Детство без детства 3 page

Делать было нечего, собрала бабушка вещи, уложила на двое санок, получила от председательши записку и вместе с еще несколькими семьями отправилась с двумя мальчишками на новое место жительства. Пройти надо было около сорока километров, поэтому пришлось в одной из деревень переночевать.

Долго просились на ночевку, пока не нашли кого-то из руководителей и тот их разместил на ночь в конторе.

Трудно было договориться с людьми, потому что все трое плохо говорили по-русски. Либо их плохо понимали, либо, услышав немецкий акцент, находили причины, чтобы отказать или грубо отправить подальше.

Ребята потом научились довольно чисто говорить на русском языке, а бабушка так до конца своей жизни выучить язык не смогла. Так, кстати, было со всеми немецкими бабушками и дедушками.

Через два дня они добрались до нового совхоза. Обрадовались, что в основном в поселке жили немцы-переселенцы, что там работала столовая и их кормили два раза в день, давали норму хлеба по карточкам. И хотя в супе не всегда можно было выловить даже кусочек брюквы, тем более картофеля, все же - это была горячая пища и спасение от голодной смерти.

В бараке вместе жили пять немецких семей и латышка с маленьким ребенком.

В общем, оказавшись среди своих немцев (там были и наши родственники), чуть-чуть накормленными, получив крышу над головой, люди были счастливы и молили бога, чтобы не стало хуже. Бабушка работала на полевых работах и на скотном дворе, старший сын на конюшне, младшего взяли в столовую топить печи, чистить овощи, заниматься уборкой помещения. Самое главное там он был сыт и в тепле.

Беда пришла неожиданно. Бабушка заболела трахомой и работать больше не смогла. Пайку хлеба урезали, стало голоднее. Однажды старший сын принес домой немного зерна в карманах, на другой день его арестовали. Как несовершеннолетнему ему присудили только два года тюрьмы. Срок он отбывал в Барнауле.

Итак, мы приехали, когда бабушка была больна, а работал только ее младший сын, ему тогда уже исполнилось 14 лет. Мама пошла сразу на работу, мне нужно было сдать экзамены за четвертый класс, что я и успешно сделал.

Впервые здесь мы по-настоящему поняли, что такое голод и холод. В Сибири у нас был огород, хоть какая-то скотина, а здесь не было ничего. Нам пришлось ходить по полям и искать прошлогоднюю перемерзшую картошку, колоски ржи или пшеницы, ловить сусликов, иногда ондатру. Район был степной, для топки печей можно было найти только кизяк, камыш, мелкий кустарник и солому. Все это приходилось ходить собирать по поселку и в его окрестностях. По полям и по поселку верхом на лошади регулярно ездил объездчик – мужчина, вернувшийся с фронта без кисти правой руки и очень злой на немцев. Если он кого-то ловил даже с мелкой добычей, то больно стегал бичем и заставлял относить топливо в столовую, а колоски высыпать снова на поле. Это было настоящим издевательством. Не все конечно ему подчинялись, мальчишки покрепче убегали, домой приходили с красными полосами на спине, но с добычей. Была еще одна женщина – секретарь партийной организации (коммунистка), которая занималась слежкой за рабочими совхоза и просто жителями поселка. Если кто-то нарушал местные порядки или установленный начальством режим, то за малейшую провинность его либо лишали хлеба, либо еды в столовой, либо сажали под замок в карцер, в качестве которого служило не отапливаемое помещение пожарного депо, где стояла одна телега с водяной помпой.

Для исполнения наказаний был тоже специальный человек – он же пожарник. Люди были абсолютно беззащитны даже перед самыми маленькими начальниками. А их было достаточно: объездчики, звеньевые, бригадиры, служащие конторы, партийное начальство, директор.

Летом все дети должны были работать на полевых работах – на пахоте, на посевной, на сенокосе, на уборке свеклы и зерновых. Вначале я попал на распашку свеклы. Моя задача была сидеть верхом на лошади и управлять ею, чтобы она строго шла между рядами свеклы. Сзади шла женщина и управляла культиватором. Так делалась пропашка и окучивание свеклы. Работа была не тяжелая, но, когда припекало солнце, было ужасно трудно усидеть на лошади в течение долгого летнего дня всего с двумя-тремя короткими перерывами. Соленый пот выедал глаза, болела спина сверху донизу, ныли руки и ноги.

На полевом стане появлялись, когда уже темнело, и падали замертво на прошлогоднюю солому – только бы поспать!

В середине лета меня послали на сенокос возить сено на волокуше. Дали спокойного быка. Работа была мне уже знакома. Стало немного легче, пока женщина накладывала сено на волокушу, можно было слезть с быка и пошевелить телом. Хотя и не очень сытно, но на полевых работах все-таки два раза в день кормили. Однако обращались с нами гораздо хуже, чем в Сибири. Здесь мы были на тех же правах, как и все немцы.

Среди лета в самое жаркое время люди заболели дизентерией. В домах, естественно, туалетов не было, а уличные давно разобрали на дрова. Ходили обычно на канал, но больной человек до канала добегать не успевал, поэтому садились где попало. В результате все вокруг было загажено. Через некоторое время приехала бригада из санитарно-эпидемической службы, весь поселок и окрестности обработали каким-то раствором, оставили для людей немного лекарств. Несколько человек, в том числе дети, умерли. К счастью, наша семья выжила.

Приближалась осень – нужно было идти в школу – в пятый класс. В совхозе было только четыре класса, а семилетка была в соседнем селе за восемь километров. Мы ждали, что скоро приедет отец, поэтому мать настаивала на том, чтобы я один год пропустил.

Но я учебу пропускать не хотел. Тем более, что, если не учиться, то непонятно чем целую зиму заниматься. Мне не исполнилось еще и 12 лет, работник из меня еще был никакой. Морозы до минус 40 градусов, вряд ли меня куда-то возьмут на работу в этом возрасте. Мое упрямство победило и мы с матерью пошли в соседнее село искать квартиру для меня. Поскольку со всех близлежащих поселков стекались ученики 5-7-х классов в это село, то найти квартиру в конце августа было не так просто. Мы проходили целый день и ничего не нашли. Решили зайти в школу – отдохнуть и посмотреть, что она из себя представляет. Нас встретила сторожиха, она же уборщица, которая жила со своей дочкой в школьном здании в одной маленькой комнате. Мама пожаловалась ей, что за целый день мы не нашли жилье; что она хотела, чтобы я пропустил этот год пока не вернется отец, и что я заупрямился и очень хочу учиться. Женщина участливо посмотрела на меня и предложила пожить пока у нее, а там или отец приедет, или квартира другая найдется. Женщина привела нас к себе и показала, где я могу спать – эта была узкая щель между печкой и стеной, куда можно было приспособить доску. Варить себе еду я должен был сам. Целый день я мог находиться в школе – в начале на занятиях, потом там же делать домашние задания. Кроме всего прочего, квартира эта не нужна была сразу, потому что до холодов можно было ходить в школу каждый день из дома. По крайней мере, все ученики так делали.

Утром рано первого сентября 1947 года нас девять детей из бывшего четвертого класса, который закончили около 25-ти человек, пошли в школу. Опять из всех я один был немец, хотя немецких детей в поселке было много. Некоторые, как мой дядя, были уже в таком возрасте, что стеснялись идти учиться, да и работать им нужно было; другие боялись среди русских учиться, потому что плохо говорили по-русски; третьи не имели возможности или просто не хотели; кого-то пугали трудности. Мой дядя, например, закончил первый класс немецкой школы еще на Украине, а дальше из-за войны в школу вообще не ходил – вынужден был работать, чтобы прожить.

В первый день мы всей группой быстро и весело прошли эти восемь километров до школы. Казалось, никто не устал и мы думали, что и впредь нам эта учеба будет даваться легко.

Моя сестренка тоже готовилась идти в первый класс, но первого сентября заболела дифтеритом. Горло покраснело и опухло, она с трудом говорила и дышала. В поселке был только фельдшер, вызвать врача было неоткуда. Фельдшер приходил, пытался чем-то помочь, но в то время можно было уповать только на Бога. А Богу видимо было угодно забрать ее к себе. На четвертый день, когда я к вечеру вернулся из школы, сестренка уже умерла. Пятого сентября мы ее похоронили в том селе, где я учился. Только тогда, когда теряешь близкого человека, понимаешь, насколько он важен был для тебя. Мне казалось, что мир перевернулся, я не мог поверить, что ее больше нет, что вечером после школы она меня уже не встретит, не будет надоедать расспросами о школе. Всю жизнь потом жалел, что часто отмахивался от нее, как от назойливой мухи, мало уделял внимания. В

общем, потерял я самого дорогого мне человечка.

Много лет спустя, я специально поехал туда, чтобы отыскать ее могилку, но кладбище уже было новое, а от старого уже ничего не осталось. Сердце щемит оттого, что нет даже места, которому можно было бы поклониться. Проклятое время…

До первого снега мы всей гурьбой так и ходили в школу каждый день туда и обратно. Постепенно стала накапливаться усталость, кое-кто засыпал на уроках. Тогда я впервые получил плохую оценку по ботанике. Тоже задремал и не слышал вопроса учительницы.

Хотя в основном учителя относились к нам с пониманием, потому что из более чем 30-ти учеников добрая половина приходила пешком из разных деревень.

Проблемы начались в конце октября, когда выпал первый снег. Наступили морозы и начались бураны. Каждый день стало просто невозможно ходить – на дорогу уходило половина дня. И мы начали расселяться по квартирам.

В начале ноября мы с дядей нагрузились вещами и пошли относить их на мое новое место жительства. Восемь километров с грузом оказалось пройти не так просто. Поскольку дядя обходился на разных работах в совхозе без всякой грамоты, то и не считал в данное время учебу делом обязательным. Он попытался еще раз убедить меня хотя бы временно бросить школу. Однако, мое желание учиться было так велико, что остановить меня уже никто не мог.

Четверо девочек из нашей группы были детьми совхозного начальства, им привозили продукты на месяц, а то и больше, иногда их забирали на воскресенье домой. Остальные ходили каждую субботу домой пешком, а в воскресенье с продуктами и чистым бельем возвращались обратно в школу. Самое страшное было идти во время бурана. Сильно дул ветер; нос, рот и глаза забивало снегом, было тяжело не только идти, но и дышать. Дороги зимой вообще-то не было, а в буран все переметало и дальше нескольких метров невозможно было что-либо разглядеть. Спасало нас направление ветра и хорошее знание местности. Сильные ветры дули только с запада, а мы шли либо на север, либо на юг. Поэтому ветер должен был дуть в левый или правый бок в зависимости от того, шли мы из школы или в школу. Однако опасность заблудиться была большая. Стоило ошибиться и уйти левее или правее поселка – можно было замерзнуть. Осенью мы два месяца ходили по этой дороге каждый день и знали уже каждый кустик, каждую горку и каждый овраг. Однако из пяти человек, которым приходилось ходить пешком, к декабрю осталось нас только двое – я и одна девочка; остальные не выдержали этот марафон и бросили школу. Девочка была на 2 или 3 года старше меня, в моей поддержке не нуждалась и через некоторое время я остался совсем один со своими проблемами. Скорее всего этой ученице удалось пристроиться к “привилегированным” детям и она ездила домой с ними. А я продолжал ходить и в хорошую, и в плохую погоду каждые выходные дни домой, потому что мать не могла мне набрать продуктов больше, чем на неделю.

Тридцать первого декабря 1947 года в школе был утренник – отмечали наступающий Новый год. Вместо елки нарядили где-то срубленный клен, навешали на него зеленые бумажки, еще какие-то безделушки, сделанные самими учениками. Пели, плясали, рассказывали стишки. После Нового года предстояли школьные каникулы. Было радостно, что какое-то время поживу дома. Вышел на минутку на улицу и вижу, что начинается буран. А мне предстояло еще идти домой. На утреннике я видел мужчину и женщину – это были родители двух наших девочек, они приехали за ними на лошади.

Я быстро вернулся в школу, подошел к мужчине и спросил не могут ли они и меня взять с собой. Мужчина посмотрел на меня недружелюбно и отвернулся. Я понял, что пока не начался настоящий буран, мне нужно идти. Я собрал свои вещи в котомку и, не дожидаясь конца утренника, вышел на улицу. Буран разыгрался, едва я вышел из села. Наверное нужно было вернуться и переждать день-два, но кушать у меня было совершенно нечего, да и не первый раз я ходил в такую погоду. Пошел дальше. Отвернул лицо от ветра, подставил левый бок и побрел, проваливаясь временами на наметенных сугробах. Вот наткнулся на знакомый обрывчик; потом увидел куст калины, на котором мы еще раньше специально для ориентира надломили толстую ветку и оставили ее висеть. Идти одному всегда тяжелее, чем в коллективе, поэтому к половине дороги я уже порядочно устал, начало наплывать какое-то безразличие, ноги болели, шел уже просто машинально; не мозг руководил телом, а тело само двигалось вперед. Каждый, кто попадал в пургу, знает, что главное – не поддаться соблазну - сесть отдохнуть. Я это тоже знал, но меня просто магнитом тянуло к земле – хоть на минутку! Вдруг резкий удар в левое плечо сбил меня с ног. Я упал в снег и услышал женский вскрик:”Мы человека сбили!” Сани остановились, я, не чувствуя боли, вскочил и попросил меня взять с собой. Одна из девочек назвала мое имя и фамилию. Фамилия была настолько чисто немецкая, что мужчина, сказав:” А-а, это тот немчуренок. Нечего ему делать в наших санях!”- стегнул лошадь вожжами и через мгновение скрылся с моих глаз. Сильно болело плечо, видимо его задели оглоблей. Боль и особенно обида жгли мне душу; если бы я мог, то в тот момент убил бы этого мужика.

Этот наезд причинил мне боль, но и спас меня. Я с удвоенным упорством шел, падал, полз на четвереньках, поднимался и снова шел к своей маленькой цели. У дверей своего барака я уже лежа постучал в дверь. Дверь распахнулась и чьи-то сильные руки подхватили меня, прижали к себе – я понял, что это вернулся отец. Я почувствовал себя абсолютно незащищенным и слабым, слезы сами по себе потекли по щекам.

Спустя несколько дней в начале января 1948 года отец куда-то съездил и вернулся с новым назначением в один из совхозов Алтайского края. По сегодняшним понятиям это было совсем недалеко – порядка 80-ти километров, но тогда это было огромное расстояние, потому что зимой туда можно было доехать только либо на гусеничном тракторе с прицепленными к нему санями, либо на лошадях.

Отец с матерью собрались и уехали на новое место жительства, рассчитывая, что отец быстро вернется за мной, бабушкой и дядей. Но все оказалось не так просто…

Отец приступил к работе, квартиру им сразу предоставить не смогли, подселили их к другой семье – места нам бы всем там не хватило. Ждали, когда освободится какое-то жилье.

После каникул я снова пошел в школу. За время отдыха все неприятности забылись, уже не терпелось встретиться с одноклассниками. Дети быстрее забывают невзгоды, печали и обиды.

Прошел месяц, а родители не появлялись. В феврале стало совсем трудно. Работал один дядя – еле хватало на него и на бабушку. Старший бабушкин сын еще осенью освободился из тюрьмы и сразу уехал к старшей сестре в Казахстан. Слава Богу, были родственники, которые чем могли иногда помогали. На шесть дней бабушка давала мне стакан гороха, шесть картошин и шесть небольших лепешек, которые она специально для меня пекла из какой-то смеси муки, отрубей, крахмала. Я делил горох на шесть частей, варил в маленьком чугунке гороховый суп с одной картошиной, плюс одна лепешка – это была моя дневная норма еды. Мысли о мясе или жирах даже в голову не приходили.

Наступила середина марта, а родителей все не было. У бабушки кончились все запасы. Родственники неодобрительно смотрели на то, что я продолжаю ходить в школу. Однажды в воскресенье я ушел из дому, имея в сумке всего несколько штук свеклы. Похудел уже настолько, что просвечивался насквозь. Одноклассники прозвали меня скелетом, смеялись надо мной. Женщина, у которой я жил, ругала моих родителей за то, что они бросили ребенка одного в таком положении, но помаленьку стала меня иногда подкармливать. Может быть, она рассказала о моем бедственном положении ученикам –

ребята стали делиться со мной своими скудными пайками. Домой я по выходным дням ходить перестал – не было смысла тратить силы на эти “прогулки”.

Пошел снова домой на весенние каникулы. Хотел где-нибудь подработать, но маленький худой мальчишка никому не понадобился.

Наступил апрель месяц и я уже не верил, что за мной когда-нибудь приедут. Мне казалось, что я навечно останусь в положении нищего в этой деревне. Моя хозяйка с жалостью и сочувствием смотрела на меня, утешала и обнадеживала

Пришла весна. Днем потихоньку начал подтаивать снег, погода успокоилась, к обеду пригревало солнышко. В один из таких дней после уроков мы целой ватагой отправились на горку кататься на тазиках. Веселье было в разгаре, когда я услышал крик хозяйской девчонки. Я понял – за мной приехали! Отец хорошо заплатил хозяйке, искренне поблагодарил ее за меня, извинился за задержку и мы ушли из этой деревни навсегда.

Только в старости начинаешь понимать какой благодарности заслуживают люди, когда-то помогшие тебе в трудную минуту. По молодости человек всегда занят текущими делами, некогда оглянуться назад, вспомнить прошлое и добрых людей. За давностью лет я уже не помню ни имени, ни фамилии этой женщины и ее дочери. Чувствую вину за собой, потому что сам лично так и не смог отблагодарить их за все хорошее, что они для меня сделали.

На новом месте жизнь круто изменилась в лучшую сторону. Отец работал в совхозе, мама родила еще двоих детей и сидела с ними дома, бабушка возилась по хозяйству. Мой дядя пошел учеником токаря в механические мастерские, стал впоследствии специалистом высокого класса, даже однажды изготовил механическую часть микроскопа для научно-исследовательского института.

Летом, как и раньше, я работал на полевых работах: на конных граблях и сенокосилках, на перевозке зерна от комбайнов. А после седьмого класса меня даже назначили на две ответственные должности – библиотекарем и почтальоном. Днем в соседнем селе забирал почту \письма, газеты, денежные переводы, пенсии\, развозил ее по отделениям совхоза – когда на двуколке, когда верхом на лошади, а когда и на велосипеде. У отца еще до войны был велосипед, поэтому, как только появилась возможность, он сразу купил нам с дядей этот царский подарок. Вечерами я принимал и выдавал посетителям книги в библиотеке.

В то время я и сам прочитал много различных книг советских и зарубежных авторов.

Здесь в школе со мной уже училось и несколько немецких ребят.

Семь классов я закончил в 1950 году с одной четверкой, остальные все были пятерки.

Здесь нужно отметить, что в России принята обратная по сравнению с Германией система оценок. Отлично -5, хорошо – 4, посредственно – 3, плохо – 2, очень плохо – 1.

Осенью нужно было идти в восьмой класс, а в совхозе была только школа семилетка. Большинство учеников после седьмого класса не захотели или не смогли дальше учиться – многие пошли работать. Школ десятилеток (средних) вблизи нашего поселка было всего две – одна в соседней деревне за 8 км от нас, но в другом административном районе; другая – в нашем районном центре, но в 38-ми км от совхоза. Учиться дальше нас собралось только пять человек и, естественно, мы решили все вместе идти в ближайшую школу. Опыт у меня уже был и в августе мы все нашли себе квартиры, а к первому сентября с необходимыми вещами расселились по своим местам.

Все начиналось прекрасно. Мне опять попалась хорошая хозяйка; у нее был сын, с которым нам предстояло учиться в одном классе. В школе было интересно: появились новые предметы, по каждому предмету свой учитель, всем дали необходимые учебники,

начали изучать французский язык.

Через неделю, возвращаясь из школы домой, вижу у забора стоит подвода. В первую очередь подумал, приехал кто-то из родителей. Уж не случилось ли что дома? На душе стало тревожно. Зашел в дом – вижу, сидит за столом и пьет с моей хозяйкой чай наш совхозный комендант. Женщина посмотрела на меня сочувственно. Поздоровались и комендант мне говорит:” Собирайся, парень, тебе не разрешили учиться в этой школе. Поедешь в районный центр”. Конечно, я знал о спецпоселении, о спецкомендатуре. Отец каждый месяц ходил отмечаться, чтобы удостоверить, что мы все на месте и никуда не сбежали. Но мне и в голову тогда не могло прийти, что я не имею права учиться в школе в двух часах ходьбы от дома. Поселок наш был маленький, все хорошо друг друга знали, относились друг к другу доброжелательно. Меня только всегда удивляло, что, когда мы ездили на другой берег реки Чарыш за ягодами, с нами был всегда комендант, либо один, либо с семьей. А одни мы туда никогда не ездили, хотя до Чарыша было всего 12 км. Позже я понял причину – это тоже уже был другой административный район. Просто комендант шел на нарушение и брал нас с собой под свою ответственность.

Так я впервые познакомился с комендатурой и узнал от отца, что “дорогой товарищ” Сталин подписал Указ о поселении нас в местах проживания НАВЕЧНО. Без права выезда или выхода за пределы административного района. Под этот Указ попали все немцы, все чеченцы, все крымские татары, балкары, турки-месхетинцы, некоторые армяне и другие народы Советского Союза.

И поехал я поступать в восьмой класс за 38 км от дома в районный центр.

Первое время было снова мучительно привыкать жить далеко от дома у чужих людей, без друзей и приятелей. Вначале я пытался каждую субботу после занятий ездить домой на велосипеде, но вскоре стало понятно, что это тяжело и невозможно. Потом стал добираться на попутных автомашинах, но в то время их было вообще мало и по воскресеньям они не ходили. Каждый раз я уезжал из дому только в понедельник, из-за чего пропускал занятия в школе, что конечно учителями не приветствовалось. Несколько раз зимой даже ходил на лыжах. Но потом постепенно привык и домой уже приезжал только на праздники и во время каникул. Как ни печально это было, но, начиная с восьмого класса, я уже больше никогда по-настоящему не жил в семье своих родителей.

Жизнь в пятнадцатилетнем возрасте оторвала меня от родных людей, как ломоть от булки хлеба и перемалывала меня потом в одиночку.

В девятом классе я жил на квартире у одной бедной семьи. Хозяином был больной малообразованный старик – крестьянин. Как ни странно, именно этот старик в определенной мере, вопреки советской пропаганде и школе, сформировал мое мировоззрение. Не боясь никого и ничего, если были слушатели, он мог с утра начать ругать советскую власть, руководство всех уровней, начиная от председателя колхоза и кончая Сталиным. Я до сих пор удивляюсь, почему его не привлекли к ответственности, не репрессировали, не посадили в тюрьму. Может быть потому, что в деревне его считали чудаковатым, брюзжащим, но безобидным старым человеком и никто ни разу на него не донес соответствующим органам. Может быть потому, что он был достаточно хитер не произносил свои антисоветские речи публично или кому попало, собеседников он чувствовал интуитивно. Почему он проникся ко мне сразу таким доверием и сейчас непонятно.

Власть в стране принадлежала коммунистической партии. Руководили всем партийные комитеты все уровней – от Центрального в Москве до комитетов в цехах заводов, отделениях колхозов и совхозов, отделах различных учреждений и предприятий. Руководители практически не могли самостоятельно решать какие-либо серьезные вопросы. Основным инструментом партии были: вначале ЧК (Чрезвычайная комиссия), потом НКВД (Народный комиссариат внутренних дел), потом МГБ (Министерство государственной безопасности), потом КГБ (Комитет государственной безопасности). Наряду с официальными представителями этих органов во всех звеньях промышленности и сельского хозяйства (включая и комендантов, которые наблюдали за нами) была еще огромная масса штатных и нештатных тайных осведомителей. Такие осведомители были даже в маленьких коллективах и, например, обязательно сопровождали туристические группы при поездках за границу. Такая система сохранялась вплоть до развала Советского Союза.

Мой хозяин-дедушка при каждом удобном случае просвещал меня на этот счет: и о том, как советская власть развалила сельское хозяйство, репрессировав всех более или менее зажиточных, а значит работящих, крестьян; и как насильно загоняли людей в колхозы; и как в тридцатых годах забирали и уничтожали безвинных людей. Разносил в пух и прах конкретных районных и колхозных руководителей, которых он знал с детского возраста, утверждая, что это все бывшие хулиганы и настоящие пьяницы и развратники. По большому счету он был действительно прав – колхозы и совхозы так и не стали полноценными кормильцами страны сельскохозяйственной продукцией. Дефицит продуктов питания был всегда: не хватало мяса, молочных продуктов, временами даже хлеба. Именно этот человек научил меня аналитически смотреть на жизнь и на происходящие события, критически относиться ко всяким мероприятиям власти как местного, так и глобального значения. Я уже трезво и со скепсисом воспринимал инициативу Хрущева сеять везде, где можно и где нельзя, кукурузу; кубинский ракетно-ядерный кризис; подавление волнений в восточно-европейских странах; участие советских войск в войнах в Азии и Африке; инициативу Лигачева и Горбачева по введению запрета на спиртные напитки, что привело к уничтожению ценнейших виноградников. Если перечислить все глупости, которые совершили советские руководители, то не хватит ни жизни, ни бумаги, чтобы все это описать. Ведь столько леса, сколько есть в России, больше нет наверное ни в одной стране северного полушария, а за мебелью люди стояли в очереди годами, причем нормальная мебель была только импортная. Скотоводство было развито по всей стране, однако тушеное консервированное мясо или сгущенное молоко в магазинах купить было не возможно, их выдавали по разнарядкам, иногда самого районного комитета партии; за обувью, особенно за югославскими или итальянскими женскими сапогами, люди ночами стояли в очередях около магазинов, записывая на ладонях свои номера. Холодильники, пылесосы, телевизоры выдавались предприятиям а там либо распределялись начальством, либо разыгрывались по жребию. Автомобили считались вообще роскошью, можно было ждать очереди по 10-15 лет, а можно было его и не дождаться до конца жизни. Страна с огромными площадями плодородных земель покупала зерно в Америке и Канаде! О какой-то свободе и демократии вообще не могло быть и речи. При Сталине за каждое лишнее сказанное слово немедленно давали 10 лет лагерей, при Брежневе инакомыслящих просто отправляли в психбольницу и там доводили до действительного сумасшествия. А пропаганда каждый день трубила о том, что Советский Союз самая богатая и свободная страна в мире. Многие конечно в это не верили, но были и верующие. Если бы Гитлер не начал первым войну против СССР, начал бы ее Сталин? Этим вопросом сейчас задаются многие. Я абсолютно уверен – начал бы! Потому, что этому предшествовал захват стран Балтии, западных районов Белоруссии и Украины, Молдавии.

Система была безжалостная и человекоуничтожающая.

Когда я поступил в новую для меня школу, там было уже сформировано три восьмых класса примерно по 25 учащихся в каждом классе. Из всех учеников восьмых классов нас училось четыре человека репрессированных: я – немец, один мальчик – балкар, один мальчик – калмык, одна девочка – армянка. Закончили 10 классов только я и армянка. Вообще школу за три года учебы бросили многие. Восьмых классов было три, девятых

два, а десятый один, в котором училось около 30-ти человек. Дети прекращали учебу по разным причинам. В первую очередь те, кто жил далеко от школы. В районе было примерно около десяти совхозов и колхозов, разбросанных не территории 50х50 квадратных км, и многие семьи просто не в состоянии были учить своих детей. Времена были тяжелые, в селах была самая настоящая разруха. Народ жил только за счет собственных огородов и скотины.

Учеба у меня шла, как всегда, нормально – я не был отличником, но и не был отстающим.

Когда я понял, что в принципе не могу быть отличником, я уже и не очень старался.

Директор школы вел у нас историю государства. Видимо из политических соображений он ни разу за всю мою учебу не поставил мне отличную оценку, хотя иногда я готовился к уроку настолько тщательно, что мог перещеголять в ответе самого преподавателя. Так же ко мне относились и преподаватели по математике и географии. Я тогда уже понимал, что мне не положено быть лучшим в классе, но иногда мне было интересно посмотреть на этого человека, как он прячет от меня глаза, занижая оценку. Сейчас я понимаю, как бы ему не поздоровилось в райкоме партии, если бы вдруг немец оказался одним из лучших учеников школы.

В марте 1953 года, когда мы уже заканчивали десятый класс, произошло великое(для многих трагическое, а для многих обнадеживающее) событие – умер Сталин. Чтобы сообщить нам эту печальную весть, к нам пришла наша классная руководительница. Она плакала, некоторые девочки тоже захлюпали носами. Нужно отдать должное мальчикам – все молча уставились в парты, но никто не издал ни скорбного звука, ни вздоха. Да мы были к этому уже готовы, потому что несколько дней до этого беспрерывно по радио сообщали о состоянии его здоровья. У меня было полное смятение в душе и…надежда! Надежда на то, что, наконец, наступит время и мне не нужно будет скрывать от своих одноклассников и даже от близких друзей, что я каждый месяц должен ходить в комендатуру отмечаться; что не нужно будет стыдиться своей фамилии и национальности. Как выяснилось потом, я рано радовался и надеялся, пройдет еще почти тридцать пять лет, пока в независимом Казахстане я обрету в полном смысле равноправие и свободу.