сторону. Из‑за туч стало уже темно, хотя ночь еще не наступила. На кладбище никого не осталось, кроме них двоих.

Подняв глаза, Катя вдруг заметила на некотором отдалении человека – облаченного в черный плащ с капюшоном, опущенным так низко, что лица разглядеть было нельзя. Единственное, что могла сказать про него Катя, так только то, что роста он достаточно высокого. И какое‑то чувство подсказывало ей, что это не женщина, а непременно мужчина.

Субъект стоял за одной из могил, полускрытый надгробным памятником. Сначала Катя подумала, что видит обычного посетителя кладбища, пришедшего навестить своих покойных родственников. Но человек в плаще стоял не шелохнувшись, и создавалось впечатление, что он наблюдает за ними.

Затем Катя заметила, как рука этого типа, опущенная в карман плаща, вдруг вынырнула оттуда – и в кулаке у него что‑то блеснуло. Присмотревшись, девочка поняла, что именно – огромный стальной крюк с остро заточенным концом!

– Оленька, там, там… – затараторила Катя, толкая рыдавшую подругу в бок локтем и указывая на зловещего типа в черном плаще.

– Да что ты ко мне пристала! – воскликнула в сердцах Оля. – Нет там ничего! У тебя галлюцинации!

И в самом деле, когда Катя снова взглянула в ту сторону, то никакого типа в черном плаще там уже не было. Но все равно девочке сделалось не по себе. Поэтому она стала уговаривать подругу пойти домой.

– Сама и иди, если хочешь, – заявила та зло, – а я останусь с Антошкой! Ему же так холодно и одиноко в могиле! Я всю ночь тут проведу!