Часть 4. Священное безмолвие 11 page

Нас опять выручили Данилеи, привезя большое количество продуктов и сложив их у калитки. На Карулю, в выжженные солн­цем скалы, один благожелательный русский паломник привез для нас резиновую озерную лодку. Я было не хотел ее брать, но, не же­лая огорчать нашего гостя, взял и положил ее на чердак, не пред­ставляя, что с ней делать на Каруле.

- Батюшка, лодка всегда может пригодиться, Время покажет! Может, Бог даст, еще придется на ней плавать, - уговаривал меня отец Агафодор.

Он всегда был запаслив. В это скорбное время нас посетили игумен Пимен с издателем отцом Анастасием. Сочувствуя наше­му положению, они закупили нам в Дафни ящиками продукты. Отец, видя помощь наших давних друзей, явно повеселел.

- Дорогие мои, спасибо вам! Теперь можно и потерпеть...

- Как вы здесь живете, отец Симеон? - не удержался архиман­дрит Пимен. - Молодым и то трудно. Я жалея вас говорю... В Адле­ре, небось, лучше было?

- Мне, отец Пимен, с сыном везде хорошо! Конечно, бывает, что и поропщу: живем, словно кильки в банке, только без томатного соуса. Но Бог помогает, и здоровье, и силы дает! Жаль дорог здесь нету, никуда не поедешь...

- Кстати, отец Симон, - вспомнил настоятель монастыря. - А что ты будешь делать с «Нивой»?

- Дело в том, отче, что на таких машинах в Греции полиция не разрешает ездить. Придется продавать, - ответил я. - Сейчас при­ходится ездить в Салоники за смолой и маслом для ладана на ав­тобусе...

- Так отдай ее нашему монастырю, она там очень пригодится! - игумен подумал и добавил. - Не печальтесь, отцы и братья, мы вам поможем пикап купить! Конечно, не новый, подержанный, но это уже кое-что. В Адлере квартиру нашу, отец Симон, я за нена­добностью продал. Часть денег верну в Лавру, а часть тебе оставлю на братство...

Отец Агафодор оживился:

- Благословите, отец архимандрит, я все устрою! У меня есть знакомые среди греков, они нам помогут машину оформить...

- А что там с батюшкой, отец Пимен? Он теперь совсем в Пере­делкино остался?

Меня очень волновала невозможность прямого доступа к ду­ховнику.

- Святейший окончательно поселил старца в Переделкино. По- видимому, ему уже не вернуться в Лавру. И здоровье его ухудша­ется... Теперь к отцу Кириллу даже мне трудно попасть. Вот время пришло - исповедаться у старца не дают, - игумен глубоко вздох­нул. - К тому же сейчас слухи об ИНН всех с толку сбили. Похоже, скоро нас всех пронумеровывать начнут! Поэтому народ и волнует­ся... А старец категорически против номеров!

- А что батюшка об этом говорит? - спросил я.

Все наше братство насторожилось.

- Он так это дело объясняет: сначала ИНН, потом печать, а по­том и антихрист! В нашем монастыре тоже все монахи против но­меров. Вот и наш друг, отец Анастасий, даже сделал доклад по этой теме, а это начальству не нравится...

- Не молчать же, когда такое начинает твориться? - заговорил молчавший до этого архимандрит, сидевший с четками на ска­мье. - Если батюшка против, то и мы против! Это однозначно...

Началось бурное обсуждение происходящих в России событий. Незаметно перешли на Кавказ.

- А ты знаешь, отец Симон, новость? - вспомнил архимандрит Анастасий. - Мне на Псху сообщили, когда я там последний раз был, что твоего друга, Валеру-милиционера, убили! Хороший был человек, Царство ему Небесное!

Эта новость сокрушила меня. С гибелью Валеры как будто вся жизнь для меня на Псху рухнула. Если раньше я еще оставлял для себя возможность вернуться в Абхазию (вдруг на Афоне не удастся начать монашескую жизнь), то теперь это намерение исчезло на­всегда. Слишком большой потерей явилась для меня смерть моего самого лучшего друга на Кавказе.

- Как же это случилось? Кто его убил? - выдавил я из себя за­стрявшие в груди слова.

- Говорят, милиционера убил тот парень, чье участие в убийстве он раскрыл. Убийца пришел к нему домой с автоматом. Валера вы­шел на крыльцо. Он его полоснул очередью. На выстрелы выбежа­ла жена и дочь шести лет. Жену тот застрелил сразу, а дочку только ранил, потом пошел и за селом сам застрелился...

Мы молчали, потрясенные трагедией на Псху. Чайки, жалобно крича, пролетали над нашим двориком, словно сочувствуя моему горю.

Лишь море глухо шумело внизу, волна за волной разбивая в пыль все мои надежды и ожидания.

* * *

Кротким смыслом небесного свитка

Я когда-то не смог пренебречь,

И осталась у дома калитка

Мою поступь стыдливо стеречь.

Осыпались и вяли сирени

Белой пеною, втоптанной в грязь...

Я опять становлюсь на колени,

На просторы твои заглядясь.

О, Россия! Тебя не покину!

Растревожив таких же, как я,

Покорилась ты Божию Сыну,

Кроткий дух Его слов полюбя.

Принуждают тебя на кочевье,

Чтобы нивы заглохли твои,

Ядовитое дали ученье,

Тольку душу убить не смогли!

Не о том она слышать мечтает

В чьей-то речи, где слово, как жесть.

Пусть сирень под окошком сияет,

Это значит, что Родина есть!

Вера Божия, святая, целомудренная, Небесная! Призри на меня с высоты своей, поведай мне о себе, чадо Отца Небесного! Что го­воришь Ты сердцу моему? «Бдите, ибо не знаете, как опасно ходи­те». Над чем бдеть мне, Господи? Объясни мне! И Ты оборачиваешь меня кругом и, куда ни посмотрю я очами ума моего, всюду вижу гнусные помыслы, которые, подобно убийцам, притаились по тем­ным углам моего сердца. И вижу я тех, кто уводит меня от Тебя, желая навеки погубить душу мою - дурные желания мои, уклоня­ющие меня то влево, то вправо от веры моей, но никак не прибли­жающие к Тебе, Господи! И досадую я на тело мое, не желающее идти в храмы Твои, Христе, а стремящееся увеселять себя делами непристойными, и постигаю я, что поведение мое далеко отстоит от Тебя, Боже мой! Даруй же мне постоянную бдительность над лукавым умом моим, что святые Твои назвали умным трезвением, чтобы очистился от помыслов ум мой, от желаний - сердце мое, а от дурных поступков - тело мое, чтобы тогда в единый миг взле­тел дух мой к Тебе, Боже, в священном безмолвии созерцания.