Глава II. «Надежда умирает последней»

«Надежда умирает последней»

Вечер окончательно погрузил во тьму заброшенный дом, в одной из комнат которого горела единственная свеча, и пламя то и дело вздрагивало от сквозняка. Пересохшие губы беззвучно двигались, повторяя слова, что мелькали перед чёрными глазами. В углу лежал взлохмаченный пёс, догрызая неизвестно откуда взявшуюся кость, при этом очень громко чавкая. Билла это совсем не раздражало, было бы куда хуже, если бы вокруг него стояла оглушающая тишина. Ладони силой сжали виски, отчего веки автоматически закрылись.

Окажись кто-нибудь сейчас в этом доме, он бы непременно подумал, что здесь жить просто невозможно: когда-то дорогие обои сейчас были тусклыми пятнами и урывками висели на старых стенах, демонстрируя прогнившее дерево и следы царапин, оставленных прошлыми «постояльцами»; пол был настолько холодным, что приходилось подминать под себя ноги, чтобы не дать пальцам замёрзнуть — даже лето не спасало от прохлады; потолок отсутствовал, так как этажей выше попросту не было, и взору представал чердак с дырявой крышей, которая во время дождя протекала. В комнате не было ничего, кроме самодельной кровати из досок, выполненной с такой тщательностью, что даже не осталось никаких щепок и неотточенных углов. Билл тогда долго расплачивался за взятую на время ножовку и напильник. На кровати лежал старенький, приличного вида матрац с серым бельём, подобие подушки и тонкое одеяло. Стола здесь не было никогда — редкие трапезы приходилось проводить либо на полу, либо на любимом подоконнике с глубокими трещинами.

Самой большой гордостью хозяина, без сомнений, являлась печатная машинка, купленная на кровно заработанные деньги. Сколько же было радости у Билла, когда он пропечатал первое слово, словно ребёнок получил желанную игрушку на рождество. Она была прикрыта мягкой на ощупь тканью — подарок подруги на двенадцатый день рождения, и стояла прямо на кровати.

Возле окна в углу лежал кусок искусственного меха, который Билл нашёл совершенно случайно и решил отдать подобную роскошь единственному и самому верному другу с добрыми глазами и чёрной шерстью с катышками. Скотти. Именно так он назвал его, увидев совсем щенком в коробке из-под туфель. У пёсика ещё и глазки не были открыты, а скулил так громко и протяжно. Парень слишком любил животных и не смог оставить малыша замерзать на апрельском холоде. Временами, когда есть было совершенно нечего, Билл тихонько рассказывал ему свои придуманные истории, на что получал в ответ лишь виляние хвостом или мокрый язык в тонкую ладонь. У обоих громко урчало в животе, но было не до этого — в рассказе происходил кульминационный момент. Сейчас оказалась практически такая же ситуация, только вот у Билла был небольшой праздник — чистая, пропахшая свежестью стирального порошка, одежда. Ему хотелось укутаться в неё и мечтать о детстве, которого у него никогда не было. Он не знал, кто были его родители, и были ли у него родственники вообще. Попав в приют ещё младенцем, он рос отшельником и «инопланетянином», как его называли остальные дети. Каждодневные побои и всякого рода проверки на прочность забивали малыша настолько сильно, что он совершенно ни с кем не общался до десяти лет. Многие считали его немым и удваивали количество колкостей в адрес Билла, а что до самого мальчика… он просто смотрел куда-то вперед себя и не слушал. Никогда. Одним вечером самый старший из ребят начал рвать на нём одежду и прикасаться к телу — тогда Билл впервые побил человека до такой степени, что попал в карцер. Да, в их приюте законы и правила были сродни тюрьме и за особую провинность детей уводили в пустые комнаты без окон и голосов. Именно там Билл понял, что нужно убегать. Без оглядки, пока дыхание не разорвало бы глотку и легкие. Просидев в одиночестве три дня, мальчик, в последний раз поев горячих булочек и запив по привычке водой из-под крана, просто убежал. Его искали от силы неделю, а потом и вовсе перестали. Освободившееся место тут же занял другой, такой же осиротевший ребёнок.

Билл сидел на подоконнике, рисуя каждую трещинку и невидимые узоры.

— Иди ко мне, Скотти.

Тихий и мягкий голос обратился к увлеченному костью псу и… снова таил в себе улыбку. Билл никогда не унывал, какие бы моменты в жизни у него не наступали. Он верил, что когда-нибудь он станет уважаемым человеком и купит себе большой дом с тёплым камином, перед которым будет создавать свои шедевры. Всё его существование было сосредоточено в книгах, что аккуратными стопками стояли возле кровати, и в написании собственных сюжетов, которые пока никто не принимал. Наверное, всё это было из-за его потрёпанного внешнего вида и сальных, немытых волос. Билл с нетерпением ждал завтрашнего дня, чтобы пойти в ночлежку неподалеку и привести себя в божеский вид хотя бы на время. Такую роскошь местное правительство предоставляло всем обездоленным раз в неделю.

Похлопав по коленке, Билл поманил к себе верного друга и пёс сразу же подошёл, немного прихрамывая. Как-то раз он выбежал на улицу за кошкой и долго не появлялся в заброшенном доме. Билл очень переживал и скучал по лохматому созданию, но Скотти всё же вернулся, весь в крови и прихрамывающий на одну лапу. Видимо, он подрался с другими собаками. Билл тогда промывал его раны последней водой и отдавал больше половины своей еды — потерять единственного друга для него было невыносимым. Спустя неделю пёс был здоров и забавно махал тогда ещё небольшим хвостиком.

— Заешь, Скотт, а я сегодня в прачечной такого грустного парня видел. Он смотрел на меня всё время, а мне хотелось подойти и спросить, в чём же его печаль. — Тонкие пальцы чесали пса за ухом. — Я, наверное, поговорю с ним в следующий раз. Как думаешь, стоит? — и снова вопрос к не говорящему другу. — Да, думаю, стоит.

Привычное времяпрепровождение у печатной машинки и стукающие звуки. Брюнет дописывал последние предложения своего нового романа и хотел именно с ним пойти завтра в издательство. Когда он окунался в работу с головой, время летело как сумасшедшее, и это было просто идеально. Коснувшись клавиш в последний раз и, как обычно, не поужинав, Билл потушил догорающую свечу. Сняв джинсы, парень лёг в кровать, закрывая красивые глаза, которые никто не мог разглядеть. А где-то в квартале от него никак не мог уснуть в своей постели молодой мужчина с тёмными волосами, по привычке взъерошенными. Руки то и дело оказывались то под затылком, то по бокам от в меру накаченного тела, то накрывали ладонями уставшее лицо. Ему казалось, что закрой он сейчас глаза, весь мир будет в огне и тонкие языки пламени накроют его своим адским жаром и не оставят после себя ничего, кроме боли. Томас чувствовал каждый удар своего сердца и хотел лишь одного — успокоить его. Мужчине так надоело это всё, что даже смерть не смогла бы остановить действия яда под названием «растворение будущего». Казалось бы, у этого человека была крыша над головой, которая встречала и провожала его каждый день теплом и уютом, он не голодал, пускай его трапеза не могла побаловать ресторанными изысками, но, по крайней мере, желудок мог сказать «спасибо», работа была, и не важно, та о которой он мечтал или нет, но была. «Так какого чёрта», — спрашивал себя наш герой, — «внутри так пусто? Какого чёрта этот бедняк из прачечной улыбался, хотя я уверен, что ему нечего было есть сегодня на ужин?! В нём столько оптимизма, а я… продолжаю носить на руках своё умершее прошлое».

Взяв сигареты с тумбочки и закурив прямо в кровати, Томас уставился в потолок, желая найти ответы в идеально-белой поверхности. Он был похож на этот бетонный холст такой же бесцветностью и обыденностью, в него редко кто смотрел и никогда не улыбался.

Глубокая затяжка обожгла горло горечью, и Том закашлялся, отчего на глазах стали наворачиваться слёзы. А ведь он давно не плакал, и даже если бы захотел не смог бы. Мужчины не плачут? Чушь. Они просто слишком сильны для этого.

Не докурив и половины совершенно ненужной сигареты, Лоос потушил её в пепельнице и всё же закрыл глаза, надеясь, что этой ночью он не будет убегать ни от кого во сне, а просто зависнет на долгое время в пространстве ночи и проснётся выспавшимся человеком.

***

— К сожалению, мы не можем принять Ваш роман, главный редактор сейчас перегружен новыми работами молодых писателей.

Снова в глазах Билла отразилась извиняющаяся улыбка, которые он видел, наверное, тысячу раз. Да, ему опять отказали с публикацией, да, ещё одна дверь закрылась, но он не расстраивался и думал над тем, что изменить. Парень был уверен, что наступит момент и его творения задышат в красивой издательской обложке с гордым именем Билл Маннхайт. Обойдя четыре издательства за три дня, Билл не опускал рук и решил отдать своё произведение в последнее, на которое он очень надеялся. И этот момент наступит завтра

Сейчас же он торопился в ночлежку — принять душ и поесть. За всей этой беготнёй парень здорово проголодался. Очередь, как и всегда, была длинной и, чтобы избежать ругани и драки, парень занял место за невысокой девушкой с короткими светлыми волосами. Она была в давно нестиранном платье с облегающей талией, а волосы могли без труда принять любую форму, если бы кто-то решил сделать это. Позади Билла стояла не менее измученная женщина в длинном пальто земляного цвета с красующейся на правом кармане дыркой. В голубых глазах можно было с лёгкостью прочесть всю её жизнь, но Билл не хотел этого делать и просто отвернулся, изучая носы своей обуви. Спустя полтора часа Билл уже стоял в душевой кабинке, намыливаясь обычным туалетным мылом и растирая тело мочалкой — он хотел быть как никогда свежим и даже взял с собой постиранную вчера одежду. Вымыв волосы шампунем с ромашковым запахом и почистив весьма пожелтевшие зубы, Билл вытерся насухо и, с долей непередаваемого восторга, пошёл обедать в просторной и недавно убранной столовой. Там были разные люди: и пожилые, и молодые, и дети лет по шестнадцать. Каждого из них объединяло одно — нужда. Ни у кого из них не было крова и горячего завтрака по утрам, кто-то давно потерял свою надежду среди потускневших улиц, а кто-то продолжал верить, как это делал Маннхайт. Парень быстро пережёвывал фасоль и запивал компотом из сухофруктов. Целлофановые пакетики из кармана сумки-почтальонки теперь хранили остатки пищи в виде гречневой каши, косточек и кусков хлеба. У самого выхода каждому выдавали тюбик дешёвой зубной пасты, зубную щётку и мыло. Набрав пару пятилитровых бутылок водой из-под крана, брюнет отправился домой кормить заждавшегося его пса.

— Скотти, иди сюда! Я поесть тебе принёс!

Поставив бутылки у самой двери, которая запиралась на ключ, Билл переложил кости с ещё оставшимся на них мясом в миску. Улыбнувшись небу за окном, он довольно вздохнул и, сняв потрёпанные кеды, лёг в чистую кровать с чистыми и блистающими в солнечном свете волосами. Они были такими же живыми, как и душа этого человека. Только вот никто не касался их ладонями, а Биллу так хотелось почувствовать хотя бы толику той нежности, о которой он писал в своих романах. Он не видел лица этого человека, он чувствовал лишь руки — тёплые и излучающие любовь. Девушки у Билла никогда не было, ту проститутку на складе, где он подрабатывал грузчиком, он не считал. Ей просто приглянулся паренёк с оголенным торсом и грязными руками, а организм на тот момент ещё «зелёного» паренька требовал своё, оттого и излился он в тощее тело той девушки и, со спокойной душой взяв свои деньги, исчез навсегда. Однажды его поцеловал незнакомый парень, спутав в темноте со своей девушкой. Маннхайт пребывал в шоке, но не отпрянул от незнакомца, а, просто промолчав, удалился восвояси, отмечая, что женские поцелуи, в общем-то, совершенно не отличаются от мужских. Пробыв так долго в беспросветном одиночестве, брюнету хотелось просто подарить своё сердце, и чтобы его стук резонировал с каждой секундой всё отчетливее. А ещё хотелось ласки, которой у него не было никогда.

В углу довольно чавкал пёс, наверное, мысленно благодаря доброго хозяина за любовь. А этот самый хозяин сейчас придумывал поправки к своему новому сюжету, который был просто обязан быть напечатанным. Почему? Просто в нём было слишком много самого автора. Биография человека всегда представляла интерес у других людей, а у этого двадцатитрехлетнего парня в копилке жизненного опыта было так много историй, что хотелось поделиться ими со всем миром. И он поделится. Обязательно. В конце концов, надежда этого парня была слишком крепкой, чтобы так запросто умереть.