Глава тридцать первая

Уже много лет прошло с тех пор, как он в последний раз ходил по больничным коридорам в качестве врача. Но все запахи по-прежнему были очень знакомы ему. Так же, как и зеленоватые сумерки в затемненных палатах, где изувеченные люди покоились на высоких металлических кроватях.

Было уже очень поздно. Часы посещений давно закончились, и в длинном пустом коридоре горел тусклый свет. Он воспользовался черной лестницей, чтобы обойти медицинский пост в коридоре, и его пока не заметили. Он прикоснулся к бедру и потрогал повязку под одеждой. Только что закончился очередной сеанс в студии, и кожа все еще оставалась чувствительной после уколов иглами.

Часы, которые они с Миа проводили вдвоем, создавали их особое, личное пространство — весь остальной мир отодвигался на второй план. И это были совершенно особые часы, полные внутренней близости, каких прежде у него не случалось ни с одним человеком. Он даже сознательно возвращался к этим свиданиям в своих снах, в навязчивом стремлении переживать эти мгновения снова и снова. Когда он закрывал глаза, перед ним возникало ее лицо, оно как бы парило, покачиваясь, точно суденышко на волнах. Мягкие очертания рта, слегка приподнятые скулы, кожа, совершенно обесцвеченная — и это просто ужасно — ярким светом лампы за ее плечом. Ее пальцы прикасаются к его телу с таким отточенным мастерством, что напряженные до предела нервы, кажется, искрят, как электрические провода, когда иголки прикасаются к ним. Удовольствие и боль. Она поднимает глаза, обрамленные угольно-черными ресницами. Встречаясь с ней взглядом, он думает о летних ночах, о свете, который заключен в темноте, и о зеркальной глади вод.

Смущение.

Перед ним открывается коридор, линолеум на полу по-больничному чист и блестит. Зачем он, собственно, пришел сюда? Ему даже трудно подобрать слова, чтобы описать причины, которые побудили его к этому позднему, тайному визиту. Все, что он знает наверняка, так это то, что он сбился с пути и ему необходимо напомнить самому себе, куда и зачем он движется. Каково оно, это самое великое желание на свете?

Он останавливается около открытой двери. В палате очень светло, и ему хорошо видно. Пациент внутри — женщина. Кровать приподнята, и она полулежит-полусидит, опираясь на белые подушки. Глаза ее закрыты, тонкие руки вытянуты вдоль тела. Одна нога выглядывает из-под одеяла.

Он заходит в палату и останавливается перед кроватью, пристально вглядываясь в ее лицо. Скорее всего, она была очень привлекательной в молодости, у нее тонкая кость, хрупкое строение. Но подбородок ее обвис. Руки обмякли и покрылись морщинами. Кожа головы приобрела неестественный ярко-розовый цвет. Он посмотрел на ее ногу и заметил, что пальцы ног у нее изящные. Но ногти на них пожелтели и ороговели.

Он ничего не знал об этой женщине, но ему не нужно было заглядывать в историю ее болезни, чтобы понять — она умирает. Он как будто чувствовал, как работает каждый ее орган, видел армию неутомимых бактерий, притаившихся в ожидании. Он даже представлял себе, что видит сквозь кожу, как взбесившиеся от ярости ферменты стучатся в тонкие стенки клеток, готовые разорвать в клочья эту поблескивающую оболочку и, словно наполненный ядом поток, хлынуть внутрь, поедая, превращая в жижу, просто пожирая все тело, пока оно — лишенное света — не разрушится само по себе.

Женщина пошевелилась, ее голова откинулась на подушки. Она открыла глаза. Когда ее взор остановился на нем, она улыбнулась ему с такой нежностью, что сердце у него вздрогнуло. Он благодарно сжал ее руку.

— Спасибо, — сказал он. — Вы мне помогли.

Ее пальцы устало дрогнули.

— Спите, — прошептал он. — Возвращайтесь к своим снам.

Словно послушавшись его, она снова сомкнула веки. Он осторожно положил ее тонкую руку на кровать и вышел в пустой коридор. Его высокая фигура проскользнула в раскрытую дверь и прошла мимо погруженных в сумерки палат с покоящимися в них пациентами, которые равнодушны ко всему и прислушиваются только к собственному угасающему дыханию. Он знал, что его решимость теперь укрепилась. Он снова нашел свой путь. Самое великое желание. Он вспомнил о нем. И он знал, в чем состоит ответ на его вопрос. Так что же тогда сомневаться?