И человека, о чем шла речь в предыдущей главе. Надежда связывается

с процессом становления, с «тенденцией-латенцией» и выводится из сферы

только теологической или гносеологической. Во-вторых, Блох переворачивает соотношение религии и надежды: «там, где надежда, там религия».

У Блоха же наоборот: надежда всегда связана с действительностью,

опирается на нее и опосредует её. Богатство надежд связано с богатством

практики. Надежда в блоховском понимании не ослабляет, а усиливает практически

действующего индивида.

Надежда — это не только аффект ожидания, не только движение души,

но и утопическая функция: «...акт-содержание надежды как осознанно просветленная,

объясненная со знанием дела есть позитивная утопическая функ-

ция»^^. Эта «осознанно знаемая надежда» пронизывает все области человеческой

жизни. Она является «утопической функцией», влияющей на исторический

процесс и социальную жизнь. Именно в функциональном понимании

надежды и заключена новизна подхода Блоха. Если феномен надежды и уто-

пизирования присущ любому человеку, то тем самым меняется и представление

о движущих силах развития самого общества и человека [Ницще писал о новой надежде]. Утопия и ее

проявления в различных формах становится продуктивной силой. Сама надежда

как утопическая функция обладает энергией, которая воплощается в различных критических импульсах^*. Но где источники этой продуктивности

и энергии? В надежде есть, во-первых, воля — «так должно быть, так должно

стать». Эта воля опирается на представления о «предвосхищаемой удав-

шести», на представление о «гордой походке»^^. Во-вторых, надежда становится

тем сильнее, чем она ocoзнaннee^^. Только когда начинает говорить разум,

надежда начинает расцветать. Деятельность аффекта ожидания может и

должна быть понятийно схвачена. Здесь проглядывает, на мой взгляд, пафос

рассуждений Гоббса, но на совершенно иной — онтологической — основе. При этом, естественно, иные стороны этой проблемы отходили на задний

план. На наш взгляд, требует дальнейших исследований феномен безнадежности

— не только как некое индивидуальное и коллективное психологическое

состояние, как отсутствие перспектив разрешения той или иной исторической

ситуации. Возможна ли онтологическая интерпретация этого феномена?

Блох в качестве противоположности утопического начала — «Не-

Утопии» — рассматривает смерть^"*. Но это предельный, абсолютный антипод

надежды-утопии, до достижения которого, вероятно, возможны еще некоторые

ступени уменьшения надежды...

Подводя итоги, еще раз подчеркнем попытку Блоха комплексно подойти

к проблеме утопизирования и надежды: с одной стороны, утопия, надежда,

дневные мечты и т.д. есть проявление антропологически укорененной «темноты

проживаемого мгновения», ибо именно там заключено стремление к

новому и его предвосхищение. С другой стороны, чтобы избежать опасности

иррационализма, сохранить преемственность культуры и истории. Блох говорит

о необходимости осознания и знания этой устремленности к будущему.

При этом акцент анализа надежды смещается Блохом со сферы как психологии,

так и теологии. Надежда получает онтологическое обоснование и

связывается с практикой человека.

[многие авторы предчувствовали смерть социума, неспособного вдохновляться идеалами: Ницше, Эмиль Чоран, еще кто-то. Идеал взывает к действию, требует от него перейти в новое качество. Тут мои старые рассуждения о дырке в бочке. Идеал обладает катарсической функцией. Идеал как слабительное]

Если рассматривать соотношение утопической функции и идеалов, то,

на наш взгляд. Блох исходил из следующих двух соображений. Во-первых,

Ibid. S. 187.

189

утопии как таковые наполнены скорее идеалами, чем архетипами, во-вторых,

в идеалах момент предвосхищения выражен более отчетливо, чем в архетипах,

где предвосхищение замуровано, «закапсулировано». Идеал, согласно

Блоху, это цель, обладающая неким совершенством. Предмет идеального

представления действует так, как будто он обладает собственной волей, как

некое долженствование, обращенное к индивиду. При этом идеал имеет не

только свойства цензуры и ограниченность только моральной сферой, как утверждает

Фрейд. Идеал имеет аспект свободы, света, надежды. Если в архетипах

надежда была погребена где-то далеко внизу, в пропасти архаического,

как затонувшие сокровища, то в идеалах она присутствует при свете дня.

Идеалы — это и вариации содержания Основы, основной цели — высшего

блага. По отношению к этому высшему и предельному содержанию надежды

идеалы выступают как средство. Если, например, в социально-

политической сфере высшим благом будет являться бесклассовое общество,

то идеалы свободы и равенства будут находиться по отношению к нему в виде

средств и от него же получать свое ценностное значение. Блох неоднократно

подчеркивает важность сохранения утопической функции в идеалах,

поскольку альтернатива удавшести, удавшегося мира — это смерть, третьего

не дано...

При этом важно, чтобы конечные цели утопии и надежды не отодвигались

слишком далеко, иначе получится так, что люди будут спрашивать: что

мне до этого? Или же миром будет править бесчеловечность. Блох формулирует

гуманистический тезис: «чтобы ни один живущий не был принесен в

жертву позднее рождающимся как средство в борьбе за недостижимую,

слишком далекую цель»^^'^. Кроме того. Блох приводит в качестве примера

Санина — героя одноименного романа Арцибашева, который спрашивает:

почему я должен разрешить повесить себя, чтобы рабочие 32 столетия не испытывали

никакой нужды в пище и половых удовольствиях? Этот разумный,

по мнению Блоха, вопрос, не может быть просто отвергнут.

Однако не исчезло то, что можно назвать «метафизической потребностью

», потребностью в ответе на вопрос о смысле жизни. Блох приводит в

качестве примера баварскую поговорку ХУП-ХУШ вв., выведенную на фасадах

многих верхне-баварских домов: «Я не знаю, откуда я иду, я не знаю, куда

я иду, меня удивляет, что я весел»^*^'. Блох продолжает линию Фейербаха,

понимая религию как воплощение неисполненных желаний, возможных надежд,

среди которых одна из главных - надежда на бессмертие. Религия становится

выражением утопического сознания.[т.е. идеал сам по себе не несет социально-критическую функцию, он может быть личностным. Утопия же содержит общественный идеал, и с позиции этого общественного идеала реализует свою критическую функцию]

Завершая рассмотрение конкретной утопии, отметим несколько важных

положений концепции конкретной утопии-надежды Блоха.

Во-первых, критика действительности должна быть дополнена точной,

объективной фантазией'^^. Критика опирается, получает масштаб оценки и

сопровождается утопической функцией. Но тогда, на мой взгляд, можно утверждать,

что и самой критике имманентен утопизм. Это позволяет опять-

таки снять оппозицию критицизма-утопизма и говорить о «критически-