Спасите наши души.. 8 page

Детективы

-

Нат Пинкертон – вот с детства мой кумир. Сравниться с ним теперь никто не может. Но он имел такой преступный мир, Что плохо спится мне, и зависть гложет.

Аппарат и наметанный глаз, И работа идет эффективно, Только я столько знаю про вас, Что подчас мне бывает противно.

Не скрыться вам, ведь от меня секретов нет. Мой метод прост: брать всех под подозренье, Любой преступник оставляет след И возвращается на место преступленья.

Аппарат и наметанный глаз, ……………………..

У детективов хмурый вид и мрачный нрав, Характер наш достоен укоризны, Имеем дело с попираньем прав, И только с темной стороною жизни.

Аппарат и наметанный глаз, ……………………..

Другие люди, сдав все горести на слом, Гуляют всласть за праздничным столом, Я ж не сижу за праздничным столом, Хожу кругом и в окна наблюдаю.

Аппарат и наметанный глаз, И работа идет эффективно, Только я столько знаю про вас, Что подчас мне бывает противно.

Случай на таможне

-

На Шереметьево, в ноябре, третьего Метеоусловие не те. Я стою встревоженный, бледный, но ухоженный, На досмотр таможенный в хвосте.

Стоял спокойно, чтоб не нарываться, Ведь я спиртного лишку загрузил.

А впереди шмонали парагвайца, Который контрабанду провозил.

Крест на груди, в густой шерсти, Толпа как хором ахнет: «За ноги надо потрясти, Глядишь, чего и звякнет».

И точно, ниже живота, Смешно, да не до смеха, Висели два литых креста Пятнадцатого века.

Ох, как он сетовал: «Где закон? Нету, мол. Я могу, мол, опоздать на рейс. Но Христа распятого в половине пятого Не пустили в Буэнос-Айрес.

Мы все-таки мудреем год от года, Распятья нам самим теперь нужны, Они богатство нашего народа, Хотя, конечно, пережиток старины.

А раньше мы во все края, И надо, и не надо, Дарили лики, жития, В окладе, без оклада.

Из пыльных ящиков косясь, Безропотно, устало, Искусство древнее от нас Бывало и сплывало.

Доктор зуб высверлил, хоть слезу мистер лил, Но таможенник вынул из дупла, Чуть поддев лопатою, мраморную статую, Целенькую, только без весла.

Ощупали заморского барыгу, Который подозрительно притих, И сразу же нашли в кармане фигу, А в фиге вместо косточки – триптих.

Зачем вам складень, пассажир? Купили бы за трешку В «Березке» русский сувенир, Гармонь или матрешку.

«Мир-дружба, прекратить огонь, – Попер он как на кассу,– Козе – баян, попу – гармонь, Икону – папуасу».

Тяжело с истыми контрабандистами, Этот, что статуи был лишен, Малый с подковыркою, цикнул зубом с дыркою, Сплюнул и уехал в Вашингтон.

Как хорошо, что бдительнее стало, Таможня ищет ценный капитал, Чтоб золотинки с ним бы не упало, Чтобы гвоздок с распятья не пропал.

Толкают кто иконостас, Кто – крестик, кто – иконку, Так веру в господа от нас Увозят потихоньку.

И на поездки в далеко, Навек, бесповоротно, Угодники идут легко, Пророки – неохотно.

Реки лью потные: весь я тут, вот он я, Слабый для таможни интерес, Правда, возле щиколот, синий крестик выколот, Но я скажу, что это красный крест.

Один мулат триптих запрятал в книги, Да, контрабанда – это ремесло, Я пальцы ежил в кармане в виде фиги, На всякий случай, чтобы пронесло.

Арабы нынче, ну и ну, Европу поприжали, А мы в шестидневную войну, Их очень поддержали.

Они к нам ездят неспроста, Задумайтесь об этом, Увозят нашего Христа На встречу с Магометом.

Я пока здесь еще, здесь мое детище, Все мое: и дело и родня, Лики, как товарищи, смотрят понимающе С почерневших досок на меня.

Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу, Разденут, стыд и срам, при всех святых, Найдут в мозгу туман, в кармане – фигу, Крест на ноге и кликнут понятых.

Я крест сцарапывал, кляня Себя, судьбу, все вкупе, Но тут вступился за меня Ответственный по группе.

Сказал он тихо, делово (Такого не обшаришь), Мол, вы не трогайте его, Мол, кроме водки – ничего, Проверенный, наш товарищ.

Мои похороны

-

Сон мне снится: вот те на, гроб среди квартиры. На мои похорона съехались вампиры. Стали речи говорить, все про долголетие, Кровь сосать решили погодить – вкусное на третье.

В гроб вогнали кое-как, а самый сильный вурдалак Все втискивал и всовывал, и плотно утрамбовывал, Сопел с натуги, сплевывал и желтый клык высовывал.

Очень бойкий упырек стукнул по колену, Подогнал и под шумок надкусил мне вену. А умудренный кровосос встал у изголовья И очень вдохновенно произнес речь про полнокровье.

И почетный караул для приличия всплакнул, Но я чую взглядов серию на сонную мою артерию. Да вы погодите, слышите, братцы, спрячьте крюк, Ну куда ж, чертовы, Я же слышу, что вокруг, значит я не мертвый.

Яду капнули в вино, ну а мы набросились, Опоить меня хотели, но опростоволосились.

Тот, кто в зелье губы клал, И в самом деле дуба дал, Ну, а на меня, как рвотное, то зелье приворотное, Потому что здоровье у меня добротное.

Так почему же я лежу, их не напугаю, Почему я не заржу, дурака валяю. Я ж их мог прогнать давно выходкою смелою, Мне бы взять, пошевелиться, но глупостей не делаю.

Безопасный, как червяк, я лежу, а вурдалак Все со стаканом носится,сейчас наверняка набросится. Еще один на шею косится, ну, гад, он у меня допросится.

Кровожадно вопия, высунули жалы, И кровиночка моя полилась в бокалы. Да вы погодите, сам налью, знаю, вижу, вкусное. Нате, пейте кровь мою, кровососы гнусные.

А сам я мышцы не напряг и не попытался сжать кулак, Потому что, кто не напрягается – тот никогда не просыпается Тот много меньше подвергается, и много больше сохраняется.

Вот мурашки по спине смертные крадутся, А всего делов-то мне было, что проснуться. Что сказать, чего боюсь? А сновиденья тянутся, До того, что я проснусь, а они останутся.

Мне такая мысль страшна, что вот сейчас очнусь от сна, И станут в руку сном моим милые знакомые, Такие живые, зримые, весомые, мои любимые знакомые.

А вдруг они уже стоят, и жало наготове, И что выпить норовят по рюмашке крови. Лучше я еще посплю, способ не единственный, Но я во сне перетерплю, я во сне воинственный.

Аскет

-

Всего один мотив доносит с корабля, Один аккредитив на двадцать два рубля. А жить еще две недели, работы на восемь лет, Но я докажу на деле, на что способен аскет.

Дежурная по этажу грозилась мне на днях, В гостиницу вхожу в час ночи и в носках. А жить еще две недели, работы на восемь лет, Но я докажу на деле, на что способен аскет.

В столовой номер два всегда стоит кефир, И мыслей полна голова, и все про загробный мир. А жить еще две недели, работы на восемь лет, Но я докажу на деле, на что способен скелет.

Одну в кафе позвал, увы, романа нет, Поел и побежал, как будто в туалет. А жить еще две недели, работы на восемь лет, Но я докажу на деле, на что способен скелет.

А пляжи все полны пленительнейших вдов, Но стыдно снять штаны, ведь я здесь с холодов. А жить еще две недели, работы на восемь лет, Но я докажу на деле, на что способен аскет.

О, проклятый афон, влюбился, словно тля Беру последний фонд, все двадцать два рубля, Пленительно стройна, все деньги на проезд, Наверное, она сегодня их проест.

А жить еще две недели, работы на восемь лет, Но я докажу на деле, на что способен скелет

Дух святой

-

Возвращаюсь я с работы, Рашпиль ставлю у стены. Вдруг в окно порхает кто-то, Из постели, от жены.

Я, конечно, вопрошаю:"Кто такой?» А она мне отвечает:"Дух святой»

Ох, я встречу того духа, Ох, отмечу его в ухо, Дух он тоже духу рознь, Коль святой, так Машку брось.

Хоть ты кровь голубая, хоть ты белая кость, До христа дойду я знаю – не пожалует христос.

Машка – вредная натура, Так и лезет на скандал, Разобиделася, дура, Вроде, значит, помешал.

Я сперва сначала с лаской: то да се, А она к стене с опаской; вот и все.

Я тогда цежу сквозь зубы, но уже, конечно, грубо. Хоть он возрастом и древний, Хоть годов ему тыщ шесть, У него в любой деревне две-три бабы точно есть.

Я к марии с предложеньем, я ж на выдумки мастак: Мол, в другое воскресенье ты, маруся, сделай так: Я потопаю под утро, мол, пошел, А ты прими его как будто хорошо.

Ты накрой его периной И запой. Тут я с дубиной – Он крылом, а я колом, Он псалмом, а я кайлом.

Тут, конечно, он сдается, Честь Марии спасена, Потому что мне сдается Этот ангел – сатана.

Вот влетаю с криком с древом, Весь в надежде на испуг. Машка плачет. Машка, где он? Улетел желанный дух.

Но как же это, я не знаю, как успел? А вот так вот, отвечает, улетел. Он, говорит, псалмы мне прочитал, И крылом пощекотал.

Ты шутить с живым-то мужем, Ах,ты скверная жена. Я взмахнул своим оружьем. Смейся, смейся, сатана.

У нее все свое

-

У нее все свое, и белье, и жилье. Ну, а я ангажирую угол у тети. Для нее все свободное время мое, На нее я гляжу из окна, что напротив.

У нее каждый вечер не гаснет окно, И вчера мне лифтер рассказал за полбанки, Что у нее два знакомых артиста кино И один популярный артист из Таганки.

И пока у меня в ихнем ЖЭК-е рука, Про нее я узнал очень много нюансов: Что у нее старший брат – футболист «Спартака», А отец – референт в министерстве финансов.

Я скажу, что всегда на футболы хожу, На «Спартак», и слова восхищенья о брате. Я скажу, что с министром финансов дружу И что сам, как любитель, играю во МХАТ-е.

У нее, у нее на окошке герань, У нее, у нее занавески в разводах. А у меня, у меня на окне ни хрена, Только пыль, только старая пыль на комодах.

Зато мы делаем ракеты.

-

Сижу я, братцы, как-то с африканцем, А он, представьте, мне и говорит: «У вас в россии холодно купаться, И потому здесь неприглядный вид».

Зато, я говорю, мы делаем ракеты И перекрыли енисей, А также в области балета Мы впереди, говорю, планеты всей.

Потом мы с ним ударили по триста, А он, представьте, мне и говорит: «В российских селах не танцуют твиста, И потому здесь неприглядный вид».

Зато, я говорю, мы делаем ракеты …………………………..

Потом залили это все шампанским, Он говорит:"Вообще, ты кто таков? Я, – говорит, – наследник африканский». Я говорю: «Технолог петухов».

Вот, я говорю, я делаю ракеты ………………………..

Проникся, говорит он, лучшим чувством, Открой, говорит, мне главный ваш секрет. Пожалуйста, говорю, реальное искусство В наш век сильнее ста ракет.

Но все же, говорю, мы делаем ракеты, И перекрыли енисей А также в области балета Мы впереди, говорю, планеты всей.

У меня запой от одиночества

-

У меня запой от одиночества, По ночам я слышу голоса, Слышу вдруг зовут меня по отчеству, Глянул – черт, вот это чудеса!

Черт мне корчил рожи и моргал, А я ему тихонечко сказал:

«Я, брат, коньяком напился вот уж как, Но ты, наверно, пьешь денатурат, Слушай, черт, чертяга, чертик, чертушка, Сядь со мной, я буду очень рад.

Да неужели, черт возьми, ты трус Слезь с плеча, а то перекрещусь».

Черт сказал, что он знаком с Борисовым, Это наш запойный управдом. Черт за обе щеки хлеб уписывал, Брезговать не стал и коньяком.

Кончился коньяк: не пропадем, Съездим к трем вокзалам и возьмем.

Я устал, к вокзалам черт мой съездил сам, Просыпаюсь, снова он – боюсь, Или он по-новой мне пригрезился, Или это я ему кажусь.

Черт опять ругнулся, а потом Целоваться лез, вилял хвостом.

Насмеялся я над ним до коликов И спросил:"А как там у вас в аду Отношение к нашим алкоголикам, Говорят, их жарят на спирту?»

Черт опять ругнулся и сказал:

«Да там не тот товарищ правит бал».

Все кончилось, светлее стало в комнате, Черта я хотел опохмелять, Но растворился он, как будто в омуте, Я все жду, когда придет опять.

Я не то, чтоб чекнутый какой, Но лучше с чертом, чем с самим собой.

В гербарии

-

Чужие карбонарии, закушав водку килечкой, Спешат в свои подполия на лад или борьбу, А я лежу в гербарии, к доске пришпилен шпилечкой, И пальцами до боли я по дереву скребу.

Корячусь я на гвоздике, но не меняю позы, Кругом жуки-навозники и мелкие стрекозы, По детству мне знакомые, ловил я их, копал, Давил. Но в насекомые я сам теперь попал.

Под всеми экспонатами эмалевые планочки. Все строго по-научному, указан класс и вид. Я с этими ребятами лежал в стеклянной баночке, Дрались мы, это к лучшему, узнал, кто ядовит.

Я представляю мысленно себя в большой постели, Но подо мной написано: «Невиданный доселе». Я гомо был читающий, я сапиенсом был, Мой класс млекопитающий, а вид уже забыл.

В лицо ль мне дуло, в спину ли, в бушлате или робе я, Стремился кровью крашенной обратно к шалашу, И на тебе, задвинули в наглядные пособия, Я злой и ошарашенный на стеночке вишу.

Оформлен как на выданье, стыжусь, как ученица, Жужжат шмели солидные, что надо подчиниться. А бабочки хихикают на странный экспонат, Сороконожки хмыкают и куколки язвят.

Ко мне с опаской движутся мои собратья прежние, Двуногие, разумные, два пишут – три в уме, Они пропишут ижицу, глаза у них не нежные, Один брезгливо ткнул в меня и вывел резюме:

С ним не были налажены контакты и не ждем их, Вот потому он, граждане, лежит у насекомых. Мышленье в нем неразвито, и вечно с ним чп, А здесь он может разве что вертеться на пупе.

Берут они не круто ли? Меня нашли не в поле, Ошибка это глупая, увидится изъян. Накажут тех, кто слушали, прикажут, чтоб откнопили, И попаду в подгруппу я хотя бы обезьян.

Но не ошибка-акция свершилась надо мною, Чтоб начал пресмыкаться я вниз пузом, вверх спиною, Вот и лежу расхристанный, разыгранный вничью, Намеренно причисленный к ползучему жучью.

А может, все проветрится и солнцем приправится? В конце концов, ведь досточка не плаха, говорят. Все слюбится да стерпится, мне даже стала нравиться Молоденькая осочка и кокон-шелкопряд.

А мне приятно с осами, от них не пахнет псиной. Средь них бывают особи и с талией осиной, Да, кстати, вон из кокона родится что-нибудь Такое, что и с локоном и что имеет грудь

Червяк со мной не кланялся, а оводы со слепнями Питают отвращение к навозной ковырьбе. Чванливые созданьица довольствуются сплетнями, А мне нужны общения с подобными себе.

Пригрел сверчка-дистрофика – блоха сболтнула, гнида, И, глядь, два тертых клопика из третьего подвида, Сверчок полузадушенный в пол-силы свиристел, Но за покой нарушенный на два гвоздочка сел.

Паук на мозг мой зарится, клопы кишат, нет роздыха, Невестой хороводится красивая оса, Пусть что-нибудь заварится, а там хоть на три гвоздика, А с трех гвоздей, как водится, дорога в небеса.

В мозгу моем нахмуренном страх льется по морщинам, Мне станет шершень шурином, а что мне станет сыном? А не желаю, право же, чтоб трутень был мне тесть, Пора уже, пора уже напрячься и воскресть.

Когда в живых нас тыкали булавочками тонкими, Махали пчелы крыльями, пищали муравьи, Мы вместе горе мыкали, все проткнуты иголками, Забудем же, кем были мы, товарищи мои.

Заносчивый немного я, но в горле горечь комом. Поймите, я, да многие попали к насекомым, Но кто спасет нас, выручит, кто снимет нас с доски? За мною, прочь со шпилечек сограждане-жуки.

И как всегда в истории, мы разом спины выгнули, Хоть осы и гундосили, но кто силен – тот прав, Мы с нашей территории клопов сначала выгнали, И паучишек сбросили за старый книжный шкаф.

У них в мозгу не вяжется, зато у нас все дома, И пожелают, кажется уже не насекомо. А я – я нежусь в ванночке, без всяких там обид, Жаль над моею баночкой другой уже прибит.

Ошибка вышла

-

Я был и слаб, и уязвим, Дрожал всем существом своим, Кровоточил своим больным Истерзанным нутром.

И, словно в пошлом попурри, Огромный лоб возник в двери, И озарился изнутри Здоровым недобром.

Но властно дернулась рука – Лежать лицом к стене, И вот мне стали мять бока На липком тапчане.

А самый главный сел за стол, Вздохнул осатанело, И что– то на меня завел Похожее на дело.

Вот в пальцах цепких и худых Смешно задергался кадык, Нажали в пах, потом под дых, На печень-бедолагу.

Когда давили под ребро – Как екнуло мое нутро, И кровью каркало перо В невинную бумагу.

В полубреду, в полууглу Разделся донага, В углу готовила иглу Мне старая карга,

И от корней волос до пят По телу ужас плелся, А вдруг уколом усыпят, Чтоб сонный раскололся.

Он, потрудясь над животом, Сдавил мне череп, а потом Предплечья мне стянул жгутом, И крови ток прервал,

Я было взвизгнул, но замолк, Сухие губы на замок, А он кряхтел, кривил замок И в залу ликовал.

Он в раж вошел, в знакомый раж, Но я как заору, Чего строчишь, а ну, покажь Секретную муру.

Подручный, бывший психопат, Связал мои запястья, Тускнели, выложившись в ряд, Орудия пристрастья.

Я терт, я бит и нравом крут, Могу в разнос, могу в раскрут, Но тут смирят, и тут уймут, Я никну и скучаю,

Лежу я, голый как сокол, А главный шмыг, да шмыг за стол, И что-то пишет в протокол, Хоть я не отвечаю.

Нет, надо силы поберечь, Ослаб я и устал, Ведь скоро пятки будут жечь, Чтоб я захохотал,

Держусь на нерве, начеку, Но чувствую отвратно, Мне в горло сунули кишку, Я выплюнул обратно.

Я взят в тиски, я в клещи взят, По мне елозят, егозят. Все вызвать, выведать хотят, Все пробуют на ощупь.

Тут не пройдут и пять минут, Как душу вынут, изомнут, Всю испоганят, изотрут, Ужмут, не прополощут.

Дыши, дыши поглубже ртом, Да выдохни – умрешь.

У вас тут выдохни – потом Навряд ли и вдохнешь.

Во весь свой пересохший рот Я скалюсь: ну порядки, У вас, ребятки, не пройдет Играть со мною в прятки.

Убрали свет и дали газ Там каша какая-то зажглась, И гноем брызнула из глаз, И булькнула трахея,

Он стервенел, входил в экстаз, Приволокли зачем-то таз. Я видел это как-то раз, Фильм в качестве трофея.

Ко мне заходят со спины И делают укол, Колите, сукины сыны, Но дайте протокол.

Я даже на колени встал, Я к тазу лбом прижался, Я требовал и угрожал, Молил и унижался.

Но тут же затянули жгут, И вижу я, спиртовку жгут, Все рыжую чертовку ждут С волосяным кнутом.

Где-где, а тут свое возьмут, А я гадаю, старый шут, Когда же раскаленный прут, Сейчас или потом?

Шабаш кадился и лысел, Пот лился горячо, Раздался звон, и ворон сел На белое плечо,

И ворон крикнул:"Nеvеr моrе!»

Проворен он и прыток, Напоминает: прямо в морг Выходит зал для пыток.

Я слабо поднимаю хвост, Хотя для них я глуп и прост: «Эй, за прострастный ваш допрос Придется отвечать

Вы, как вас там по именам, Вернулись к старым временам, Но протокол допроса нам Обязаны давать».

Я через плечо кошу На писанину ту, Я это вам не подпишу, Покуда не прочту.

Но чья-то желтая спина Ответила бесстрастно:

«Тут ваша подпись не нужна, Нам без нее все ясно».

Сестренка, милая, не трусь, Я не смолчу, я не утрусь, От протокола отопрусь При встрече с адвокатом.

Я ничего им не сказал, Ни на кого не показал. Скажите всем, кого я знал, Я им остался братом.

Он молвил, подведя черту:

Читай, мол, и остынь.

Я впился в писанину ту, А там одна латынь,

В глазах круги, в мозгу нули, Проклятый страх, исчезни Они же, просто, завели Историю болезни.

Никакой ошибки

-

На стене висели в рамах Бородатые мужчины, Все в очечках на цепочках, По народному в пенсне,

Все они открыли что-то, Все придумали вакцины, Так что если я не умер, Это все по их вине.

Доктор молвил: «Вы больны», И мгновенно отпустило, И сердечное светило Ухмыльнулось со стены,

Здесь не камера – палата, Здесь не нары, а скамья, Не подследственный, ребята, А исследуемый я.

И, хотя я весь в недугах, Мне не страшно почему-то. Подмахну давай не глядя Милицейский протокол,

Мне приятель Склифосовский, Основатель института, Или вот товарищ Боткин, Он желтуху изобрел.

В положении моем Лишь чудак права качает, Доктор, если осерчает, То упрячет в желтый дом,

Правда, в этом доме сонном Нет дурного ничего, Хочешь – можешь стать Буденным, Хочешь – лошадью его.

Я здоров, даю вам слово, Только здесь не верят слову, Вновь взглянул я на портреты И ехидно прошептал:

«Если б Кащенко, к примеру, Лег лечиться к Пирогову, Пирогов бы без причины Резать Кащенку не стал».

Доктор мой большой педант, Сдержан он и осторожен, Да, вы правы, но возможен И обратный вариант.

Вот палата на пять коек, Вот доктор входит в дверь.

Тычет пальцем – параноик, И поди его, проверь.

Хорошо, что вас, светила, Всех повесили на стенку. Я за вами, дорогие, Как за каменной стеной,

На Вишневского надеюсь, Уповаю на Бурденку. Подтвердят, что не душевно, А духовно я больной.

Да, мой мозг прогнил на треть, Ну, а вы, здоровы разве?

Можно вмиг найти болезни, Если очень захотеть.

Доктор, мы здесь с глазу на глаз Отвечай же мне, будь скор, Или будет мне диагноз, Или будет приговор.

Доктор мой и санитары, И светила все смутились, Заоконное светило Закатилось за спиной,

И очечки их, и почки Даже влагой замутились, У отца желтухи щечки Вдруг покрылись желтизной.

Авторучки острие Устремилось на бумагу, Доктор действовал во благо, Только благо не мое.

Но лист перо стальное Грудь проткнуло, как стилет, Мой диагноз – параноик, Это значит, пара лет.

Где третий друг?

-

Сделана отметка на стакане, И укромный выбран уголок И уже разложенный в кармане Засыхает плавленый сырок.

Ну где ж ты друг, Наш третий друг?

Засыхает плавленый сырок.

Трое появились не случайно, Троица придумана не зря. И совсем недаром в каждой чайной Есть картина «Три богатыря».

Но где ж ты друг, Наш третий друг?

Есть картина «Три богатыря».

Третий, где ж ты? Ну, откликнись, где ж ты? Может быть из дому в час ночной Ты опять куда-нибудь уехал На машине с красной полосой.

Ну где ж ты друг, Наш третий друг?

На машине с красной полосой.

Или ты, устав от жизни легкой, В мир совсем отправился иной. В желтом доме чертиков зеленых Ловишь ты казенной простыней.

Но где ж ты друг, Наш третий друг?

Чертиков ты ловишь простыней.

Вот это да

-

Вот это да, вот это да, Сквозь мрак и вечность решето, Из зала вечного суда Казалось то, не знаю что.

Но кто же он, хитрец и лгун, Или шпион, или колдун.

Каких дворцов он господин, Каких отцов заблудший сын?

Вот это да, вот это да, Явилось то, не знаю что, Как свет на голову суда, Упал тайком инкогнито.

Играйте тут, быть может он – Умерший муж несчастных жен, Больных детей больной отец, Плохих вестей шальной гонец.

Вот это да, вот это да, И я спросил, как он рискнул, Из ниоткуда в никуда Перешагнул, перешагнул.

Он мне: «Внемли» – И я внимал, Что он с земли вчера сбежал, Сказал: «Верну я злобе тишь», Но в тишину без денег шиш, Мол, прошмыгну, как мышь, как вошь, Но в тишину не прошмыгнешь.

Вот это да, вот это да, Он повидал печальный край, Но там бардак и лабуда, И он опять в наш грешный рай.

Итак, откуда он удрал, Его иуда обыграл, И в тридцать три, и в сто одно, Смотри, смотри, он видел дно, Он видел ад, но сделал он Свой шаг назад и воскрешен.

Вот это да, вот это да, Вскричал петух и пробил час. Мак-кинли, бог, суперзвезда, Мессия наш, мессия наш.

Владыка тьмы его отверг, Но примем мы, он человек, Душ не губил сей славный муж, Самоубийство – просто чушь.

Хоть его дешево и в раз, Не проведешь его и нас, Вот это да, вот это да.

Обо мне товарищи заплачут

-

Как утону я в Западной Двине Или погибну как-нибудь иначе, Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут, Простят долги и горькие обиды.

Я отменяю воинский салют, Не надо мне гражданской панихиды.

Я никогда не ездил на слоне, И мне не приносили передачи. Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут.

Поезд в пустыне

-

Я помню, я помню тот вечер. Не встречусь с любимой, не праздничный стол. Сегодня я там самый главный диспетчер, И стрелки сегодня я сам перевел.

И пусть отправляю я поезд в пустыню, Где только барханы в горячих лучах. Мои поезда не вернутся пустыми, Пока мой оазис совсем не зачах.

И вновь отправляю я поезд по миру, Я рук не ломаю, навзрыд не кричу. Их мне не навяжут, чужих пассажиров, Сажаю я в поезд кого захочу.

И пусть отправляю я поезд в пустыню, Где только барханы в горячих лучах. Мои поезда не вернутся пустыми, Пока мой оазис совсем не зачах.

Уходит друг

-

Вот и разошлись пути-дороги вдруг. Один на север, другой на запад. Грустно мне, когда уходит друг Внезапно, внезапно.

Ушел – невелика потеря Для многих людей.

Но все-таки я верю, Верю в друзей.

Наступило время неудач. Следы и души заносит вьюга. Все из рук плохо, плач – не плач, Нет друга, нет друга.

Ушел – невелика потеря Для многих людей.

Не знаю как другие, а я верю, Верю в друзей.

А когда вернется он назад И скажет: «Cсора была ошибкой», Бросим мы на прошлое с ним взгляд С улыбкой, с улыбкой.

Что, мол, невелика потеря Для многих людей.

Но все-таки я верю, Верю в друзей.

Дела

-

Дела. Меня замучили дела. Каждый день, каждый день, каждый день.

Дотла сгорели песни и стихи Дребедень, дребедень.

Весь год жила-была И вдруг взяла, собрала и ушла.

И вот Опять веселые дела у меня.

Теперь хоть целый вечер Подари, подари, подари.

Поверь, Я буду только говорить.

Из рук, из рук вон плохо шли дела У меня шли дела, И вдруг сгорели пламенем дотла, Не дела, а зола.

Весь год жила-была, И вдруг взяла, собрала и ушла.

И вот Такие грустные дела у меня.

Теперь хоть целый вечер Подари, подари, подари.

Поверь, Не буду даже говорить.

Игра стоит свеч.

-

Без запретов и следов, об асфальт сжигая шины, Из кошмара городов рвутся за город машины, И громоздкие, как танки, «форды», «линкольны», «cелены», Элегантные «мустанги», «vерседесы», «cитроены».

Будто знают игра стоит свеч, Это будет кровная месть городам, Поскорей, только б свечи не сжечь, Карбюратор, и что у них есть еще там.

И не видно полотна, лимузины, лимузины. Среди них, как два пятна, две красивые машины, Будто связанные тросом, а где тонко – там и рвется, Акселераторам, подсосам больше дела не найдется.

Будто знают игра стоит свеч, Только вырваться, выплатят все по счетам, Ну, а может он скажет ей речь На клаксоне, и что у них есть еще там.

Это солнце машин на тебя таит обиду, Светло-серый лимузин, не теряй ее из виду, Впереди, гляди, разъезд, больше риску, больше веры, Опоздаешь, так и есть, ты промедлил, светло-серый.

Они знали – игра стоит свеч А теперь – это сигналы рекламным щитам. Ну, а может гора ему с плеч, И с капота, и что у них есть еще там.

Нет, развилка как беда, стрелки брось, и вот не здесь ты, Неужели никогда не сближают нас разъезды? Этот сходится один, и врубив седьмую скорость, Светло-серый лимузин позабыл нажать на тормоз.

Чтож, съезжаться, пустые мечты, Или это есть кровная месть городам. Покатились колеса, мосты и сердца, Или что у них есть еще там.

Пока не поздно, оглянись

-

Получил завмагазина Триста метров крепдешина, Был он жуткий жулик и прохвост. Сорок метров раздарил он, Тридцать метров разбазарил, Остальное все домой принес.

И жена сказала: «Милый, Как же без подсобной силы Ты такую тяжесть приволок? Для чего принес все сразу, Разделил бы на два раза, Мой неутомимый мотылек».

Эх, мотылек, ох, мотылек, Всему приходит срок.

На земле ничто не вечно, Спросят у тебя, конечно, Чист или не чист.

Так что берегись, И пока не поздно, оглянись.

Мой сосед по коридору Часто затевает споры: «Я до вас, ох, я до вас до всех дойду, Вы ж тогда на печке спали, Когда мы варшаву брали, В над над надцатом году.

И вообще меня не троньте, У меня жена на фронте, Я считаюсь фронтовичный муж». Если есть у вас квартира, Если есть у вас задира, То не грех, напомните ему.

Эх, мотылек, ох, мотылек, Всему приходит срок.

На земле ничто не вечно, Спросят у тебя, конечно, Чист или не чист.

Так, что берегись, И пока не поздно, оглянись.

Злая мачеха

-

Злая мачеха у Маши, Отняла ее наряд. Ходит Маша без наряда, И ребята не глядят.

Ходит Маша в сарафане, И ребята не глядят, А на мачехиной дочке Серьги яхонтом горят.

Ты стояла у крылечка, А кругом мела пурга, Я б в награду твои слезы Заморозил в жемчуга.

Баллада об уходе в рай

-

Вот твой билет, вот твой вагон. Все в лучшем виде одному тебе дано. В цветном раю увидеть сон: Трехвековое непрерывное кино.

Все позади, уже сняты Все отпечатки. Контрабанды не берем. Как херувим, стерилен ты. А класс второй, не высший класс, зато с бельем.

Вот и сбывается, все что пророчится. Уходит поезд в небеса – счастливый путь! Ах, как нам хочется, как всем нам хочется, Не умереть, а именно уснуть.

Земной перрон, не унывай, И не кричи, для наших воплей он оглох. Один из нас поехал в рай. Он встретит бога там, ведь есть, наверно, бог.