Детство без детства 4 page

В школе начали появляться на доске объявлений приглашения различных высших учебных заведений – педагогического, медицинского и сельскохозяйственного институтов нашего краевого центра города Барнаула, Горного института в городе Кемерово, политехнического института и Университета в городе Томске.

Вначале я сделал запрос в Томск. Хотел поступить в университет на геологоразведочный факультет. Через месяц получил ответ, что поскольку я числюсь среди социально опасных элементов, моя попытка поступить в это высшее учебное заведение нежелательна. Это был грубый отказ.

У меня был друг, с которым мы дружили с восьмого класса. С ним мы решили ехать в Кемеровский горный институт на горный факультет, потому что геологического факультета там не было.

Мы благополучно сдали выпускные экзамены, получили аттестаты зрелости и отправили документы в Кемерово.

Через некоторое время мы получили приглашения прибыть в институт к 1-му августа для сдачи приемных экзаменов.

Отец до этого смотрел на всю мою возню снисходительно, но тут забеспокоился. Он понимал, какой психологической травмой для меня это обернется, если мне просто не дадут разрешения на выезд. Лопнет главная мечта жизни – учиться; пропадут даром все годы мучений, которые я перенес. И он срочно стал хлопотать, чтобы получить это злосчастное разрешение на выезд на учебу. Написали какие-то письма в Барнаул, ждали ответа. А я в это время упорно готовился к экзаменам. Наконец, где-то в середине июля отца вызвали в районный центр и сообщили, что такое разрешение выдано быть не может. Тогда отец написал письмо тогдашнему первому секретарю краевого комитета партии Беляеву. Ответ снова пришел в районные органы власти, где отцу сообщили, что в порядке исключения мне могут разрешить поехать учиться в Барнаул. Но в Барнаульских институтах я учиться не хотел – меня абсолютно не интересовали ни педагогика, ни медицина, ни, тем более, сельское хозяйство. До приемных экзаменов оставалась неделя – нужно было что-то решать. И я решил уехать тайком. За долгое отсутствие отца я привык уже самостоятельно принимать решения, еще во время войны мама прислушивалась к моему мнению. По короткому, но богатому жизненному опыту я был уже взрослым человеком и отец это понимал и воспринимал, поэтому он возражать мне не стал, хотя лучше меня понимал, какому риску мы оба себя подвергаем.

В то время в сельской местности паспорта выдавали только тогда, когда человеку это было крайне необходимо, в частности при поступлении в учебное заведение. Без паспорта поступить в институт было невозможно. Единственно, что отцу удалось – получить в паспортном отделе милиции справку, якобы удостоверяющую мою личность. Но, поскольку справка была без моей фотографии, то она конечно ничего не удостоверяла.

Мы собрали мои вещи, половину чемодана заняли учебники, и 28-го июля 1953 года отец тайком от коменданта на попутной машине увез меня на железнодорожную станцию, купил мне билет и ушел, чтобы быстрее вернуться в совхоз. Я пошел на вокзал ждать поезда. На душе было неспокойно – я впервые самостоятельно уезжал далеко от дома. Что меня ждет впереди?

Приехал я в Кемерово 30-го июля вечером. Никакой городской транспорт тогда до института не ходил. Доехал я на автобусе до конечной остановки и с тяжелым чемоданом пошел пешком. До института я чемодан донести не смог; постучался в первый попавшийся дом, оставил чемодан у чужих людей и налегке помчался к своей заветной цели. Мой друг в это время уже две недели, как жил в студенческом общежитии. Я быстро разыскал его, в своей комнате он держал для меня резервную кровать. Чтобы объяснить другу мое запоздалое появление, пришлось что-то соврать про семейные обстоятельства.

На другой день друг повел меня в приемную комиссию, чтобы получить допуск к экзаменам. Председатель комиссии достал папку с моими документами (свидетельство о рождении, аттестат зрелости, медицинская справка), просмотрел их и попросил…паспорт.

Вместо паспорта я подал ему справку из милиции. Он удивленно посмотрел на меня и говорит:”Молодой человек, Ваша справка без фотографии. Нужен документ, удостоверяющий Вашу личность, а эта справка не годится.” Я пытался ему что-то промямлить о том, что я из сельской местности и мне не дали паспорт. Он мне резонно ответил:” Сейчас всем молодым людям, которые получают вызов для поступления в учебное заведение, выдают паспорта.” Мне ничего не оставалось делать, как прошептать:

“ Я немец, поэтому мне не дали…” Секретарь заглянул в мой аттестат, внимательно вчитался в него, наверное, по фамилии, наконец, сообразил в чем дело, вытаращил на меня глаза и, помедлив, то ли с сожалением, то ли с сочувствием сказал:”Без документа я Вас до экзаменов допустить не могу.” Мне стало жарко, лоб покрылся испариной, лицо мое видимо было настолько испуганным, что он сгреб мои документы и, сказав:

“ Подождите”- куда-то удалился. Мой друг смотрел на меня недоуменно.

Мне показалось, что прошла вечность, пока секретарь вернулся. Душа моя болталась между надеждой и безнадежностью. Секретарь позвал меня с собой и по дороге посочувствовал:”Сегодня же воскресенье и Вам просто повезло, что директор еще здесь и может быть он найдет какой-то выход из ситуации.”

Мы зашли в кабинет, за столом сидел с виду доброжелательный, слегка поседевший пожилой человек. Он повертел очки в руках, внимательно и с любопытством посмотрел на меня, отпустил секретаря, предложил мне сесть и приветливо сказал:” Ну, рассказывай!” Мне стало как-то легко на душе, скованность прошла и я спросил:” Все с самого начала?”- “ Да, с самого начала”. И я начал рассказывать. Про себя; про родителей; про дедушек и бабушек; про комендатуру; про страстное желание учиться; про то, что у меня в аттестате всего несколько оценок “хорошо”, остальные все – “отлично”.

В общем, с моей автобиографией было все в порядке. Но, семья?! Создавалось впечатление, что семья состояла из сплошных преступников. Оба дедушки осуждены, как враги народа, и неизвестно, где находятся, потому, что ни одного письма за все 16 лет мы от них не получили; отец был более пяти лет в трудармии, а по существу, в концлагере.

Наша беседа длилась, я думаю, не менее двух часов. Он слушал, задавал вопросы, комментировал мои ответы. Голос мой конечно дрожал, вид был удрученный, в глазах были тоска и мольба. Мы оба замолчали и я почувствовал огромное облегчение, что за многие годы смог, наконец, высказать все, что накопилось и наболело в душе. Это была исповедь за несовершенные злодеяния и грехи и я был благодарен этому первому в жизни человеку, выслушавшему и принявшему эту исповедь. Думаю, что, как пожилой человек, он многое знал из того, о чем я ему поведал; о многом догадывался; но что-то стало для него и откровением. Многие люди тогда и не догадывались каким издевательствам подвергался наш маленький несчастный народ.

Наконец, он встал, походил по кабинету, погруженный в свои мысли, потом резко остановился, повернулся ко мне и сказал:” Я допущу тебя к экзаменам, они длятся месяц, но ты должен получить паспорт в течение двух недель”. Я вскочил и кроме, как несколько раз: “ Спасибо!”- больше ничего вымолвить не смог.

Директором Кемеровского горного института был профессор ГОРБАЧЕВ!

Я конечно много раз вспоминал его в течение своей жизни, но фатальность совпадений отметил для себя гораздо позже. В 1989 году уже в конце горбачевской “перестройки” мне впервые в жизни разрешили поехать в заграничную командировку и не куда-нибудь, а в ГДР, и не в какое-то время, а в те дни, когда началось объединение двух частей Германии. В Берлине я увидел дыру в Берлинской Стене и огромную очередь людей к ней. Во второй раз я особо вспомнил о нем, когда стало ясно, что я имею возможность переехать в Германию. Это уже были заслуги другого, известного во всем мире ГОРБАЧЕВА. Так два однофамильца ГОРБАЧЕВЫ сыграли в моей жизни кардинальные роли! Можно ли после этого не верить в чудесные совпадения?

Я на крыльях летел в общежитие, чтобы хоть немного подготовиться к завтрашнему экзамену. Углубляться в объяснениях своему другу я не стал, да и он был человек тактичный – не очень расспрашивал.

Утром я быстрее всех написал и сдал преподавателю письменную работу по русскому языку и литературе и, сломя голову, временами быстрым шагом, временами бегом помчался на шахту “ Северная”, где находился паспортный отдел милиции. До милиции было несколько километров, транспорт туда вообще никакой не ходил, но преодолевать расстояния пешком мне уже было не привыкать. На место я пришел как раз, когда закончился обеденный перерыв. В паспортный отдел, как всегда и везде в СССР, была очередь. Примерно через час я добрался до окошечка и подал женщине все необходимые документы, она их просмотрела, быстро встала и вышла в соседнюю комнату. Минут через десять вернулась, отдала мне документы и направила в здание напротив, ничего толком не объясняя. Когда я подошел к дому и увидел вывеску, то обомлел – здесь находился уполномоченный Министерства государственной безопасности района шахты

“ Северная” города Кемерова. Мне стало все понятно. Работница паспортного отдела наверняка была проинструктирована и точно знала, что нужно с немцами делать. Передо мной встала дилемма – или срочно вернуться в общежитие, собрать свои вещи и так же тайком уехать обратно домой или с риском быть посаженным в тюрьму идти дальше. Возврат домой мне ничем не грозил – там меня наверняка еще не хватились, было лето – в районном центре думали, что я в совхозе и отмечаюсь у своего коменданта, а комендант мог думать, что я в районном центре, что случалось часто раньше, и там отмечаюсь в комендатуре. А отец конечно молчал.

Время близилось к концу рабочего дня, долго раздумывать было некогда, необходимо было принимать судьбоносное решение. Сейчас мне уже вряд ли удастся описать мое тогдашнее состояние, да это и не поддается описанию, это нужно хотя бы раз в жизни прочувствовать. Я выбрал второе и шагнул в дверь, как в бездну.

За столом сидел совсем молодой лейтенант (в России второе по рангу офицерское звание после младшего лейтенанта) и копался в бумагах. Он недовольно поднял на меня голову и грозно спросил:” Ты почему не стучишься?”- “ Извините” – сказал я. “ Ну, в чем дело?”-прозвучал его следующий вопрос. Я коротко объяснил ему суть дела, он взял мои документы, быстро просмотрел их и, вскочив со стула, полушепотом спросил:” Ты как сюда попал?” В лице и глазах лейтенанта отразились все противоречия, которые в этот момент смешались в его душе: страх, что именно на его участке работы произошел этот неординарный случай; капелька жалости к худому от долгого недоедания маленькому

(ростом я в то время был чуть более полутора метров) мальчишке; радость от того, что можно теперь выслужиться – задержать самого настоящего государственного преступника. Ведь я был сбежавшим из-под спецкомендатуры немцем!

На меня вдруг напала какая-то апатия, все стало безразлично, я без приглашения опустился на стул и тускло промолвил:” Поездом…” Лейтенант соскочил со своего стула, заметался вдоль стола; он был еще молод, его карьера только начиналась, он не знал точно, как со мной поступить. Решившись, он поднял трубку и доложил:” Тут ко мне заявился один пацан-спецпоселенец, самовольно приехал аж из Алтая, - послушал в трубку и ответил – немец.” Послушал еще и твердо ответил:” Слушаюсь!” – и положил трубку. Двинулся к двери, бросив мне на ходу:” Пошли!”- завел меня в какую-то комнату и сказал:” Пока посидишь здесь, ужин тебе принесут, поспишь на столе” – и, замкнув дверь на замок, удалился. Комната была маленькая, помещались в ней только стол и два стула; на столе кроме настольной лампы ничего не было, в углу стоял сейф, единственное небольшое окно было зерешечено. Видимо – это был кабинет для допросов. Лейтенант, слава Богу, не отправил в милицейскую камеру предварительного заключения, где обычно сидят уголовные преступники, может быть потому, что посчитал меня “политическим’ заключенным. Время, конечно, стерло в памяти многие детали и я уже точно не помню, как я провел те две ночи и один день в камере; спал ли или не спал вообще, о чем думал. Помню только, что главное беспокойство вызывали у меня опасения – попаду ли я на следующий экзамен, который состоится через три дня.

Позже выяснилось, что всполошился мой друг, поняв, что я не просто так не вернулся в общежитие. Идти к директору он конечно не решился, но секретарю приемной комиссии утром заявил о моей пропаже. Скорей всего, секретарь доложил директору, а директор предпринял какие-то меры, чтобы меня разыскать и помочь. Тем более, что в городе он пользовался авторитетом, как директор значимого в области (Кузбасс) высшего учебного заведения. Что там происходило на самом деле, я не узнал и уже не узнаю никогда.

По молодости я не спрашивал у профессора об этом, а гораздо позже, когда приехал однажды в Кемерово, чтобы встретиться с однокурсниками, этого человека уже не было в живых. Так я по-настоящему и не выразил профессору Горбачеву свою благодарность за то, что он взял на себя огромный риск помочь репрессированному мальчишке осуществить свою мечту.

Через две ночи и один день лейтенант меня выпустил из клетки, сказав:” Поезжай в центр города в областное управление МГБ и получи там разрешение на выдачу паспорта”. От счастья я сказал только:” Спасибо, до свидания” – и пулей вылетел из опостылевшего мне за полтора суток здания. Даже забыл спросить к кому же мне там в управлении нужно явиться. И это оказалось крупной ошибкой, потому что там меня никто не ждал.

Прибежав в институт, обрадовал друга и доложился секретарю, что продолжаю сдавать экзамены.

На другой день мой друг уже одного меня не отпустил и мы вместе пошли в город.

Через город Кемерово протекает река Томь и делит его на две части, которые в обиходе назывались – “левый берег” и “правый берег”. Наш институт располагался на правом берегу на самой окраине города, за нами начинался лес; а на левом берегу находились все областные учреждения, театры, магазины и пр. Автобусы с одного берега на другой ходили редко, всегда были переполнены, поэтому до моста через Томь мы пошли через лес пешком. Мое детство прошло в лесу, а друг мой родился и прожил в степном районе Алтая и раньше такого густого хвойного леса не видел. Мы шли, наслаждаясь природой –

красотой деревьев и пением птиц, болтали о чем угодно и так незаметно перешли по мосту через реку. На автобусе доехали до места.

У дверей управления стоял часовой, который же конечно меня не впустил в здание, а отправил к окошечку, где выписывались пропуска. Там женщина спросила у меня к кому я иду и попросила…паспорт! Я не знал, к кому мне нужно было идти и документов у меня тоже не было. Круг замкнулся! Пришлось объяснять свою ситуацию, женщина все больше задавала вопросов, мы все дальше углублялись в мою короткую жизнь, сзади стояло еще несколько человек, заинтересованно слушавших наш диалог. В конце-концов она мне сказала:” Выписать пропуск тебе я не могу. Иди к парадному входу и попробуй у кого-нибудь из офицеров узнать хотя бы к кому тебе надо.” Так стали мы ловить входящих и выходящих из здания офицеров. Не помню скольким офицерам мне снова и снова пришлось рассказывать о том, зачем и почему я попал к Кемерово, почему мне нужно в это здание. Некоторые после первой же просьбы провести меня внутрь отмахивались и шли дальше по своим делам; другие выслушивали, но разводили руками, что означало, что помочь ничем не могут; третьи отправляли назад в свою комендатуру.

Подходило время обеда. Удрученные мы сели на скамейку, у меня непроизвольно из глаз потекли слезы обиды. Мой друг испугался – таким он меня еще не видел никогда. А я никогда в жизни после того не испытал столько унижения, как в те полдня на левом берегу города Кемерова.

Вспоминая сейчас с высоты своего возраста те трагические дни, я понимаю – что мог сделать мальчишка, проживший всю жизнь в деревне, попавший впервые в город и в такую ситуацию. Я и предполагать не мог, что встречу у дверей учреждения охрану. Или мог же я сразу поехать к лейтенанту на шахту “Северная “ и попросить созвониться с бюро пропусков, назвать мне человека, к которому я должен попасть; я мог вернуться в институт, зайти к директору и попросить у него помощи. Никому из нас двоих не пришло это в голову. Может быть, от смятения и безнадежности нашего положения, от растерянности. Единственно, что мог предложить мой друг – это посидеть и подождать обеденного перерыва. Больше людей будет выходить из здания и может быть мне повезет. И, о боже!, такой человек попался. Он пообещал, что вернувшись с обеда, попробует мне помочь. Этот час мы провели под нервным стрессом, но и с надеждой.

Офицер завел меня в здание, куда-то сходил, вернулся, подвел меня к какой-то двери, постучал, открыл дверь и легонько толкнул меня в спину.

Дверь сзади захлопнулась, я оказался в длинном узком кабинете. Окна были наглухо зашторены черной материей, у дальней стены стоял стол, справа и слева несколько стульев. На столе стояла настольная лампа, освещавшая не владельца кабинета, а стол и посетителей. Лицо этого человека я не увидел. Судя по голосу он был уже не молод. Спросил мои фамилию, имя и отчество и сказал, что в курсе моего дела. Поднял телефонную трубку; куда-то позвонил, сказав несколько слов, и потом обратился ко мне:

“ Поезжайте в паспортный отдел шахты “ Северная”. Вас там примут. Но имейте в виду, что Вы остаетесь спецпоселенцем с прежним ограничением прав. Следующий раз Вам такую выходку не простят” - он был со мной на Вы! Вся эта процедура заняла не более пяти минут – столько времени стоили мои мытарства! Вышел я с сияющим лицом!

Жизнь, как летний день – яркое солнце сменяется дождем и даже штормом, потом появляется радостная радуга и снова солнце. И так бесконечно.

Начались мои хлопоты по получению паспорта: фотографирование, заполнение бланков, сдача документов, ожидание результата. И везде нужно было отстоять длинные очереди, затратить массу времени. Готовиться к экзаменам было некогда, но я их сдавал.

Через две с небольшим недели мне назначили день, когда я должен был явиться за паспортом. В этот же день у нас был экзамен по математике. Обычно устные экзамены проходили у нас с утра и до конца дня. Поэтому я утром рано пошел за паспортом, рассчитывая к обеду вернуться в институт и успеть на экзамен.

В паспортном отделе мне пришлось заполнять еще какие-то бумажки, сходить к лейтенанту стать на учет, расписаться, что я ежемесячно буду у него отмечаться. Отстояв в очереди, я, наконец, оказался у заветного окошечка. Женщина громко объявила:

“ Обеденный перерыв!”- и захлопнула дверцу. Я обомлел. Попытался через решетку объяснить, что я опаздываю на экзамен, но она молча ушла использовать свое право на отдых. Да у нее таких эпизодов случалось каждый день и в день по несколько раз.

После обеда весь взмыленный, но с паспортом в кармане я влетел в аудиторию, где должен был проходить экзамен. В помещении молодая женщина неспешно собирала со стола экзаменационные билеты и еще какие-то бумаги. Больше никого не было, хотя обычно принимают экзамены три человека. Я позорно опоздал! Извинился, назвал свою фамилию. Она, естественно, поинтересовалась причиной опоздания, продолжая собирать свои бумаги. Я сказал, что получал паспорт. Она резонно заметила, что паспорт можно было получить и в другой день и что помочь она мне уже ничем не может, потому что два члена комиссии ушли и где их искать она не имеет понятия. К моей просьбе попытаться что-то сделать она осталась равнодушной, ибо абитуриентов было больше, чем требовалось студентов, предстоял конкурс нескольких человек на место и потеря одного претендента никого не волновала. Все упрощалось, если больше абитуриентов “отсеивалось” еще во время экзаменов.

Она уже уходила, я неподвижно стоял у стола и, вдруг, она обернулась ко мне и спросила:

“ Как же Вас допустили без паспорта?” И все началось сначала! Я уже настолько устал рассказывать свою унизительную историю, что равнодушно стал бубнить ей все, что уже поведал многим и много раз. Я уже ничего не хотел на этом свете – ни учиться, ни даже жить. Меня додолбали!!! Минуть через пять она усадила меня и сама села на стул и с большим напряжением на лице стала внимательно слушать, только иногда задавая вопросы. Это была молодая учительница, приглашенная из школы на время приемных экзаменов. Предполагаю, что она и не подозревала о существовании всего того, о чем я ей рассказывал. Может быть ей было и интересно, и стыдно за кого-то там “ наверху”. Не предполагала она, что в “ самом демократичном и свободном” государстве мира такое возможно. По крайней мере, мне очень хотелось, чтобы эта еще совсем молодая женщина оказалась настоящей интеллигенткой и именно так и думала.

Она на свой страх и риск приняла у меня экзамен. Я ответил на все вопросы, решил все задачи. Она спросила, какие оценки я получил на предыдущих экзаменах. Потом виновато

сказала: ” Я не могу Вам поставить высокую оценку, потому что мне и так еще нужно

убедить членов комиссии, чтобы Вас включить в ведомость. А у Вас предыдущие оценки хорошие – Вы и так пройдете без проблем по конкурсу. И постарайтесь оставшиеся экзамены сдать на отлично”. Мне осталось только ее поблагодарить. Экзамены закончились, я набрал нужное количество баллов, благополучно прошел конкурс и поступил в институт. Сбылась моя мечта, наступило самое счастливое время в жизни, как и для любого студента в мире.

Омрачали жизнь только штамп в паспорте о том, что я состою на специальном учете, и необходимость ежемесячно отмечаться в комендатуре. Теперь я не имел права съездить во время каникул домой, не мог ехать без разрешения вместе с однокурсниками за пределы города на практику.

В институте училось более пятисот студентов, я был единственный немец, а из репрессированных нас было двое – кроме меня студент- кореец. Он жил в Кемерово, поэтому поступил без проблем.

Так почему же мне удалость осуществить свое желание? Думаю, что наряду с удачей и стечением обстоятельств были и реальные причины.

В первую очередь положительную роль сыграло само время: вовремя умер Сталин и в верхах началась жестокая борьба. К власти рвался Берия и его “соратники” понимали, что многим это будет стоить не только должностей, но и свободы, и даже жизни. Берия в своем ведомстве привык расстреливать направо и налево. Пока в верхних эшелонах власти дрались, внизу царила определенная растерянность. Каждый тоже пытался построить свою линию поведения таким образом, чтобы не потерять свое место. Вообще госбезопасность и милиция (полиция) боялись утерять свое влияние в государстве, что позже при Хрущеве в какой-то мере и случилось. Мне в это время еще не было 18-ти лет и просто так меня в тюрьму посадить не могли, должны были наказать моего отца. Но искать его почти за тысячу км от Кемерова вряд ли было у кого-то время и желание, когда своих внутренних проблем хватало. То есть, им просто было не до меня. Так закончилась самая тяжелая эпопея в моей жизни.

Учеба шла своим чередом, мы – сельские ребята – с особенным удовольствием приобщались к городской цивилизации: не пропускали ни одного представления в театре музыкальной комедии, в драматическом театре и даже в цирке; по нескольку раз ходили в кинотеатр на полюбившиеся фильмы.

В январе 1954 года после сдачи экзаменов за первый семестр наступили каникулы и студенческое общежитие опустело. Большинство студентов уехало на каникулы, осталось несколько человек, у которых родители жили далеко от Кемерова (в Казахстане, в Украине, в Восточной Сибири), и я – невыездной молодой человек. За разрешением я даже не пошел – боялся лишний раз напоминать о себе. Устроился на две недели временным рабочим на шахту “ Центральная “. Шахта была самой высокой категории по опасности взрыва газа и угольной пыли. Электричество использовать было нельзя – только пневматические орудия труда, а для перевозки грузов внутри шахты использовали лошадей. От длительного пребывания под землей они либо плохо видели, либо были совсем слепые. Не мог я спокойно смотреть, как эти несчастные животные, механически шагая по досконально изученному ими пути, обреченно таскали нагруженные и пустые вагонетки. Как обращаться с лошадьми я знал с детства и поэтому меня приняли на работу помощником конюха. Приехал я из дому в легкой одежде; зимой морозы доходили до 40-50 градусов; пока добирались до центра города иногда даже пальцы ног или рук слегка обмораживали. За две недели я заработал такую сумму денег, что смог себе купить зимнее пальто, новую шапку, меховые перчатки и теплые боты на ботинки.

Уже в первом семестре мне очень понравились дисциплины, связанные с геологией. И именно после работы в шахте я понял, что это не мое амплуа – уж слишком монотонными и повторяющимися ежедневно были операции: отбойка угля, его погрузка, транспортировка, крепление вынутого пространства. Если бы у меня тогда была возможность, я бы перевелся в другой институт на геологоразведочный факультет. Но, как говорят русские, око видит да зуб неймет.

После окончания первого курса мы должны были ехать на месяц на геологическую практику не далеко от Кемерова. И я снова рискнул, уехал без разрешения комендатуры. Я размышлял так: никто из студентов и преподавателей не знают, что я стою на спецучете, значит доложить о моем “ побеге “ будет некому. Так и случилось, все обошлось благополучно.

Но осенью снова нужно было ехать уже в другой город на шахту на практику и я снова не пошел за разрешением.. Пришлось примкнуть к студентам из другой группы и пройти практику на той же шахте, на которой работал на зимних каникулах. Меня опять взяли на работу и я, наконец, впервые в жизни купил себе наручные часы, иметь которые в то время считалось особым шиком, потому что далеко не все студенты их имели.

Студенческая жизнь текла своим чередом. Наступила Хрущевская “оттепель” и осенью я узнал в комендатуре, что еще в июле для учащихся отменили спецпоселение. Это был 1954 год. Оказывается уже три месяца, как я был свободен, и ничего об этом не знал! Комендант даже не соизволил меня об этом оповестить. А в 1956 году спецкомендатуру отменили вообще. Я с радостью поменял паспорт, чтобы избавиться от ненавистного штампа. Если бы я тогда мог предполагать как изменится жизнь вплоть до того, что появится возможность уехать в Германию, я бы обязательно сделал фотокопию паспорта с этим штампом, чтобы и “память” осталась, и дети увидели с каким клеймом жил их отец, и служащие немецких учреждений убедились в достоверности моей ситуации.

В 1958 году я окончил институт и меня направили работать на шахту в город Белово Кемеровской области. Там я проработал год и уехал в Алма-Ату, где к тому времени уже жили мои родители. В Алма-Ате (тогда этот город был столицей Казахстана – одной из республик СССР) я устроился на работу в геологическую организацию и проработал в геологии всю свою жизнь. Это было для меня интересно- быть в постоянном поиске и постоянном движении на огромных территориях.

Не могу сказать, что, работая в разных коллективах, я был ущемлен в правах со стороны своих коллег. В большинстве своем окружающие меня люди относились нормально. Особенно нужно отметить доброжелательное и уважительное отношение казахов к немцам. Казахи очень хорошо встретили выселенных немцев во время войны, очень многих спасли от голода и холода, брали детей и целые семьи к себе в дома. Немцы, которые жили в аулах, свободно разговаривали по-казахски, а некоторые казахи – по-немецки. При этом ни те, ни другие не владели хорошо русским языком. Поэтому в Казахстане мне жилось вполне нормально.

Но руководили всем все-таки русские. Могу привести только один пример. В геологии были очень распространены длительные командировки специалистов за рубеж. В основном в страны Восточной Европы и государства с просоветскими режимами (Куба, Вьетнам, Ангола и другие). Практически все мои коллеги по 2-4 года поработали в различных странах. Во-первых, там они значительно расширяли свой кругозор и повышали свой профессиональный уровень; во-вторых, там платили за работу в несколько раз больше, чем в своей стране; в-третьих, на эти деньги можно было по специальным талонам без очереди купить дефицитные дорогие вещи, в частности, автомобиль. Я такой возможности не имел. За все время уже в 80-х годах я хотел съездить в Болгарию по туристической путевке, но меня под различными благовидными предлогами не пустили. То есть, почти до самого конца существования СССР я был неблагонадежным его гражданином.

Коренным образом изменилось все в 1991 году, когда Советский Союз развалился, а Казахстан стал независимым государством. Роль немцев повысилась еще больше – одно время даже двумя заместителями Премьер-Министра Казахстана были немцы Штойк и Метте. Это говорит о многом - в советское время о таком и мыслить никто не мог.

Моя карьера в независимом Казахстане быстро пошла вверх.. Я работал в государственной холдинговой компании на высокой должности, работа приносила удовольствие, материально был обеспечен. Но настроения российских немцев уже изменить было нельзя. Ворота в Германию открылись и, как бы хорошо в Казахстане ни было, немцы ринулись в эти открытые ворота. Кому-то действительно жилось тяжело материально, но большинство, не веря в благополучное будущее, жаждало общения с немцами, хотело разговаривать по-немецки. Из всех моих немецких родственников и сослуживцев я со своей семьей остался единственным немцем в Алматы. И при всем моем благополучии я готов был тоже бросить все \ хорошую работу, приличную зарплату, собственную фирму и т.д.\ и послал прошение о приеме в Германию. Я еще и понимал, что если большая часть немцев уедет, то мои дети и внуки полностью ассимилируются с местным населением и тогда нашему немецкому роду придет полный конец. Этого я допустить не мог. Да и душой тянуло меня туда, где когда-то по этой земле ходили мои предки; наверное, воевали, выращивали хлеб, растили детей; от шкур переходили к смокингам, от язычества – к христианству. Я понимал, что с фанфарами меня в Германии никто встречать не будет, тут и своих проблем хватает. Поэтому я ушел с государственной службы, стал работать в американской нефтяной компании, совместно с друзьями казахами организовал собственную геологическую фирму. И пока восемь лет решался вопрос о моем переезде я заработал достаточно средств, чтобы не обременять Историческую Родину.