Надя Панченко

– Надь, а Надь! Скажи‑ка, у тебя имеется какая‑нибудь родственница по имени Настя Панченко? – раздался заговорщический шепот Родиона.

Надежда, оторвав взор от дисплея компьютера, взглянула на коллегу. Так и есть, Родион опять пытается клеиться… Но ведь она уже несколько раз объясняла ему, что между ними ничего не может быть! Он до сих пор ничего и не понял?

Не то чтобы Родион совсем Наде не нравился. Нет, молодой человек обладал массой несомненных достоинств – и красив, и с чувством юмора, и с покладистым характером. Однако она просто не воспринимала его как потенциального ухажера. Это же был Родька, с которым она работала бок о бок в течение почти трех лет!

Поэтому Надя взглянула поверх очков на коллегу, сидевшего за столом напротив нее, и ответила с улыбкой:

– Нет, Родик, никакой Насти Панченко у нас в роду точно нет и никогда не было. Но кто знает, может, будет. Хотя имя Настя мне не очень нравится. Уж очень заезженное!

Родион наморщил лоб, почесал свои буйные рыжие кудри и пропыхтел:

– А ты уверена? Может, все‑таки какая‑нибудь троюродная кузина или четвероюродная тетка?

По всей видимости, Родька не желал оставить попыток пригласить ее куда‑нибудь. Поэтому и пытался выдумать какую‑то очередную, но весьма милую ерунду.

– Нет, Родик, ни троюродной кузины, ни четвероюродной тетки с таким именем у меня нет! – заверила его Надя.

И вдруг подумала о том, что у нее вообще нет ни кузины, ни тетки. Так уж вышло, что ни у отца, ни у мамы не было ни сестер, ни братьев. Ни даже теток и дядек. Родители родителей умерли, когда Надя была еще крошкой, и бабушек с дедушками она не помнила. Имелись какие‑то дальние родственники, но с ними ее папа с мамой не общались, мотивируя это какими‑то давними семейными распрями. Странно, но только сейчас Надя поняла: она не знает вообще никаких своих родственников, ни близких, ни дальних. Может, какие‑то и имеются, только родители с ними отношений не поддерживали. Лишь раз в год, всегда во второй половине июня, мама и отец ездили куда‑то на три‑четыре дня. Вроде на могилу своих родителей в каком‑то городе на Волге. Но Надю, несмотря на ее просьбы, они никогда с собой не брали.

– А так на тебя похожа! – не унимался Родион, видимо, все еще рассчитывавший затащить коллегу в ресторан или на кинофильм. – Я бы даже сказал – твоя копия! И ведь фамилия у вас одинаковая, и имена почти одинаковые – ты Надя, а она Настя…

Не выдержав, Надежда поднялась со своего рабочего места и подошла к столу, за которым восседал Родион. Она не сомневалась, что его разговоры о некой Насте Панченко, похожей на нее, не что иное, как его, фантазера, выдумка.

– Ну, и где же ты откопал мою родственницу? – Надя усмехнулась, заметив, что Родька отвернул в сторону дисплей компьютера. – Ты почему пытаешься от меня мою родственницу утаить? Или боишься, я увижу, что на нее не очень‑то и похожа?

Родион вздохнул:

– Да понимаешь, Надь, содержание статьи тебе вряд ли понравится. Впрочем, суди сама…

Он развернул к ней дисплей, и девушка увидела большую черно‑белую фотографию, а под ней текст. Надя замерла – надо же, Родька и не пытался обмануть ее. Так и есть, со снимка на нее смотрело как будто ее собственное изображение. У девицы из Интернета были длинные темные волосы, высокие скулы и большие светлые глаза. Она выглядела точь‑в‑точь как сама Надя! Разве что овал лица был немного иной.

– Где ты это раздобыл? – спросила изменившимся тоном Надя. – А, наверное, сам состряпал при помощи фотошопа. Да, Родька?

– Обижаешь, Надюха! – протянул Родион обиженно. – Я сообщение в Интернете нашел, а там твоя фотография была. Вот и удивился – чего это твоя фотка делает в Сети? Статья‑то жуткая!

Статья, тут Родион был прав, оказалась действительно жуткая. Заголовок гласил: «Возвращение дяди Крюка. Кровавый маньяк в Заволжске снова принимается за убийства. Он отрезает своим жертвам головы!»

Надя пробежала глазами статью, подписанную некой Ларисой Звездинской.

Речь в ней шла о провинциальном городе Заволжске, в котором после двадцатипятилетнего перерыва возобновились убийства – буквально на днях было обнаружено обезглавленное тело школьницы Оксаны П. Убийство очень похоже на кровавые злодеяния, имевшие место в Заволжске и окрестностях более двадцати пяти лет назад, в начале и середине восьмидесятых, когда практически ежемесячно находили обезглавленную жертву серийного убийцы по прозвищу дядя Крюк.

Всего маньяк загубил никак не меньше двадцати семи детей, подростков, девушек, причем, несмотря на то что в итоге убийцу поймали (им оказался некий Роман Андреевич Онойко), головы умерщвленных им жертв так и не были обнаружены. Тайну того, где они находятся, Онойко унес с собой в могилу. Он был убит разъяренными жителями Заволжска после того, как убийцу поместили в психиатрическую больницу, признав невменяемым.

Последней жертвой Онойко стала некая Настя Панченко, та самая, чья черно‑белая фотография и была размещена в Интернете. Причем не только головы последней жертвы, но даже и ее тела найдено не было. Однако сомнений нет – ее убил дядя Крюк. Тот и сам данного факта не скрывал, однако не пожелал указать, где находится ее труп. Как, впрочем, и головы прочих жертв…

Надя снова взглянула на фотографию. А ведь точно: Настя Панченко – наверняка ее родственница. Но почему она о ней ничего не знает?

Родители никогда о Насте не говорили, даже не упоминали ее имя. Родилась и выросла Надежда в Москве и ни в каком Заволжске никогда не бывала. И не помнила, чтобы родители произносили название провинциального города.

– Дядя Крюк… – повторила медленно девушка. И вздрогнула.

Родион, бросив на Надю заинтересованный взгляд, спросил:

– Ты что, никогда об этом маньяке не слышала? Ну, мать, ты даешь! Про него ведь часто по телевизору показывают передачи. Вот только недавно прошел многосерийный фильм о самых знаменитых и жестоких маньяках Советского Союза и России. Самым кошмарным признали, конечно, Чикатило. А после него сразу идет дядя Крюк, который отрезал жертвам головы и, по слухам, вываривал их в котле, а мясо ел. При аресте у него была обнаружена большая банка, где плавали глаза, которые маньяк вырывал у несчастных. Вот ведь жуть!

Но Надя не слушала объяснений Родиона, который вообще увлекался всякой жутью. Она смотрела на фотографию Насти Панченко.

Надежда в задумчивости вернулась на свое место. А затем задала поисковой машине слова – «дядя Крюк» и «Настя Панченко». И обнаружила множество сообщений и сайтов, посвященных маньяку Онойко. Надо же, на одной из электронных страниц девушка увидела еще одну фотографию Насти Панченко – та в школьной форме, с цветами в руках вместе с родителями стояла около памятника Фрунзе.

А родители Насти – были ее родители, Надины! Только, конечно, на двадцать пять лет моложе. Вернее даже, на двадцать шесть, потому что фотография была сделана в мае 1985 года, во время последней линейки в школе. Да, да, вне всяких сомнений, вот ее молодая мама со смешным перманентом, а вот отец, тогда еще носивший усы.

Родион что‑то говорил, обращаясь к Наде, но девушка не слышала его. Ее так и тянуло немедленно позвонить родителям и задать вопрос о том, почему они столько лет скрывали от нее, что у них имелась старшая дочь по имени Настя. И что когда‑то они жили в Заволжске. Но Надежда понимала: такой разговор – совершенно не телефонный.

С большим трудом дождавшись окончания рабочего дня, Надя из рекламного агентства, где она трудилась, направилась не к себе на квартиру, располагавшуюся на проспекте Мира, а к родителям, проживавшим на Ленинградском шоссе. Дверь ей открыла мама. Отец, как водится, находился на даче. Мама сразу же предложила Наде чай с пирогами, и девушка прошествовала на кухню. На языке у нее так и вертелся сакраментальный вопрос, однако задать его она не решалась.

– Вот я ему и говорю, что он не должен так надрываться… – вещала мама, стоявшая спиной к Наде и готовившая чай. – Однако ты же его, дочка, знаешь! Если ему что в голову втемяшилось, так его уже не переубедить…

– Мама, скажи, кто такая Настя Панченко? – произнесла, собравшись наконец с духом, Надя.

Возникла короткая пауза. Девушка отметила, как напряглась спина мамы. А затем раздался крик – мама выронила из рук фарфоровый чайничек, заполненный кипятком. Надя, забыв о том, что только что так хотела знать, бросилась маме на помощь.

По лицу той текли слезы. Стоя на коленях и закрыв лицо передником, женщина плакала навзрыд. Надя попыталась успокоить маму, уверяя, что ничего страшного не случилось. Однако потом сообразила, что мама плачет вовсе не по этой причине.

– Что здесь у вас произошло? – послышался из коридора голос отца, вернувшегося с дачи. Он прошел из коридора на кухню и нахмурился. – Верусь, Надя, что случилось? Чайник уронила? Надеюсь, не обожглась и не поранилась? Так чего слезы‑то из‑за ерунды, по разбитой посуде лить?

Мама, оторвав от лица передник, подняла на отца заплаканные глаза и прошептала странным тоном:

– Алеша, она все знает!

Отец почесал затылок и спросил изменившимся голосом:

– Верусь, что ты имеешь в виду? Кто и что знает?

Мама с трудом поднялась с пола, оперлась о кухонный стол и выдохнула:

– Надя все знает о Насте. Она меня только что о ней спросила. Господи, я ведь так надеялась, что эта история никогда не всплывет. Ведь прошло уже больше двадцати пяти лет!

Отец, чье лицо помрачнело и налилось кровью, быстро произнес:

– Вера, молчи! Ты что‑нибудь ей рассказывала?

Надя, не понимая, что имеют в виду родители, спросила:

– Мне кто‑нибудь объяснит, что происходит? Я хочу выяснить, почему вы утаили от меня, что у меня имелась… имелась старшая сестра по имени Настя!

Родители в ужасе воззрились друг на друга. Рука мамы, вцепившаяся в кухонный стол, побелела, а на шее отца вдруг запульсировала артерия.

– Ты что, копалась в документах? В семейных альбомах? – спросил подозрительно спокойным тоном она (Надя знала – если отец говорит так, надо ждать настоящей бури). – Надежда, я тебя спрашиваю!

– Алексей, оставь ее в покое! – воскликнула мама. – Я же с самого начала тебя предупреждала, что рано или поздно все вскроется! Надо было Надю ввести в курс дела, когда она еще ребенком была, а мы все скрывали, скрывали… Утаивали и утаивали…

– Вера! – крикнул отец таким страшным голосом, что Надя перепугалась – таким она отца еще никогда не видела. – Замолчи, глупая женщина! Мы все сделали правильно. Потому что… потому что… То, что было, прошло, и нам надо было смотреть в будущее! У нас появилась надежда – наша Надя!

– Папа, мама, прошу вас, не ссорьтесь! – сказала девушка примирительным тоном. – И не говорите загадками! Потому что мне ничего ровным счетом не известно! Понимаю, у вас, видимо, были причины не говорить мне всю правду, и я вас за это не осуждаю. Я только хочу понять! Весть о том, что у меня имелась старшая сестра, ошеломила меня! В Интернете появилось сообщение, что… что в Заволжске снова произошло убийство. Как и тогда… как тогда, когда дядя Крюк убил… убил Настю…

Отец вздрогнул, как будто ему залепили пощечину. Его лицо, и без того уже багровое, сделалось лиловым.

– Надежда, не смей произносить имя этой погани в моем доме! Монстр сдох! Ты понимаешь, сдох! Я сам присутствовал… на берегу Волги… с канистрой в руке…

Его голос дрогнул и перешел в невнятное бормотание. А затем отец повалился на пол. Надя и мама бросились к нему.

Приехавшие парамедики констатировали инфаркт миокарда. Отца отправили в Склиф. Надя порывалась поехать вместе с ним, но мама настояла на том, чтобы дочка осталась в квартире, и сама вызвалась сопровождать супруга.

Надя не находила себе места. У отца случился инфаркт, причем виновата была она сама! Если бы она не задавала дурацких вопросов, если бы не огорошила его вестью, что узнала о старшей сестре Насте…

И все же Надежда никак не могла забыть о том, что ей стало известно. Оказывается, у нее имелась старшая сестра. Которой сейчас было бы за сорок. В детстве она часто удивлялась тому, что у друзей и одноклассников родители молодые, а вот ее папа с мамой по сравнению с ними уже пожилые. Мама объяснила ей как‑то, что они с отцом поздно поженились. Но спустя несколько лет Надя случайно обнаружила их свидетельство о браке. И выяснила: свадьба их состоялась в далеком шестьдесят шестом. А она появилась на свет двадцать один год спустя! И только сейчас Надя припомнила: когда она задала невинный вопрос маме, почему родители так долго не заводили детей, та перепугалась и быстро сменила тему. Тот разговор как‑то забылся, да и Надежда считала некорректным выпытывать ответы на подобные вопросы у собственных родителей. В конце концов, кто постановил, что надо рожать ребенка в восемнадцать лет, только выскочив замуж, а не спустя пять, десять или даже пятнадцать лет, встав на ноги, сделав карьеру и обзаведясь собственным домом?

Надя несколько раз набирала номер мамы, беспокоясь за состояние отца, но та на телефонные звонки не отвечала – ее мобильный был отключен. Чувствуя, что не находит себе места от терзавшего ее волнения и к тому же внезапно обуявшего ее любопытства, девушка прошла в комнату родителей, распахнула дверцу секретера и извлекла пачку документов.

Наверное, у отца с мамой были весомые причины не говорить дочери правду. Во всяком случае, так считали родители. Но раз уж теперь ей все стало известно, она имеет право узнать, что именно тогда случилось!

Девушка принялась просматривать старые документы. Нашла фотоальбомы – и обнаружила, что все они начинаются со снимков, на которых запечатлена сама Надя еще младенцем.

Однако на дне платяного шкафа девушка обнаружила фотоальбом, в котором не было ни единой фотографии. Только почерком мамы выцветшие подписи на блеклых картонных листах, под отсутствующими снимками. «Настя и папа на рыбалке». «Мы всей семьей на пикнике». «Воскресное путешествие за Волгу – папа, мама и дочка». «Последний звонок нашей дорогой Настюши».

Настюша! Наша дорогая Настюша!

Надежда закусила губу. Нет, не то чтобы она ревновала родителей к своей сестре, которая… которая стала жертвой серийного убийцы. Однако ей было непонятно, отчего родители скрывали это от нее. Только ли по той причине, что Настю постигла столь ужасная судьба? Или…

В прихожей послышался шум отворяемой входной двери. Надя обвела взором ворох бумаг, лежавших на ковре, на софе и столешнице, и поспешно захлопнула фотоальбом, который держала в руках. Однако было поздно, слишком поздно скрывать следы ее… преступления. Да и не хотелось делать вид, будто ее не интересует та старая история. Она имела право знать – знать всю правду, какой бы страшной и горькой та ни была!

Мама вошла в зал – вид у нее был измученный и уставший. Настя бросилась к ней и усадила в кресло. Затем помчалась на кухню и приготовила мятный чай. Вернувшись с подносом, на котором возвышалась дымящаяся чашка с ароматным напитком, заметила маму, сидевшую на софе и переворачивавшую страницы альбома, в котором не было ни одной фотографии.

– Да, да, наш воскресный поход за Волгу… – произнесла та мечтательно, словно с кем‑то беседуя. – Дочка, это было так замечательно! Помнишь, ты еще тогда чуть на змею не наступила… Сначала испугалась, а потом дико хохотала, когда папа, коривший тебя за трусость, сам испугался шороха в траве…

Надя осторожно поставила поднос на столик, сообразив, что мама беседует с дочкой – но не с ней, а со своей старшей, Настей. Девушка опустилась на софу рядом с мамой и тихо спросила:

– А какой она была?

Мама, словно выйдя из транса от звука ее голоса, захлопнула альбом и бодрым голосом сказала:

– А, Наденька… Заварила мне мятного чая? Какая же ты у нас молодец! С папой все в порядке, но ему придется провести неделю‑другую в больнице. Однако врачи уверяют, что он поправится. Ах, как вкусно!

Она отхлебнула чая из чашки и принялась щебетать о том, что надо завтра отнести отцу в больницу. Все это выглядело как‑то фальшиво и неубедительно. Поэтому Надя повторила свой вопрос:

– Мама, я не осуждаю тебя и папу за то, что вы скрывали от меня часть своей жизни. Наверняка у вас имелись причины. Однако теперь, когда все вскрылось, я имею право услышать правду. У меня имелась старшая сестра, и я хотела бы знать, какой она была…

Рука мамы дрогнула. Женщина осторожно поставила чашку на столик.

– Наденька, прошло столько лет! К чему ворошить прошлое? Ты же видишь, к чему привело твое любопытство – отец с инфарктом в больнице…

– Мне очень жаль, что так вышло! – воскликнула Надежда, вскакивая с софы. – Я же люблю папу, очень люблю! Если бы я только знала, что мои вопросы приведут его к инфаркту… Но… Я не врач, однако рискну предположить, что на пустом месте инфаркт все же не случается. Ведь в течение двадцати пяти лет вы что‑то скрывали от меня, обманывали. Утаивали тот факт, что у вас имелась дочь, а у меня – старшая сестра. Конечно, это был для вас постоянный стресс, растянувшийся на долгие годы. Стресс и страх, которые иссушали душу и грызли сердце…

По щекам Нади катились слезы. Мама поднялась, желая утешить дочку, но та воскликнула:

– Нет, мама, я хочу узнать правду! И не говори, что я не имею на это права! Ведь Настя была не только вашей дочерью, но и моей сестрой! Правда, мне не довелось ее знать… потому что у нас такая большая разница в возрасте… потому что она умерла еще до моего рождения…

Тут Надя замерла, пораженная внезапной мыслью. Мыслью до того кошмарной, что перед глазами у нее пошли радужные круги.

– Настя стала последней жертвой того самого…. Онойко… дяди Крюка…

– Не смей произносить это дрянное имя в нашей квартире! – вскинулась мама. – Не смей, дочка! Я тебе запрещаю, ты слышишь?!

– Так же, как вы с папой запретили мне знать правду? – спросила горько Надя. – В течение двадцати пяти лет вы обманывали меня!

– Никто тебя не обманывал, дочка! – запричитала мама. – Ты должна войти в наше положение – смерть Насти стала для нас настоящим шоком. Нет, шок – не то слово! Мы не могли больше жить в Заволжске, переехали в Москву. У папы и у меня появилась здесь новая работа…

– А потом и новая дочка, – добавила Надя. – Так ведь, мама? Новая дочка, то есть я.

– Мы хотели еще одного ребенка! Все время хотели! – возразила мама, пряча глаза. – Просто так уж вышло, ты должна мне поверить.

Надя в изумлении смотрела на маму. Ведь перед ней была ее родная мать, которую она любила больше всего на свете. И эта самая женщина сейчас опять лгала ей, Надя чувствовала это. Да, да, мама снова обманывала ее, причем очень неуклюже и… нагло.

– Папе было уже за сорок, а тебе почти сорок, – заявила Настя. – Извини, но если вы хотели завести второго ребенка, то почему так долго ждали? Вашей старшей дочке было девятнадцать, и вы ждали почти двадцать лет – чего, мама?

Та не отвечала, избегая смотреть Наде в глаза. Девушка продолжила:

– Настя пропала… вернее, стала жертвой дяди Крюка…

– Я же сказала, не произноси его имени! – прошипела мама. – Этого дьявольского имени, имени этого исчадия ада!

– В мае 1985 года, – закончила Надя фразу, будто не слыша слов матери. – А через пару дней убийцу поймали. Затем его линчевали в конце июня того же года. А я на свет появилась в апреле 1986 года! К тому времени вы уже переехали в Москву. Не считаешь ли, что как‑то уж слишком оперативно все произошло? Двадцать лет не получалось, а не прошло и года с момента смерти горячо любимой дочки, как у вас рождается новый ребенок!

– Я же сказала, так вышло, – пробормотала мама. – И не тебе об этом судить, Надя! Как ты осмеливаешься задавать родителям подобные вопросы?

– Какие вопросы, мама? – воскликнула Надежда. – Я еще не задала ни единого вопроса, заметь! Или ты сама хочешь сказать мне что‑то? Например, признаться в том, что вы… – Девушка запнулась, чувствуя, что горло свело спазмом. Однако упрямо продолжила: – Что вы решили подарить жизнь другому ребенку, так как маньяк убил вашу старшую дочку? Потому что вы иначе не могли жить, и новый ребенок стал шансом для вас начать новую жизнь. Надеждой на то, что все будет, как раньше…

Надя смолкла. Мама, старательно разглаживая складки на платье, ничего не отвечала.

– И вот еще что, – добавила девушка. – Насчет моего имени. Ее звали Настя, меня нарекли Надей. Очень похоже, не так ли? Звучит почти одинаково! И я, кстати, помню, что в детстве отец частенько называл меня отчего‑то Настей, что мне ужасно не нравилось. Он очень долго привыкал к тому, что зовут меня не Настя, а Надя. Но тогда я этому особого внимания не уделяла. Точнее, и не задавалась вовсе вопросом, отчего папа путает два имени. Скажи, мама, отчего вы меня так назвали?

Мама, все еще не поднимая глаз, проронила:

– Ты же знаешь – в честь твоей бабушки, матери твоего папы. К сожалению, ты не застала ее в живых, а она была замечательной, просто замечательной женщиной!

– А ее точно звали Надеждой? Или, может быть, как‑то иначе? – напряглась Надя.

И тут мама не выдержала. Подняв голову, она твердо заявила:

– В чем ты нас обвиняешь, дочка? В том, что мы подарили тебе жизнь и все эти годы любили тебя? В том, что заботились о тебе, холили и лелеяли тебя?

– Я не обвиняю, мама, а хочу понять, – устало произнесла Надя. – Вы назвали меня Надеждой намеренно или случайно? Вот что я хочу знать! Я стала как бы воплощением вашей надежды на размеренную, счастливую жизнь как можно дальше от города, в котором… в котором умерла ваша дочка Настя?

– Я не намерена тебе ничего объяснять! – простонала мама. – Ты ведешь себя просто возмутительно! У нас в семье случилась такая трагедия, а ты разговариваешь со мной, будто ты прокурор, а я подсудимая!

Наде внезапно стало стыдно за свое поведение. Мама, конечно же, права. Девушка сделала шаг по направлению к ней, но та отстранилась с возгласом:

– И вообще, давай прекратим этот ненужный разговор! Ты теперь знаешь правду, и что, тебе стало лучше? Видишь, именно поэтому мы от тебя все и скрывали!

– Мама, извини, пожалуйста, я не хотела… – начала Надя, но мама, сверкнув глазами, оборвала ее:

– Смотри, к чему привело твое любопытство – у отца инфаркт. Не дай бог, он умрет… Тогда его смерть будет на твоей совести!

Надя в ужасе взглянула на маму. Как та может говорить подобные вещи? Никогда еще она не видела родительницу в таком гневе.

– Ты же знаешь, что я не нарочно, мама, – промолвила Надя тихо. – Мне очень жаль, что так получилось…

– Тебе очень жаль, Надя? Если тебе в самом деле очень жаль, то забудь обо всем этом, – с упреком сказала мама. – И не мучь ни отца, ни меня своими неуместными вопросами. Что было, то прошло! И вообще, я считаю, тебе пока не стоит посещать его в больнице.

Женщина поспешно вышла из гостиной, а секундой позже хлопнула дверь. Надя поспешила следом и обнаружила, что мама заперлась в спальне. И ни за что не хотела выходить! Как ни старалась Надя, как ни уговаривала, та не реагировала на ее слова и не отвечала на просьбы.

И вдруг девушка поняла – мама заперлась у себя в спальне не потому, что обижена на дочь. Не потому, что считает ее виновной в инфаркте отца. И не потому, что Надя уж как‑то особенно оскорбила ее своими замечаниями и расспросами. Нет, мама ушла к себе по той простой причине, что, находясь в спальне, с полным правом могла игнорировать вопросы Нади и не посвящать ее в перипетии давних событий, имевших непосредственное отношение к Насте, своей старшей, давно погибшей дочери.

– Значит, мама, ты наотрез отказываешься говорить со мной? – спросила Надя.

Снова не получив ответа, она оделась и покинула квартиру родителей. А по дороге домой мучительно размышляла о произошедшем.

Сегодняшний день полностью изменил ее жизнь. И не только потому, что у отца случился инфаркт. Она узнала, что у нее имелась старшая сестра, ставшая жертвой серийного убийца Онойко. Сестра, которую она была призвана заменить – в этом Надя уже не сомневалась. И если бы Настя не стала жертвой маньяка, родители точно не завели бы второго ребенка.

Выходит, своим появлением на свет Надя обязана смерти Насти! Ей сейчас так хотелось ненавидеть свою старшую сестру, которую она не имела возможности знать, однако она просто не могла ненавидеть ее. Да и за что, собственно, ненавидеть бедную девушку, которая в девятнадцать лет стала последней жертвой кровавого маньяка и чье тело до сих пор не найдено?

Заснуть в ту ночь Надя так и не смогла. Москву накрыла небывалая жара, даже ночью температура не падала ниже двадцати пяти. Но дело было вовсе не в аномальных метеорологических условиях. Ворочаясь в кровати, Надя все размышляла о Насте.

Как бы ей хотелось иметь старшую сестру! В детстве она завидовала тем детям, у которых имелись братья или сестры. И много раз маленькая Наденька просила родителей подарить ей братика или сестренку. Но только теперь она поняла, отчего ее невинные просьбы каждый раз вызывали гневную отповедь отца и слезы матери. Да, только теперь…

Какой была бы Настя, если бы не погибла двадцать пять лет назад? Наверняка у нее были бы сейчас собственные дети, возможно, уже взрослые…

Затем мысли девушки переместились на кошмарную кончину сестры. Умирать ужасно в любом возрасте, но ведь Настя умерла в девятнадцать лет! И не просто умерла, а была убита. Жестоко убита одним из самых жутких маньяков Советского Союза, проклятым дядей Крюком. Как же хорошо, что он давно получил по заслугам!

Тут Надя вспомнила статью в Интернете. Как же так? Выходит, что маньяк снова принялся за свое? Четверть века спустя после своей кончины? Совершеннейшая ерунда! Разумеется, это выдумки желтой прессы. Но ведь факт остается фактом – кто‑то в Заволжске, родном городе ее родителей и старшей сестры, снова принялся за бесчеловечные убийства. Конечно, не дядя Крюк, а какой‑то мерзавец, его кровавый подражатель. Только какая разница, кто именно…

Понимая, что так и не заснет, Надя встала, зажгла настольную лампу и включила компьютер. Часы показывали без двадцати три ночи. Была суббота. Это значило, что на работу завтра идти не надо, и она может позволить себе просидеть хоть всю ночь в Интернете. Ничего, утром можно будет подольше поспать.

Надя принялась просматривать информацию о дяде Крюке и его жертвах. Выяснилось, что в Интернете имелось предостаточно данных об убийце‑нелюде. Существовало даже несколько сайтов, посвященных исключительно ему и его злодеяниям. На одном из них девушка обнаружила фотографии дяди Крюка, то есть Романа Андреевича Онойко. Мужчина лет тридцати с небольшим, заурядной внешности, с залысинами и глубоко посаженными глазами. Вроде даже симпатичный. Надя тотчас одернула себя – как она может так думать о человеке, убившем ее сестру и еще как минимум двадцать шесть человек, разрушившем семейную идиллию ее родителей?

Маньяка казнили жители Заволжска – взяли штурмом психиатрическую больницу, где его содержали, проверяя на предмет вменяемости, выволокли на берег Волги, облили бензином и подожгли. А затем маньяк, объятый пламенем, спрыгнул с высоченного обрыва в реку.

Надя вспомнила: отец, кажется, обмолвился, что сам присутствовал при смерти монстра. Да, да! Причем с канистрой в руке! Неужели… неужели отец принимал участие в казни Онойко? И облил его бензином, а потом поджег? Выходит, ее отец – убийца, пусть и жестокого маньяка?

Ни один из участников расправы над маньяком не был задержан и не понес наказания. Власти желали скорейшей стабилизации обстановки в Заволжске, и если бы те, кто учинил над Онойко расправу, предстали перед судом, это наверняка привело бы к настоящему бунту. Поэтому по официальной версии дядя Крюк покончил жизнь самоубийством, сиганув с тридцатиметрового обрыва в Волгу. Но его тело, несмотря на широкомасштабные многодневные поиски, так и не нашли.

Имелся на сайте и список жертв, и последней в кошмарном перечне значилась Анастасия Панченко. Здесь была и ее фотография, верно, полученная владельцами сайта от одного из одноклассников девушки. Со снимка на Надю смотрела юная школьница, чрезвычайно похожая на нее саму.

Надежда тяжело вздохнула. И почему родители столько лет держат в тайне страшную историю гибели своей старшей дочери? Не верилось в то, что хотели защитить, оградить от ужасной правды младшую. Неужели они любят погибшую Настю больше, чем ее, Надю? Эта мысль была для девушки горше всего.

Выдвигалась в Интернете и версия, что дядя Крюк на самом деле тогда вовсе не погиб, а каким‑то невероятным образом остался в живых. Однако Надя считала иначе: нет, это ерунда. В подобной ситуации никто бы не смог выжить, в том числе и злобный серийный убийца. Ведь его тело было объято пламенем, а затем он спланировал с высоченного утеса в Волгу. Конечно же, Онойко скончался, причем его смерть, по всей видимости, была весьма мучительной. Как и смерть его жертв…

Надя легла спать, когда уже рассвело, и еще долго ворочалась. Наконец сон сморил ее. Снилось ей что‑то непонятное, тревожное, и проснулась она с бьющимся сердцем, чувствуя жажду. Телефон разрывался. Девушка взяла трубку и услышала голос мамы:

– Это я, дочка! Всю ночь думаю над тем, что произошло. И над тем, что ты сказала. Думаю, тебе надо кое‑что знать. Ты должна съездить на дачу и заглянуть в комнату на чердаке. Ключи я тебе дам.

В их дачном доме действительно имелась под крышей комната, всегда, сколько себя помнила Надя, закрытая на ключ. Она никогда не бывала там. А в детстве, дергая дверную ручку, воображала себе невесть что – к примеру, будто там, внутри, притаилось чудовище. Или хранится сокровище.

Надя много раз задавала родителям вопрос о том, что находится в комнате, однако каждый раз получала ответ, что там только старая мебель, более ничего. А ключ они давно потеряли.

Приложив глаз к замочной скважине, девочка разглядела полинявший темно‑красный ковер, а также часть деревянной стены. И решила: родители правы, ничего сногсшибательного внутри нет. И со временем Надя перестала думать об этой комнате, ее интерес улетучился.

Но вот теперь мама сама предлагала заглянуть туда. Наверняка это каким‑то непостижимым образом связано со всем произошедшим! Поэтому Надя сразу отправилась на квартиру родителей.

Мама вручила ей ключ. На вопрос о том, как дела у отца, заметила:

– Не думаю, что сейчас подходящее время, чтобы тебе навестить его. Подожди несколько дней. И ты, и он должны прийти в себя.

Надя не стала ничего спрашивать. Просто поехала на дачу, расположенную на берегу Истринского водохранилища. Родители проводили там лето, а иногда большую часть осени. Отец частенько бывал на даче и зимой.

Девушка вошла в пустой дом и вдруг ощутила страх и некую враждебность, исходившую от него. Раньше она ничего такого не замечала. Или сейчас у нее разыгралось воображение? Надя поспешила подняться по скрипучей лестнице на второй этаж и оказалась около заветной комнаты. Сначала, по детской привычке, приложила глаз к замочной скважине – так и есть, за прошедшие годы внутри ничего не изменилось. Пол по‑прежнему покрывал полинялый темно‑красный ковер. Отчего мама настояла на том, чтобы она пришла сюда? Неужели там хранится что‑то важное?

Надя вставила ключ в замочную скважину и повернула его два раза. Замок тихо щелкнул, и девушка потянула на себя дверь.

В детстве она воображала, что комната огромная, некое подобие Колонного зала. Однако ничего подобного – помещение совсем небольшое. И никакой старой мебели там, за исключением дивана и комода, не было.

Комод служил неким подобием алтаря. Потому что на нем стояла огромная черно‑белая фотография. Сначала Надя решила, что это ее собственный портрет, и только мгновением позже поняла: на снимке изображена старшая сестра Настя. Вся стена была увешана прочими фотографиями Насти. Наверняка раньше они находились в семейном альбоме, а потом перекочевали сюда. Надя медленно подошла к стене и принялась завороженно рассматривать фотографии.

Это был храм, и богиней в нем была Настя. На диване находилось множество плюшевых игрушек, однако Надя не помнила, чтобы в детстве возилась с ними. Значит, игрушки принадлежали ее старшей сестре. Кто‑то чрезвычайно педантично выстроил их в ряд на желтом покрывале, которым был затянут диван.

В углу Надя заметила металлическую вешалку на колесиках – на ней висела старая одежда. Одежда Нади. А рядом – старый ранец и стопки книг. Все это когда‑то принадлежало ее сестре! И родители, переехав из Заволжска в Москву, прихватили вещи с собой. Надя подозревала, что они не выбросили ни единой мелочи, принадлежавшей их дочери. А затем поместили все в отдельную комнату и… И навещали ее здесь! Ее, свою Настю, которая стала последней жертвой дяди Крюка.

Так вот почему отец проводил каждую свободную минутку на даче! Вовсе не потому, что ему нравилось за городом, вдали от столицы, а потому что здесь находилась тайная комната. Храм его старшей дочери. В течение всех двадцати пяти лет отец открывал дверь этого помещения и попадал в параллельный мир. Здесь все было по‑старому. Настя была как будто жива, и ничто не нарушало семейную идиллию. И мама знала о существовании заветной комнатки, ведь наверняка помогала ее обставить.

Надя не знала, что и думать по этому поводу.

Вдруг она заметила фотографию – надгробный памятник, на нем высечено имя: «Настя Панченко». Могила ее старшей сестры! Могила, которая находится в Заволжске и в которой нет гроба с телом! Место, которое втайне от Нади родители посещают каждый год!

Девушка осторожно вышла из комнаты, закрыла дверь и, спустившись на первый этаж, села на табуретку. В голову лезли нерадостные мысли. Родители все еще любят Настю. Что ж, упрекать их за это нельзя. Однако Наде хотелось знать, любят ли они и ее, свою вторую дочь, по‑настоящему? И почему она вообще появилась на свет – была ли Надя желанным для них ребенком, или родители решили завести еще одного малыша, когда их старшая дочь была убита маньяком Онойко?

По дороге в Москву Надя приняла решение: оставалась всего неделя до ее отпуска, и она обязательно отправится в Заволжск. В город, где когда‑то жили ее родители и старшая сестра. Надя хотела знать правду. Желала выяснить, что же произошло с Настей. И ей требовалось погрузиться в прошлое – то самое прошлое, которое для родителей до сих пор являлось настоящим и будущим.

Девушка понимала, что вряд ли сумеет узнать что‑либо конкретное о судьбе Насти – ведь прошло так много лет! Однако ей хотелось оказаться в том городе, где все началось. Она сейчас чувствовала, что и ее собственная судьба каким‑то образом зависит от происходящего в провинциальном Заволжске.