Которое в свете этого Нового уже не останется таковым

Новое как Новум есть только такое будущее, «которого никогда не было

и которое поэтому одно является подлинным»^"*. Такое Новум отличается от

псевдо-Нового, воспроизводящегося в повседневности. Однако Новое как

Новум никогда не является абсолютно новым. В этом месте Блох подчеркивает

связь любого нового с традицией. Будущее есть и в прошлом. Однако

следует различать виды прошлого. Есть такое прошлое, где все мгновения

истории могут ощущаться и находить себя самодостаточными. Но есть и

другое прошлое — такое, которое не закончилось, которое не застыло в

окончательных значениях. И именно в таком прошлом и заключается будущее.

Это прошлое Неготовости, Незавершенности. Тем самым формулируется

критерий легитимности обращения к прошлому: «Обращение назад продуктивно

в той мере, в какой оно предвосхищает движение вперед»^^. И если

история рассматривается с точки зрения незавершенности, то есть с точки

зрения Новума, то именно здесь действует надежда. Кроме того, здесь появляется

возможность отличать обновление и наступление действительно Но-вого. Блох настаивает на том, что обновление опирается на Давно Свершившееся.

Новое же как Новум содержит предсхватывание еще никогда не появлявшегося.

Часто обновление окружало Новое, и тогда так называемое возрождение

давало рождению ход назад.

Блох пишет о том, что «чувство потерянного рая снова затемняло собственное

содержание действительного начинания»^^. И Ж.-Ж. Руссо с его призывами

к «естественности», и Бернар Клервосский с его идеей восстановления

«чистого христианства» и многие другие мыслители трактовали Новум

исключительно как реставрацию. Поэтому вывод Блоха неутешителен: до сего

дня категория Новум еще проглочена восстановлением.

Подведем некоторые итоги. Создание новой онтологии означало для

Блоха поиск тех оснований, которые позволили бы преодолеть статичное понимание

сущности и существования. С этой целью вводятся новые категории:

Еще-Не-Бытие, Фронт, «Чтобы» и т.д. С помощью данных категорий

создается динамическая модель неготового, несовершенного бытия, которое

для самого себя представляет свою собственную возможность. Благодаря

этому можно говорить об «утопической реальности», субсистенции, рассматривая

ее, в соответствии с концепцией степеней бытия, как специфический

род бытия. Если есть дуга «утопия-материя», если материя - это по-

возможности-сущее, то значит, что утопия есть универсальная составляющая

бытия, материи, мира и т.д. Благодаря этому и антропологическая модель

сознания начинает выглядеть более обоснованной и связанной с сущностью и

общими тенденциями бытия.

При этом постоянно возникает вопрос о телеологичности бытия, который,

на наш взгляд, создает определенные трудности для Блоха и для комментаторов

его творчества. Если свойство телеологичности можно достаточно

аргументированно продемонстрировать на примере сознания человека в

различных его формах, а также истории и функционировании общества, то

применительно к природе возникают некоторые сомнения. Нам кажется, что

в понимании природы как субъекта Блох шел от своей антропологической

модели и в силу логики своего тезиса о взаимосвязи человека, общества и

природы, должен был и в последней отыскать некую целесообразность. Однако

все-таки, несмотря на всю свою привлекательность, концепция природы

как субъекта осталась гипотезой в работах Блоха (чтобы не говорить о сла-бых местах) и не получила сколько-нибудь широкого обоснования. Когда же

Блох говорит о взаимодействии природы и человека, подразумевая невозможность

раскрытия возможностей первой без участия второго, то здесь начинают

отчетливо звучать марксистские мотивы. В целом же онтология

Блоха не может быть однозначно квалифицирована - в ней есть и экзистенциалистские,

и марксистские мотивы, но это лишь частичные оценки, не заслоняющие

факта создания оригинальной философской концепции.

Глава 4. Концепция «конкретной утопии» Блоха как основание

практической надежды

А) Оптимизм конкретной утопии.

В-третьих, следует подчеркнуть зародыши

плюралистического отношения к миру: согласно утопической установке,

мир, общество и люди могут быть другими. Здесь не только возможность

изменения, но и возможность инаковости. Именно здесь заключенэмансипаторский потенциал утопии: возможность быть другим, возможность

построить иное общество.

Прежде всего он различает утопичное и утопическое. Утопичное подходит

к обстоятельствам чисто абстрактно и непосредственно. Оно стремится

улучшить их, исходя лишь «из головы». При этом оно как бы схватывает поверх

действительности, но в этом своем качестве ничем не лучше эмпиризма,

который берет действительность снизу. В связи с различением утопичного и

утопического возникает необходимость развести и формы их воплощения.

Согласно Блоху, существуют конкретно и абстрактно становящиеся

утопии. Абстрактными являются те утопии, которые не опосредованы наличными

общественными тенденциями и возможностями социальной реальности.

Казалось бы. Блох здесь повторяет Ф. Энгельса, когда говорит о появлении

таких утопий, образов лучшего мира из собственного сердца и головы,

характеризует позиции Оуэна, Сен-Симона, Фурье и т.д.

Однако, на наш взгляд, его собственная позиция здесь проявляется достаточно

отчетливо. Блох настаивает на самодостаточности утопий: «Когда

утопический гуманизм вообще не согласуется с наличным миром, то тем хуже

для этого мира, тем по праву ценнее и плодотворнее мышление по справе

дливости»^^.

Блох считает, что и упрек в абстрактности утопий может быть снят. Во-

первых, речь идет все-таки об отчетливо «общественном маршруте» всевозможных

улучшений мира. Во-вторых, нельзя говорить об отсутствии связи

Блох Э. Тюбингенское введение... С. 128.

170

СО СВОИМ временем и «забегании» вперед. Как раз это забегание указывает на

издавна существовавшую — пусть и негативную — связь со своим временем.

«Забегание вперед» скрывает целый ряд проблем и олицетворяющих их

человеческих типов. В своей ранней работе «Следы»(1930) Блох в афористической

форме описывает несколько возможных вариантов такого забегания.

Прежде всего, можно мечтать о том, чтобы иметь больше колбасы. Такой

человек остается там, куда он попадает, когда он достигает успеха. Далее

идет тип, названный Блохом «честолюбцем» (Streber). Этот тип характерен

для эпохи капитализма, но по большей части такой честолюбец-карьерист

ничего не изменяет — ни в себе самом, ни в старом мире.

Наконец, если не говорить о слугах, ставших внезапно господами («парвеню

»), то гораздо выше всех уже упомянутых типов стоит фигура «авантюриста

» (Hochstapler). Он выступает не как карьерист, он скорее «синьор», он

чувствует себя таковым. Но в этой фигуре на первом плане скорее не аристократическое,

а сказочное начало. И все известные авантюрные персонажи истории

— Казанова, Калиостро, даже Лассаль — располагаются в этом спектре

аристократизма-мятежности.