Глава двадцать девятая

Они опять обсуждали татуировку Эша. Миа по-прежнему относилась к этой затее с сомнением.

— Это будет больно. Особенно если ты настаиваешь на том, чтобы сделать ее именно там.

Он вздохнул и пообещал:

— Я постараюсь кричать не слишком громко.

— Но это твоя первая татуировка. Ты должен понимать, что как она получится, так и получится. Ее уже не переделаешь.

— Я рискну.

— Но ты уверен, что тебе нужна именно такая татуировка?

— Давай остановимся на ней, Миа. Мне кажется, она будет выглядеть отлично. А что тебя смущает?

И в самом деле что? Она и сама не могла объяснить, почему так нервничала по этому поводу. Эш тоже выглядел сегодня немного взволнованным. Он барабанил пальцами по поверхности стола. Выражение его лица было напряженным, под глазами наметились темные круги.

— С тобой все в порядке?

— Да, конечно. Так когда мы займемся этим? — Он показал на лист бумаги с эскизом будущей татуировки.

Она взглянула на рисунок. Что бы она там себе ни надумала, эскиз был хорош. Он хотел, чтобы татуировка была уникальной, и он это получил.

Татуировка должна была состоять из глифов, символов, восточных идеограмм и значков. Он предоставил ей все исходные данные, а ее задача состояла в том, чтобы соединить их в уникальный визуальный образ. Она решила выстроить их в длинный, змеевидный рисунок, который как бы обнимет его тело, протянувшись через бедро от одной его части к другой. Он сказал ей, что хочет татуировку в зоне хара,[41]и она понимала почему. Хара — это хранилище жизненной энергии, центр жизни. На Западе, если хотят убить человека, целятся в сердце. А на Востоке — в зону хара. Чилли как-то рассказал ей, что «харакири» буквально означает «вспарывание живота», для того чтобы ци вышла наружу. Именно поэтому самураи, которые совершают сэппуку,[42]вскрывают свое тело, вонзая мечи именно в эту зону.

Она не имела понятия, что обозначают символы, которые ей предстояло перенести на кожу Эша, и это только усложняло все. Даже используя трафарет, очень легко совершить ошибку, а было очень важно, чтобы каждый знак и каждый иероглиф наносились в полном соответствии с оригиналом. Даже малейшая потеря концентрации могла обернуться катастрофой. Только один неправильный штрих, и значение символа полностью меняется. Она никогда не забудет, как один ее приятель однажды нанес гигантский китайский иероглиф на спину своего клиента. Татуировка должна была обозначать что-то очень глубокое, способствующее перемене жизни, но из-за одной неправильной линии превратилась в «куриную лапу».

Среди иероглифов и идиосинкразических знаков, которые Эш вручил ей, было несколько цифр: 8,15, 33,81,271.

— А вот это, — он ткнул пальцем в бумагу, — нужно вытатуировать прямо на кикаи танден.

Кикаи танден располагалась примерно в двух дюймах ниже пупка. Это был своеобразный внутренний компас тела, центр равновесия и дыхания — возможно, самая важная точка в боевых искусствах. А числа, судя по всему, имели большое значение для Эша. Миа пристально посмотрела на него.

— А что это такое?

— Цифры.

— Это я вижу. Но что они означают?

Он только пожал плечами в ответ.

Его уклончивость рассердила ее.

— Это что, номер лотерейного билета?

— Отличная мысль. — Он вдруг усмехнулся, и мышцы вокруг его глаз, напряженные прежде, расслабились.

— Возможно, так и получится. Они принесут мне удачу. Нет, моя дорогая, эти числа — мой энергетический код. Это дни, в которые излучения света из моего тела лучше всего под даются корреляции.

— И что, твое тело на самом деле излучает свет?

— Не только мое, твое тоже.

— Но, — она смотрела на него точно зачарованная, — это правда?

— Да, правда. Внутри тела действительно находится свет, и это доказано. Немецкий ученый по имени Фриц Попп, — к слову, он был номинирован на Нобелевскую премию, не просто какой-то подозрительный субъект, — так вот, он открыл, что человеческое тело излучает биофотоны.

— Свет внутри тела… Напоминает ци.

Он снова пожал плечами.

— Кто может сказать точно, что этот свет и есть ци? Я в это верю. Но большинство ученых не верят. А есть и такие, которые упорно отрицают саму идею, что свет может находиться внутри человеческого организма, и отчаянно борются с подобными исследованиями. Но это касается не только человека, конечно. Всякое живое существо излучает определенный поток фотонов, от нескольких единиц до нескольких сотен. Растения, животные. Люди.

— Сияющие от счастья люди. Мне это нравится. Прям как у «Ар. И. эМ».[43]

— Но не нужно относиться к этому слишком серьезно. Пучок капусты брокколи излучает больше света, чем человек. — Он криво улыбнулся. — Чем выше взбираешься по древу эволюции, тем меньше света. Но здесь… Здесь вообще все крайне запутано.

— Не могу сказать, что понимаю что-то в биофотонах. Но я точно знаю, что могу почувствовать ци.

— Конечно можешь, Миа. — Его улыбка несколько смягчилась. — У тебя даже нет необходимости наблюдать поток фотонов в лаборатории. Ты просто знаешь. Я видел, как ты тренируешься. Ты твердо стоишь на земле. Большинство из нас упражняются в красноречии, занимаясь семантическим анализом, ты же интуитивно ощущаешь эту энергию и погружаешься в нее.

Она отвела взгляд, чтобы скрыть смущение.

— В любом случае, — продолжал он, и голос его потеплел, — очень важно не беспокоить систему. Сохранять потоки биофотонов когерентными, а ритм их излучения постоянным. Это поддерживает организм здоровым. Мне повезло — мой энергетический код остается неизменным уже довольно продолжительное время. Излучения света в определенные дни совершенно одинаковые из года в год. Неплохая причина увековечить эти числа на моем теле, как думаешь? Как подтверждение желания.

— Желания?

— Да, того, чтобы так продолжалось и дальше. И никогда не менялось.

— Все меняется, Эш. И мы не можем препятствовать этому.

— Нет, можем. Надо только знать как.

Что-то темное мелькнуло в глубине его глаз. В какой-то момент она явственно ощутила, что он хочет протянуть руку и прикоснуться к ней, но он сунул руки в карманы и, ей показалось, сжал их в кулаки. Она почувствовала сильное нервное напряжение в нем. Однако голос его оставался ровным и слегка небрежным.

— Ну и когда у нас день свидания? Эскиз готов. Когда приступим?

Миа прикоснулась рукой к длинной линии магических знаков.

— Похоже на змею.

— А мне кажется, на волну.

— Ладно, — она глубоко вздохнула, — давай сделаем это. Но сначала мне нужно подготовить трафарет. Так что мы можем встретиться, ну, скажем, в четверг.

Он кивнул, соглашаясь.

— Хорошо, в четверг.

Он приехал в десять вечера уже после того, как студия закрылась. В своей спальне наверху Миа слышала, как Лайза впустила Эша внутрь, а потом прокричала ей, что уходит. Ее голос звучал нагло. Чуть раньше она спрашивала, нельзя ли ей остаться посмотреть, но Миа твердо стояла на своем. Нет, нельзя. Она и так нервничала по поводу этой работы, и зрители ей были совершенно ни к чему. К тому же она всерьез подозревала, что единственное побуждение Лайзы — строить глазки.

Когда Миа вошла в студию, она обнаружила, что Свитпи уютно устроилась на руке у Эша. Казалось, ее природная агрессивность бесследно исчезла. Как и все прочие, Свитпи попала под чары Эша. Он взглянул на Миа.

— Ты не боишься, что она убежит?

— Убежит?

— Ну, возможно, и не убежит, но ты понимаешь, что я имею в виду. Я нашел ее возле открытого окна. С той стороны.

Миа открыла кран над раковиной и начала тщательно мыть руки. Перебивая звук воды, текущей из крана, она сказала:

— Обычно с ней такого не случается. Я ни разу не видела ее на подоконнике снаружи. Внутри — да. Мне всегда казалось, что ей не хочется покидать это место.

— Я ее понимаю. Мне бы тоже не захотелось.

Миа бросила на него взгляд через плечо.

— Уверен, что ты ее разбаловала, вот что я имею в виду.

— Да, она весьма избалованная особа. Но я тоже завишу от нее, и очень сильно. Я даже не могу себе представить жизнь без Свитпи.

Миа вытерла руки и натянула перчатки.

— Итак, — она глубоко вздохнула, — почему бы тебе не снять рубашку?

У него были широкие плечи и узкие бедра, как у пловца, и неплохая мускулатура. Однако грудь — совершенно плоская, как у боксера или бойца, не перекачанная, как у штангистов. Он лег на спину, расстегнул ремень на джинсах и опустил их ниже бедер. Миа вдруг смутилась. Но тут же страшно рассердилась на себя. Эш был далеко не первым парнем, с которым ей предстояло работать. Случалось немало и других клиентов мужского пола, которые просили ее сделать им татуировки куда в более интимных местах.

— Здесь надо побрить, — сказала она оживленно, пытаясь скрыть смущение.

— Да, пожалуйста.

Она внимательно посмотрела на него. Выражение его лица было вполне серьезным.

Она взяла с подноса приготовленную заранее одноразовую бритву. Прикоснувшись лезвием к его коже, она с удивлением заметила, что у нее дрожит рука.

«Прекрати!» — строго сказала она себе.

Еще раз глубоко вздохнув, она осторожно провела бритвой по шелковистым волоскам, темно-коричневой змейкой уходящим вниз. Бросив бритву в корзину для мусора, она смочила бумажное полотенце антисептической жидкостью и протерла место, на котором предполагалось делать рисунок. Потом взяла другое полотенце, провела по нему чистым шариковым дезодорантом и прижала его к телу.

— Это для того, чтобы сделать трафарет, — объяснила она. — Мне нужно, чтобы ты снова поднялся и встал перед зеркалом. Я хочу понять, как ляжет татуировка.

Кожа — это не ровный холст. Мышцы сжимаются и разжимаются, и это имеет огромное значение для того, как смотрится татуировка. Хороший специалист по боди-арту всегда принимает в расчет мускулатуру натурщика. Именно поэтому она хотела приложить трафарет к его телу прежде, чем начать работу.

Когда он встал перед зеркалом, она присела перед ним на корточки и приложила трафаретный рисунок к его коже. Даже сквозь латексные перчатки она ощущала жар, исходивший от его тела, и с досадой почувствовала, что краснеет. Не отрывая взора от трафарета перед собой, она очень медленно убрала его, оставив на коже едва заметные пурпурные образы.

Судя по ним, татуировка должна была лечь отлично. Волна изгибалась красиво и изящно. Она прикоснулась пальцами к пурпурным теням.

— Это то, что ты хотел?

Она подняла глаза. Он смотрел на нее потемневшим, слегка затуманенным взором.

— Когда я начну работать, ничего нельзя будет исправить. Ты должен быть уверен.

— Я уверен.

— Ну, тогда давай сделаем это.

Кожа.

Нет ничего более привлекательного или чувственного. И нет более мучительного напоминания о том, что вы смертны.

Стоит вам только «обвенчать» свою кожу с чернилами, и вы лишаетесь свободы на всю жизнь. С этого момента вы несете на себе особую отметину, постоянно демонстрируя визуальный ключ к тому, что тревожит вашу душу. Она может свидетельствовать о страстном желании, о любви, о надежде. Но может рассказывать и о ненависти.

Его кожа была превосходна. В блеклом белом свете лампы она сияла от избытка жизни. Лампа освещала довольно узкий клочок комнаты, тогда как остальная ее часть тонула в сумерках, а за окном было совсем темно. Изредка с улицы доносились приглушенные звуки.

Пока она работала, оба молчали. Напряженность между ними не ослабевала, и она чувствовала, что он постоянно смотрит на нее. Конечно, взаимоотношения между мастером тату и клиентом всегда носят оттенок интимности. Интимности физической в первую очередь — кожа, кровь, нервы, — но и эмоциональной тоже. Мастеру доверено сделать осязаемой мечту клиента, его желание, настолько глубокое и несбыточное, что он готов не расставаться с его изображением до самой смерти.

Она откинулась назад и на мгновение закрыла глаза. Да, это была непростая работа. Вызов. Надо выполнить рисунок так, чтобы иероглифы не только были точны и хорошо читались, надо постараться придать всему образу очарование, сделать его красивым. Это была очень кропотливая работа, в которой не могло быть места для ошибки или неточности.

— Ты не возражаешь, если мы закончим на сегодня? Мне кажется, я теряю сосредоточенность.

— А сколько сеансов нам понадобится, чтобы закончить, как думаешь?

— Если мы будем тратить где-то по часу каждый раз, то… три, возможно, четыре.

Кожа Эша была раздражена и покрылась красными пятнышками. То, насколько сильно будет сочиться кровь в процессе нанесения татуировки, как правило, сугубо индивидуально. У Эша было много крови. Она даже подумала, что у него в теле ее слишком много. Мерцающие капли все время выступали из-под кожи, придавая свеженанесенным линиям рисунка ярко-красный оттенок. В этом было какое-то своеобразное очарование. Но также в этом заключалась еще одна причина, по которой она больше не хотела продолжать. Она аккуратно промыла рисунок холодной водой и спиртовым раствором.

— А ты всегда знала, что станешь мастером боди-арта?

Она повернула голову и посмотрела на него. Он по-прежнему лежал на спине, подложив руку под голову. Теперь пришла ее очередь смотреть на него сверху вниз. Это было странно. Он был намного выше ее.

— Я думаю, да. Мне никогда не приходило в голову заняться чем-либо еще. Моя мать посвятила этому занятию много лет жизни.

— Расскажи мне о ней.

— Ну, моя мать была особенной личностью. — Она явно колебалась. — Иногда рядом с ней люди чувствовали себя… не слишком комфортно.

Он не промолвил ни слова, ожидая, пока она продолжит.

— Некоторые считали ее ведьмой. Ее обвиняли в том, что она верит во все фантастическое, невероятное и слишком подвержена предрассудкам.

«Что было совершенно незаслуженно», — подумала Миа про себя.

Да, Молли старалась скрыться от ослепительного сверкания вечности в полутьме обычной земной жизни. Она чутко ощущала, что за пыльным занавесом повседневной реальности скрываются некие могущественные силы. Она завещала своей дочери мир, который был не совсем ординарным. Но она отнюдь не была суеверной. Черная кошка была для нее просто черной кошкой. И ничем больше. Ведь иной раз вы не проходите под лестницей вовсе не потому, что боитесь, что это принесет вам несчастье, а просто очень не хотите, чтоб она упала вам на голову. Оборотни, вампиры, всевозможные сверхъестественные существа — все они существуют только на страницах книг.

— А твоя бабушка?

— Я никогда не знала ее. Она умерла еще до того, как я родилась. Мама говорила, что она обладала весьма свободным духом.

На самом деле Молли употребила другое слово. Она сказала «авантюрным». Зная Молли, это должно было означать, что ее собственная мать часто действовала по наитию. «Будь что будет», как говорится.

Она снова взглянула на него.

— А ты? Как ты пришел к решению, чем стоит заниматься в жизни?

— У меня медицинские корни. Мой отец был врачом. Когда мне было четырнадцать лет, я как-то заглянул к нему в офис. Он не слышал, как я вошел. Он смотрел видеозапись. На ней было заснято помещение в госпитале, где находились доноры для пересадки органов. Их мозг был уже мертв, но их поддерживали при помощи аппаратов, и они выглядели как живые. Они дышали, их кровь была теплой. На видео был запечатлен процесс изъятия органов у особенного пациента — у моей бабушки.

— Ты хочешь сказать, что видел, как забирают ее органы? Когда был совсем ребенком? — Миа с ужасом смотрела на него.

— Ну, я попрощался с ней за несколько дней до того, в больнице. А изъятие органов — вполне миролюбивая процедура. Хирурги-трансплантологи подходили по одному, не все вместе. Один забрал ее печень. Другой — почки. Третий — глаза. И конечно сердце. Ты знаешь, что сердце может биться само по себе, даже вне тела? Я помню, как стоял за креслом отца и надеялся только на то, что он не повернется и не заметит меня, потому что тогда мне придется уйти и я не увижу всего. Мне очень не хотелось уходить. Вся эта процедура просто захватила меня.

Она почувствовала, что ее тошнит.

— И что? Он обнаружил тебя?

— Да. Мне здорово влетело.

— Наверное, тебе снились кошмары по ночам после этого?

— Меня посещали сны, но это было не совсем то, что ты имеешь в виду. А органы, которые я видел, прекрасны. Они сияют. И я отчетливо помню, что именно тогда я впервые понял, что мой отец ошибается — он абсолютно не прав. До того времени он был огромным авторитетом в моих глазах, как бы сокровищницей знаний, единственным источником истины. Но в тот день, до того как выставить меня из комнаты, он со всей уверенностью пытался убедить меня в том, что я вижу мертвого человека. То есть тот факт, что она дышала, а сердце ее билось, не делало ее живой, по его мнению, потому что мозг ее умер. «Вместилище души», как выразился мой отец. Он был религиозным человеком.

— А ты не поверил ему?

— Нет, не поверил. Я не думаю, что душа находится в мозге или в сердце. Даже в том маленьком возрасте я чувствовал, что душа, или жизненная сила, — называй, как хочешь, — это нечто более всеобъемлющее. Что тело, разум и дух неделимы.

— Значит, твой извилистый путь был проложен для тебя твоим отцом, как мой — матерью.

— Наверное. Но реальный толчок произошел позднее — когда я уже вырос. Особа, которая несет полную ответственность за то, кем я стал, — это маленькая девочка. Ее зовут Розалия.

Она посмотрела на него с недоумением, он улыбнулся.

— Может быть, в один прекрасный день я расскажу тебе эту историю.

Он посмотрел на часы.

— Уже поздно.

Лежа на спине, он не мог видеть, что она делает на его коже. Миа глубоко вздохнула, чувствуя, что снова начинает нервничать.

— Хочешь подняться и взглянуть?

Он встал и подошел к зеркалу.

— Нравится?

Ее озадачило его молчание.

— Да. — Он протянул руку и прикоснулся пальцами к своему отражению. — Да, — повторил он.

Потом он повернулся к ней.

— Это даже лучше, чем я ожидал.

Она вздохнула с облегчением.

— Я наложу повязку, пожалуйста, не снимай ее до завтра, хорошо?

Он кивнул. Направляясь к ней, он слегка запнулся.

— Ты в порядке?

— Это мое больное колено. Старая травма. Она не особенно меня беспокоит, но иногда напоминает о себе, — он улыбнулся, — но только это между нами. Не говори Нику, а то он сообразит, что у него есть надо мной преимущество.

— Могила. — Она торжественно кивнула.

Когда он оделся, она открыла ему дверь. Он вышел. Вдалеке в ночном воздухе разливался звон церковных колоколов. Все вокруг как будто было наполнено колдовскими чарами. Он прикоснулся пальцами к ее щеке.

— Мне очень нравится то, что ты сделала. Спасибо.

— Пожалуйста.

Прикосновение его пальцев пронизывало ее насквозь.

— В то же время на следующей неделе?

— В то же время на следующей неделе.