МУАД'ДИБ 2 page

Холодным тоном барон выговорил:

– Питер, у тебя недержание речи.

– Но я так счастлив, мой барон! А вы… вы ревнуете.

– Питер!

– Ах‑ах, барон! Разве не достойно сожаления, что эта изысканная идея не принадлежит вам?

– Питер, я вот‑вот прикажу тебя удавить.

– Безусловно, барон. Дождался. Ах, ни одно доброе дело не остается безнаказанным…

– Питер, ты сегодня наглотался вериты или семуты?

– Правда и смелость удивляют барона, – сказал Питер. Лицо вновь застыло маской, на этот раз карикатурой на печаль. – Ах‑ах! Но видите ли, барон, как ментат я буду заранее знать, когда вы пошлете ко мне палача. А вы не сделаете этого, пока от меня еще есть какая‑то польза. Торопиться‑то с моей смертью будет накладно, ведь кое‑какая польза от меня пока есть. Уж я‑то знаю, чему вас научила эта очаровательная Дюна – не транжирить. Верно, барон?

Барон не отводил взгляда от Питера.

Фейд‑Раута шевельнулся в своем кресле. «Тщеславные глупцы, – подумал он, – зачем они препираются? Неужели оба считают, что у меня нет иного дела, кроме как слушать эти вздорные перебранки?»

– Фейд, – произнес барон, – я велел тебе слушать нас и учиться, для чего и пригласил сюда. Ты учишься?

– Да, дядя, – в голосе слышалась осторожная услужливость.

– Иногда я не понимаю Питера, – сказал барон. – Я причиняю боль по необходимости… он же… Клянусь, он просто наслаждается чужой болью. Мне лично просто жаль бедного герцога Лето. Скоро на сцену выступит доктор Юэ и Атридесам придет конец. Но, вне сомнения, Лето поймет, чья рука направляла сговорчивого доктора, и в этом будет весь ужас его положения.

– Почему же тогда вы не велели доктору тихо и спокойно вогнать герцогу кинжал между ребер? – спросил Питер. – Вы говорите о милосердии, но…

– Герцог должен знать, что его гибель – дело моих рук. Пусть задумаются и прочие Великие Дома. Это их остановит. Я получу передышку. Сейчас она мне явно необходима, и мне не нравится это.

– Передышку, – фыркнул Питер. – Император не отрывает от вас глаз. Вы действуете слишком смело, барон. Однажды император пришлет сюда, на Гайеди Прим, легион‑другой своих сардаукаров… Тут и настанет конец барону Владимиру Харконнену.

– А тебе, Питер, хотелось бы увидеть это, не правда ли? – спросил барон любезным тоном. – Поглядеть, как корпус сардаукаров будет грабить мои города, брать этот замок. Ты ведь и впрямь получишь удовольствие.

– Разве можно говорить такое, барон? – прошептал Питер.

– Тебе надо быть баши корпуса, – отвечал барон, – слишком уж ты любишь боль и кровь. Наверное, я поторопился с распределением будущих трофеев на Арракисе.

Пятью курьезно осторожными шажками Питер просеменил за кресло Фейд‑Рауты. В комнате воцарилась напряженность, и юноша, озабоченно нахмурясь, глянул на Питера.

– Не надо играть с Питером, барон, – сказал ментат. – Вы обещали мне леди Джессику. Вы обещали ее мне.

– Ну зачем она тебе, Питер? – спросил барон. – Помучить?

Питер молча глядел на него.

Фейд‑Раута отодвинул вбок свое плавучее кресло:

– Дядя, я еще нужен? Вы сказали, что вы…

– Мой дорогой Фейд‑Раута теряет терпение, – сказал барон. Он шевельнулся в тени рядом с глобусом. – Терпение, Фейд. – Он вновь обернулся к ментату: – А как насчет герцогского отпрыска, мальчишки Пола, мой дорогой Питер?

– И он тоже окажется в вашей ловушке, барон, – пробормотал Питер.

– Я спрашиваю не об этом, – сказал барон, – помнишь, ты предсказывал, что ведьма‑гессеритка родит герцогу дочь. Ты ведь ошибся тогда… так, ментат?

– Я не часто ошибаюсь, барон, – ответил Питер,

и впервые в его голосе слышался страх, – согласитесь: я ошибаюсь не часто. А вы сами знаете, что Бинэ Гессерит рождают чаще всего дочерей. Даже консортесса императора… только дочерей.

– Дядя, – сказал Фейд‑Раута, – вы обещали, что я услышу что‑то важное для себя…

– Послушайте‑ка моего милого племянника, – сказал барон. – Он дерзает наследовать мне, стремится принять из моих рук бразды правления, но пока не умеет править даже собой. – Барон вновь шевельнулся у глобуса, тень среди теней. – Хорошо, Фейд‑Раута Харконнен. Я призвал тебя сюда, чтобы ты усвоил хоть клочок мудрости. Ты не следил за нашим добрым ментатом. Ты должен был кое‑что почерпнуть из нашего разговора.

– Но, дядя…

– Не правда ли, Фейд, Питер весьма ценный ментат?

– Да, но…

– Ах! Действительно – но! Посчитаем, какие же но: он потребляет слишком много специи, ест ее как конфеты. Погляди на его глаза. Он словно явился сюда с биржи труда в Арракейне. Да, он эффективен, но – слишком эмоционален и склонен к разным выходкам. Эффективен, но – может и ошибиться.

Мрачно и тихо Питер проговорил:

– Вы пригласили меня сюда, барон, чтобы дать нагоняй и повысить мою отдачу?

– Повысить твою отдачу? Ты же знаешь меня, Питер. Я хочу лишь, чтобы мой племянник понял ограниченность возможностей ментата.

– А вы уже тренируете моего преемника? – резко спросил Питер.

– Твоего преемника, Питер? Да где же я найду другого ментата, с твоим ядом и хитростью?

– Там же, где когда‑то и меня, барон.

– Стоящая мысль, – задумчиво произнес барон. – Что‑то ты последнее время несколько неспокоен. А сколько специи ешь?

– Разве мои развлечения так дорого стоят? Вы возражаете против них, барон?

– Мой дорогой Питер, удовольствия‑то нас и связывают. Неужели я стану против них возражать? Просто я хочу, чтобы мой племянник подметил в тебе эту черту.

– Значит, я – предмет показа, – проговорил Питер. – Что же еще сделать? Сплясать? Или просто продемонстрировать функции ментата перед лицом их превосходительства Фейд‑Ра…

– Именно, – ответил барон. – Я тебя демонстрирую. А теперь помолчи… – Он перевел взгляд на Фейд‑Рауту, на его пухлые надутые губы – фамильный признак Харконненов, – тронутые теперь удивлением. – Это ментат, Фейд. Его психику воспитывали и формировали для выполнения определенных функций. Не следует упускать из вида и то, что она заключена в человеческое тело. Это крупный недостаток. Иногда мне кажется, что древние не так уж ошибались со своими мыслящими машинами.

– По сравнению со мной, это были игрушки, – огрызнулся Питер. – И вы сами, барон, превзошли бы такую машину.

– Быть может, – ответил барон. – Ах, ну… – он глубоко вздохнул, рыгнул. – А теперь, Питер, вкратце изложи моему племяннику самые яркие моменты плана кампании против Дома Атридесов. Будь добр, исполни перед нами обоими обязанности ментата.

– Барон, я бы не советовал доверять такую информацию столь молодому человеку. Мои наблюдения…

– Решаю здесь я, – рявкнул барон, – и я приказываю тебе, ментат, выполняй одну из своих многочисленных функций.

– Да будет так, – сказал Питер, он выпрямился со странным достоинством, словно надел новую маску, на этот раз на все тело. – Через несколько стандартных дней герцог Лето со всеми своими домочадцами погрузится на лайнер Космической Гильдии, следующий до Арракиса. Корабль Гильдии высадит их, скорее всего, в Арракейне, а не в Картаге: ментат герцога Сафир Хават примет правильное решение, Арракейн оборонять гораздо проще.

– Слушай внимательно, Фейд, – сказал барон, – ты понял: планы внутри планов внутри планов.

Фейд‑Раута кивнул и подумал: «Теперь все, похоже, в порядке. Старый монстр, наконец, доверил мне что‑то секретное. Должно быть, и впрямь решил считать меня своим наследником».

– Возможно несколько вариантов развития событий, – сказал Питер. – Я свидетельствую, что Дом Атридесов отправится на Арракис. Нельзя исключать, впрочем, и малую вероятность того, что герцог заключил контракт с Гильдией на доставку в безопасное место, за пределы Системы. В подобных ситуациях многие Дома переходили на положение изгоев, увозя фамильное атомное оружие и щиты за пределы Империи.

– Герцог для этого слишком горд, – произнес барон.

– Вероятность этого есть, – ответил Питер, – но результат для нас один и тот же.

– Нет, не один! – пробурчал барон. – Я хочу, чтобы его убили и его линия пресеклась.

– Вероятность такого исхода велика, – ответил Питер. – Есть определенные признаки того, что Дом собирается уйти в изгои. Но не Атридес. Герцог не допускает этой мысли.

– Так, – вздохнул барон. – Продолжай, Питер.

– В Арракейне, – сказал Питер, – герцог с семьей поселятся в резиденции, бывшем доме графа и леди Фенринг.

– Посла его величества у контрабандистов, – хихикнул барон.

– У кого? – переспросил Фейд‑Раута.

– Ваш дядя шутит, – отвечал Питер, – он называет графа Фенринга послом у контрабандистов, учитывая интерес императора к контрабандным операциям на Арракисе.

– Почему же? – Фейд‑Раута обратил изумленный взгляд к дяде.

– Не будь тупицей, Фейд, – отрезал барон. – Как может быть иначе, если Гильдия не находится под императорским контролем? Как еще могут передвигаться шпионы и ассасины?

Фейд‑Раута беззвучно охнул.

– В резиденции мы предусмотрели ряд диверсий, – сказал Питер. – Возможно покушение на жизнь наследника Атридесов… и оно может удастся.

– Питер, – загромыхал барон, – ты выразил…

– Я выразил предположение о возможности несчастного случая, – ответил Питер, – который может закончиться вполне однозначно.

– Ах, но у мальчишки такое дивное юное тело! – сказал барон. – Потенциально он, конечно, опаснее отца… ведь его учит мать‑ведьма, проклятая баба! Ох, ну продолжай, пожалуйста, Питер.

– Хават, вне сомнения, поймет, что в окружении герцога есть наш агент, – сказал Питер. – Наибольшие основания подозревать доктора Юэ, который и есть наш агент. Но Хават уже все проверил и убедился, что наш доктор – выпускник школы Сак и подвергнут психологической имперской обработке… то есть безопасен настолько, чтобы лечить самого императора. Считается, что предельную обработку нельзя удалить, не убив субъекта. Но еще в древности кто‑то заметил, если есть подходящий рычаг, можно сдвинуть с места даже планету. И мы нашли рычаг, которым можно снять обработку с доктора.

– Как? – спросил Фейд‑Раута. Тема была потрясающе интересной. Любой знал, что снять имперскую обработку немыслимо.

– Об этом в другой раз, – ответил барон. – Продолжай, Питер.

– А вместо Юэ, – заговорил Питер, – подозрения Хавата мы направили на очень интересную персону. Сама смелость такой мысли заставит Хавата считать свои подозрения обоснованными.

– На какую же персону? – спросил Фейд‑Раута.

– На нее саму, на леди Джессику, – ответил барон.

– Тончайшая мысль, – заметил Питер. – Разум Хавата будет настолько поглощен подозрением, что в результате он более не сможет безошибочно выполнять обязанности ментата. Он может даже попытаться убить ее. – Питер нахмурился. – Впрочем, я не думаю, чтобы это оказалось под силу ему.

– Ты ведь не хочешь этого, не правда ли? – съехидничал барон.

– Не отвлекайте меня, – сказал Питер. – И пока Хават будет занят леди Джессикой, мы отвлекаем его бунтами нескольких городских гарнизонов. Они будут подавлены. Герцог решит, что обеспечил свою безопасность. И тут, в нужный момент, мы даем сигнал Юэ и вводим главные силы… эх…

– Продолжай, говори ему все, – сказал барон.

– Введем главные силы и подкрепления: два легиона сардаукаров в харконненовских мундирах.

– Сардаукары! – выдохнул Фейд‑Раута. Мысли его обратились к страшным императорским войскам, убивавшим без милосердия, к солдатам‑фанатикам падишаха‑императора.

– Ты видишь, Фейд, как я тебе доверяю, – сказал барон. – Даже крохотный намек на это не должен дойти до ушей других Великих Домов, иначе Ландсраад может объединиться против императорского Дома и настанет хаос.

– Существенно здесь то, что с тех пор как Дом Харконненов взялся за выполнение грязной работы в Империи, у нас появились свои преимущества. Конечно, занятие это небезопасно, но, если не терять осторожности, Дом Харконненов может разбогатеть, как никто в Империи.

– Ты даже не представляешь, Фейд, сколько всякого добра вовлечено в оборот, – сказал барон, – и не сможешь представить даже в кошмарном сне. Начнем с того, что нам неоспоримо принадлежит директорат компании КАНИКТ.

Фейд‑Раута кивнул. Целью было богатство, а КАНИКТ – ключ к этому богатству… каждый благородный Дом черпает из сундуков компании в той мере, которую допускает его участие в директорате. А посты директоров КАНИКТ… были реальным отражением расстановки политических сил в Империи, зависящих от распределения голосов внутри Ландсраада и соотношения сил его и императора с окружением.

– Герцог Лето, – сказал Питер, – может решиться бежать к бродячим шайкам фрименов на окраине пустыни. Или же может попытаться послать туда свое семейство якобы в безопасное место. Но этот путь перекрыт одним из агентов его величества… экологом планеты. Быть может, вы помните его… Кайнс.

– Фейд помнит его, – ответил барон, – продолжай.

– Вы слишком уж торопите, барон, – сказал Питер.

– Приказываю продолжать! – рявкнул барон. Питер пожал плечами:

– Если все будет идти по плану, Дом Харконненов получит субфайф на Арракис по истечении одного стандартного года. И распределением постов в этом файфе будет ведать ваш дядя. Арракисом будет править его личный агент.

– Тем выгоднее, – сказал Фейд‑Раута.

– Действительно, – согласился барон и подумал: «Впрочем, это всего лишь справедливо. Ведь это мы укротили весь Арракис… кроме разве что нескольких шаек этого сброда, зовущего себя Вольным народом, что прячутся в пустынях… и нескольких прирученных контрабандистов, прилипших к планете, словно завсегдатаи биржи труда».

– Все Великие Дома узнают, что барон погубил Атридесов, – сказал Питер, – вне сомнения.

– Вне сомнения, – выдохнул барон.

– Но прекраснее всего, что об этом узнает и сам герцог. Он догадывается даже сейчас. Атридес наверняка чувствует ловушку.

– Бесспорно, герцог знает, – промолвил барон, и в голосе его проскользнула печаль. – Он не может спастись и знает это… тем горше его участь.

Барон поднялся из тени у глобуса Арракиса. На свету фигура оказалась громадной, чрезмерной для человека жирной тушей. Мягкие выпуклости под темным одеянием свидетельствовали, что тушу эту несут гравипоплавки. И хотя на самом деле он весил около двух сотен стандартных килограммов, ноги его едва ли носили больше пятидесяти.

– Я проголодался, – прогремел барон, потирая пухлые губы унизанными кольцами пальцами, и глянул на Фейд‑Рауту утонувшими в жире глазами. – Прикажи подавать еду, дорогой. Подкрепимся, а потом отдохнем.

***

Так говорила Св. Алия‑от‑Ножа: «Неприступное величие богини‑девственницы Преподобная Мать должна сочетать с ужимками развратной куртизанки, пока крепки в ней силы молодости. А когда молодость и красота оставят ее, она увидит, что место, где обитала сила, стало источником хитрости и изобретательности».

Принцесса Ирулан. «Семья Муад'Диба»

– А теперь, Джессика, что ты скажешь в свое оправдание? – спросила Преподобная Мать. Солнце клонилось к вечеру, заканчивался день испытания Пола. Женщины остались вдвоем в утренней комнате Джессики, а Пол ожидал в соседней – звуконепроницаемой медитационной палате.

Джессика стояла лицом к южным окнам. Она и видела и не видела, как вечерние тени наползают на пойму и реку. Она и слышала и не слышала этот вопрос Преподобной Матери.

Такое испытание уже было… много лет назад. Тощая девчонка с шапкой отливающих бронзой волос, истомленная зовом созревающей плоти, переступила порог кабинета Преподобной Матери Гейус Хелен Мохайем, старшего проктора школы Бинэ Гессерит на Уаллахе IX. Джессика глянула на свою правую ладонь, шевельнула пальцами, припоминая боль, ужас и гнев.

– Бедный Пол, – шепнула она.

– Я задала тебе вопрос, Джессика, – придирчивым тоном повторила старуха.

– Что? Ох… – вздохнула Джессика, отрываясь от воспоминаний, и обернулась к Преподобной Матери, сидевшей спиной к каменной стене меж двух выходивших на запад окон. – Что вы хотите услышать от меня?

– Что я хочу услышать от тебя? Что я хочу услышать от тебя? – жестко передразнила ее старуха.

– Да, я родила сына! – вспыхнула Джессика, прекрасно понимая, что старуха намеренно старается рассердить ее.

– Тебе было приказано рожать Атридесу лишь дочерей.

– Но сын так много значил для него, – с мольбой сказала Джессика.

– И ты в гордости своей решила, что можешь родить Квизац Хадерача!

Джессика горделиво подняла голову:

– Я почувствовала такую возможность.

– Ты думала лишь о том, что твоему герцогу нужен сын, – отрезала старуха. – А его желания не имеют ничего общего с нашими потребностями. Дочь Атридеса можно было выдать за наследника Харконнена и окончить вражду. Ты безнадежно запутала ситуацию. Теперь мы можем потерять обе наследственные линии.

– Даже ваши схемы небезошибочны, – возразила Джессика и выдержала прямой взгляд старухиных глаз.

Наконец та пробормотала:

– Сделанного не воротишь.

– Я поклялась никогда не сожалеть об этом решении, – сказала Джессика.

– Как это возвышенно с твоей стороны, – насмешливо отозвалась старуха. – Не сожалеть ни на каплю. Посмотрим, что ты запоешь, когда станешь скитаться, а за голову твою будет назначена награда, и рука каждого мужчины будет вправе безнаказанно взять и твою жизнь, и жизнь твоего сына.

– Разве нет иного выхода?

– Иного выхода? И меня спрашивает об этом сестра, Дочь Гессера?

– Я спрашиваю лишь о том, что видите в нашем будущем вы, при ваших высших способностях?

– В будущем я предвижу лишь то, что уже предвидела в прошлом. Ты прекрасно знаешь положение дел, Джессика. Сознание расы чувствует собственную смертность и боится застоя наследственности. Она же в нашей крови… эта потребность смешивать гены… без всякого плана. Империя, компания КАНИКТ, все Великие Дома, – все они лишь щепки, которые несет поток.

– КАНИКТ, – пробормотала Джессика. – Я думаю, они уже решили как следует перераспределить доходы Арракиса.

– Что есть КАНИКТ, как не флюгер для ветров нашего времени? – сказала старуха, – Император и его приближенные сейчас контролируют пятьдесят девять целых шестьдесят пять сотых процента голосов директоров КАНИКТ. Естественно, все они чуют наживу, а раз ее чуют и прочие, похоже, число голосов за него возрастет. Вот и вся история, девочка.

– Она‑то и интересует меня теперь, – сказала Джессика. – Исторический обзор.

– Не остроумничай! Ты не хуже меня знаешь, какие силы нас окружают. У нашей цивилизации три опоры: императорский Дом противостоит Федерации Великих Домов Ландсраада, а между ними лавирует Гильдия с ее чертовой монополией на межзвездные перевозки. Политический треугольник наиболее нестабильная из всех структур. И все было бы куда хуже, если бы в Империи доминировала несложная феодальная торговая культура, обратившаяся спиной к науке…

Джессика горько произнесла:

– Щепки на поверхности потока… вот эта – герцог Лето, эта – его сын, а эта –…

– Заткнись, девчонка. Ты ввязалась в эту историю, с самого начала представляя последствия.

– «Я из Бинэ Гессерит: я живу чтобы служить людям», – процитировала Джессика.

– Именно, – произнесла старуха, – и теперь нам остается лишь надеяться сохранить в грядущем всеобщем пожаре ключевые генетические линии.

Джессика закрыла глаза, чувствуя, как подступают к ним слезы. Она подавила внутреннюю дрожь, потом внешнюю, выровняла дыхание, пульс, высушила внезапно вспотевшие ладони. Наконец она произнесла:

– Я сама заплачу за свою ошибку.

– И твой сын заплатит вместе с тобой.

– Я буду защищать его всеми силами.

– Защищать, – фыркнула старуха. – Ты прекрасно понимаешь, что может тогда получиться. Защищай его понадежней, Джессика, и он вырастет слишком слабым для любой судьбы.

Джессика отвернулась к окну, за которым сгущалась ночь:

– А она и впрямь так ужасна, эта планета Арракис?

– Достаточно скверное местечко, но все‑таки Миссинария Протектива побывала там и несколько смягчила обстановку. – Преподобная Мать тяжело поднялась на ноги и разгладила складку на одеянии. – Позови сюда мальчика, мне пора уезжать.

– А это необходимо?

Голос старухи подобрел:

– Джессика, девочка, я хотела бы оказаться на твоем месте и разделить твои страдания, но у каждого своя судьба.

– Я знаю.

– Ты дорога мне не менее собственных дочерей, но я никогда не позволяла материнским чувствам брать верх над обязанностями.

– Понимаю… необходимость…

– Что ты натворила, Джессика, и почему… обе мы понимаем. Но по благосклонности своей я вынуждена тебе сказать: шансы на то, что твой мальчик окажется Всеобщностью Бинэ Гессерит невелики. Так что не следует слишком уж обольщаться.

Джессика сердито смахнула слезы из уголков глаз.

– Вы снова заставляете меня вспоминать мой первый урок, – она звучно произнесла – «Человек не должен подчиняться животным побуждениям, никогда». – Сухое рыдание передернуло ее тело. Она прошептала – Мне было так одиноко!

– Это, кстати, один из критериев, – веско проговорила старуха. – Настоящий человек почти всегда одинок. А теперь позови мальчика. У него был сегодня долгий и страшный день. А потом – было время обдумать и припомнить… Теперь я должна еще расспросить его об этих странных снах.

Джессика кивнула, подошла к дверям комнаты для медитации и открыла дверь:

– Пол, войди, пожалуйста.

Пол появился в дверях подчеркнуто неторопливо. На мать он глядел словно на незнакомку. Взгляд его тревожно затуманился, когда он перевел глаза на Преподобную Мать, поприветствовал он ее коротким кивком, как равную. Он услышал, как мать затворила за ним дверь.

– Молодой человек, – обратилась к нему старуха, – давайте‑ка поговорим о ваших снах.

– Что вы хотите узнать? – спросил он.

– Сны тебе снятся каждую ночь?

– Не всегда такие, что стоит запоминать. Я мог бы припомнить каждый свой сон. Большую часть их можно забыть, но другие нет.

– А как ты их различаешь?

– Я просто знаю.

Старуха глянула на Джессику, потом снова на Пола:

– Что тебе снилось вчера? Этот сон стоило запомнить?

– Да, – Пол закрыл глаза. – Мне снилась пещера, очень большая… и вода… и худенькая большеглазая девушка. В глазах ее сплошь синева, белков нет, и я говорю с ней о вас, о том, что встречал Преподобную Мать на Каладане. – Пол открыл глаза.

– А то, что ты рассказывал девушке, исполнилось сегодня?

Пол подумал и проговорил:

– Да, в какой‑то мере. Я сказал во сне девушке, что вы явились и отметили меня особой печатью.

– Особой печатью, – выдохнула старуха и вновь бросила взгляд на Джессику, а потом перевела глаза на Пола. – Скажи мне правду, Пол, часто ли тебе случается видеть такие сны, что сбываются после?

– Да. И девушка эта мне уже снилась.

– О? Так ты ее знаешь?

– Нет, но когда‑нибудь я узнаю ее.

– Расскажи мне о ней.

Пол снова закрыл глаза.

– Мы с ней в маленьком укрытии в скалах. Уже почти ночь, но еще жарко, через расщелину в скале вдали виднеется песчаная равнина. Мы… ждем чего‑то… мне предстоит встреча с какими‑то людьми, я должен уходить. Она испугана, но скрывает свой страх от меня, а я волнуюсь. Она говорит: «Расскажи мне о водах своего мира – Усул». – Пол открыл глаза. – Ну, разве не странно? Имя моего мира – Каладан. Я никогда не слыхал о планете, которую звали бы Усул.

– Ну, и это все? – подтолкнула его Джессика.

– Нет. Но может быть, она звала меня этим именем, я только что подумал об этом. – И Пол снова закрыл глаза. – Она просит меня рассказать ей о водах. Я беру ее за руку. И говорю, что прочту ей стихи. И я читаю ей… только приходится пояснять некоторые слова… пляж, и прибой, и водоросли, и чайки.

– А какие стихи? – спросила Преподобная Мать. Пол открыл глаза.

– Одну из грустных тонических поэм Гарни Холлека.

За спиной Пола Джессика начала:

Помню соленый дым костра на берегу,

Тени густые под соснами…

Чистая, ясная твердь…

Чайки сгрудились на траве,

Белеют на зелени…

А ветер ерошит сосны,

Колышет тени,

Чайки взмахивают крыльями,

Взлетают.

И вдруг небосклон переполнен криками,

А ветер метет по пляжу,

Вздымает и рушит прибой.

И я вижу – костер наш

Испепелил водоросли.

– Да‑да, именно это, – подтвердил Пол.

Старуха долго глядела на Пола, а потом сказала:

– Молодой человек, как проктор Бинэ Гессерит я ищу среди людей Квизац Хадерача, мужчину, который истинно подобен каждой из нас. Твоя мать считает, что ты можешь стать им, но она смотрит на тебя глазами матери. Такую возможность не исключаю и я, но только возможность, не более.

Она замолчала, и Пол понял, что она ждет его слов. Но промолчал.

Наконец она произнесла:

– Ну, как хочешь. Ты глубок. Я уверена в этом.

– Я могу идти? – осведомился он.

– Разве ты не хочешь, чтобы Преподобная Мать рассказала тебе кое‑что о Квизац Хадераче? – спросила Джессика.

– Она уже объяснила мне, что все, кто пытался им стать, погибли.

– Но я могу намекнуть на причины неудачи, – сказала Преподобная Мать.

«Она говорит – намекнуть, – подумал Пол. – Значит, она на самом деле не знает». И сказал:

– Намекайте.

– И будьте прокляты, – сухо усмехнулась старуха всей сеткой морщин на лице. – Правильно то, что изменяет правила.

Он удивился. Она говорила о таких элементарных вещах, как напряженность значения. Неужели она думала, что мать ничему не учила его?

– И это намек? – переспросил он.

– Мы здесь не для того, чтобы играть в слова и болтать об их смысле, – отрезала старуха. – Ива покоряется ветру и процветает, и однажды на пути ветра оказывается много ив. В этом предназначение ивы.

Пол глядел на нее. Она сказала «предназначение», и он ощутил, как это слово врезалось в него, вливая в кровь ужасное предчувствие. Он вдруг рассердился: старая ведьма и сама бестолкова, и речи ее банальны.

– Значит, вы считаете, что я могу оказаться этим Квизац Хадерачем, – сказал он. – Но это все обо мне, и пока я не слышал ни единого слова о том, как помочь отцу. Я слышал, как вы говорили с матерью… словно отец уже умер. Он жив!

– Если бы для него можно было хоть что‑нибудь сделать, мы бы сделали это, – проворчала старуха. – Хорошо, если нам удастся спасти вас двоих. Едва ли, правда, но это возможно. Но что касается твоего отца… сделать нельзя ничего. И когда ты сумеешь отнестись к этому просто как к факту, тогда ты поистине усвоишь урок Бинэ Гессерит.

Пол заметил, как эти слова потрясли мать. Он ожег старуху взглядом. Как посмела она такое сказать об отце? Откуда такая уверенность? Ум его негодовал.

Преподобная Мать глянула на Джессику.

– Ты учила его Пути, – я вижу признаки, и сама я поступила бы точно так же на твоем месте, и к чертям все правила.

Джессика кивнула.

– Но я предупреждаю, – сказала старуха, – нельзя нарушать регулярность его тренировок. Голос нужен ему для собственной же безопасности. Начал он неплохо, но мы обе знаем, сколько ему еще предстоит усвоить… это жестокая необходимость. – Она шагнула к Полу и посмотрела на него. – До свидания, юный человек. Я надеюсь, ты справишься. Но если нет… впрочем, я думаю, мы преуспеем.

И снова она глянула на Джессику. Мгновенное взаимопонимание было в этом взоре. А потом, шурша одеянием, старуха заторопилась к выходу, ни разу не обернувшись. Словно вдруг позабыв о тех, кто оставался в комнате.

Но прежде чем Преподобная Мать отвернулась, Джессика успела заметить в ее взгляде слезы… капли слез на морщинистых щеках. И слезы эти были ужаснее всего, что услышала она и увидела за весь день.

***

Все вы читали, что у Муад'Диба не было приятелей‑ровесников на Каладане. Это было слишком опасно. Но у Муад'Диба были великолепнейшие друзья‑учителя. Скажем, Гарни Холлек, трубадур и воин. Эта книга напомнит вам несколько песен Гарни. Был и старый Сафир Хават, ментат и командир ассасинов, вселявших страх даже в сердце самого падишах‑императора. Был и Дункан Айдахо, мастер фехтования из дома Гинац. И еще – доктор Веллингтон Юэ, замаранный черным предательством, но светлый знанием. Леди Джессика, направившая сына путем Дочерей Гессера. И конечно же, герцог Лето, чье отцовское влияние так долго недооценивалось.

Принцесса Ирулан. «История детства Муад'Диба»

Сафир Хават скользнул в тренировочный зал Каладанского замка, мягко прикрыв за собою дверь. И на мгновение замер, почувствовав себя старым, усталым и измочаленным. Левая нога прибаливала, ныл рубец, полученный на службе еще у старого герцога.

«Третье поколение…» – подумал он.

Громадная комната была ярко освещена льющимся из потолочных окон дневным светом. Мальчик сидел спиной к нему, углубившись в разложенные на Г‑образном столе бумаги и карты.

Сколько же раз надо говорить юнцу, что нельзя усаживаться спиной к двери! Хават легонько кашлянул.