МУАД'ДИБ 33 page

Оказавшись в своей внутренней комнате, Пол усадил мать, сказал ей: «Подожди» – и нырнул, раздвинув занавеси в боковой проход.

Когда он исчез, в комнате стало тихо, так тихо… сюда не доносился даже слабый шелест вентиляторов, гнавших воздух в стойбище.

«Должно быть, приведет сейчас Гарни Холлека», – подумала она и удивилась странному сочетанию эмоций в своей душе. Гарни и его музыка… на Каладане с ними всегда были связаны часы удовольствия… Так было до Арракиса. Там, на Каладане, жила не она – кто‑то другой. За прошедшие после отъезда неполные три года она изменилась… Совсем. И увидеть вновь Гарни – значило вновь переосмыслить свое перерождение.

Справа от нее на низком столике покоился кофейный сервиз Пола – рифленые чашки из сплава серебра с яшмиумом, тот, что он унаследовал от Джемиса. Она поглядела на него, подумав, сколько же рук прикасалось к этому металлу. Чени уже месяц подавала в нем Полу кофе.

«Зачем теперь эта женщина, обитательница пустыни, герцогу? – думала она. – Разве только чтобы подавать ему кофе? За ней не стоит семья, она не укрепляет его власть. Полу остается один только шанс – заключить брачный союз с каким‑нибудь из Великих Домов, быть может, и с императорским Домом. В конце концов, там есть принцессы на выданье, и все они воспитаны нами, Дочерьми Гессера».

И Джессика представила, как она оставляет грубый мир Арракиса, чтобы вести жизнь матери принца‑консорта в могуществе и безопасности. Оглядев завешанные коврами стены, она вспомнила, как ехала сюда… целый табун червей вокруг паланкина и грузовые платформы, забитые всякими нужными в грядущей кампании вещами.

Пока жива Чени, Пол не поймет, что он обязан сделать, – ведь она родила ему сына, для него это главное.

Вдруг внезапное желание видеть внука, мальчика, внешность которого так напоминала ей черты его деда, ее погибшего Лето, охватило ее. Джессика прижала ладони к щекам и приступила к ритуальной дыхательной гимнастике, что успокаивала чувства и проясняла разум. А потом нагнулась вперед в обрядовой позе, подчинявшей тело разуму.

Пол выбрал Птичью пещеру в качестве командного поста. Его выбор трудно было оспорить. А это было идеальное место, – она это знала. И на север отсюда уходил проход Ветров, он вел к деревне в котловине, защищенной крутыми утесами, – важному населенному пункту, где жили мастера и инженеры, где была станция обслуживания всей военной техники Харконненов.

Снаружи, у входа за коврами, кто‑то кашлянул. Джессика выпрямилась, глубоко вдохнула, медленно выдохнула.

– Войди, – сказала она.

Занавеси распахнулись, и в комнату влетел Гарни Холлек. Она успела лишь заметить странную гримасу на его лице… Моментально оказавшись сзади, он обхватил ее шею мускулистой рукой и поставил на ноги.

– Гарни, идиот, что ты делаешь? – возмутилась она.

И почувствовала спиной острие ножа. Холодок побежал по коже. Она сразу же поняла, что Гарни хочет убить ее. Почему? Причины она не видела, такие люди не предают. Но в намерениях его трудно было усомниться. Мозг ее лихорадочно заспешил в поисках выхода. Это нелегкий соперник. Убийца, знающий и о Голосе, знающий все стратагемы боя, все приемы, несущие боль и смерть. Человек‑оружие, которое она сама помогала оттачивать тонкими замыслами и предложениями.

– Ты решила, что спаслась, ох, ведьма? – оскалился Гарни.

Прежде чем она успела что‑либо сообразить и ответить, занавеси раздвинулись и в комнату вступил Пол.

– Вот и он, ма… – Пол замолк, увидев происходящее.

– Оставайтесь на своем месте, милорд, – произнес Гарни.

– Что… – Пол качнул головой.

Джессика попыталась заговорить, но тяжелая рука сдавила ей горло.

– Ты, ведьма, будешь говорить, лишь когда я разрешу, – сказал Гарни. – Я хочу, чтобы ты кое‑что сказала своему сыну, и при первом же признаке какого бы то ни было выпада против меня этот нож окажется в твоем сердце. Голос твой останется ровным. Известными тебе мускулами ты не осмелишься даже пошевелить. И чтобы твоя жизнь продлилась еще на несколько секунд, – веди себя осторожно… весьма осторожно. Заверяю тебя, жить тебе осталось недолго.

Пол шагнул вперед:

– Гарни, что это…

– Оставайтесь на месте! – обрезал Гарни. – Еще один шаг – и она умрет.

Рука Пола скользнула к рукояти ножа. Смертельно спокойным тоном он произнес:

– Немедленно объясни свои поступки, Гарни.

– Я поклялся убить изменницу… – начал Гарни, – что предала твоего отца… Или я забыл, по‑вашему, человека, который вытащил меня из ямы, куда бросают рабов Харконнены?.. Человека, который дал мне жизнь, честь и свободу… который наградил меня своей дружбой, ее я ценю на свете выше всего. И сейчас предательница у меня в руках, и никто не остановит меня.

– Гарни, ты не можешь ошибаться сильнее, – сказал Пол.

А Джессика подумала: «Так вот в чем дело! Какая ужасная ирония судьбы!»

– Это я ошибаюсь? – выпалил Гарни. – Пусть она все расскажет сама. И пусть она имеет в виду, я сам разведывал, расспрашивал, подкупал – и все подтвердилось. Сам капитан охраны барона за семуту выдал ее.

Рука слегка отпустила горло Джессики, но Пол не дал ей заговорить:

– Нас предал Юэ. Это я знаю, Гарни. Свидетельства тому исчерпывающие, их нельзя оспорить. Мне не важно, каким путем ты пришел к своим пустым подозрениям… иначе их не назовешь. Но если ты причинишь какой‑нибудь вред моей матери, – Пол вынул из ножен крис и выставил его вперед, – твоя кровь будет моей.

– Юэ же был врач, психика его была подвергнута обработке, он мог лечить королей, – огрызнулся Гарни. – Как мог он стать предателем?

– Я знаю, как снимать кондиционирование, – ответил Пол.

– Доказательства, – потребовал Гарни.

– Они далеко отсюда, – ответил Пол, – в стойбище Табр, на юге, но если…

– Это обман, – прорычал Гарни, вновь стиснув горло Джессики.

– Нет, Гарни, – со страшной, разрывавшей сердце Джессики печалью возразил Пол.

– Но я же видел депешу, перехваченную вместе с агентом барона, – сказал Гарни, – она совершенно ясно указывала на…

– Я ее тоже видел, – перебил его Пол. – Отец показал мне ее тогда же ночью и объяснил, зачем Харконнены решили бросить тень подозрений на женщину, которую он любил.

– Айях! – воскликнул Гарни. – Ты не…

– Спокойно, – сказал Пол, и ровный его голос повелевал, как ни один из тех голосов, которые приводилось слышать Джессике. «Он овладел Великим контролем», – подумала она.

Рука Гарни на ее шее дрогнула, острие ножа за спиной нерешительно дернулось.

– Ты не слышал, – продолжил Пол, – как мать оплакивала той ночью своего убитого герцога. И ты не видел ненависть к его убийцам в ее глазах.

«Значит, он все слышал», – поняла она, слезы заволокли ее взор.

– А еще ты не понял того, – продолжил Пол, – что ты должен был бы понять в подземной тюрьме Харконненов. Ты утверждаешь, что до сих пор гордишься дружбой отца! Разве ты еще не понял разницы между Харконненами и Атридесами, разве ты не чувствуешь вонь харконненовских замыслов? Разве ты не знаешь, что Атридесы платят любовью за преданность, а Харконнены добиваются ненавистью подчинения? Разве не ясно это было из самой природы предательства?

– Но Юэ? – пробормотал Гарни.

– У меня есть записка Юэ, где он сам признается во всем. И я клянусь тебе в этом всей любовью к тебе, которая не исчезнет, даже если мне придется сразить тебя.

Слушая эти слова, Джессика не переставала удивляться самообладанию сына, глубине его проницательности.

– Мой отец каким‑то инстинктом умел выбирать друзей, – сказал Пол. – Он не часто оделял людей своей любовью, но никогда не ошибался в них. Но один раз он ошибся… он не понимал сути ненависти. Он решил, что если человек ненавидит Харконненов, то никогда не предаст его. – Пол поглядел на мать. – Она знает это. Я передал ей слова отца – он просил меня рассказать ей после его смерти, что он никогда не сомневался в ней.

Почувствовав, что теряет контроль над собой, Джессика закусила нижнюю губу. Под жесткой сдержанностью слов она видела боль, чувствовала, чего стоит этот разговор ее сыну. Она хотела бы подбежать к нему, так обнять, так прижать к груди, как еще никогда в жизни. Но рука у ее горла вновь обрела твердость, и острие ножа упиралось в спину.

– Одним из самых ужасных моментов в жизни подростка, – сказал Пол, – является тот, когда он обнаруживает, что и мать его, и отец просто люди, и их связывает любовь, которая ему не очень понятна. Это потеря, внезапное пробуждение, тогда осознаешь, что вокруг тебя мир и ты один в нем. Это правда, такого момента не избежать никому. Я слышал, как отец говорил о матери. Она не предавала его, Гарни.

Джессика почувствовала, что обрела голос, и сказала:

– Гарни, отпусти меня.

Обычным голосом, без каких‑нибудь особых ухищрений, не пытаясь подчинить его словами, но рука Гарни упала. Она подошла к Полу, остановилась перед ним, не прикасаясь к нему.

– Пол, – начала она, – в этой вселенной случаются и другие ужасные открытия. Я вдруг поняла, как скверно я обращалась с тобой, как манипулировала и орудовала тобой, стараясь направить на выбранный мною путь… который мне пришлось выбрать, если это может меня оправдать. – Она проглотила комок в горле, заглянула сыну в глаза – Пол, я хочу, чтобы ты кое‑что обещал мне. Будь хоть ты счастлив. Если хочешь, женись на своей пустынной женщине, кто бы ни противился этому. Но выбери собственный путь. Не мне…

Она умолкла, за спиной послышался чей‑то шепот.

Гарни!

Она увидела глаза Пола, обращенные на нее, обернулась.

Гарни стоял на том же месте – нож его был уже в ножнах – и рвал на груди бурнус, открывая серую гладкую поверхность конденскостюма… Такие костюмы контрабандисты заказывали в стойбищах Вольного народа.

– Вонзите же нож в эту грудь, – простонал Гарни, – убейте меня, говорю, и скорее. Я опозорил собственное имя, я предал своего герцога! Лучших…

– Тихо! – сказал Пол.

Гарни, замолчав, уставился на него.

– Застегнись и перестань валять дурака, – сказал Пол, – сегодня с нас уже довольно глупостей.

– Убейте меня, говорю! – в ярости выкрикнул Гарни.

– Ну, знаешь, – сказал Пол, – похоже, все считают меня идиотом! Неужели я должен разделаться с каждым из тех, кто мне нужен?

Гарни перевел взгляд на Джессику и не похожим на собственный, отстраненным, умоляющим голосом произнес:

– Тогда вы, миледи, пожалуйста… убейте меня.

Джессика подошла к нему, положила руки на плечи:

– Гарни, ну почему ты вдруг решил, что Атридесы должны убивать всех, кого любят? – Ласковыми прикосновениями она вынула из его пальцев растерзанный ворот, застегнула его.

Гарни, запинаясь, произнес:

– Но… я…

– Ты думал, что воздаешь должное памяти Лето, – ответила она, – благодарю тебя за это.

– Миледи, – проговорил Гарни. Он уронил подбородок на грудь, сквозь стиснутые ресницы выступили слезы.

– Будем считать, что это просто недоразумение среди старых друзей, – сказала она. Пол слышал умиротворяющие, успокаивающие нотки в ее тоне. – Все кончилось, и хорошо, что больше не придется возвращаться к этой теме.

Гарни открыл увлажнившиеся глаза, поглядел на Джессику.

– Гарни Холлек, которого я знала, был адептом и клинка и музыки, – сказала Джессика, – и мне больше всего он нравился за бализетом. Разве не помнит Гарни Холлек, как, бывало, часами я наслаждалась его музыкой? Уцелел бализет, а, Гарни?

– Теперь у меня новый, – ответил Холлек, – привезенный с Чусука, неплохой инструмент, по звуку похож на работу Вароты, только подписи нет. Я думаю, его изготовил кто‑нибудь из учеников Вароты… – он вдруг умолк. – Что мне сказать вам, миледи? Как я могу болтать здесь о…

– Это не болтовня, Гарни, – сказал Пол. Он стоял теперь рядом с матерью, лицом к лицу с Гарни. – Это не болтовня. Мы рады слышать тебя. И если можешь, сыграй, для нас это будет подарком. А битвы и планы могут подождать. В бой идти завтра, еще есть время.

– Мне… мне надо взять бализет, – пробормотал Холлек. – Я оставил его у входа. – Обойдя их обоих, он исчез за покрывалом.

Положив ладонь на руку матери, Пол почувствовал, что она дрожит.

– Все кончено, мать, – сказал он.

Не поворачивая головы, она искоса глянула на него:

– Кончено ли?

– И, конечно, Гарни…

– Гарни? Ах, да… – она опустила глаза.

Ковры зашуршали. Гарни вернулся с бализетом.

Опустив глаза, он принялся настраивать инструмент. Занавеси, ковры и подушки глушили звук, он становился интимным и тихим.

Пол подвел мать к подушкам, она села, прислонившись спиною к толстым коврам на стене. Вдруг он обратил внимание, как состарила ее пустыня, – эти иссушенные морщины, расходящиеся от ее глаз, покрытых голубой дымкой.

«Она устала, – подумал он, – нужно найти способ облегчить ее ношу».

Гарни взял аккорд.

Пол поглядел на него:

– Вот что… мне нужно кое‑что сделать. Подождите меня здесь.

Гарни кивнул. Он словно был уже в невообразимой дали под чистым небом Каладана… и дальняя тучка на горизонте обещала разразиться дождем.

Пол заставил себя повернуться, раздвинув тяжелые занавеси, он вышел в боковой проход. Гарни позади затянул песню. На мгновение Пол остановился, внимая словам и далекой музыке:

Виноградник мой полон гурий,

Полногрудые передо мною,

И краснеет чаша вина,

Почему же мне снились битвы,

И стертые в пыль скалы,

И в пыли – мои следы?

Небеса распахнуты настежь,

Осыпают меня жемчугами,–

Не ленись, нагнись, подбери!

Почему мои мысли – о схватках

И о яде в литой чаше?

Почему я сегодня стар?

И пусть руки белые манят,

И пусть дразнят нагие груди,

Пусть сулят мне блаженство рая –

Мне сегодня – помнить о ранах…

И мне снились скитанья былые,

И был этот сон так тревожен.

Из‑за угла впереди показался облаченный в бурнус курьер‑фидайкин. Он отбросил капюшон на спину, завязки конденскостюма свисали на шею, он явно только что прибыл из пустыни.

Пол жестом приказал ему остановиться, выпустил из рук занавеси, прикрывавшие вход.

Мужчина склонился перед ним, сомкнув спереди руки, – так подобало приветствовать Преподобную Мать или сайидину обрядов. Он сказал:

– Муад'Диб, вожди начали собираться на совет.

– Так скоро?

– Те, которых Стилгар пригласил заранее, когда все еще считали… – он пожал плечами.

– Вижу, – Пол вновь оглянулся на слабый звук бализета, припоминая старую песню, которую почему‑то захотела услышать его мать. Игривая, веселая мелодия странно контрастировала с грустными словами. – Скоро вместе с остальными сюда прибудет Стилгар. Проводи их к моей матери, она ждет их.

– Я подожду их здесь, Муад'Диб, – произнес вестник.

– Да… да, так и сделай.

Миновав остановившегося фримена, Пол направился в глубь пещеры, к месту, которое было в каждом стойбище возле котловины с водой. Там, между рытвинами с водой, содержали крохотного Шай‑Хулуда, недоростка. Делатель, отделившийся от малых делателей, избегал воды: она была для него ядом. Их топили в воде, и это было величайшим секретом фрименов, – так они получали Воду Жизни, что объединяла их, – но яд, содержащийся в ней, могла преобразовать только Преподобная Мать.

Это решение Пол принял там, перед лицом матери, во время этой драмы. Ни в каком из вариантов будущего не видел он, что Гарни Холлек вдруг станет опасен. Будущее бурлящим серым облаком опутывало его, призрачный мир шествовал к бурной развязке.

«Я должен увидеть все, что скрывается за пеленой», – подумал он.

Тело его постепенно вырабатывало невосприимчивость к специи, и провидческие видения посещали его все реже и реже… становясь при этом все смутнее. Решение было очевидным.

«Придется утопить делателя. И проверим, не в самом ли деле я – Квизац Хадерач, мужчина, которому по силам выдержать испытание, что проходит каждая Преподобная Мать».

***

И случилось в третий год пустынной войны, что лежал Муад'Диб в глубинах Птичьей пещеры, в каменной келье под покрывалами кисва. Словно мертвый лежал он, поглотило его откровение, даруемое Водой Жизни, ядом, что дает жизнь, что унес Муад'Диба за пределы времен. Так стало правдой пророчество. Гласило оно: «Лисан‑аль‑Гаиб может быть сразу и жив и мертв».

Принцесса Ирулан. «Избранные легенды Арракиса»

Чени поднималась по пескам в предрассветной мгле к скалам, вдали затихал шум удалявшегося топтера, что принес ее с юга в котловину Хаббанья, а теперь упорхнул куда‑то к дальнему укрытию. Вокруг нее, чуть поодаль, держалась охрана. Воины внимательно оглядывали скалы, выискивая опасность, и… она поняла это… давали ей, женщине Муад'Диба, матери его первенца, то, в чем она больше всего и нуждалась, – возможность побыть одной.

«Зачем он вдруг вызвал меня? – спрашивала она себя. – Ведь он только что велел мне оставаться на юге с маленьким Лето и Алией».

Подобрав одеяние, она легко вспрыгнула на скальный барьер, на ведущую вверх тропку, которую могли заметить лишь глаза живущих в пустыне. Под ногами шуршала галька, Чени легко перепархивала по неровной поверхности, ступая с привычной ловкостью.

Трудный подъем утомлял, напряжение сил прогоняло страх, который заронили в ее сердце молчание и отстраненность эскорта, и… ведь за ней прислали драгоценный для них топтер. В душе ее что‑то подрагивало в предвкушении встречи с Пол‑Муад'Дибом, ее Усулом! Пусть воинским кличем разносилось над всей пустыней: «Муад'Диб! Муад'Диб!» – она знала другого, его и звали иначе, нежного любовника, отца ее сына.

Сверху на скалах показалась фигура рослого мужчины, он махнул рукой, призывая поторопиться. Она ускорила шаг. Вокруг уже посвистывали дневные птицы, взмывали в небо. На востоке ширилась узкая ленточка света.

Фигура на скалах… человек этот был не из ее эскорта. Должно быть, Отейм, решила она, подметив движения и манеру держаться. Подойдя поближе, она разглядела широкое плоское лицо лейтенанта фидайкинов, капюшон его был откинут, фильтр свободно прикрывал лицо, как делают лишь ненадолго выходя в пустыню.

– Поспеши, – прошипел он, и тайной расщелиной они направились к замаскированному входу в пещеру. – Скоро рассветет, – прошептал он, открывая перед ней клапан входа, – Харконнены с отчаяния принялись патрулировать эти края. Сейчас нам нельзя рисковать.

Через узкий боковой вход они вступили в пещеру Птиц. Засветились шары. Отейм скользнул вперед, промолвил:

– Иди за мной. Живее.

Они торопились вниз: длинный коридор, еще одна дверь с клапаном, вновь коридор… за занавески, в комнату, что была альковом сайидины в те дни, когда эта пещера использовалась лишь для дневок, для отдыха. Теперь ее пол устилали ковры, на коврах – подушки; стенки занавешены шерстяными тканями с красным ястребом. Низкий полевой стол сбоку сплошь завален бумагами, исходящий от них аромат корицы выдавал место изготовления.

Прямо напротив входа сидела Преподобная Мать, совершенно одна. Она подняла голову, ушедший в себя взор повергал в трепет непосвященных.

Отейм сложил перед собой ладони и произнес:

– Я привез Чени. – Поклонившись, он вышел. «Как я скажу это Чени?» – подумала Джессика.

– Как мой внук? – спросила она.

«Вот и ритуальное приветствие, – подумала Чени, страх ее вернулся. – Где Муад'Диб? Почему он не вышел поздороваться?»

– Здоров и счастлив, о моя мать, – отвечала Чени, – я оставила их с Алией под опекой Харах.

«Моя мать, – подумала Джессика. – Да, она вправе приветствовать меня этими словами, ведь она родила мне внука».

– Я слыхала, из стойбища Коануа нам прислали в подарок ткани, – сказала Джессика.

– Красивые ткани, – отозвалась Чени.

– Алия просила мне что‑нибудь передать?

– Нет. Но теперь стойбище успокаивается, люди примирились с нею, как с чудом.

«Что она тянет, – думала Чени, – раз за мною прислали топтер, значит, была срочная необходимость. Зачем тогда эта пустая вежливость?»

– Пусть из какого‑нибудь куска сошьют одежду для маленького Лето.

– Как пожелаешь, мать моя, – сказала Чени. Опустив глаза, она спросила – Нет ли вестей о битвах? – Лицо она укрыла, чтобы Джессика не догадалась, что вопрос ее о Муад'Дибе.

– Новые победы, – ответила Джессика. – Раббан осторожно намекнул о перемирии. Его посланцы вернулись к нему… без своей воды. Он даже уменьшил налоги кое‑где, в деревнях впадин. Но уже слишком поздно, люди поняли, что он пошел на это из страха перед нами.

– Да, все идет, как предвидел Муад'Диб, – сказала Чени. Поглядев на Джессику, она постаралась сдержать свои страхи. – «Я назвала его имя… но она никак не отреагировала. На этом гладком камне, который она зовет своим лицом, не прочесть ничего… но оно какое‑то уж слишком застывшее. Почему она столь спокойна? Что случилось с моим Усулом?»

– Хорошо бы остаться там, – сказала Джессика. – Оазисы были так хороши, когда мы уезжали. Ну как не ждать того дня, когда вся наша земля зацветет, словно южные края?

– Земля там прекрасна, – согласилась Чени, – но с красотой ее смешано много горя.

– Горе – оковы победы, – произнесла Джессика.

«Или она подготавливает меня?» – подумала Чени и сказала:

– Женщины совсем истосковались без мужей, все так завидовали, узнав, что меня вызывают на север.

– Тебя вызвала я, – ответила Джессика.

Чени почувствовала, как заколотилось ее сердце. Ей вдруг захотелось прикрыть уши руками, чтобы не слышать, что сейчас скажет Джессика. Но ровным голосом она сумела ответить:

– Послание было подписано его именем.

– Я подписала его в присутствии лейтенантов Пола, – сказала Джессика. – Это вынужденная предосторожность. – И подумала: «Храбрая женщина у моего Пола, страх почти овладел ею, а она все не изменила своего тона. Да. Быть может, именно она‑то и поможет».

С легчайшей ноткой тревоги Чени произнесла:

– Ну, а теперь скажи, что мне следует услышать?

– Ты нужна мне… чтобы вернуть к жизни Пола, – сказала Джессика, успев про себя подумать: «Так! Правильные слова. Вернуть к жизни. Она поймет, что Пол жив, но в опасности. Именно это увидит она за этими двумя словами».

Только момент потребовался Чени, чтобы успокоиться.

– Что я могу сделать? – спокойно произнесла она, ей хотелось наброситься на Джессику, тряхнуть ее за плечи, крикнуть: «Где он?» Но она молча ждала ответа.

– Подозреваю, – сказала Джессика, – что Харконненам удалось заслать к нам агента, чтобы отравить Пола. Другого объяснения я не нахожу. Какой‑то совершенно необыкновенный яд. Я проверила его кровь всеми мыслимыми способами, но так ничего и не нашла.

Чени встала возле нее на колени.

– Значит, яд? Ему больно? Могу я…

– Он без сознания, – продолжала Джессика, – жизненные процессы в его теле замедлились настолько, что их удалось обнаружить лишь тончайшими методами. Я просто содрогаюсь от мысли, что могло бы случиться, если бы не я первой обнаружила его. Непосвященному взору он кажется мертвым.

– Ты вызвала меня не просто из сочувствия, Преподобная Мать, – ответила Чени. – Я знаю тебя. Так что же могу сделать я, раз ты бессильна?

«Как она храбра, очаровательна и, ах‑х‑х, как восприимчива! – подумала Джессика. – Какая Дочь Гессера получилась бы из нее!»

– Чени, – сказала Джессика, – может быть, ты и не поверишь мне, но я не знаю, зачем я послала за тобой. Какой‑то инстинкт… интуиция. Просто сама собой пришла мысль: «Надо послать за Чени».

И тут Чени заметила печаль на лице Джессики, боль в ее углубленном взгляде.

– Я сделала все, что умею, – сказала она. – Все… тебе будет трудно даже представить, насколько это «все» больше того, что назвали бы другие этим словом. Но… я ничего не сумела.

– А этот старый друг Холлек? – спросила Чени. – Не его ли рук дело?

– Исключено, – ответила Джессика.

Одно слово вместило целый разговор… Чени угадывала за ним проверки и перепроверки… воспоминания о былых неудачах.

Качнувшись назад, Чени поднялась на ноги, разгладила потрепанное в пустыне облачение:

– Отведи меня к нему, – сказала она. Джессика поднялась, повернулась к занавесям у стены слева.

Чени последовала за ней и оказалась в бывшей кладовой. Теперь стены ее были занавешены тяжелыми тканями.

У дальней стены на походном матрасе лежал Пол. Лицо его освещал подвешенный прямо над головою шар. Черное одеяние покрывало его, руки были вытянуты по бокам. Видимо, его раздели и прикрыли покрывалом. Кожа его казалась восковой. Он был совершенно неподвижен.

Чени подавила желание броситься вперед, повалиться головой на это недвижное тело. Но мысли ее обратились в другую сторону, к своему сыну, к Лето. И тут она поняла, что испытывала Джессика, когда ее герцогу грозила смерть, когда приходилось заставлять себя искать пути спасения юного сына. И сочувствие к стоявшей рядом вдруг стало столь горячим, что Чени стиснула руку Преподобной. Ответное пожатие было даже болезненным.

– Он жив, – ответила Джессика, – уверяю тебя, он жив. Но ниточка, на которой держится его жизнь, столь тонка, что ее едва можно заметить. А среди вождей нашлись и такие, что уже начали бормотать: моими устами‑де говорит просто мать, не Преподобная, и я, мол, просто отказываю племени в воде сына.

– И давно он в таком состоянии? – спросила Чени. Высвободив свою руку из ладони Джессики, она прошла в комнату.

– Три недели, – ответила Джессика, – и почти неделю я пыталась оживить его. Тут были и встречи, и споры… и расследование. Потом я послала за тобой. Фидайкины повинуются моим приказаниям, иначе мне не удалось бы отсрочить по… – она замолкла и лизнула губы языком, – Чени подошла к Полу.

Она застыла над ним: лицо его обрамляла мягкая юношеская бородка, высокий лоб, мужественный нос, сомкнутые глаза… мирное лицо, скованное жестким покоем.

– А питание он принимает? – спросила Чени.

– Потребности его плоти столь невелики, что в пище не было необходимости, – ответила Джессика.

– Многие ли знают о том, что произошло? – спросила Чени.

– Лишь его ближайшие советники, некоторые из предводителей, фидайкины и, конечно, тот, кто дал ему яд.

– А кто это, есть ли хоть намек?

– Нет, мы не хотели расследования, – ответила Джессика.

– А что говорят фидайкины? – спросила Чени.

– Они верят, что Пол находится в священном трансе, копит святость к заключительным битвам. Я поощряла именно эту точку зрения.

Чени опустилась на колени возле матраса, склонилась к лицу Пола. Она сразу ощутила слабый запах… но это была специя… вездесущая специя, пропитавшая все, к чему прикасаются руки фримена.

– Вы оба не рождены как мы, среди специи, – проговорила Чени. – Не могло ли случиться, что тело его восстало против ее избытка… Ты его проверяла?

– Аллергических реакций нет, – ответила Джессика.

От внезапно нахлынувшей усталости она закрыла глаза, только чтобы не видеть… «И сколько же я не спала! – подумала она. – Неужели так много?»

– Когда ты преобразуешь Воду Жизни, – сказала Чени, – ты делаешь это, углубляясь сознанием внутрь себя. Его кровь ты проверила этим способом?

– Обычная кровь фримена, – ответила Джессика, – полностью приспособленного к здешним условиям и пище.

Сев на пятки, Чени внимательно вглядывалась в лицо Пола, мыслью подавив в себе страх. Этому умению она научилась, наблюдая за Преподобными. Время можно было заставить служить разуму. Только для этого была нужна предельная концентрация мысли.

Наконец она спросила:

– Делатель здесь есть?

– Несколько, – с тенью усталости в голосе ответила Джессика. – В такие дни без них не обойдешься. Каждую победу приходится благословлять, каждый обряд перед набегом…

– Но Пол‑Муад'Диб уклонялся всегда от этих обрядов.

Джессика кивнула, припоминая двойственное отношение сына к получаемому из специи наркотику и ощущению видения будущего, которое он порождал.

– Откуда ты знаешь это? – спросила Джессика.

– Так говорят.

– Слишком уж многое говорят, – с горечью сказала Джессика.

– Пусть мне принесут сырую воду делателя, – сказала Чени.

Услышав повелительную интонацию в тоне молодой женщины, Джессика замерла на мгновение, но, заметив ее предельную углубленность, ответила:

– Сию минуту. – И скользнула за занавеси позвать водоноса.

Чени сидела, глядя на Пола. «Если бы только он сделал именно это, – думала она. – На подобное он мог решиться».

Джессика опустилась на колени рядом с Чени с простым походным кувшином. Резкий запах яда ударил молодой женщине в ноздри. Обмакнув в жидкость палец, она поднесла его к носу лежащего.

Кожа на переносице дернулась. Он медленно шевельнул ноздрями.

Джессика охнула.

Влажным пальцем Чени прикоснулась к верхней губе Пола.

Раздался долгий дрожащий вдох.

– Что это? – спросила Джессика.

– Тихо, – ответила Чени, – а теперь надо преобразовать для него немного священной воды. Быстро!

Не спрашивая более, чувствуя в словах Чени глубокий смысл, Джессика подняла кувшин ко рту и пригубила.

Глаза Пола открылись. Он поглядел на Чени.

– Ей нет нужды преобразовывать воду, – ровным слабым голосом произнес он.