Фальстарт

«Если бы мы только могли подождать и не стартовать раньше 1 ноября, – написал Хассель в своем дневнике 20 августа, – но, желая стать первым на полюсе, вряд ли имеешь какой‑то выбор».

До выхода оставалось четыре дня. Всю последнюю неделю температура держалась ниже пятидесяти градусов мороза по Цельсию. Однажды столбик термометра упал до минус 57 °C, и Амундсен отметил

странное ощущение. Нос у меня забит – как всегда в сильный холод. Обычно лед образуется на волосках в ноздрях… но вчера замерзли сами ноздри.

В таких условиях, как отметил Йохансен,

санное путешествие обречено. Мы не можем трогаться, пока температура настолько низкая. Я согласен, что мы должны быть готовы во время предстоящего похода к довольно низким температурам, но уверен, что это ужасно для собак. Уже сейчас они ходят, очень осторожно переставляя ноги, и сворачиваются в клубок, пряча нос между лапами, чтобы сохранить тепло.

23 августа, вечером накануне выхода, сани подняли с помощью блоков и извлекли наружу сквозь отверстие в крыше. Каждые сани весили почти полтонны, из‑за этого их невозможно было вытащить по петляющим коридорам обычным путем. Уже месяц они ждали своего часа под снегом, полностью загруженные поклажей: короба с крышками, словно чайные банки‑переростки, стояли в ряд, по шесть в каждых санях, аккуратно привязанные и перетянутые кожаными ремнями.

Каждая упряжка состояла из двенадцати собак, обезумевших от предвкушения стремительного бега. Они страдали от неизрасходованной энергии после роскошно‑ленивого зимнего отдыха. Сейчас им даже не нужен был идущий впереди лыжник. Рассыпавшись веером, они пустились в сумасшедший– галоп. Процессия из семи саней с возницами в меховых нарядах нетсиликов выглядела как кочевье эскимосов. По морскому льду они двинулась через Китовый залив к краю Барьера, где начиналась цепочка флажков, которыми была отмечена дорога на юг. Там готовые к старту сани оставили, а люди и собаки вернулись во Фрамхейм. «Наше путешествие началось, – записал Амундсен в дневнике, – да будет ему сопутствовать удача и да поможет нам Господь Всемогущий».

Начались длинные сумерки полярной весны, стало светло. Солнце появилось 24‑го, правда, еще пока скрытое тяжелыми облаками. Но Фрамхейм оставался зажатым в тисках холодного фронта, начинать движение было нельзя.

Всех занимали мысли о Скотте. Возможно – кто знает, – для его пони еще тоже слишком холодно, и он тоже ждет. А может быть – чем черт не шутит! – в горах у пролива Макмёрдо теплее, и он уже в дороге.

Норвежцы были готовы к старту, но им оставалось только ждать, когда отступит мороз. Боялись за собак, ведь они дышат ртом, и воздух попадает прямо в легкие, которые не смогут выдерживать такой холод слишком долго. Люди жили в постоянной тревоге, нервы у всех были на пределе. Йохансен все время оставался мрачным и подавленным. Все его инстинкты, весь полярный опыт, все яркие воспоминания об арктической одиссее с Нансеном заставляли его противиться такому раннему старту.

Амундсен тоже не находил себе места, каждый день он переносил старт экспедиции еще на сутки‑другие, но наступало следующее утро, столбик термометра оставался на минус пятидесяти, и им снова приходилось ждать. Температура поднялась до минус 26 °C 31 августа. Потепление сопровождалось сильным ветром в двадцать три узла и слепящей метелью. На следующий день Амундсен, вне себя от нетерпения, распорядился забирать собак, личное снаряжение и выдвигаться к саням, чтобы ждать старта уже там.

Каждый человек мог взять, помимо спального мешка, двадцать фунтов веса. К самым необходимым вещам относились: запасное белье, рукавицы, носки, войлочные чехлы для ботинок, эскимосские камикки (сапоги) из меха северного оленя для передвижения на лыжах, сеннеграсс, солнцезащитные очки, войлочная шляпа от яркого солнца, маска для лица от низких температур, карманное зеркальце, чтобы смотреть, не обморожено ли лицо (людям Скотта было приказано проверять друг друга), и… упряжь для перетаскивания саней людьми.

Последний предмет был страховкой на случай непредвиденных обстоятельств и стимулом добиться успеха в передвижении с собаками. Амундсен– воспринимал эту упряжь как наказание в случае возможной неудачи. Он считал, что люди лучше сосредоточатся на своей главной цели, если каждый день им на глаза будет попадаться этот предмет, который норвежцы считали пыточным инструментом, но никак не символом мужественности.

Температура держалась на отметке минус 42 °C. Все было готово. Весна приближалась, похоже, пора было выдвигаться.

Однажды во время экспедиции к Северо‑Западному проходу Амундсен, которому нужно было принять четкое решение, отказался полагаться на разум и доверился судьбе в виде иголки компаса, которая и дала ответ. Теперь снова этот архетипический герой, человек действия, отказался принимать решение, боясь помешать судьбе.

Была пятница. Когда же им следовало выходить – на следующий день или в понедельник? Амундсен попросил проголосовать по данному вопросу, как обычно, тайным голосованием. «Довольно странно все это», – заметил Хассель. Результат был таким: четверо за субботу, четверо за понедельник. Амундсену пришлось бросать монету. Выпал понедельник.

Наступил долгожданный понедельник, а с ним буран, видимость упала до нуля, температура – до минус 46 °C. Йохансен радовался,

что мы сейчас в помещении, а не сидим где‑то далеко на Барьере, будучи не в состоянии двигаться или вообще сбившись с пути в начале участка [с расщелинами] на 80 градусах. Начинать с такого хуже всего.

Снаряжение улучшали до последней минуты. Спринт через залив к месту старта выявил недостатки в собачьей упряжи, которые срочно нужно было исправить. Йохансен остроумно заметил, что

даже Шеф, который заявлял о готовности к старту на протяжении всего последнего месяца, настаивая на максимально раннем выходе и чрезвычайно беспокоясь о том, что англичане попадут на полюс раньше нас, переделывал что‑то в своем нижнем анораке и другой меховой одежде в субботу и сегодня.

Первый этап до отметки в 80° южной широты нужно было пройти при хорошей видимости, и не только из‑за расщелин: жизненно важно было не пропустить первый склад. Каждое утро Амундсен вставал в четыре часа и проверял погоду. Во вторник, среду и четверг ветер, холод и метель заставляли его вернуться в постель. Тем временем у нескольких сук началась течка, что мучило псов и играло на нервах людей, симпатизировавших– своим животным. Через три дня столбик термометра поднялся уже достаточно далеко от невыносимой отметки в пятьдесят градусов. В среду и четверг температура держалась на отметке минус двадцать. «Сомнений нет, – записал Амундсен, – идет весна». В четверг они провели генеральную репетицию строительства иглу – искусство, которому он научился у добродушного шельмеца Талурнакто в Йоахавне, в те беззаботные дни в Северо‑Западном проходе, которые, казалось, миновали много‑много лет назад.

Следующий день был тихим и ясным, столбик термометра застыл на гуманной отметке в минус 37 °C. Амундсен решил выходить. В двенадцать часов десять минут пополудни 8 сентября 1911 года процессия, состоявшая из саней, людей и собак, устремилась по льду вперед к югу, оставив Линдстрама присматривать за Фрамхеймом. Началось последнее великое путешествие из всех выпавших на долю человечества земных странствий и открытий.

Госпожа Фортуна была в тот раз особенно щедра на недобрые предзнаменования и, как всегда хорошо чувствуя момент, превратила событие в фарс. Так получилось, что это была пятница, день, когда начинать путешествие – плохая примета.

Собаки с самого начала метались, дрались друг с другом и запутывались на старте, дурача возниц. На второй день Кайса, одна из сук, по словам Бьяаланда, «была застрелена за распутство». Она выбрала именно этот исторический момент, чтобы подорвать дисциплину среди собак.

Чтение дневниковых записей, сделанных членами экспедиции в субботу и воскресенье, напоминает любые старые хроники похода в норвежских горах. Они шли по флажкам и делали примерно пятнадцать миль в день. «Скольжение славное, – отметил Амундсен. – Могу припомнить мало случаев такого хорошего скольжения». Собаки после целого сезона ничегонеделания энергично рвались вперед. Одну или две хаски пришлось исключить из состава сильнейших команд и посадить в сани в качестве балласта, чтобы снизить скорость. В лидере необходимости не было, поскольку имелись следы, по которым все двигались вперед, держась за свои сани.

Затем их контратаковал мороз.

В понедельник температура за одну ночь упала почти на тридцать градусов – до минус 56 °C. Но они все же прошли свои пятнадцать миль.

По мере того как наш караван продвигается вперед [написал Йохансен], появляется пар от восьми собак и восьми человек. Выдыхаемый воздух на морозе сразу замерзает. Не видна даже упряжка впереди. Как будто идешь в густом тумане.

Им пришлось поверх одежды из оленьего меха надеть волчьи накидки. В движении людям было довольно тепло. Но по ночам, как вспоминал Бьяаланд,

в спальном мешке было чертовски холодно. Все влажное превращалось в лед, появлявшийся повсюду. Один Бог знает, когда это кончится.

На следующий день замерзла жидкость в компасах. Через четыре мили пришлось остановиться и построить два иглу – никто не хотел повторять опыт прошлой ночи, проведенной в палатке. В иглу было намного теплее и комфортнее. Но, по словам Бьяаланда,

настроение Шефа находится на точке замерзания, он принял решение возвращаться домой, и – надо сказать – очень вовремя, иначе мы все погибли бы от холода.

Амундсен в своем дневнике пишет так:

Рисковать людьми и животными из чистой одержимости и продолжать движение только потому, что мы его начали, – этого я никогда не сделаю. Если мы хотим победить в этой игре, фигуры нужно двигать осторожно: один неверный ход, и все пропало.

Мнения группы разделились – выдвигались аргументы как за то, чтобы возвращаться, так и за то, чтобы продолжать движение. Йохансен отметил в своем дневнике:

Пусть столь раннее начало такого долгого и важного путешествия станет хорошим уроком. Нельзя думать только о том, чтобы попасть на полюс раньше англичан.

Амундсен, в отличие от Скотта, не являлся приверженцем традиции слепо следовать за своим командиром в жерло вулкана. Он был уверен в своих людях, но только в тех случаях, когда они видели смысл в собственных действиях. Они были – пользуясь непереводимым норвежским словом – не opplagt: все было не так, это был не их день, они не чувствовали, что нужно идти дальше. Упорствовать было глупо и рискованно. В любом случае из‑за полюса не стоило подвергать опасности жизнь и здоровье. Амундсену пришлось вернуться, подчинившись мнению своих людей.

Но вместе с тем он настоял на необходимости пройти еще двадцать миль вперед – до первого склада на отметке 80° – и сбросить там груз, чтобы двигаться налегке, а значит, быстрее, когда они, наконец, стартуют к полюсу. Как только Амундсен принял решение о возвращении, его настроение улучшилось и общая атмосфера разрядилась. Они добрались до склада 14‑го и, не теряя времени, повернули домой. Теперь они ехали в почти пустых санях. «Это было, – заметил Бьяаланд, – чертовски холодно: управлять собаками в 55–56 градусов мороза». Когда Амундсен попытался разбавить уныние студеной ночи глотком спиртного, выяснилось, что джин замерз и бутылка лопнула. Но другая бутылка со шнапсом, тоже замерзшим, оказалась целой – и они выпили. Помогло. Однако, по словам Бьяаланда, следующий день

был кислым, как уксус: 47,5 градуса с С.‑В. [87] ветром прямо в физиономию, замечательно.

Собаки ужасно страдают от холода; им очень плохо, они почти агонизируют, у всех отморожены лапы. Адам и Лазарус не выдержали – легли и замерзли насмерть.

В хлыстах нужды не было – собаки бежали сами, чувствуя, что этим спасают свою жизнь. Сильнейшие без устали шли то рысью, то галопом, слабейших везли в санях.

На следующий день температура поднялась до минус 44 °C. Пересекли полосу редкого снега, двигаться снова стало легко, но сколько это продлится, никто не знал. Когда до Фрамхейма оставалось всего сорок миль, Амундсен решил попытаться достичь его еще до возвращения холода и приказал пройти это расстояние одним рывком. Они вышли в семь утра, это была сумасшедшая гонка домой.

Амундсен в этом походе все время шел впереди на лыжах и своей упряжки не имел. В конце концов он запрыгнул в сани Вистинга и вместе с Хелмером Ханссеном умчался на полной скорости, так что, по словам Бьяаланда, вскоре они оказались «лишь белой точкой где‑то вдалеке». Они достигли Фрамхейма в четыре часа дня, в тихую и ясную погоду, показав отличный результат – сорок миль за девять часов[88].

Прием нам был оказан так себе [вспоминал Ханссен]. Линдстрам прямо с порога заявил: «Я же вам говорил!» – и мы получили внушительный нагоняй [за то, что стартовали в пятницу].

Но остальные члены экспедиции все еще находились в пути. Когда собаки начинали спотыкаться и слабеть, их отвязывали от постромков и позволяли бежать сзади. Каждый был за себя – беспорядочное бегство от холода.

Когда Амундсен, Вистинг и Хелмер Ханссен исчезли из вида, Стубберуд, двигавшийся следующим, заметил, что его собаки замедляют бег. Сам он не мог идти впереди собак – очень болели обмороженные ноги, так что приходилось сидеть в санях. Он оставался совсем один, и, случись буран… произошло бы несчастье. «У меня не было ни примуса, ни палатки, а еды оставалось совсем мало, лишь немного печенья. Приходилось ждать тех, кто позади меня, на что ушло довольно много времени».

В конце концов его обогнал Бьяаланд, и теперь, получив лидера гонки, собаки Стубберуда резво побежали вперед. Во Фрамхейме они оказались через два часа после Амундсена. Но остальных троих участников этой гонки никто не видел, и он высказал надежду, что «раз ложится туман, Йохансен как старый и опытный полярный путешественник разобьет лагерь и подождет до завтра». Однако чуть позже приехал Хассель и сообщил, что у Йохансена и Преструда – последних оставшихся на Барьере – нет ни еды, ни топлива.

Они отстали на много миль. Собаки Преструда отказывались работать и могли тащить только пустые сани. Упряжка Йохансена двигалась рывками, но он гнал ее вперед, чтобы не терять из виду тех, кто шел впереди. Через шесть часов тяжелого пути ему удалось догнать Хасселя, который отметил, что Йохансен

очень резко отзывался о неосмотрительности Амундсена, оставившего [его]. Он просил, чтобы я подождал, но я предпочел двигаться вперед, поскольку до Фрамхейма оставалось еще 16 миль, а унас не было ни примуса, ни керосина, ни кухонной утвари, которые были нужны не меньше, чем хорошая погода, независимо от того, двое нас или трое.

Хассель отдал им палатку – поскольку ни у Йохансена, ни у Преструда своей не было – и уехал один.

А Йохансен остался ждать Преструда и, возможно, спас ему жизнь. Преструд появился через два часа в ужасном состоянии, он был сильно обморожен и едва стоял на лыжах. Йохансен понял, что его нужно доставить в тепло как можно скорее, и отказался от соблазна сделать остановку. Они были на грани истощения после двенадцати часов борьбы с холодом. Двинувшись вперед в сгущающейся темноте, они в итоге достигли Фрамхейма в половине первого ночи и с огромным трудом смогли спуститься с Барьера. Тропинка была узкая и едва заметная. Они заблудились во мраке и тумане и вышли к Фрамхейму только благодаря лаю собак. Линдстрам ждал их с горячим кофе. Температура была минус 51 °C. С пяти часов утра они ничего не ели.

За исключением обмороженных ног, никакого физического урона партия не понесла. Но, по словам Йохансена, «последствия были печальными. Нас охватило глубокое уныние и предощущение неудачи, мы уже не были такими счастливыми и собранными».

На следующий день за завтраком Амундсен спросил Йохансена, почему они с Преструдом так задержались. Йохансен взорвался и резко упрекнул Амундсена в его поведении накануне днем. Лидер не должен был отделяться от своей команды. «Я не могу назвать это экспедицией. Это паника». И вслед за этим он разразился тирадой по поводу стиля руководства Амундсена в целом.

Большинство было согласно с Йохансеном по меньшей мере в том, что касалось оценки событий предыдущего дня. Но они не решились на открытый мятеж. Когда Йохансен закончил, наступила ужасная тишина. После его слов, как заметил Бьяаланд, «лучше всего было вообще ничего не говорить».

Понятно, что Йохансена спровоцировало поведение Амундсена при возвращении во Фрамхейм. Но у этой вспышки имелись и более глубокие причины. Молчаливое противостояние таких личностей в течение длительного времени неизбежно должно было закончиться взрывом. Вопрос Амундсена за завтраком стал легким толчком, вызвавшим мощный обвал.

Вероятно, это оказалось самым серьезным кризисом за всю карьеру Амундсена. Его авторитету бросили опаснейший вызов. Это был настоящий бунт. Его личные чувства были глубоко уязвлены, но во сто крат важнее было другое – такой разлад в изолированном сообществе, где единство означало жизнь, грозил гибелью всем участникам экспедиции. Амундсен понимал:

Непростительная ошибка [Йохансена] заключалась в том, что его заявления были сделаны во всеуслышание. Быка нужно брать за рога, я должен немедленно показать пример остальным.

Ссора не входила в планы Йохансена. Он почувствовал сожаление из‑за сказанного почти сразу после того, как произнес эти слова. Но он больше не мог себя контролировать. Десять лет унижений и неудач не прошли бесследно‑. Он хранил в своей душе груз обид – реальных и воображаемых, – одна из которых состояла в том, что ему несправедливо дали самую слабую упряжку. Кроме того, из‑за пьянства его психика стала опасно нестабильной.

Возможно, он стал жертвой полярной мании. Но Амундсен, даже чувствуя его предвзятость, не мог позволить себе ни симпатии, ни сентиментальности. Ради блага экспедиции ему нужно было восстановить власть над людьми как можно скорее.

Его главной задачей стала необходимость изолировать Йохансена. Он начал с того, что оставил его вспышку без ответа, обратившись с конкретным объяснением своих действий к нему одному, а не ко всем. Он сказал, что двое самых быстрых возниц, Хелмер Ханссен и Стубберуд, обморозили пятки и должны были оказаться в тепле как можно скорее. Это не выдерживало критики, поскольку Преструд, тоже сильно обмороженный, был брошен на произвол судьбы. Правда заключалась в том – и это поняли все, – что Амундсен в какой‑то момент потерял голову, глубоко разочарованный результатом проверки своих планов. Он запрыгнул в ближайшие сани и позволил вознице гнать в полную силу, вместо того чтобы отдать приказ снизить скорость и поддерживать контакт со всей партией. Как отметил спустя годы Стубберуд, это «просто было ошибкой». Но в любом случае попытка Амундсена объяснить случившееся смягчила большинство его спутников. Преструд, однако, был сильно подавлен и поддержал Йохансена, после чего Амундсен, сохранявший ледяное спокойствие, прекратил этот разговор. Они встали из‑за стола, и вопрос повис в воздухе.

После обеда, за кофе Амундсен вернулся к разговору. Своим самым прозаичным тоном он сообщил, что после утренних событий и речи быть не может о том, чтобы взять Йохансена и Преструда на полюс. Бьяаланд записал в дневнике, что Йохансен, как старый и опытный полярный исследователь, представлял наибольшую опасность, поскольку «мог начать интриговать и вносить смуту в умы своих спутников во время путешествия – тогда все пропало бы».

Все это прекрасно понимали. В любом случае Йохансен был не в ладах с несколькими членами команды, в особенности с Хасселем. Преструд под влиянием ситуации тоже отступил от своей критической позиции, и Амундсен воспользовался возможностью, чтобы заключить с ним мир.

Затем Амундсен объявил, что вместо похода на юг Йохансен под руководством Преструда отправится в мини‑экспедицию на восток, в направлении Земли Эдуарда VII.

Йохансен отказался подчиниться и потребовал предоставить письменный приказ. За ужином Амундсен огласил его. «Я считаю наиболее правильным, – написал он, – ради блага экспедиции отстранить Вас от путешествия на Южный полюс».

В течение вечера Амундсен вызывал своих спутников одного за другим в кухню, где с условием сохранения тайны просил подтверждения лояльности – и получал его.

Йохансена демонстративно исключили из этого процесса. Он по‑прежнему отказывался идти к Земле Эдуарда VII, по крайней мере, под командованием Преструда. Это стало для него огромным разочарованием, и он высказал свои претензии в формальном письменном ответе Амундсену:

Когда руководитель экспедиции решает отдать меня под начало человека младшего, который занимается такой работой впервые, очевидно, что для меня, проведшего во льдах часть своей жизни, это должно быть унизительно.

Но экспедиция под командованием Преструда была не только наказанием для Йохансена – она планировалась как своеобразная страховка от поражения. На Земле Эдуарда VII еще никто не был. Окажись норвежцы там первыми – им будет с чем вернуться на родину в случае неудачи с покорением полюса. Фальстарт повысил шансы провала.

Амундсен подошел ко мне и спросил, захочу ли я пойти с Преструдом [вспоминал Стубберуд]. «Будь у меня выбор, – сказал я, – естественно, я хотел бы принять участие в путешествии к Южному полюсу, но у меня нет альтернативы: я обязан выполнить приказ капитана»… Тогда он пожал мне руку и поблагодарил меня.

Преструд отказался от полюса без особых сожалений: он понял, что не готов к нему. В итоге Йохансен подчинился приказу и согласился идти с ним. Но было слишком поздно. Амундсен не простил нелояльности. Он перестал разговаривать с Йохансеном, за исключением разве что тех случаев, когда просил передать ему соль.

Он относился ко мне так, словно я был в экспедиции посторонним [писал Йохансен]. Он был смертельно обижен, потому что потерпел поражение как лидер – он, кто всю зиму так много говорил о том, что не понимает, как в Антарктике выживают английские экспедиции, если у них настолько плохой моральный климат. Но он и сам – не тот человек, которого лично я поставил бы возглавлять экспедицию вроде этой.

Между тем Амундсен в своем дневнике защищает собственные решения.

Многие критиковали наш преждевременный выход [пишет он]. Что ж, легко делать это задним числом, [но] сидеть и ничего не делать – это всегда было не по мне, поэтому критикуйте меня, сколько хотите. За исключением [нескольких] обмороженных пяток и собак, наше небольшое путешествие не принесло нам никакого вреда. Оно стало хорошей проверкой. Кроме того, мы все отвезли на отметку 80°.

Было бы слишком заявить, что Амундсен намеренно провел эту пробную поездку, но везение и неосознанный драйв привели к нужному результату. Неизбежный разрыв с Йохансеном был спровоцирован прежде, чем оказалось бы слишком поздно. Одной из величайших удач Амундсена стало то, что это случилось во Фрамхейме, а не по дороге к полюсу. Все получилось как нельзя лучше, на что сложно было рассчитывать даже при намеренном планировании такой ситуации.

Неудача выявила и ряд технических недостатков. Хуже всего дело обстояло с ботинками. Они были по‑прежнему слишком тесными, что вызывало обморожение ног. Их пришлось переделывать в четвертый раз.

Возможно, самым важным результатом этого похода стало сокращение полярной партии до пяти человек, в то время как склады рассчитывали на восемь, то есть запас прочности увеличился почти вдвое. В целом опыт оказался положительным. Но ценой этого, как отметил Амундсен, «стал печальный конец нашего единства».

Верными сторонниками Амундсена были Вистинг и Хелмер Ханссен, тихие, простые, преданные люди, не доверявшие Йохансену. Далее, на следующем уровне лояльности, находились Хассель, Бьяаланд и Стубберуд. Их нельзя было назвать восторженными поклонниками Амундсена, начисто лишенными критического отношения к своему лидеру, но они принимали его власть, одновременно (за исключением Хасселя) немного симпатизируя Йохансену. Оставались потрясенный случившимся Преструд и одинокий Йохансен – уже не дерзкий бунтарь, а печальный, полный раскаяния, меланхоличный, сломленный человек, сделавший так много для экспедиции – воистину трагическая фигура.

Сейчас во Фрамхейме уныло и безжизненно [писал он]. Печаль висит в воздухе, тем не менее нам приходится жить бок о бок, днем и ночью. Мы не можем занять свое место или встать с него, не столкнувшись друг с другом.

В атмосфере этого гнетущего раскола Линдстрам пытался стать миротворцем, правда, без особого успеха.

Шеф в подавленном настроении [записал Бьяаланд 6 октября]. Но в этом нет моей вины. За это он может сказать спасибо своей страсти к путешествиям. В любом случае я думаю о полюсе столько же, сколько и он. Бог знает, окажусь ли я там когда‑нибудь.

Скотт – или, скорее, его мотосани – продолжали мучить их. Обитатели Фрамхейма боялись неудачи. Эта мысль не давала Амундсену покоя, все разговоры были только о шансах на победу.

Амундсен не собирался выходить прежде, чем вылечит все обмороженные пятки. Стубберуду, Хасселю, Хелмеру Ханссену и Преструду прописали постельный режим в течение десяти дней. Из‑за боли им было трудно спокойно лежать по ночам. Амундсен, обычно самый доброжелательный из соседей, теперь достаточно резко просил их не слишком ворочаться.

Сам он, несмотря на то что бросил изучение медицины (или благодаря этому?), любил выступать в роли доктора. Однажды Хелмер Ханссен, сверившись с медицинской энциклопедией, обратил его внимание на то, что указанный там рецепт отличается от предписанного Амундсеном. Тот ответил, что не стоит уделять так много внимания данной книге, лучше по‑играть в карты или почитать роман.

Так прошло время. За пределами дома собаки залечили свои обмороженные, истекавшие кровью лапы, внутри пациенты тоже пошли на поправку.

Начался полярный день. Постепенно столбик термометра сдвинулся в сторону минус 20 °C. В начале октября появились буревестники. Близилась полярная весна. Амундсен решил стартовать 15 октября. К его удивлению, люди и собаки к этому моменту полностью восстановили свое здоровье, и, по словам Бьяаланда,

теперь мы снова готовы. Надеюсь, такого фиаско, как в прошлый раз, не случится… Если я вернусь из этого путешествия невредимым, то, должно быть, покончу с полярными исследованиями. Вряд ли они стоят того… а если останусь там, что ж, мои наилучшие пожелания друзьям и знакомым, землякам и соотечественникам.

Большую часть недели они сидели в полной готовности, пережидая штормовой ветер и туман. Наконец, 20 октября партия тронулась в путь.

Погода по‑прежнему оставалась неблагоприятной. Было пасмурно, туманно, дул неприятный переменный ветер.

Они снова стартовали в пятницу – Линдстрам предрек еще одно преждевременное возвращение.

Печальный и подавленный Йохансен вышел на улицу и наблюдал, как Амундсен, Бьяаланд, Вистинг, Хассель и Хелмер Ханссен выстраивают собак и сани, а Преструд готовится фотографировать их на старте. С того памятного завтрака 17 сентября Амундсен почти не разговаривал с Йохансеном, но сейчас подошел к нему попрощаться; Йохансен в ответ пожелал ему удачи.

Я сказал ему правду [написал Йохансен], а это не всегда приятно слышать, поэтому и впал в немилость. [Но] думаю, что я был чем‑то полезен ему… и вот они тронулись. Сани друг за другом съехали… на морской лед залива [и] направились в сторону Барьера… Около полудня все они достигли его и вскоре исчезли в уже хорошо знакомом направлении.

Партия, двигавшаяся на юг, в снега, медленно поднималась и опускалась, повинуясь волнообразному ландшафту Барьера, как эскадрон военных кораблей, уходивший к горизонту. Она представляла собой наглядную демонстрацию достижений уходящей эпохи. Люди были одеты в эскимосскую одежду, собаки, которые везли их по снегу, были впряжены в сани по‑эскимосски, но сами сани, лыжи, продукты, ждавшие их в точке 80° южной широты, секстанты и примусы, палатки и прочее снаряжение являлись продуктом западной изобретательности. Это был союз цивилизации и культуры каменного века. Такая техника вот‑вот должна была устареть. Уже приближалась эра авиации и тракторов. Экспедиция Амундсена совершала последнее классическое путешествие в старом стиле, ознаменовавшее собой конец эпохи Великих географических открытий, начавшейся прорывом человеческого духа во времена Возрождения.

Теперь все зависело от личных свойств тех людей, которые двигались на юг, спокойно сидя в своих санях. Они были лучшими в своем роде, сочетая в себе все необходимые полярникам физические и психические качества. Они были жесткими, находчивыми, стойкими к холоду. Они уже предприняли одну попытку прорыва и безжалостно устранили все недостатки. Теперь все эти люди безоговорочно признавали лидерство Амундсена, поскольку он показал себя настоящим командиром. Как только собаки, рассыпавшись веером, понеслись со всех ног вперед, тягостная атмосфера Фрамхейма исчезла – всех захлестнуло пьянящее чувство уверенности в себе и желание действовать. Скоро от них потребуется проверить эту уверенность на практике.

Первой целью стал склад в точке 80°. Дорога туда запомнилась удивительно неприятной погодой с туманом и шквальным штормовым ветром. Несколько раз они отклонялись от маршрута, в первый же день потеряв из виду флажки и оказавшись в месте, изобиловавшем расщелинами. Теперь надо было сделать все, чтобы их избежать.

Я ехал последним… с Руалем Амундсеном, управлявшим санями [вспоминал Вистинг]. Мы сидели спина к спине… Внезапно я почувствовал сильный толчок, мне показалось, что корма наших саней проваливается, и они вот‑вот взлетят носом в воздух. Я мгновенно обернулся и увидел, что мы проехали по огромной расщелине. Мы почти миновали ее, когда снежный мост разрушился под нами, но, благодаря высокой и ровной скорости, сани, к счастью, выкатились на твердый лед. Мы, не останавливаясь, продолжили путь. Потом Амундсен хлопнул меня по плечу… «Видел это? – спросил он. – Там бы мы и остались, и сани, и собаки». И больше ни слова.

У них было еще несколько таких опасных ситуаций с расщелинами, но все заканчивалось благополучно. Они шли налегке, сани были полупустыми, и собаки бежали быстро – иногда даже слишком быстро. Поэтому, как и в первый раз, некоторых из них посадили в сани в качестве балласта, чтобы снизить общую скорость. Четыре собаки были отправлены в отставку за излишнюю тучность или злонамеренную лень. Их отвязали и отпустили назад в надежде, что они найдут дорогу к дому (одна или две хаски после этого погибли). Осталось сорок восемь собак, по двенадцать на каждые сани.

На четвертый день они попали в туман, да такой густой, что, по словам Амундсена, они «не видели рук у самых глаз». Это оказалось поводом не для жалоб, а для тихой радости. Двигаясь вслепую, при помощи флажков они без труда нашли склад уже к середине второго дня. «Блестящая проверка приборов, – сказал Амундсен, – и путемера, и компаса». Несмотря на расщелины и все остальные препятствия, они стабильно делали свои двадцать миль в день.

Но для Амундсена это все было не более чем предварительным забегом. Он предполагал, что настоящее путешествие к полюсу начнется с отметки в 80° южной широты, где им предстояло отдохнуть, отъесться, снова отдохнуть и забрать весь груз перед реальным стартом. В действительности– точка отсчета находилась именно здесь. Он сдвинул свою базу больше чем на градус по широте – и теперь перед началом гонки опережал Скотта на 150 миль. Полтора десятка лет обучения и опыта принесли свои плоды‑.

24 октября, весь следующий день после прибытия к складу, Амундсен, четверо его спутников и сорок восемь собак провели в ленивой неге. Началась метель. Она никого не беспокоила, особенно собак. Хаски вволю набили себе брюхо тюленьим мясом, привезенным сюда Йохансеном во время последнего осеннего путешествия по закладке промежуточных складов, и, как отметил Амундсен, изо всех сил «наслаждались жизнью».