Декабря 2010. Светлана Никодимовна оглянулась и ошалело уставилась на громко хохочущего Александра, которого еще больше рассмешило глупое и испуганное выражение ее лица

Светлана Никодимовна оглянулась и ошалело уставилась на громко хохочущего Александра, которого еще больше рассмешило глупое и испуганное выражение ее лица. Она явно его не узнавала.

– Да живой я, живой! – Он пытался побороть смех. – Вы больше телевизор смотрите, там и не такое покажут.

Сам Александр телевизор не смотрел. Не смотрел принципиально. Настолько серыми и однообразными стали в последние десять – пятнадцать лет все три так называемых центральных канала, что если бы не логотипы, то отличить их друг от друга было бы невозможно. Апогеем пошлости стала церемония вручения известной телевизионной премии, на которой ему довелось побывать. На сцене в качестве декораций стояли три огромных экрана. А с экранов ведущие этих самых каналов читали текст по одному общему суфлеру. Отличить их было невозможно: одни и те же декорации, похожие лица ведущих, равнодушные голоса, читающие кем‑то одним написанный текст. Александру тогда стало страшно. Неужели организаторы мероприятия не понимают жуткой комичности происходящего? Нет. Не понимают. Не до того.

Они все поглощены думами о себе, понял Александр, когда на сцену вышел ведущий церемонии, который к тому же являлся председателем жюри. Ведущий открыл конверт и громогласно объявил: «В номинации „Лучший интервьюер“ награду получает… – Он сделал положенную паузу. – Награду получает… Получаю я… Какая неожиданность!» Ведущий скромно повесил себе на грудь пятую звезду героя телевизионного труда и едва сдержался от того, чтобы расцеловать себя любимого. Но зал не смеялся… Все громко зааплодировали. Александр тогда встал и вышел.

Да и потом ему довелось поработать на телевидении, так что он знал всю телевизионную кухню изнутри. Кухню, на которой по заказу невидимого шеф‑повара готовились ядовитые блюда для малых сих. Телеканалы‑близнецы стряпали программы‑клоны. Чем хуже – тем лучше. Русских нужно выставлять пьяницами, ворами, дебилами, проститутками, людьми, живущими в нищете и думающими только о том, как удовлетворить свои животные потребности. Это и есть свобода слова. Четвертая власть (Сомов называл это четвертой стеной власти). Вот такие демократические ценности принесли нам после развала советской империи наши заокеанские «друзья», которые сами этот развал и устроили.

Во время войны в Югославии зритель видел с телеэкранов несчастных боснийцев, глядевших в объектив из‑за колючей проволоки, за которую их посадили злые сербы. На самом деле эта проволока огораживала сербские пастбища, а «несчастные боснийцы» были сербскими пастухами… Если ты снимаешь сюжет про российскую деревню, на крупном плане обязательно должна стоять бутылка водки, говорили заокеанские телевизионные учителя. Кровь, насилие, скандалы, выкидыши из «Фабрики звезд», как назвал всю эту шоблу, ежедневно мелькающую на голубом экране, один из сатириков, – вот что может отвлечь электорат от серьезных мыслей. Так явно считал кто‑то там наверху… Считал, но просчитался. Всё это давно отвлекло всех, кто способен хоть о чем‑то задуматься, от экранов телевизоров.

Александр ненавидел фразу «пипл хавает», которую ему частенько доводилось слышать от телевизионных генералов. Генералов не только в переносном, но и в прямом смысле. Но пипл хавал, и, судя по его теще, хавал с завидным аппетитом.

– Ой, Сашенька, ты?! Как ты меня напугал! Я уж грешным делом подумала, что тебя того… А что с тобой случилось? Ты на себя не похож без бороды. И короткая стрижка тебе так идет. Помолодел лет на десять и оделся как‑то… модно.

– Слава богу, заговорила, – выдохнул Александр.

Теща наконец вышла из ступора и со свойственной ей энергией вскочила, бросилась к нему, стала целовать. Он с трудом разомкнул стальные объятия вечно больной пожилой женщины и снова усадил ее в кресло.

– Раздевайся, что ж ты в грязных ботинках в квартиру вошел. Сапожки у тебя какие модные…

– Да я за последние полчаса чуть с ума не сошел. Телефон оборвал, к вам как реактивный примчался, не знал, что и думать. А вы как обычно! У вас так ящик орет, что вы ни к телефону не подходили, ни дверного звонка не слышали… Где Никита?

– И пальто у тебя фирменное… наверное, дорогущее? Никита спит. Я вот собиралась его будить идти, а тут про тебя по телевизору стали показывать. Будто убили тебя: взрыв какой‑то в гостинице. Как же это? Что ж такое происходит?!

– Да ничего не произошло. Вы мне лучше подробнее расскажите, что с Татьяной случилось. Когда вы узнали, где? Вы толком ничего по телефону не рассказали. А я два дня себе места не нахожу после вашего звонка. Примчался из Лондона как угорелый. Кто позвонил на следующий день?

– Ой, Сашенька, с чего начать‑то… Как Таня домой в тот вечер не пришла, я не знала, что и делать. Все больницы обзвонила, все морги. В милицию бросилась, а они говорят: может, она у любовника осталась, прости господи. Но я‑то знаю, какой у Танечки любовник может быть… – Теща сделала паузу и не удержалась: – При таком‑то муже! – Она опять сделала паузу, но Александр пропустил ее слова мимо ушей. – Ну я тебе сразу и звонить.

– Да вы не причитайте, как бабка деревенская, вы же филолог с университетским образованием. – Александр не удержался и подколол дражайшую Светлану Никодимовну. – Вы мне спокойно все подробности расскажите.

– Да подробностей‑то никаких и нету. Ты только не волнуйся. Сегодня Танечка позвонила и сказала, что у нее всё в порядке, чтобы мы не волновались. И что она сама тебе перезвонит.

– Как позвонила?

Александр от этого заявления, брошенного мимоходом, просто потерял дар речи.