Изя и алкоголь

Изя не любил пить. Ему не нравился вкус спирта, он попросту не умел пить. Но целых три года он старательно делал все, чтобы быть похожим на мужчину.

Огненно‑рыжий октябрь незабвенного 1998 года. Воздух пропитан еще не полностью одетыми молодыми студентками, в моду только вошли открытые пупки, загорелые ноги отгоняют всякое желание что‑либо титровать, читать, зубрить, приходит понимание, что третий закон термодинамики, эта проклятая энтропия для практической медицины совершенно не нужна. Пусть себе увеличивается к чертям свинячим, нам‑то что? Что такое энтропия, как происходит титрование и вообще как правильно пишутся общехимические термины, Изе было невдомек. У него был дядя Вова, который подмахнул первый его коллоквиум высшим баллом, даже не глядя в лист, и тут же бросил этот лист в урну. Схожих результатов добились Ярослав, Шеев и Диланян, правда, их работы проверял очень тщательно безвестный ассистент…

Но первый коллоквиум был сдан… И впервые прозвучала мысль, что ребята не оправдывают алкогольную славу лечебного фака…

Диланяну эта мысль не понравилась. Ему в этот момент не нравилась ни одна мысль, кроме как о теплой постели, в которой не будет ни одной назойливой женщины. Высказавшись именно в этом духе, он попрощался и направился к дому, который, слава богу, находился на расстоянии одной остановки.

Шеев эту мысль попробовал на вкус.

– Э‑э‑э‑э‑э… М‑м… Этого самого, того, в смысле…

– Толя с нами, – перевел Ярослав, который читал мысли Толи в глазах.

– И я пойду! Водки выпьем! – придав лицу мечтательно‑взрослое выражение, сказал Изя.

Проводив Диланяна взглядами, троица смело пошла в сторону магазина, где после непродолжительных споров приобрела хорошую водку. Перед этим состоялся разговор.

– Ребят, давайте возьмем водку «Привет»? – внес робкое предложение Изя.

– Э‑э‑э‑э‑э… М‑м… Этого самого, того, в смысле, то есть…

– Не нравится тебе водка «Привет», Толь, – снова перевел Шеева Ярослав. – Я вот тоже думаю, давайте что‑нибудь кристалловского возьмем. Достойного.

Ярослав был сыном генерала и в хорошей выпивке разбирался.

– Ну… У меня только десять рублей, – сделал вид, что смутился, Изя.

– Э‑э‑э‑э‑э… М‑м… Этого самого, того, в смысле… – высказался Шеев.

– Что, тоже денег нет? – понял друга Ярослав. – Ничего, у меня есть. Дайте нам «Кристалл», ноль пять, – попросил он у продавца. – Не фиг говном травиться.

Процессия проследовала в столовую, где на оставшиеся деньги приобрела три граненых стакана компота…

Изе очень не хотелось выглядеть маменькиным сынком.

– Давайте, пацаны. За наш успех, – сказал Изя и хлопнул почти двести граммов водки… Одним махом.

– Э‑э‑э‑э‑э… М‑м… Этого самого, того, в смысле, то есть… – вслед за Изей хлопнул свою граненку и Шеев.

– Спасибо, Толь, спасибо, братан, ты как скажешь… – расчувствовался Ярослав.

– Ага, в смысле, что, того, этого самого…

– Да нет, родной, я так не могу. Нельзя мне, пьянею быстро. Я полтинничек выпью, ладно?

– Э‑э‑э‑э‑э… М‑м… Этого самого, того, в смысле, то есть… – согласился Толя и жадно посмотрел под стол, где в бутылке плескались остатки водки – граммов пятьдесят, не больше.

– А? Да не вопрос, братан. Изь, под столом протяни мне посуду свою, – оскалился Ярослав, обильно закусывая свою дозу.

С Изей творилось что‑то не очень хорошее. На языке вертелись вкусные и радостные матерные слова, хотелось переплыть Мертвое море и совершить какой‑нибудь подвиг. Например, дать кому‑нибудь в морду. Сто пятьдесят рублей из левого внутреннего кармана грели сердце, он понимал, что сейчас встанет и поведет друзей, этих прекрасных людей, к ближайшей палатке, купить еще водки.

Он протянул стакан, обиженно посмотрел на несколько капель драгоценного напитка, медленно влил их на язык, поиграл с ними…

Через пару часов мирно спящего Диланяна поднял звон домашнего телефона. Звонил Ярослав.

– Братан, можешь к лесу подойти? Джхудду и Шееву плохо.

– Ярик… Я, конэчно, падайду… Но вэд ти знаэшь, что если зря мэня поднял, то я тебе ногу от жопы атарву?

– Какое там зря? Давай, братан, тебя встретит Саша из одиннадцатой группы, я этих бросить не могу.

Когда Диланян через пять минут пришел на место встречи, его изумленному взору предстала следующая картина.

Лес сухой. Осень буйствует, но дождя еще не было. Одна лужа, наверное, во всем лесу, в самом большом лесопарке Европы. Одна лужа на пятачке. На пеньке сидит изумленный Ярослав. Возле лужи Шеев обнимает тоненькое деревце. Причем обнимает так, как будто это не палочка толщиной в три сантиметра, а как минимум баобаб. Когда он пытался падать, возникало ощущение, что локти его упирались в кору этого невидимого баобаба и не двигались – они имели поддержку.

Шеев сосредоточенно плюет на что‑то явно биологического происхождения, облаченное в Изину куртку.

– Толь, ты на Изю плюешь, – подал голос Ярослав.

– Не надо! – уверенным голосом командира возразил Толя. – Он в двух метрах от меня!

– Кх‑м. В общем‑то верно. Только в двух метрах вниз, а не в сторону, Шеев, – заржал Ярик. – Оганес, что мне с ними делать?

– Билят! Ти какого хрена прыкалываешься? Бомжа какого‑то одели в куртку Изи и падлавит мэня хатитэ? Не выйдэт! – взбесился Диланян. – Что это за бэлая хэрня в этой чорной грязной ямэ? Зачэм ти мэня разбудыл? Будет каныкул, паедем ка мнэ, каняк пит будем, сказал же, пит не хачу!

– Успокойся, Оганес, успокойся, братан. Это… Как бы тебе сказать… Мы не прикалываемся, это не бомж, – Ярик, несмотря на всю трагичность ситуации, не мог сдержать смех.

– Они… Они сначала хлопнули одним махом по двести грамм водки. Потом у Изи вдруг появились деньги, он нас потащил в лес, а по дороге купил бутылку «Флагмана». Они из горла еще по двести накатили.

– Водки? Аны не выно двести грамм пили?

Мысль, что можно одним махом выпить двести граммов водки, привела Диланяна в ужас. Но в происходящее он все еще не верил.

– Ызя, это ти, брат? – спросил Диланян, поднимая за волосы голову булькающего в луже субъекта. – А‑а‑а‑а! Что это ви с ным сдэлалы! Что это за бэлая хэрня?

– Это жвачка… Растворяется, кажется, в спирту.

– Ё… твою мать, – высказался Диланян без всякого намека на акцент. Уронил голову Изи обратно в лужу, вытер руку об его куртку, попытался высказаться в более конструктивном ключе: – Е… ТВОЮ МАТЬ!

– Хов, че делать будем? Щас их менты заметут…

– Пагады, Ярык, дай падумат. Надо ых ко мнэ дамой везти, памит и чтобы аны спалы.

– Давай.

– Давай Саше дадым панесты Толика, а ми вдваем этого пилята возмйом! – От волнения у Диланяна усилился акцент, и его практически невозможно было понять.

– Давай.

Все бы прошло без сучка и задоринки, не обрети Изя на полдороге способность говорить. Он давно хотел это сделать, в нем клокотала ненависть к пидерам гойным, к березам справа, к березам слева, он яро ненавидел прекрасную, редкую октябрьскую погоду, осень, рыжий ковер листьев… И одна мысль не давала ему покоя…

Вися на плечах совершенно озверевшего армянина и периодически гогочущего казанского русского, он открыл один глаз и одним выдохом выдал, пожалуй, самую глубокую философскую мысль в своей жизни:

– У‑у‑у‑у‑у, бля… Ик! Что за страна поганая… Даже выпить нормально нельзя, обязательно плохо станет, у‑у‑у‑у… Вот в Канаде, бля, люди пьют нормально…

На этом мысль оборвалась, ибо Ярослав отпустил Изю, схватился за живот и зашелся в таком ржаче, что у Диланяна не осталось никакого желания дальше одному нести тяжесть Изиного тела. Изя упал и головой ударился об асфальт, не очень сильно, лоб только себе расцарапал…

В общем, худо‑бедно довезли Шеева и Изю до квартиры Диланяна. Шеева сразу положили в спальню, а Изю надо было отмыть… Для отмывки требовалось вынуть из его карманов все его имущество, дабы оно не намокло. Из карманов было вытащено: два ножа складных, один швейцарский армейский нож, два газовых баллончика, пневматический пистолет, электрошокер… И часы без ремешка, очень старые с виду, «Полет».

– Е… твою мать! На кой хер он с сабой этот арсэнал баэвика таскаэт? – удивился Диланян. – Он жэ на «Баррыкадной» жывйот! У‑э‑э‑э! Зачэм ему вся эта хэрня? Он жэ стрелять не умээт! Кто нож дэржыт в карманэ, каторы на цеп закриваэтся!

Ярослав любовно поглаживал ствол пневматического револьвера.

– Давай его родителям позвоним?

– Давай…

– Здравствуй, Мойша, тэбя Оганес бэспокоит. Папа дома?

– Да, а что случилось?

– Карочи… Твой брат отравился водкой «Флагман», сэйчас у мэня дома лэжит, атдихает. Вазми папу, адежду для Ызы, прыэзжай.

– Слушай, ты не шутишь?

– Нэт. Дай папу.

– Ладно, я ему передам.

– Давай, Мойша, буду тэбя ждат.

Отец Изи еще никогда не испытывал такого позора. Знать, что его сын напился до потери сознания и многие люди это видели… О бог, который был всему этому свидетелем, почему ты не ослепил его на оба глаза его фамильной менорой…

В результате часа через два он приехал с младшим сыном Мойшей, который и поднялся без отца к Диланяну… Мойша довольно быстро переодел Изю, но ввиду природной щуплости доверил вынос тела Оганесу и Ярославу… Видимо, энергетика этих людей как‑то влияла на Изю, потому что он, очнувшись, взглянул на них, преисполнился сожаления… А заметив вдали отца, поднял виноватые глаза, выражающие все горе великого еврейского народа после исхода, и сказал:

– Ш… Ш… Шалом, папа!

Отец Изи был достаточно обрусевшим человеком, чтобы понятным всем рядом стоящим языком объяснить Изе, куда и как глубоко ему надо засунуть этот «шалом»…

На Изю это произвело странное впечатление.

Он внимательно посмотрел на отца, захотел сказать что‑то доброе, сыновье, что‑то очень теплое…

– П… п… папа… Ты… ты устало выглядишь… Кто поведет машину? Ты? Мойша? А может… Может, давай я поведу?

Ярослав по выражению лица отца понял, что тот если и посадит сына в машину, то лишь для того, чтобы утопить в Москве‑реке.

– Дядя Абраам… Вы меня тоже не подвезете? Поздно уже, в метро пьяных много…

Он не хотел издеваться над этим бедным, скрюченным под обстоятельствами жизни человеком… Просто… Просто так вышло. И даже извиняться вроде было не за что…

После знаменитой пьянки авторитет Изи стал стремительно падать. У него не было той особой русской харизмы, обладатель которой, рассказывая в компании об очередной жуткой пьянке до потери сознания, неизменно видит уважительные лица примолкших слушателей. Быть евреем в понимании окружающих означало полное отрицание алкоголя. Изя видел, как после зачетов и экзаменов упиваются алкоголем другие. Над ними почему‑то никто не смеялся. Но выражение «Шалом, папа» стало крылатым в Медицинской академии года по крайней мере на три. Причем проговорился о своем позоре Изя сам, ни Оганес, ни Ярик, ни тем более Толя и словом не обмолвились об этом…

Изю это ужасно раздражало. Он выработал теорию, согласно которой пагубное влияние на его жизнь оказали гены его русской матери. На его счастье, единственным человеком, с кем он поделился своей теорией, был Диланян. То т взбесился.

– Бичо! Шени деда ватире! – Когда Диланяна доводили до точки кипения, он испытывал жуткое желание ругаться по‑грузински, несмотря на практически полное незнание этого красивого языка. – Как ти можэш так про маму гаварыт! Как тэбэ не стидно? Ти гаваришь пазорную веш, Ызя! Ти падаэш в маих глазах! В маэй странэ, если кто‑то скажэт про чью‑лыбо маму плахоэ слово, его зарэжут на мэстэ!

– Ну, Оганес, успокойся, – отмахивался Изя, – мы не в Армении. Если бы она была еврейкой, я был бы счастлив! А так, неизвестно кто я, по еврейским законам – русский, по русским – еврей.

– Билят! У‑э‑э‑э! – бушевал Диланян, не понимая, как человек может испытывать что‑либо к своей матери, кроме нежности до слез, безграничной любви и фанатичного уважения.

– Оганес, хочешь, я тебя отвезу в синагогу и покажу, каким должен быть настоящий еврей? – попытался сменить тему разговора Изя.

– Ызя! Если ти еще хот адын раз падумаэшь про сваю маму плохо, я тэбэ рукы не дам! Ти не будэш ымет мэсто на моем глазу! – Волнуясь, Диланян всегда начинал мыслить по‑армянски.

– Ладно, Оганес, извини.

– Чэго ызвыны? Каго ызвыны? Ти пэрэд мамой ызвыныс! – Диланян пришел в такую ярость, что хлопнул кулаком по столу. Мраморному столу анатомички это было безразлично, а брызги формалина полетели во все стороны.

– Я понял. – Изя не знал, куда отвести взгляд, ему было жаль испорченную формалином рубашку, но он боялся, что в его глазах Диланян прочтет безразличие к этому разговору. – Давай поедем сегодня в синагогу?

– Давай, Ызя, может, это тэбя абразумыт.

Синагога

– Смотри, Оганес, это синагога. Зайдем?

– Ызя… Братан… Скажы, ти в православную цэрков ходыш? А в мэчэт?

– Ну, я там тебе все покажу…

– Нэт, Ызя, там луды молятся, я ым мэшат не хачу.

– Вот смотри. Каждый еврей, который сюда ходит, знает наизусть Тору! Знает все традиции! Евреи чтят иудаизм! А большинство христиан вообще не религиозны! – Изю несло так, как будто он сидел на ток‑шоу и доказывал всему миру, что иудаизм – единственно верная религия.

– Ызя, давай ми нэ будэм аб этом гаварыт, да? – попросил Диланян, понимая, что не стоит давить на больной нерв Изиной религиозности.

– Смотри, каждый еврей перед входом целует пальцы и прикладывает к этой штуке на воротах. Знаешь, что это означает?

И вдруг… Ваш покорный слуга просто уверен, что нижеописанное происшествие было знаком свыше, проявлением нелюбви господа к спеси и высокомерию.

К синагоге, да простят меня все евреи, подошел новый русский. Именно карикатурный новый русский. В малиновом пиджаке, в черной водолазке, с голдой поверх водолазки, с мобилой в руках, с массивными кольцами на пальцах. Подошел, растерянно покрутил в руках мобилу, огляделся вокруг, посмотрел на евреев в пейсах и кипах… Широко и размашисто перекрестился и попытался войти внутрь…

Его остановили гомерический хохот Диланяна и возмущенные евреи. Если на хохот он не обратил внимания ввиду его нефизического воздействия, то на физическое воздействие нескольких евреев не обратить внимания он просто не мог.

– Отпустите, суки! Я потомственный еврей! Мою маму зовут Сара! Дайте в храм божий зайти! – матерился новый русский. – Говорил мне папа: «От жидов добра не жди!» Я исповедаться хочу! Мне причаститься надо!

…Истеричная икота Диланяна прошла часа через полтора. На Изю страшно было смотреть, он как будто еще больше уменьшился в росте, как‑то скукожился, и на лице его явно читалась обида египтян, обнаруживших, что у них разом увели всех иудеев…