Часть 4. Священное безмолвие 6 page

- «Боговидение приходит через умное действие души, а не че­рез рассудок»; этому мы учимся у святых отцов. Нам надлежит на опыте постичь Православие, но не интеллектом, а сердцем, и таким образом непосредственно стать самим Православием, ко­торое тогда всецело проявляется в нашей жизни и служит откры­тию в нас единства со Христом.

Монах, помолчав, налил нам воды в опустевшие стаканы и спросил:

- Хотите еще кофе, патерас?

- Спасибо, отче, греческий кофе очень крепкий. Нам доста­точно...

Мне хотелось услышать от монаха как можно больше:

- Отец Григорий, почему наша жизнь с годами становится тяже­лее и в ней появляется столько скорбей?

- Потому что мы уходим в неверном направлении, все более привязываясь к преходящему миру и погружаемся в него безогляд­но, вместо того чтобы повернуть обратно и вновь соединиться со Христом, Который всегда есть посреди нас. Ум, занятый вещами, - это мирской ум, ведущий к полному рабству человека. Ум, обра­щенный к Богу, есть просвещенный ум, приводящий к спасению...

- Если можно, скажите, отче, каким становится сердце того, в ком воссиял Христос?

- Наши грехи, подобно знойному ветру-суховею, несут нашу душу по жизни в ложном направлении, тогда как Божественный Промысел зовет нас вернуться ко Христу, нашей единственной опо­ре, прибежищу и победе на грехом. Монах, у которого в священных чертогах сердца безраздельно царствует Христос, вмещает всех благоговейных верующих, подающих милостыню, и если они при­лежны и искренни, он обращает их на путь спасения, наставляя в молитвах и покаянии. Если же таких качеств у них нет, помогает им обрести добродетели исполнением заповедей, столь необходи­мых для прохождения мытарств. Послушных учеников, которые решились вступить на путь смирения и отречения от своей воли, обучает духовной практике в уединении и открывает им познание истины. Если же у них нет к этому соответствующих дарований и усердия, побуждает к покаянной молитве и отсечению помыслов. Родственников и друзей, любящих духовные наставления и стре­мящихся услышать слово истины, приводит к Церкви и добрым делам. Всех же иных, которые коснеют в своем самодовольстве и отступлении от православной веры, хранит молитвой для будуще­го покаяния и пребывает в безстрастии, печалясь об их участи. Так в чистом сердце монаха открывается совершенная любовь Христо­ва, желающая всем спастись в Царстве Истины. Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озаряет наши сердца дабы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа (2 Кор. 4: 6).

Поняв, что монах Григорий дает полные и зрелые ответы на все мои вопросы, я собрался с духом и задал ему личный вопрос:

- Отче, пока я нахожусь в келье или в горах, куда ухожу молить­ся с палаткой, то молитва остается внимательной. А когда вступаю в общение с людьми или берусь за труды, то периодически рас­сеиваюсь, что приводит меня в уныние. Как избавиться от этого? Что посоветуете?

- Только в уединении человек может стать духовной личностью во Христе. Если он не найдет себя в уединении, он не найдет се­бя нигде. «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме ду­ха человеческого, живущего в нем?» Вся духовная практика вы­полняется со вниманием. Если ты внимателен и углубляешь свою молитвенную практику день ото дня, то ты сможешь пребывать в молитве в любой момент и в любых обстоятельствах. Хорошо уметь молиться в уединении, но еще важнее хранить молитву и в трудах, и в общении с людьми. Большая часть людей, даже монахов, совер­шенно не берегут сердце от рассеянности и сразу забывают о вни­мании после молитвенного правила. Те же, кто стяжал непрестан­ную молитву, также по рассеянности позволяют тонким помыслам незаметно окрадывать ее и таким образом теряют благодать. Как Христос всегда пребывает в Отце, так ум должен быть неисходно утвержден в сердце. Учись не отвлекаться в помыслы даже на се­кунду. Углубляя и развивая внимание, ты приходишь к Божествен­ному созерцанию и Богопознанию. Пусть это навсегда закрепится в твоем сердце. Береги каждое мгновение духовной жизни! Даже на миг собрать ум и вспомнить о смерти лучше, чем всю жизнь учить и проповедовать о спасении, забывая о том, что все подвержено тлению и смерти. Даже на миг всем сердцем вспомнить о Боге и о любви к людям лучше, чем без конца ублажать свое тело и тешить ум пустым богословствованием, что является лишь проявлением эгоизма. Так, миг за мигом, складываются дни, месяцы и годы на­шего духовного восхождения в горняя...

На колокольне монастыря зазвонил колокол, оповещая о вечер­не. Закатный луч мягко осветил балкон и наши лица.

- Простите, отцы, мне нужно собираться на службу...

- Отче Григорие, своими словами вы словно озарили мою ду­шу! - сказал я с волнением. - Благословите когда-нибудь еще прий­ти к вам. Не все мне понятно, но я буду стараться исполнить ваши слова на деле. И благодарю вас, что уделили нам время.

- С Богом, с Богом! Если считаете, что мое несовершенное слово полезно, то приходите, когда сочтете нужным. Помолитесь, что­бы Господь укрепил меня: здоровье мое ухудшается и не знаю, на­сколько милость Божия еще продлит мои земные дни.

Выйдя из монастыря, я не удержался, чтобы не выразить своего восхищения старцем:

- Хочу записать его слова, пока не забыл! Похоже, этот монах знает больше, чем говорит, - поделился я своим впечатлением с не­разлучным моим спутником.

- Кто его знает, что он знает и не говорит? - засмеялся отец Ага­фодор. - Но то, что он сказал нам, обычные вещи. По мне - обык­новенный монах, живет тихо, нигде не известен...

Но мне неожиданная встреча с этим удивительным человеком виделась по-другому и взволновала меня. На плывущем в Дафни пароме, пристроившись у столика на палубе, я записывал услы­шанные слова, и снова и снова переживал их, вникая в суть.

Необходимость весной получать новую визу на третий год изме­нила все мои намерения: к отцу Григорию я тогда не попал, про­сить о помощи с документами отца Христодула мы уже не реши­лись. Оставалось одно - ехать в Россию. От денежной помощи отца Пимена осталась небольшая сумма, как раз на билеты, но не на го­стиницу в Салониках. Моего находчивого друга осенило:

- Батюшка, еще будучи студентом Афинского университета, мы часто ночевали в доме для престарелых. Там врачи всегда дава­ли нам пустые койки. Чтобы не ночевать на скамейках на улице, где может к нам прицепиться полиция, предлагаю поехать в богадельню!

Мне пришлось молча согласиться, - что еще оставалась делать?

Главврач, пожилая женщина-гречанка, любезно предоставила нам, как Афонским монахам, две койки, предупредив, что в ком­нате будет еще один постоялец, больной монах, святогорец. И дей­ствительно, на одной из коек мы увидели старого монаха, который с недоумением смотрел на нас. Узнав, что мы с Афона и поняв, в чем дело, он разрыдался:

- Патерас, ох, патерас, никогда, никогда не попадайте сюда! Лучше на Афоне умирайте, чем в больнице! Здесь дают мне мя­со, женщины меня осматривают... Все свое монашество потерял, а здоровья не прибавилось! Воробьи ведь тоже птицы, тоже лета­ют, но это все не то... Вот, такой монах-воробей и я... Надо было на Святой Горе помереть!

Это было душераздирающее зрелище. Я не выдержал:

- Отец Агафодор, хоть где-нибудь переночуем, только не в этом месте, не могу...

Мы вышли на улицу. Стемнело. Уже зажглись уличные фонари, а из окон домов лился мягкий свет. Мой товарищ и я стояли возле какого-то кафе, где сидели довольные улыбающиеся люди, нето­ропливо беседующие друг с другом. Мы совершенно не знали, что делать дальше.

- Вспомнил! - воскликнул иеромонах. - Есть одна знакомая благодетельница Русского монастыря, немка. Можно к ней попро­ситься переночевать...

- Это не та ли женщина, которая возила меня с отцом Констан­тином по святым местам в Салониках?

- Конечно она! Другой быть не может! Она собирается в мона­хини, может быть, и нас примет, - обнадежил меня отец Агафодор.

- А сколько ей лет? Возможно, не очень удобно ее безпокоить? - засомневался я.

- Да она уже старушка! Ей лет пятьдесят точно есть, не меньше!

Его довод показался мне убедительным. Немка Маргарита оказалась смиренной богобоязненной женщиной, в волосах уже пробилась седина. Для нее наше посещение стало шокирующей неожиданностью, но она впустила нас в квартиру, несмотря на поздний час. Затем хозяйка принялась дозваниваться до своего духовника, спрашивая благословение, можно ли ей оставить у се­бя ночевать двух монахов с Афона? После долгих переговоров, раз­решение было получено.

- Отче, припоминаю вас, как вы постарели на Афоне! - при­ветствовала она меня этими словами. - Пока я для вас приготовлю комнату, пожалуйста, пройдите на балкон.

Мы уселись в полотняные кресла и расслабились. Напротив, через улицу, в большом многоквартирном доме гуляла какая-то молодежная компания. Оттуда доносилась громкая музыка, смех и выкрики подгулявшей компании. Нам пришлось повысить го­лос, чтобы слышать друг друга. На балкон прибежала взволно­ванная женщина:

- Ах, отцы, говорите потише! Что соседи могут подумать? Ска­жут, что я кого-то принимаю...

После чая хозяйка устроила нас в маленькой уютной комнате с иконами. Мое внимание привлекла вначале большая копия ико­ны Спасителя с удивительным запоминающимся ликом.

- Что это за икона, отец Агафодор? - спросил я, внимательно разглядывая изображение.

- Это Спаситель Синайский, написан восковыми красками. Одна из первых Его икон, - объяснил он.

Меня привлек выразительный лик Спасителя и, особенно, Его глаза.

- Очень впечатляет, оторваться невозможно... Теперь для меня после икон преподобного Андрея Рублева эта - любимая икона! - высказал я свое воодушевление.

Лишь впоследствии мне довелось узнать, что поразившая ме­ня икона - Христос Пантократор - выполнена в стиле Файюмской живописи и является почти портретным списком лика Спасителя середины VI века, исполненная в сильной экспрессивной манере, причем различие в написании глаз толковалось как двойствен­ность богочеловеческой природы Христа. «Непременно приобрету себе такую икону для кельи, чтобы молиться перед ней!» - поду­мал я. Но утром меня ждало еще одно открытие. Хозяйка куда- то ушла. Прохаживаясь вдоль стен комнаты, я остановился перед другим изображением.

- А это какая икона Матери Божией? - указал я на большую фо­токопию иконы Пресвятой Богородицы под стеклом.

- Написана, по преданию, евангелистом Лукой. Называется Иерусалимская.

Агафодор остановился рядом со мной.

- Вам нравится, батюшка?

- Очень. Слов нет! Такая родная...

У меня сама собой вырвалась из сердца молитва:

- Пресвятая Богородица, если есть на то воля Божия, благослови нам хоть когда-нибудь побывать в Иерусалиме и поклониться всем местам, где проходили святые стопы Сына Твоего и Бога нашего!

С большим благоговением я поцеловал икону. Вслед за мной это же сделал и мой друг.

- Отцы, идите чай пить! - раздался голос Маргариты. - Я для вас из кондитерской сладостей привезла.

Мы уселись втроем за стол и принялись, стесняясь хозяйки, за чай и пирожные.

- Дорогие мои гости, мне только что пришла отличная идея! - торжествуя, она посмотрела на нас восторженным взглядом. - Я хочу, чтобы вы поехали в Иерусалим и на Синай! У меня духовник в Синайском монастыре. Передайте ему мое письмо. А на дорогу я вам дам восемьсот долларов, надеюсь, что вам хватит!

Мы не знали, что сказать. Иеромонах, разволновавшись, обра­тился к хозяйке.

- Уважаемая фрау Маргарита, батюшка только что при мне вслух помолился об этом иконе Иерусалимской Матери Божией, которая находится в вашей комнате, где мы ночевали. Это про­сто поразительно!

- Ах, вот как! - хозяйка быстро встала и подбежала к телефо­ну. - Позвоню духовнику и расскажу ему о чуде!

Она долго звонила и что-то рассказывала. Потом вернулась к нам.

- Духовник благословляет вашу поездку. Я так рада за вас и за чудо Пресвятой Девы Марии!

Она с доброй улыбкой смотрела на нас. Мы принялись горячо благодарить эту благочестивую женщину, желая ей благодатной жизни в предстоящем ее монашестве. Вместе со своими пожилы­ми подругами-гречанками она устроила нам торжественные про­воды в аэропорту. Старушки крестили нас и вытирали глаза пла­точками. Недостижимый прежде Иерусалим уже тихим гласом своих благодатных святынь звал нас к себе. Безконечная жизнь стучалась в наши сердца, окрыленные благодатью.

Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий (Мф. 25: 13). Читая слова Бо­жии, некогда полагал я, что бодрствовать, значит не спать ночами, проводя часы ночные в молитвенном ожидании прихода Твоего, возлюбленный Иисусе. И окрадывали меня гнусные помышления мои, злейшие враги души моей, притворяясь близкими друзьями и товарищами. Увели они ее в плен мечтаний и фантазий, обольщая и смущая ее похотями своими. Ныне милостью Твоей, Господи, про­будилась она из небытия, узрев воочию врагов своих, и тут же изба­вилась от мысленного плена, ибо не дано помышлениям удерживать душу в заточении вопреки воле ее. Постиг, наконец-то и я, послед­ний из всех насельников земной темницы, что бодрствовать - зна­чит хранить свою душу, словно чистую голубку, от скрытых врагов моих, прячущихся по темным углам ума моего - мыслей, пожела­ний и мечтаний. Трепещет сердце мое, боясь погасить светильник молитвенного внимания души моей, потому что вся она - очи от­верстые в ночном мраке! Ведь в любви своей к Тебе, Сладчайший Иисусе, охвачена она огнем благодати и вопиет Тебе: «Се, гряди, Жених мой, поскольку в светильнике моем много масла и неус­танно берегу я для Тебя несказанный свет любви в душе моей!»

ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ

Тот, кто любит Тебя, Христе, - мудр. А тот, кто исповедает Тебя делами молитвы и созерцания, поистине блажен. На что мне му­дрость мира сего, если нет в ней ни капли любви? Она становится тогда лишь болезненным любопытством, которое пытается под­глядеть тайны Божии и присвоить их себе, или же дышит ненави­стью к людям, желая через знания свои властвовать над ними. Не такова мудрость Твоя, Христе, ибо вся она есть служение людям во спасение их, когда Ты сообщаешь мудрость Свою душе челове­ческой. А когда Ты эту смиренную мудрость обращаешь всецело к сердцу человека, становится она тем, что тщетно ищут люди на земле, истязая плоть друг друга, - Небесной любовью, сошедшей из негибнущего Царства Твоего, Царства Истины. Когда же му­дрость Твоя, Христе, входит в душу, обретает она крылья всеведе­ния, ибо познает тайны Твои, не ища их и не домогаясь, а получает это превосходное знание, как знак сыновства своего у Отца Не­бесного. А когда любовь Твоя возгорается в сердце человеческом, все оно замирает, объятое огнем Божественной благодати. Вместе с ним замирает и ум, лишенный помышлений своих, и зрит Тебя, Господи, так, как Ты есть, ибо сказано: Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное (l Кор. 1: 27).

С отцом Агафодором мы прилетели в Москву и сразу поехали в Греческое консульство, испытывая тревогу. Только предвари­тельный звонок духовника архимандрита Нектария из Фив внушал надежду. Консул принял нас лично. После короткой десятиминут­ной беседы, нам поставили визы в паспорта и мы, на дрожащих от радости ногах, покинули кабинет консула. Иеромонах, взволно­ванный удачей, дозвонился в Фивы и от нас обоих поблагодарил духовника за дружескую помощь. Теперь мы могли заняться своей поездкой в Иерусалим и далее - на Синай.

В кабинете отдела внешних церковных связей Московского Па­триархата, отвечающего за зарубежные поездки, выстроилась не­большая очередь. У сотрудницы отдела нас ждало огорчение: тур на одного человека в Иерусалим и Синай стоил 800 долларов, именно столько у нас и было. Пригорюнившись, мы отошли в сторону, не ведая, что делать дальше.

- Почему вы так печальны, батюшки? - этот неожиданный во­прос вывел нас из оцепенения.

Две женщины в летах стояли возле нас, с участием смотря на наши скорбные лица.

- Нам в Греции дали восемьсот долларов, чтобы съез­дить в Иерусалим помолиться и отвезти письмо в Синайский монастырь, - начал объяснять я. - На один билет у нас деньги есть, а на второй - нет...

- Не беда, - сказала одна из них. - Вот вам деньги на второй билет.

Эта добрая женщина достала из сумки деньги и отсчитала нуж­ную сумму.

- Кого же нам благодарить? Как ваши имена? Позвольте, мы за­пишем их, чтобы о вас помолиться!

Нам хотелось всемерно отблагодарить наших благодетельниц.

- Благодарите Бога, батюшки! А имена наши простые - Зоя и Неонилла...

Выяснилось, что одна из них работала врачом в Кремлевской больнице, а ее подруга, которая помогла нам деньгами, заведо­вала прачечным комбинатом в Юго-Западном районе Москвы. Они тоже летели в Иерусалим в первое паломничество, как и мы. До вылета оставалось еще около двух недель.

В Троице-Сергиевой Лавре меня разыскал отец Филадельф.

- Отец Симон, очень хотел с вами повидаться! Расскажите хо­тя бы в двух словах: как жизнь на Афоне? Не жалеете, что с Кав­каза уехали?

- Знаешь, отче, не жалею. Как будто в жизни открылись новые горизонты! Хотя, конечно, на Кавказе прошли мои лучшие годы...

- Батюшка, удивительно: несмотря на то, что мы расстались, я вас чувствую даже на расстоянии! Не знаю, как это правильно вы­разить... Ну, духом что ли? Как будто не расставались!

- Так ты приезжай к нам, посмотришь жизнь на Святой Горе! - пригласил я своего друга.

- Нет, уже не вырваться мне, нет воли Божией! Нужно маму до­сматривать, она у меня лежачая...

Мы помолчали.

- Кстати, недавно отец Евстафий приезжал, ко мне зашел. Долго мы с ним кавказскую жизнь вспоминали. Золотое времечко было, жили, можно сказать, душа в душу...

Я внимательно посмотрел на иеромонаха, полагая, что он шу­тит. Но вид его был серьезен. Время все расставило по местам и теперь прошлое для них казалось самым лучшим периодом их жизни. С сожалением пришлось узнать, что наш любимый ба­тюшка снова в больнице. Но теперь пройти к нему оказалось про­ще: наша знакомая, врач, привела нас с иеромонахом Агафодором в палату, где лежал отец Кирилл.

- А, отцы-афонцы!

Старец весело посмотрел на нас.

- Куда собрались?

- В Иерусалим, батюшка, благословите!

Я кратко рассказал все обстоятельства нашей поездки.

- А как вы себя чувствуете? Как ваше здоровье?

- Какое мое здоровье? - усмехнулся духовник. - Люди увечат, врачи лечат, а Бог исцеляет! Вот, починят и снова за свое послуша­ние- народ исповедовать!

Он протянул руку к тумбочке и достал три коробки дорогих конфет.

- Что же, Иерусалим - это дело благое, да... Помолитесь, по­молитесь там, отцы! Мне уж никак, видно, не побывать снова в этих святых местах. А вы угостите там сестер в Горненском мона­стыре и передайте поклон от меня игуменье матушке Георгии!..

- Батюшка, а можно нам сейчас поисповедоваться? - спросил я.

- Можно, можно...

Отец Кирилл надел епитрахиль и взял в руку крест. Первым ис­поведовался отец Агафодор, затем я. На исповеди мне пришлось каяться в том, что покинул Святую Гору и занялся оформлением, кроме необходимой нам греческой визы, еще и визами в Израиль и Египет. Заодно покаялся в том, что не удалось сохранить до­брых отношений с греком-зилотом, приютившем нас на Каруле.

- Зилоты? А кто они такие? - батюшка в недоумении снял епи­трахиль с моей головы.

Пришлось кратко рассказать о том, что они противники ново­введений в Греческой Православной Церкви и не признают Вселен­ского Патриарха.

- Понятно, понятно... - задумался старец. - Дело это сложное, вы в него не влезайте. Ведь на Афоне служат по старому календарю?

- По-старому, батюшка, - подтвердил я.

- Это хорошо. А то, что не почитают священноначалие, это не годится, да...

Он прочитал разрешительную молитву, снова накрыв меня епи­трахилью.

- А Федора Алексеевича своего навестишь? Как он поживает?

Старец изучающе взглянул на меня.

- Обязательно навещу, батюшка. Он сообщает, что всем доволен. Ему помогают две послушницы...

- Ну, надо же, даже две! Так, так... Но ты всегда навещай его, навещай... А в поездках храни молитву и она сохранит тебя всю­ду, хоть в Иерусалиме, хоть в Египте, да... Особо храни мир душевный, «превосходящий всякий ум», тогда поездка будет на пользу. А то, бывает, поедут по святым местам, а в душе святости-то и нет! Ее снаружи не прилепишь... Плотски мыслящие не согласу­ются с духовными вещами, почему и написано: «Плотские помыш­ления суть вражда против Бога».

- Простите, батюшка, я тоже поступаю часто по-плотски и со­вершаю ошибки! Недавно видел в Лавре отца Филадельфа. Расска­зывает, что к нему приезжал инок Евстафий, которого пришлось отправить из скита, чтобы избежать войны между ними. И отец Филадельф серьезно уверяет теперь, что у них была тогда настоя­щая дружба... Каюсь в своей ошибке, батюшка, простите!

- Бог тебя простит, отец Симон! Лучше просто любить всякого человека, чем пытаться искать с ним дружбы, которая зачастую пе­реходит в неприязнь. Такая дружба - пустое дело... Даже когда ты ошибаешься, но держишься благодати, вразумление и исправле­ние приходят изнутри, где пребывает Христос, а не извне. Ошибки не раз приводили людей к покаянию и новым открытиям, такова духовная жизнь: без них никаких знаний не приобретешь! Оши­бок не бойся, а бойся в них оставаться, да... Сейчас тебе предстоит находиться в миру, а жизнь в миру - словно хождение по тонкому льду: если идешь быстро, пройдешь, остановишься, - провалишься и утонешь! Так и привязанности: стоит лишь привязаться к чему- нибудь в этом мире, сразу проваливаешься и начинаешь тонуть. Поэтому в миру нельзя задерживаться долго, уразумел?

Отец Кирилл строго сдвинул брови.

- Уразумел, отче, благословите! Только у меня есть еще вопрос: часто мне на Афоне приходится выслушивать тяжелые исповеди, от которых я изнемогаю. К тому же чтение огромного количества записок с денежными пожертвованиями от паломников навали­лось на душу такой тяжестью, что я начал сильно болеть, словно камни легли на сердце... Что посоветуете?

- Исповеди - это тяжкий крест всех духовников и от этого ни­куда не уйти, да... Нужно нести немощи людей, которые приходят к тебе. Священник, которому люди боятся исповедовать свои гре­хи, втайне считает себя более праведным, чем кающиеся ему лю­ди. Они это чувствуют и больше не приходят к такому духовнику. Необходимо ко всем приходящим на исповедь иметь великое со­страдание и любовь. Только тот может понести грехи людей, кто смиряет себя ниже всех, да, ниже всех, отец Симон! А в отношении записок вот что тебе скажу: как же ты берешь деньги от незнако­мых людей и надеешься, что не будешь за них отвечать?

Я растерянно пожал плечами. Старец сочувственно положил мне руку на плечо:

- Принимать записки и пожертвования и разбираться с ними - это дело больших монастырей и приходов. А если тебе подают по­минать некрещеных младенцев, развратных людей, убийц и зако­ренелых атеистов и ты надеешься ради денег вымолить их всех своими силами? Не бывать такому, отец Симон, не бывать! Потому вот тебе мой совет: не бери ни записок, ни денег от людей, которых ты не знаешь. А если берешь записки, спрашивай, кто в них за­писан. Следует быть очень осторожным и внимательным к поми­новению незнакомых людей, да... Особенно к тем, кто идет против Бога. Самый тяжкий грех - отрицание Бога и святого Евангелия. Те, кто это проповедуют, ведут к самоубийству нации, отрицая всякую возможность обретения святости в этой жизни. Как их по­минать на литургии?

- Понятно, отче, простите... Каюсь еще, что не всегда нахожу нужный духовный совет исповедующимся у меня монахам и по­слушникам. Хочется тут же ответить, а нужного верного слова нет...

Я понурил голову, ожидая укоризны от старца.

- Не так, отче Симоне, не так делаешь... Господь на наши мо­литвы и просьбы отвечает таким образом, словно взвешивает каждое наше слово и чувство, ибо «Он возлюбил нас до конца», да...Также должны поступать и мы, духовники, чтобы давать от­вет по благодати Божией, а не по своему разумению. Каждый раз, когда мы не соединены с Богом, мы выпадаем из этого духовно­го общения и становимся плотью, в которой Бог не благоволит жить. А ты по-прежнему от себя пытаешься говорить. Это ошиб­ка, серьезная ошибка, отец Симон!

- Понял, батюшка, простите!

Помолчав, я продолжил:

- Некоторые состоятельные люди, которые приезжают на Афон, жалуются на то, что деньги они жертвуют, а благодати за это не получают...

- Потому что жертвуют не живой скорбящей душе, а на различ­ные фонды и программы, как бы откупаясь от людей и считая эти дела не обязанностью, а своей личной заслугой. Если мы жертву­ем ближнему большие средства без любви и сострадания, то ниче­го этим для себя не приобретаем. Благодать за деньги не купишь, да... А когда мы пожертвуем хотя бы копейку из искренней любви и сострадания, то она будет дороже золотых слитков. Умей это различать, сидя на Каруле, - старец внушительно произнес эти слова, чтобы я крепче вник в их смысл.

- Мне кажется, батюшка, Каруля не совсем благоприятное место для меня, - с сокрушением сердечным признался я. - Уже в душе нет того духовного подъема, который был у меня в Абхазии.

- Отец Симон, не будь тем, кто умирает до того, как дождется благоприятных условий для спасения и совершенного отречения от мира. Не следует искать прошлых духовных состояний. В насто­ящем уже есть все для того, чтобы жить цельно и спасительно. В прошлом этого уже нет, а будущее еще за горизонтом. Если чело­век живет цельно и собранно в настоящем, он уподобится Богу, у Которого все и всегда есть одно настоящее. Евангельские заповеди говорят нам, что святость спасения доступна всем и потому требует лишь одного - решимости к спасению. Оно есть то, за что не жалко даже отдать эту временную жизнь, чтобы найти ее в вечности...

- Спасибо вам, батюшка, за духовное утешение! Я так вам бла­годарен, что вы всегда поддерживаете меня и еще больше рад, что имею возможность хоть изредка видеться с вами. Молю Бога, что­бы Он продлил еще ваши лета на этой земле, - я взял болезненную отекшую руку старца и прижал ее к своим губам. - Помолитесь обо мне, отче!

- А ты помолись обо мне у Гроба Господня! Любиши ли мя, отче Симоне? - с обычной светлой улыбкой, как всегда, спросил старец.

- Очень люблю, отче!

- Стремись к совершенному доверию Богу во всем! В твоей жиз­ни главное - еще впереди!

Иеромонах, услышав, что мы прощаемся, постучав, тоже вошел в комнату. Духовник благословил нас обоих.

- С Богом, отцы, с Богом!

Поскольку у нас еще оставалось время, я поехал в Адлер к за­ждавшемуся меня отцу, а иеромонах отправился к своим родите­лям в Харьков. В Адлере удалось пожить неделю: сестры уехали по делам на Псху, а к нам на эти дни перебрался послушник Александр (Санча), чтобы порасспросить побольше об Афоне. Федор Алексе­евич, соскучившийся по нашей встрече и наслушавшийся расска­зов об афонской жизни, сам начал рассказывать:

- Что с людьми делается? Не понимаю... Стою недавно в очере­ди в магазине. Впереди старушка, уже вся сморщенная, как грец­кий орех. Смотрю, читает книгу: «О чем мы должны говорить?» А дальше написано: «Если вы ищите любовь, то вы должны по­нимать, о чем говорить с мужчинами...» И дальше всякая чепуха! А то мужики с ума сходить начали. Один такой стоит у нас во дворе и ораторствует: «Скоро жизнь наладится и все будет хорошо!» Слу­шаю его - дурак, не дурак? Когда она становилась лучше? Только все хуже и хуже. А другие ему поддакивают: «Конечно, все должно быть хорошо. Только бы войны не было!» Не понимают того, что когда войны нет, значит к ней как раз все и готовятся! Это похо­же, сын, на то, как если бы кого-то без конца обманывали, а он бы говорил: «Скоро все наладится! Скоро все будет хорошо!» А когда будет хорошо? Когда ограбят до нитки? Видать, для кого в церкви нет Бога, у тех в голове для ума нет места...

- Но где-нибудь на земле есть нормальная жизнь, Федор Алек­сеевич? - Санча не удержался. - Осталось же еще что-то хорошее?

- Осталось, не спорю. Выхожу как-то во двор воздухом поды­шать. Вижу, девочка разглядывает обрубок дерева, остальные деревья давно посохли. Она маме и говорит: «Мамочка, какой все-таки мир прекрасный!» Для тех, кто только родился, он пре­красный, потому что другого не знают. А мы-то видели каким он раньше был и каким теперь стал...

- Папа, а ты здесь причащаешься?- меня больше всего волновал этот вопрос.

- Причащаюсь, сын, а как же! Хожу вместе с послушницами в Адлерский храм. Иногда монахи на квартире причащают и исповедывают. Слава Богу за все! И монахам спасибо! Особенно Саше вот этому, никогда меня не забывает... - Александр углубился в питье чая и сделал вид, что не слышит.

- Саша, какие новости в монастыре? - спросил я.

- Ездил я, батюшка, в монастырь, хотел остаться, но передумал. Поставили там меня на огородное послушание. Все бы ничего, да прислали на помощь монахам студенток из какого-то мединститу­та. Какое там послушание? Бросил все и снова в Адлер уехал. Хочу тоже на Афон податься...

- Давай, Саша, оформляй документы и милости просим к нам на Карулю! В тесноте, да не в обиде. С деньгами поможем!

Не желая того, в этот приезд я очень обидел своего старика. Заметив, что он тщательно перепрятывает в шкафу свою старую одежду, я сказал отцу:

- Пап, зачем ты прячешь эти старые вещи, кому они нужны?

Тогда аскетизм составлял для меня основу всей жизни.