Как конструируется этногенетический миф

Те специалисты (примордиалисты или перенниалисты), которые делают акцент на глубоких этнических корнях современных наций, уделяют особое внимание эмоциональным и иррациональным чувствам, связанным с мифами и символами. Они полагают, что современные националисты получают эти мифы и символы в наследство от своих этнических предков (Armstrong 1982; Smith 2000). Но традиционные клановые предания были столь разнообразны и настолько противоречили друг другу, что не были способны обеспечить идею единства народа. Для этого современным идеологам приходится создавать совсем иные версии давнего прошлого, опирающиеся не столько на фольклорные источники, сколько на специальные археологические и лингвистические исследования. Это стало возможным только при отождествлении народа с культурной и лингвистической общностью, что было несвойственно традиционному обществу и явилось плодом научной мысли последних двух столетий. То, что в традиционное время воспринималось как кардинальные различия между родоплеменными (клановыми) группами, теперь стало интерпретироваться как допустимая вариативность в пределах единого культурного поля. Важные в прошлом социально-статусные различия между этими группами потеряли свое былое значение и отступили на второй план по отношению к образу культурного единства. В итоге такие особые в прошлом группы стали восприниматься как субэтнические в составе этнических (однокультурных) общностей. Прежние клановые символы подверглись строгой селекции. Одни из них оказались отодвинутыми на периферию сознания или вообще выпали из употребления, другие утратили связь с конкретными кланами и превратились в общенародные (этнические) символы. Это, например, происходило с фольклорными героями типа Карчи у карачаевцев или Дзауга Бугулова у осетин.

Кроме того, мои исследования говорят о том, что многие мифы и символы являются книжными и часто изобретаются националистами у нас на глазах. Ярчайший пример — это аланская идентичность, узаконенная властями Северной Осетии — Алании в образе аланского барса. То же касается хаттского орла у кабардинцев. Все это является социальным конструированием образов, связанных с предками. Иное дело — башни у ингушей или волк у чеченцев, которые действительно связаны с местной архитектурной традицией или фольклором. Любопытно, что в новой чеченской символике делается попытка перебросить мостик из прошлого в настоящее и обозначить направление прогрессивной эволюции путем противопоставления традиционной боевой башни и нефтедобывающей установки.

Таким образом, этногенез оказывается современным мифом, для которого типичны все основные особенности архаического мифа. Прежде всего это — идея циклического времени. Ведь, по мифу, на смену золотому веку неизбежно приходит упадок (поражение от могущественного врага, разгром, порабощение), за которым столь же неизбежно должен последовать новый расцвет. Тем самым миф, создаваемый современными идеологами, отказывается от приверженности линейному времени и возрождает время циклическое. Отсюда идея «вечного возвращения», полюбившаяся современным мифотворцам и имеющая важную компенсаторную функцию в условиях быстрых изменений, связанных с модернизацией и глобализацией (Conncrton 1989. Р. 64-65).

Правда, другая идея мифа этому полностью противоречит. Речь идет о древности предков, исчисляемой в абсолютных цифрах. Миф пытается представить предков едва ли не древнейшими людьми на планете, во всяком случае более древними, чем предки соседних народов. Но такая перспектива возможна только при наличии представлений о линейном времени. Мифотворцев это нисколько не смущает, и такая нечувствительность к нелогичности построений, воспринимаемой как нормальное явление, служит еще одной особенностью этногенетического мифа. Иными словами, «национализм является чертой современности, которая в поисках своего оправдания апеллирует к досовременным формам... включая одновременное использование разных противоречащих друг другу представлений о времени» (Archer 1991. P. 162) [6].

Третьей особенностью мифа служит идея выдающихся предков, и мифотворцы ищут их среди древних народов, проявивших себя в истории самым неординарным способом. Они могут быть неутомимыми путешественниками и завоевателями новых земель (скифы, сарматы, аланы), создателями древнейших государств (хуррито-урарты), культуртрегерами и носителями цивилизации.

Огромное значение для образа предков имеет язык. Одной из их ценных особенностей оказывается то, что они были носителями великого языка, давшего начало многим другим языкам и впервые сформулировавшего понятия современной цивилизации. Это тоже современное представление, искусственно относимое в далекое прошлое (Law 1998). Ведь традиционные народы, как правило, являлись двуязычными или даже многоязычными. Тем не менее многие интеллектуалы, фигурировавшие на страницах этой книги, были убеждены в том, что далекие предки должны были непременно разговаривать на том языке, который считают родным их современные потомки. Вот почему осетины награждают алан иранским языком, балкарцы и карачаевцы видят в них тюркоязычное население, а чеченцы и ингуши верят, что они могли говорить по-вайнахски. Обший язык соединяет их с предками, как бы восстанавливая прерванную нить истории. Языковая преемственность говорит и об устойчивости языковой традиции, как бы подтверждая, что, несмотря на мощные внешние влияния, предки свято хранили преданность родному языку, а следовательно, никогда полностью не подчинялись захватчикам. Разумеется, это современное националистическое убеждение, ибо в древности кавказцы были многоязычны и не придавали такого основополагающего значения сохранению родного языка, которого, вслед за Гердером, требует от них современная национальная идея.

Кроме того, устанавливая границы, причем не только символические, но и географические, язык маркирует территорию топонимами и гидронимами. Вот почему важной частью борьбы за предков являются проводимые местными энтузиастами топонимические исследования. При этом карачаевцы и балкарцы, с одной стороны, и вайнахские, с другой, без устали ищут соответственно тюркские и вайнахские топонимы на территории Северной Осетии, а осетины со своей стороны находят на соседних территориях осетинские топонимы. То же самое происходит и с древними племенными названиями. Все это призвано ответить на животрепещущий вопрос о том, чьи именно предки обитали в древности на землях Центрального Кавказа.

Если специалисты обнаруживают во многих этнических традициях господство ботанической символики, привязывающей данную группу к корням (Malkki 1992. Р. 27-28; Alonso 1994. Р. 383), то на Северном Кавказе господствует геологическая и героическая символика, воспевающая голые скалы и их суровых обитателей. Изображение родных гор можно встретить на гербах Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Ингушетии и на проекте нового чеченского герба. Нередко они сопровождают или их сопровождают образы пернатых (орлы на гербах Кабардино-Балкарии, Ингушетии и Южной Осетии) или зверей (аланский барс на гербе Северной Осетии и волк на гербе Республики Ичкерия), напоминающие о предках и их былой удали. Наконец, на гербах Ингушетии и Южной Осетии отчетливо видна трехпалая свастика, призванная напомнить об аланском (арийском) наследии. Таким образом, эти гербы соединяют три знаковые темы: экологическую обусловленность горской культуры, генеалогическую связь с местными, а также переднеазиатскими престижными предками и их высокие моральные качества, метафорически передаваемые образами животных и птиц или знаком свастики. Ни осетины, ни карачаевцы и балкарцы с их преклонением перед предками-кочевниками не стали включать в свою новую символику никаких кочевнических мотивов. Это еще раз подчеркивает ключевое значение понятия «коренного населения», тесно связанного со своей нынешней территорией (Malkki 1992. Р. 28-31; Шнирельман 2003. С. 510-511).

При всем своем величии и любви к путешествиям предки народа, претендующего на государственный суверенитет, должны, согласно современным представлениям, отличаться автохтонностью. Как это требование отражается в современных этногенетических схемах? Для этого используется конструкция, утверждающая, что, сколь бы ни были непоседливыми великие предки, они неизбежно заканчивали свой путь на современной территории своих потомков, где их уже с нетерпением ожидала какая-то местная группа, находившаяся с ними в ближайшем родстве. Это и приписывается кобанцам, которым все рассмотренные выше версии этногенеза отдают должное как истинным автохтонам. Предполагается, что в силу языкового родства они охотно контактировали с пришельцами и в конечном итоге были ими ассимилированы, что и помогает сформировавшемуся на этой основе народу чувствовать себя истинно коренным. Речь идет о типичном националистическом мифе, утверждающем, что родственные группы населения в силу каких-то имманентно присущих им качеств будто бы испытывают неодолимую тягу друг к другу и не знают вражды и что, напротив, разные по языку группы якобы изначально настроены на вражду. В истории и этнологии можно найти немало примеров, противоречащих этому убеждению, но мифотворцы предпочитают игнорировать такие факты.

Есть у образа кобанцев и еще одно не менее важное предназначение. Ведь, будучи коренными, они дают право своим потомкам чувствовать себя полноправными владельцами всех территорий, где когда-либо побывали кобанцы, оставив там следы своей культуры. Поэтому археологические данные о границах ареала кобанской культуры получают в современных условиях политическое значение. В принципе то же самое относится и к аланской культуре, культурно-языковая принадлежность которой поэтому и служит яблоком раздора. Однако в контексте рассмотренной борьбы за предков у алан имеется еще одна, гораздо более значимая функция. Ведь они были создателями одного из самых ранних государств на Северном Кавказе, что позволяет их предкам не только ощущать себя символически носителями древнего государственного начала, но и претендовать на реальный государственный суверенитет.

Миф открывает возможность приобрести важный символический капитал. С этой точки зрения интересно рассмотреть, какую роль он отводит религии. Мы видели, что авторы ряда версий делают все возможное, чтобы сделать своих предков создателями одной из мировых религий. Так, некоторые осетинские авторы стремятся объявить своих предков, среди которых они числят даже Иисуса Христа, основателями христианства. В свою очередь, чеченский автор изображает «предков-хурритов» создателями ислама. То, что и христианство и ислам базируются на идее линейного времени, мифотворцев не смущает. Ведь честь создателя мировой религии должна возвысить их в глазах мировой общественности, привлечь к ним ее симпатии и создать группу надежных союзников. В то же время принцип национализма требует абсолютной самобытности (Lowenthal 1994. Р. 47). Поэтому некоторые осетинские интеллектуалы пытаются выработать особую осетинскую религию, используя для этого фольклор и дохристианское ритуальное наследие. Это, разумеется, плохо увязывается с «осетинским христианством», и поэтому в русле современной осетинской мысли возникла идея о том, что христианство будто бы родилось из первобытной осетинской религии и тем самым является ее органическим продолжением. В свою очередь, перед мусульманами Северного Кавказа стоит дилемма: как стать полноправной частью исламской уммы и в то же время не утратить своей этнической идентичности? Для решения первой задачи чеченские авторы стремятся удревнить исламизацию своих предков, а вторая заставляет некоторых из них не только возводить свою генеалогию к хурритам, но и делать их «истинными» создателями ислама, резервируя им особое место среди мусульманских народов.

Как пишет Д. Лоуэнтал, каждой нации свойственна своя форма амнезии; все они склонны «забывать» то, что нарушает стройность актуального национального мифа (Lowenthal 1994. Р. 50-54). Так, осетины не хотят помнить о тесных этнических связях с ингушами. Они сознательно исключают из истории период, когда в XVIII в. ингуши спускались с гор и заселяли правобережье Терека, куда входил и будущий Пригородный район. Стоит ли говорить, что это придает социальной памяти особую траекторию? По результатам недавнего обследования, более 55 % учащихся классов среднего и старшего звена школ Республики Северная Осетия — Алания не обладают необходимым минимумом знаний о культуре соседних северокавказских народов, не знают названий столиц субъектов РФ (Белогуров 2003). Между тем, как показывают специалисты, эссенциализация этнических различий и этноцентристское преподавание истории, а также плохое знание о других народах и культурах провоцируют расизм (Emmott 1989' Р. 38; Malkki 1995. Р. 257).