Экология дюны

С ростом количества в ограниченном пространстве за критической точкой число степеней свободы каждого уменьшается. Это справедливо, если речь идет о людях, замкнутых в тесные рамки экосистемы планеты, и о молекулах в закупоренной фляге. И проблема гуманности заключается не в том, долго ли человек может выжить в подобной экосистеме, но в том, какую жизнь придется вести выжившим.

Пардот Кайнс, первый эколог Арракиса

Обычно для новичка Арракис – просто‑напросто колоссальная каменистая пустошь. Незнакомый с планетой человек первым делом решит, что ничто не может здесь жить и расти под открытым небом, что его окружает бесплоднейшая из пустынь, которая никогда не была плодородной и не будет.

Для Пардота Кайнса планета была воплощением энергии… машиной, мотором которой является солнце. Необходимо лишь приспособить ее к нуждам человека. Мысль его сразу же обратилась к кочевникам, к Вольному народу. К фрименам! Вот это вызов природе! Каким инструментом они могут стать!!! Фримены! В них он почувствовал экологическую и геологическую силу, почти неограниченную в своих возможностях.

Человек он был непосредственный и, скажем, прямолинейный. Так, значит, надо научиться обходить законы Харконненов? Великолепно. Для этого можно жениться на фрименке. А когда она подарит ему сына‑фримена, он научит его, Лайета‑Кайнса, и его друзей экологической грамотности, новому языку, что позволяет манипулировать всем ландшафтом, климатом, временами года, что способен, наконец, испепелить все сложившиеся представления о равновесии сил на планете ослепительным светом знания.

На любой не пораженной вредителем‑человеком планете существует прекрасное в своем равновесии внутреннее движение – говорил Кайнс. И в красоте его нетрудно увидеть общий для всей жизни динамический стабилизирующий эффект. Цель проста: поддерживать существование и воспроизведение скоординированных схем все большей и большей сложности. Наличие жизни в замкнутой системе увеличивает собственную способность жизненных форм к самовоспроизводству. И жизнь – все живое – служит жизни. Система становится сложнее, и продукты питания поставляются жизни жизнью во все возрастающем разнообразии. Сам ландшафт оживает, наполняется связями, и связями в них, и новыми связями.

Такие лекции Пардот Кайнс принялся читать в стойбищах обычным селянам.

Но прежде чем перейти к лекциям, ему пришлось убедить фрименов. Чтобы понять, как все это происходило, попробуйте представить себе этого однодума, с его невероятной приверженностью своей идее и простодушием, с которым он воспринимал окружающее. Он не был наивным, нет, он просто не позволял себе отвлекаться.

Он занимался обследованием ландшафта Арракиса в одноместной наземной машине и однажды жарким полднем наткнулся на прискорбно обычную для здешних мест сценку. Шестеро харконненовских наемников в щитах и полном вооружении застигли троих фрименских юношей на равнине за Барьером у деревни Ветряной Мешок. Сперва Кайнсу стычка показалась пустячной иллюстрацией из журнала, потом до него дошло, что харконненовцы намерены убить фрименов. Один из юношей как раз тогда покатился по песку с перерезанной артерией. Двое наемников, правда, уже не подавали к этому времени признаков жизни, но тем не менее, двоим юнцам противостояло четверо вооруженных людей.

Кайнс не был храбр, этот однодум просто был бережлив. Харконнены убивали фрименов, орудия, с помощью которых он собирался переделать планету! Он включил собственный щит, вмешался и заколол двоих харконненовцев прежде, чем остальные заметили, что позади появился кто‑то. Потом от отбил удар меча и аккуратно распорол горло еще одному. Предоставив оставшегося наемника вниманию двоих юнцов, собственное внимание он уделил распростертому на земле мальчику. И спас ему жизнь… тем временем двое юношей вывели в расход последнего, шестого наемника.

Получился целый котелок песчаной форели! Фримены не знали, что им делать с Кайнсом. Конечно, они знали, кто он. Никто не попадал на Арракис без того, чтобы его досье не нашло дороги в подземные твердыни фрименов. Все знали – он слуга императора.

Но этот иномирянин убивал харконненовцев.

Взрослые фримены, должно быть, не без недоумения пожав плечами, с некоторым сожалением отправили бы его тень следом за тенями шести убитых. Но трое юношей были еще неопытны и понимали главное: этому слуге императора они обязаны жизнью.

Двумя днями позже Кайнс объявился в стойбище у прохода Ветров. С его точки зрения, все было естественно. Он завел разговор с фрименами о воде, о дюнах, остановленных травою, о рощах финиковых пальм, о канатах прямо в пустыне. Он говорил, и говорил, и говорил.

А вокруг него бушевал спор, о котором Кайнс даже не подозревал. Что делать с этим безумцем? Он узнал местоположение главного стойбища. Что делать? Как понимать его безумные речи о рае, которым станет Арракис? Пустая болтовня? Он и так узнал слишком много. Но он же убил харконненовцев! Как насчет водяного долга? Какие могут быть долги перед Империей? Но ведь он убил харконненовцев. А кто их не убивает? Хотя бы я сам.

Но его речи о расцвете Арракиса…

Ерунда, пусть скажет, где взять для этого воду!

Он сказал, что она здесь, под нами! И спас троих наших!

Он спас троих глупцов, подвернувшихся под харконненовский кулак! И он видел крисы.

Решение было вынужденным, и все понимали необходимость его задолго до голосования. Предписания тау определяют поведение людей стойбища, вплоть до самых жестоких ситуаций. Выполнить работу послали опытного бойца с освященным ножом. За ним следовали два водоноса, чтобы извлечь воду из тела. Жестокая необходимость.

Едва ли Кайнс обратил внимание на своего будущего палача. Он разговаривал с группой людей, державшихся на почтительном удалении от него. Он говорил и расхаживал взад и вперед, жестикулировал.

– Открытая вода, – говорил им Кайнс. – Будете ходить без конденскостюмов. Черпать воду в прудах! Есть портигалсы!

Перед ним появился человек с ножом.

– Отойди, – сказал ему Кайнс, продолжая объяснять устройство изобретенных им ветровых ловушек. Он обошел стоящего… и… спина его была уже открыта для церемониального удара.

Что происходило тогда в голове несостоявшегося палача, трудно уразуметь. Быть может, он вслушался в речи Кайнса и уверовал? Кто знает? Но поступок его достоин памяти. Его звали Улайет, старый Лайет. Отойдя в сторону на три шага, Улайет бросился на свой собственный нож, так сказать, «устранился». Было это самоубийством? Некоторые утверждают, что рукой его двигал Шай‑Хулуд.

Вот и говори о предзнаменованиях!

И с того момента Кайнсу оставалось лишь приказывать: «Идите туда». И шли целыми племенами. Умирали. Мужчины, женщины, дети. Умирали, но шли.

Кайнс возвратился к своей имперской поденщине, занялся биологическими испытательными станциями. И в персонале станций стали появляться фримены. Фримен видел там фримена. Они начали проникать в «систему». Подобная мысль даже не приходила им прежде в голову. Инструменты со станций начинали перекочевывать в лабиринты подземных стойбищ, в особенности лучевые резаки, которыми было удобно вырезать подземные котловины – хранилища для воды и потайные ветровые ловушки.

В подземных котловинах начала скапливаться вода.

И фрименам стало ясно, что если Кайнс и сумасшедший, то не совсем, но в той мере, что делает из человека святого. Он стал для них одним из умма, из братства пророков. А дух Улайета вознесся и возвысился среди саду, сонма небесных судей.

Кайнс, прямолинейный, примитивно целеустремленный Кайнс, понимал, что заорганизованные исследования никогда не позволят обнаружить ничего нового. И он создал небольшие группы экспериментаторов, быстро обменивающиеся информацией, чтобы выполнялся эффект Тансли. Он разрешил каждой группе следовать собственным путем. Они обрабатывали миллионы крошечных фактиков. Сам он лишь изредка организовывал грубые масштабные эксперименты, чтобы выявить перспективные направления и возникающие сложности.

По всей пустыне проводилось глубокое бурение. Составлялись карты долгосрочных тенденций в погоде, имя которым – климат. Он обнаружил, что в охватывающей весь Арракис полосе между семидесятыми параллелями с юга и севера температуры тысячелетиями не выходили за пределы 254–332 градусов по абсолютной шкале, что флора в этом поясе имеет длительные периоды роста, когда температура изменяется от 283 до 302 градусов. Благоприятный диапазон для земных форм, если только удастся решить проблему полива.

«Решит ли он ее, – спрашивали друг у друга фримены. – Когда же станет раем Арракис?»

И словно учитель, объясняющий ребенку, сколько будет, если к двум прибавить два, Кайнс отвечал им: «Через триста или пятьсот лет».

Мелкие людишки завыли бы от разочарования. Но кнутобои Харконненов успели научить Вольный народ терпению. Срок, правда, оказался чуть дольше, чем они ожидали, но все могли уже убедиться, что благословенный день грядет. Затянув кушаки потуже, они приступили к работе. Разочарование некоторым образом сделало перспективу рая реальнее.

На Арракисе экономили не воду – влагу. Домашних животных почти не держали, в хозяйстве ими пользовались лишь изредка. Иные из контрабандистов заводили одомашненного пустынного осла‑кулана, но трата воды была слишком велика, даже если животных облачали в специальные конденскостюмы.

Кайнс подумывал о создании перерабатывающих заводов, собирался извлекать воду из кислорода и водорода местных пород, но затраты энергии и стоимость оказались чересчур велики. В полярных шапках (если забыть о ложном чувстве безопасности, которое они вселяли в души пеонов) содержалось слишком мало воды… но он уже подозревал, где искать ее. Ветры, дующие в известных широтах в определенную сторону, всегда несли влагу. Ключом ко всему был сам состав атмосферы. 12,3 процента кислорода, 75,4 процента азота и 0,023 процента двуокиси углерода, остальное газообразные примеси.

В северном полушарии редкое из местных растений, имеющих корни, поднималось выше 2500 миллиметровой отметки. Из двухметровых корневищ можно было получить пол‑литра воды. На планете уже росли и растения земных пустынь, самые живучие приспосабливались, если их высаживали в низинах возле ловушек росы.

И тогда Кайнс увидел солончак.

На перелете от станции к станции топтер его отнесла в сторону буря. А когда она закончилась, под ним оказалась низина – гигантское овальное углубление километров в триста по продольной оси, белизной своей заставившее его полюбопытствовать. Кайнс опустился и тронул языком вылизанную бурей поверхность пустыни.

Соль.

Теперь он был уверен.

Открытая вода на Арракисе была. Когда‑то. И он стал вновь просматривать свидетельства о сухих впадинах, где время от времени, не скапливаясь, выступали капли воды.

Кайнс посадил своих новичков‑лимнологов из числа фрименов за работу, основным ключом были кожистые лохмотья, иногда попадающиеся в специевом теле после выброса. Их приписывали мифической «песчаной форели» фрименских сказок. Но из фактов сложилось свидетельство, доказательство существования некоего существа, которому принадлежала такая кожа. Оно плавало в песке и окружало карманы с водой в пористом нижнем слое, где температура не превышала 280° абсолютной шкалы.

Эти «похитители воды» гибли миллионами при каждом выбросе специи. Изменение температуры на пять градусов убивало их. Немногие из уцелевших впадали в полуспячку – оцепенение, из которого через шесть лет выходили преображенными в крошечных, всего шесть метров длиною, песчаных червей. Мало кому из них удавалось избежать зубов своих старших братьев и наполненных водой карманов в предспециевой массе и достичь зрелости в облике гиганта Шай‑Хулуда. (Вода ядовита для них, фримены знали это уже давно и топили в воде редкого в Малом эрге «чахлого» червя, чтобы получить проясняющий сознание наркотик, который они называли Водой Жизни. «Чахлый» червь – это примитивный вид Шай‑Хулуда, достигающий в длину лишь девяти метров).

И цикл наконец оформился: от предспециевой массы – к малому делателю, от малого делателя – к Шай‑Хулуду; Шай‑Хулуд же рассеивал в песке специю, которой кормились микроскопические существа, корм Шай‑Хулуда, называемые песчаным планктоном, они множились, росли, превращались в малых делателей.

Закончив исследование цикла гигантов, Кайнс и его люди свое внимание перенесли на микроэкологию, климат. На поверхности песка предел температуры – 344–359° Кельвина. Футом ниже становится прохладнее на 55 градусов, футом выше – на 25. В тени листьев или камней еще прохладнее на 18 градусов. Далее, питательные вещества – ведь песок на Арракисе, в основном, представляет собой отходы пищеварения червя. Пыль (действительно вездесущая здесь) образуется при постоянном движении поверхности, трении песчинок. Крупные песчинки всегда остаются на подветренной стороне дюны, наветренная же утрамбована ветром. Поверхность старых окислена, ее цвет желтый, молодые дюны имеют цвет материнской породы, обычно серый.

С подветренной стороны дюн и начались посадки. Целью фрименов было сперва негусто засадить дюны хотя бы невысокой травой с плотной кожицей, чтобы сковать дюны, лишить ветер главного его оружия, движущихся частиц.

Зоны для адаптации заложили на дальнем юге вдали от взглядов Харконненов. Мутировавшие пустынные травы высаживали сперва на откосах с подветренной стороны выбранных дюн, преграждавших путь господствующим западным ветрам. И когда их подветренные склоны удалось укрепить, дюны стали расти ввысь, и травы приходилось постоянно подсаживать. Так получились громадные зиги – волнистые дюны высотой более полутора километров.

А когда дюнные барьеры достаточно подросли, с подветренных сторон их стали засаживать серебряной травой, мискантусом, стойкой меч‑травой. Все постройки на базах длиной свыше шести высот были закреплены – обсажены травой.

Потом пришел черед более глубоких посадок: сперва эфемеров (хеноподов, маревых, начиная с амаранта), потом наступило время шотландской щетки, низкорослого люпина, вьющегося эвкалипта (выведенного для северных краев Каладана), карликового тамариска, береговой сосны, а потом и истинно пустынных растений: канделильи, сагуаро, бис‑наги. Где было возможно, вводили верблюжью полынь, травянистый лук, перистую гобийскую траву, дикую алфалфу, прячущиеся кусты, песчаную вербену, вечернюю примрозу, ладанники, дымовое дерево, креозотовый куст.

А потом уже дело дошло до животных, – роющих норы, вскрывающих почву и насыщающих ее кислородом: кошачьей лисицы, кенгуровой мыши, пустынного зайца, песчаной черепахи… и хищников, что должны контролировать их численность: пустынного коршуна, сов, карликовой и пустынной, и орла, а также насекомых, что заполняли недоступные для остальных ниши: скорпионов, сороконожек, роющего норы паука, ну и кусачей осы, наездников… и пустынной летучей мыши, чтобы приглядывать за ними всеми.

А потом, наконец, пришла пора и практических испытаний, время финиковых пальм, хлопка, арбузов, кофе, лекарственных растений… более двухсот видов съедобных растений были опробованы и адаптированы.

«Люди, неграмотные экологически, – говорил Кайнс, – когда речь идет об экосистеме, не понимают прежде всего именно то, что это система. Система! Для нее характерно изменчивое равновесие, которое может нарушить пустяк – ошибка в одной только нише. У системы есть порядок, она перетекает от точки к точке. Если что‑либо преграждает это течение – порядок рушится. А без соответствующего образования можно не обнаружить даже намека на крах, пока не становится слишком поздно. Вот почему высшей функцией экологии является предвидение последствий».

А они сумели создать систему!

Кайнс и его люди ждали и наблюдали. Фримены теперь поняли, что он имел в виду, отмеряя срок в пятьсот лет.

Из пальмовых рощ пришло сообщение: там, где посадки граничат с пустыней, гибнет песчаный планктон, отравленный новыми формами жизни. Причина – белковая несовместимость. Там накапливалась отравленная вода, которой не смела коснуться жизнь Арракиса.

Кайнс отправился туда сам, в паланкине, словно раненый или Преподобная Мать, – он так и не стал наездником. Исследовав возникшие пустоши – а они воняли до неба, – он вернулся назад, объявив, что от Арракиса получен неожиданный дар.

Фиксацией азота при добавке серы пустоши можно было превратить в богатую почву для земных форм жизни. Посадки можно было продолжать.

Фримены осведомлялись, не повлияет ли это на сроки?

Кайнс обратился к планетной математике. К тому времени характеристики ветровых ловушек были уже надежно определены. Он не стал снижать допуски, понимая, что точность в планетологии немыслима. Часть растительного покрова должна была обеспечить фиксацию дюн, часть – пойти в пищу животным и людям, часть должна была связать влагу корнями и передавать ее в сухие окрестности.

К тому времени они уже нанесли на карту все перемещающиеся холодные точки в пустыне. Их следовало ввести в формулы. Даже Шай‑Хулуду находилось место в схемах. Его нельзя уничтожать, иначе конец специи. Его внутренняя пищеварительная фабрика, с этой колоссальной концентрацией кислот и альдегидов, являлась гигантским источником кислорода. Средний червь (около 200 метров длиной) выделял в атмосферу столько же кислорода, сколько десять квадратных километров фотосинтезирующей зеленой растительности.

Приходилось считаться и с Гильдией. К этому времени уже определились размеры выплат Гильдии в специи, чтобы ни погодные спутники, никакие вообще наблюдатели не появлялись в небесах Арракиса.

Нельзя было игнорировать и сам Вольный народ. Их, фрименов, с ветряными ловушками и лоскутными землевладениями у источников воды, фрименов, просвещенных теперь экологически, обретших мечту – преобразование обширных районов Арракиса через стадию прерий в леса.

Таблицы позволили получить цифру, Кайнс назвал ее – три процента. Если им удастся вовлечь три процента зеленой массы растений Арракиса в образование углеводородных веществ, успех можно закрепить.

– Но сколько же ждать? – настаивали фримены.

– Ах, это… ну, лет триста пятьдесят.

Значит, этот умма не обманывал с самого начала. Свершения мечты не следовало ожидать ни при жизни ныне живущих, ни при жизни потомков их до восьмого колена. Но все‑таки, так будет.

И работа продолжалась: они строили, сажали растения, копали, учили детей.

А потом Кайнс‑умма погиб в пещере у котловины Пластыря.

К тому времени его сыну, Лайету‑Кайнсу было девятнадцать. Он был уже настоящий фрименский наездник и успел убить к тому времени более сотни харконненовцев. Императорское назначение на место отца, о котором уже успел походатайствовать старший Кайнс, произошло само собой. Жесткая классовая структура фофрелюхов имела здесь четкую цель. Сын должен заменять отца.

К этому времени курс был уже намечен, постигший экологию Вольный народ был направлен по выбранному пути. Лайету‑Кайнсу оставалось лишь наблюдать и подталкивать всех и шпионить за Харконненами… пока однажды, как ни прискорбно, его планета не попала в руки героя.