Лев Толстой как эпилептоидная личность

⇐ ПредыдущаяСтр 135 из 180Следующая ⇒

Изучая личность Льва Толстого на основании всего того, что нам известноо нем с точки зрения клинической, мы имеем целый ряд данных говорить о нем,как об эпилептоидной личности (вернее: аффект-эпилептоидной личности). Есливсе данные, которые мы приводим здесь, действительно говорят в пользу такойклинической диагностики, то что из этого следует (спросит читатель неврачебного лагеря. Имеет ли это какое либо отношение к творчеству Толстого?Мы скажем, -- имеет самую тесную связь, без которой нельзя понять ни еголичности, ни его творчества. Если жемчужина есть действительно результат болезни моллюска. то чтобыизучить эту жемчужину, возможно ли этого достигнуть, не зная болезньмоллюска? Если по Генриху Гейне творчество рождается в таких же условиях,как и жемчужина, то можно ли жемчужину русской литературы -- Толстовскоетворчество -- изучить, не зная его "болезни души"? Вот почему, приступая кизучению творчества Толстого, мы начинаем изучение с истории его болезни. Говоря здесь о Толстом, как об эпилеитоидной личности, нас здесьинтересует этот вопрос не с лечебной точки зрения, а как известноебиологическое состояние личности, окрашивающее поведение его, его реакции навнешний мир. "Эпилептоидная психика" для клинициста означает определенныйсимптомокомплекс поведения. Не зная клиническую основу этого поведения, врядли можно понять Толстого вообще. Разберем здесь, какие основания имели мыдля такой диагностики и что она нам дает для понимания его творчества. Для этого приведем сначала те клинические данные, определяющие егоконституцию, как эпилептоида, а потом укажем на отдельные симптомы егопсихической структуры, определяющие отдельные моменты его поведения итворчества. На страницах этого "Архива" мы уже неоднократно имели случайзнакомиться с рядом патографических документов и материаламисвидетельствующими о тех или иных клинических данных в истории болезни ЛьваТолстого (работы Сегалина, Руднева). В этих материалах освещались те идииные клинические вопросы, но не полно, а некоторые вопросы оставалисьсовершенно неосвещенными. В этой работе мы постараемся дать более полнуюклиническую картину на основании критического исследования дополнительныхматериалов и дать если не окончательный синтез всех: этих материалов, то, покрайней мере, определить основные вехи для такого синтеза. Здесь мы постараемся наметить эти вехи, где можно и в хронологическомПорядке, дополнив новыми данными. Правда некоторые эпохи жизни Толстогоостаются недостаточно освещенными клинически, но зато общая картина ясноопределяется. I. КЛИНИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ 1. Время появления судорожных припадков у Льва Толстого Когда впервые в 1925 году нами были опубликованы и клинически освещеныданные, говорящие с точной достоверностью о том, что Л. Толстой страдалсудорожными припадками (Кл. Арх. Ген. и одарен.., вып. 1, т, 1), мы тогдаоставляли вопрос открытым о времени появления этих припадков. Теперь, когдамы сделали более детальные обследования этого вопроса, мы можем на этотвопрос дать ответ совершенно определенный. Мы имеем полное основание утверждать, что первые Припадки судорожногохарактера появились у Толстого в раннем детстве, до 10 лет. В одной из нашихработ ("Записки сумасшедшего". Толстого как патографический документ "Ел.Арх. Ген. и Одарен.", 1928 г, вып. 3-й) мы уже отмечали, что сам Толстой в"Записках сумасшедшего" отмечает время возникновения его позднейшего недуга.В этом документе он говорит: "До 35 дет я жид, и ничего за мной заметно небыло. Нечто только в первом детстве, до 10 лет, было со мной что-то похожеена теперешнее состояние, но и то только припадками, а не так, как теперь,постоянно. В детстве находило оно на меня немножко иначе. А именно, воттак"... Здесь он описывает все, что предшествовало припадку, а затем самыйприпадок, с предшествующим приступом страха, в таких выражениях: "...Мнестановится больно и страшно, и непонятно, и ужас, холодный ужас находит наменя.." А в другой раз: "...и тут на меня нашло. Я стал рыдать и долго никто Немог меня успокоить. Вот эти то рыдания, это отчаяние были первым припадкоммоего теперешнего сумасшествия " (разрядка наша Г. С.). Таким образом, сам Толстой видит связь его припадков детства иприпадков "теперешнего сумасшествия". Было бы ошибочно эти детские припадки истолковывать как чистоистерические, Это было бы верно, если б мы не имели ряд других симптомов вистории болезни, указывающих на другую природу болезни, где эти истерическиеиди психогенные реакции входят компонентом, следовательно, истерическиепроявления не противоречат нашему диагнозу. Психогенность припадков,констатированная в нашей работе, лучше всего доказывается связью с этимидетскими припадками, на что сам Толстой нам указывает. О том, что припадки были знакомы ему в раннем детстве говорит еще тототрывок из "Детства", где он описывает впечатление ребенка от смерти матери. Ребенок смотрит на свою мать, лежащую в гробу. "Я не мог поверить, чтобы это было ее лицо. Я стал вглядываться в негопристальнее и мало-помалу стал узнавать в нем знакомые, милые черты. Явздрогнул от ужаса, когда убедился, что это была она; но отчего закрытыеглаза так впали? Отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватоепятно под прозрачной кожей? "Панихида кончилась; лицо покойницы было открыто и все присутствующие,исключая нас, один за другим стали подходить к гробу и прикладываться...Одной из последних подошла проститься с покойницей какая-то крестьянка схорошенькою пятилетнею девочкой на руках, которую, Бог знает зачем, онапринесла сюда. В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотелподнять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный, пронзительныйкрик, исполненный такого ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его незабуду и, когда вспомню, всегда пробежит холодная дрожь по моему телу. Яподнял голову -- на табурете, подле гроба, стояла та же крестьянка и струдом удерживала в руках девочку, которая, отмахиваясь ручонками, откинувназад испуганное личико и уставив выпученные глаза на лицо покойницы,кричала страшным, неистовым голосом. Я вскрикнул голосом, который, я думаю,был еще ужаснее того, который поразил меня, и выбежал из комнаты", Здесь мы имеем описание припадка; неизвестно только, был ли этотприпадок истерический или эпилептический? Мережковский говорит, что этототрывок он не мог описать из своих личных воспоминаний о смерти матери, ибокогда мать его умерла, ему было тогда 3 года, помнить он ее не мог и присмерти ее не присутствовал. По-видимому, он для описания припадка в рассказегероя "Детства" использовал личные переживания припадка, иначе он бы не могс такою правдивостью описать эту сцену и вообще вводить эту сцену, ибоописывал он все автобиографическое. Во всяком случае, из этого можнозаключить, что автору "Детства" уже были хорошо знакомы истерические иликакие-либо другие припадки. О том, что припадки были у него в детстве, мы имеем признание самогоТолстого также и в "Детстве". На стр. 121 (глава XXVII) мы читаем: (приописании его впечатлений от трупа матери). "...Я вспоминал ужаснуюдействительность, содрогался, но не переставал смотреть. И снова мечтызаменяли действительность, и снова сознание действительности разрушаломечты. Наконец, воображение устало, оно перестало обманывать меня; сознаниедействительности тоже исчезло и я совершенно забылся. Не знаю, скольковремени пробыл я в этом положении, не знаю, в чем состояло оно, знаю толькото, что на время я потерял сознание своего существования... (разрядка наша). Однако, этим судорожным припадкам Толстой был подвержен не только вдетские, но и в отроческие годы. Мы это видим из описания (в "Отрочестве",стр. 204. глава XVI) судорожного припадка после пережитых им целого рядаконфликтов с гувернером и с отцом. "Слезы душили меня, я сел на диван и. не в силах говорить более, упалголовой ему на колени, рыдая так, что мне казалось, я должен был умереть вту же минуту..."...."Он мой тиран... мучитель... умру... Никто меня не любит -- едва могпроговорить я, и со мной сделались конвульсии (разрядка наша). Папа взялменя на руки и отнес в спальню. Я заснул. Когда я проснулся, было уже оченьпоздно, одна свечка горела около моей кровати и в комнате сидели нашдомашний доктор, Мими и Любочка. По лицам их заметно было, что боялись замое здоровье". Однако, как это мы увидим ниже из главы 4-й, этот припадок, описываемыйв "Отрочестве" вырисовывается в связи с целым рядом новых других симптомов,о которых в "Детстве" не имеется никаких упоминаний. Во-первых, описываемый припадок с конвульсиями последовал как разряднарастающего аффекта. Самый аффект продолжался длительный период времени иразряжался, кроме того, еще до припадка импульсивными действиями изатемнением, сознания, носящим уже Характер сумеречного состояния (о чем см.ниже в главе 4-й). Сам Толстой, описывая это сумеречное состояние дает этойглаве название "Затмение" (см. главу XIV в "Отрочестве"). Эта глава намопределенно освещает эпилептоидный характер как самого судорожного припадка,так и всех тех психических переживаний, которые предшествовали этомуприпадку. Но обо всем этом будет речь особо в последующих главах. Здесь же пока мы должны констатировать, что судорожные припадки былисвойственны Толстому еще в детские и отроческие годы, что хорошо согласуетсяс самопризнанием Толстого в "Записках сумасшедшего".

2. Аффективный характер личности ("эпилептический характер")

Уже в отроческие годы мы можем отметить развитие повышеннойаффективности в характере Толстого. Вспыльчивость, чувствительность,лабильность настроений, слезливость--черты, которые уже с детства, а потом вотроческие годы, выпукло появляются в его поведении. Например, в"Отрочестве" мы имеем описание такой вспышки аффективности с агрессивнымидействиями во время ссоры со старшим братом (стр. 161, глава V). Такие жевспышки аффективности описаны. дальше в главах XI -- XVI. Здесь мы видимнарастание аффекта под влиянием целого ряда детских неудач. Полученнаяединица за плохо выученный урок, угроза Мими пожаловаться бабушке на то, чтоон появился на лестнице, где ему нельзя было появляться, сломанный ключик отпортфеля отца и, наконец, обида, что Сонечка предпочла другого мальчика виграх, а не его. Все эти неудачи вызвали в его психике бурную реакцию --столкновение с гувернером. В состоянии аффекта он теряет самообладание,делается агрессивным и импульсивным...."Мне хотелось буянить и сделатькакую-нибудь молодецкую штуку", говорит Толстой". "Кровь с необыкновеннойсилой прилила к моему сердцу, я почувствовал, как крепко оно билось, каккраска сходила с моего лица и как совершенно невольно затряслись мои губы. Ядолжен был быть страшен в эту минуту, потому что St. Jerome, избегая моеговзгляда, быстро подошел ко мне и схватил за руку; но только что япочувствовал прикосновение его руки, мне сделалось так дурно, что я, непомня себя от злобы, вырвал руку и из всех моих детских сил ударил его. -- Что с тобой делается? сказал, подходя ко мне, Володя, с ужасом иудивлением видевший мой поступок. -- Оставь меня, -- закричал я на него сквозь слезы, никто вы не любитеменя, не понимаете, как я несчастлив! Все вы гадки, отвратительны - прибавиля с каким то исступлением, обращаясь ко всему обществу. Но в это время St. Jerome с решительным и бледным лицом снова подошелко мне. и не успел я приготовиться к защите, как он уже сильным движением,как тисками, сжал обе мои руки и потащил куда-то. Голова моя закружилась отволнения; помню только, что я отчаянно бился головой и коленками до тех пор.пока во мне были еще силы; помню, что нос мой несколько раз натыкался на чьито ляжки, что в рот мне попадал чей-то сюртук, что вокруг себя со всехсторон я слышал присутствие чьих то ног, запах пыли и violette, котороюдушился St. Jerome. Через пять минут за мной затворилась дверь чулана"... Переночевав в наказание в темном чулане, на завтра он был приведен кбабушке с тем. чтобы просить повинную, но вместо этого его аффект разразилсясудорожным припадком. По-видимому эти приступы патологического аффекта со всеми егопоследствиями не были единичными за время отрочества, ибо Толстой с тяжелымчувством и с неохотой останавливается на воспоминаниях отроческих годов. Вглаве XX он говорит: "Да, чем дальше подвигаюсь я в описании этой поры моей жизни, тем тяжелее и труднее (разрядка наша) становится она для меня. Редко, редкомежду воспоминаниями за это время нахожу я минуты истинного теплого чувства,так ярко и постоянно освещавшего начало моей жизни. Мне невольно хочетсяпробежать скорее пустыню отрочества и достигнуть той счастливой Поры, когдаснова истинно-нежное, благородное чувство дружбы ярким светом озарило конецэтого возраста, и положило начало новой, исполненной прелести и поэзии пореюности". В главе XXIV Толстой дальше отмечает: "Вообще, я начинаю понемногуисцеляться от моих отроческих недостатков, исключая, впрочем, главного,которому суждено наделать мне еще много вреда в жизни -- склонности кумствованию". Из этого мы можем заключить, что период отрочества для него был самымтяжелым в смысле развития эпилептического характера. И только юностьначинается более светлыми воспоминаниями. По-видимому, в юностивышеупомянутые патологические, приступы резко уменьшаются. Это еще. конечно,не значит, что эпилептоидный характер психики остановился в своем развитии. Патологический характер Толстого лучше всего сказывается в реакцияхповедения его, когда он попадает в какую либо среду, безразлично какую: емублизкую по классовому состоянию, или же ему чуждую. Когда Толстой попадает в среду студентов-однокурсников - сразу жесказывается ненормальность его поведения. В XXXVI главе "Юности" он об этомговорит так: "Я везде чувствовал связь, соединяющую это молодое общество, нос грустью чувствовал, что связь эта как то обошла меня, но это было толькоминутное впечатление. Вследствие его и досады порожденной им; напротив, ядаже скоро Нашел, что очень хорошо, что я не принадлежу ко всему этомуобществу, что у меня должен быть свой кружок людей порядочных и уселся на3-й лавке, где сидели граф Б., барон 3., князь Р., Ивин и другие господа втом же роде, из которых я был знаком с Ивиным и графом. Но и эти господасмотрели на меня так, что я чувствовал себя не совеем принадлежащим к ихобществу". Следовательно, он не мог сойтись даже с молодыми людьми его же среды,несмотря на то, что он хотел этого. Причина тут кроется именно в егоненормальном характере, в его заносчивости, в неумении естественно держатьсебя, ибо со всеми он держится "по-лермонтовски" (вспомним таксе жеповедение Лермонтова в студенческой среде). "На следующих лекциях (говорит он дальше) я уже не чувствовал гаксильно одиночества, познакомился со многими, жал руки, разговаривал, номежду мной и товарищами настоящего сближения все-таки не делалось отчего то,и еще часто мне случалось в душе грустить и притворяться. С компанией Ивинаи аристократов, как их все называли, я не мог сойтись Потому, что, кактеперь вспоминаю, я был дик и груб с ними и кланялся им только тогда, когдаони мне кланялись, а они очень мало, невидимому, нуждались в моемзнакомстве". Таким образом про него можно оказать, что он "от своих отстал и кдругим не пристал", он просто не был в состоянии приспособиться к какой либосреде. Единственная попытка сойтись с одним студентом (казеннокоштныйстудент Оперов) не из его среды окончилась вскоре вспышкой ссоры. К профессорам и к их лекциям он также относился свысока, несерьезно длялюбознательного и способного юноши...."Я помню, что и на профессора распространял свой сатирическийвзгляд".... Вопреки общепринятому приему студентов записывать лекции, он решаетиначе: "На этой же лекции, решив, что записывание всего, что будет говоритьвсякий профессор, не нужно и даже было бы глупо, я держался этого правила доконца курса". Вызванная его болезненною реакцией поведения замкнутость, угловатость,заносчивость, неестественная кичливость своим comme il faut и "демоническойпозой", чудачества, резко обращали на себя внимание окружающих. Лица, наблюдавшие Толстого студентом, характеризуют его таким образом: "...в нем всегда наблюдали какую-то странную угловатость, застенчивость(Н. Н. Загоскин, Историч. Вестник, 1894, январь). "Изредка я тоже присутствовал на уроках, сторонясь от графа, с первогоже раза оттолкнувшего меня напускной холодностью, щетинистыми волосами ипрезрительным выражением прищуренных глаз. В первый раз в жизни встретилсямне юноша, преисполненный такой странной и непонятной для меня важности ипреувеличенного довольства собой". "...его товарищи, видимым образом, относились к нему как к большомучудаку". (В. Назаров, Исторический Вестник, 1890, No11). Затем, после, когдаон бросил учение и поступил юнкером на военную службу, личность и характервырисовываются все более и более неустойчивыми. Самый отъезд его на Кавказ, по-видимому, был вызван каким-тонервно-психическим кризисом, ибо по приезде на Кавказ он стал лечитьсяжелезистыми ваннами и к Ергольской от 5 июня он пишет так: "Я приехал жив издоров, но немного грустный, к концу мая в Старо-гладковскую. "...Я беру железистые ванны и более не чувствую боли в ногах. У менявсегда был ревматизм, но во время нашего путешествия по воде, я думаю, я ещепростудился. Редко я так хорошо себя чувствовал, как теперь и, несмотря насильные жары, я делаю много движений". Однако, это хорошее самочувствие,невидимому, у него менялось. В дневнике от 20 марта 1852 года он пишет: "сноября месяца я лечился, сидел целых два месяца, т. е. до нового года дома:это время я провел Хотя и скучно, но спокойно и полезно. Январь я провелчастью в дороге, частью в Старогладковской, писал, отделывая первую часть*,готовился к походу и был спокоен и хорош. _____________________ * "Детство". А 30-V-1852 г. он пишет Ергольской: "я был бы вполне доволен этимидвумя месяцами, если бы не хворал. А в общем нет худа без добра, моя болезньдала мне предлог отправиться на лето в Пятигорск, откуда я Вам пишу. Я здесьуже 2 недели и веду образ жизни очень правильный и уединенный, благодарячему доволен как своим здоровьем, так и поведением. Встаю в 4 часа, чтобпойти пить воды, что продолжается до 6-ти. В 6 часов я беру ванну, ивозвращаюсь домой... нет худа без добра, -- когда я нездоров более усидчивозанимаюсь писаньем другого романа (разрядка наша), который я начал (изписьма к Ергольской от 20 октября 1852 г.). Из этих отрывков мы видим, что Толстой в течение 1851 и 1852 гг.жалуется на болезнь и лечится. В письмах, цитированных здесь нами кЕргольской, он все время отмечает, что он "спокоен". Невидимому, до этого оннаходился в состоянии возбуждения. Следовательно, мы имеем основание думать,что Кавказ его привлек для лечения нервов, помимо службы в армии. Да и врядли можно было объяснить иначе военную службу на фронте, как один из порывовнеустойчивости эпилептоидной психики молодого Толстого. Психическая неустойчивость, лабильность, вспыльчивость, изменчивостьнастроения, аффективность, оппозиционное настроение, задумчивость,говорливость, тщеславно и заносчивость -- качества, которые проявлял молодойТолстой вообще, здесь на военной службе эти свойства не делали его годным кслужбе на фронте. Сослуживцы отзываются о нем таким образом:..."говорил онхорошо, быстро, остроумно и увлекал всех слушателей беседами и спорами ". "... он не был горд, а доступен, жил как хороший товарищ с офицерами,но с начальством вечно находился в оппозиции. "По временам на Толстого находили минуты грусти, хандры: тогда онизбегал нашего общества....Иногда Толстой куда-то пропадал и только потоммы узнавали, что он находился на вылазках, как доброволец, или проигрывалсяв карты. И он нам каялся в грехах. Часто Толстой давал товарищам листбумаги, на котором были набросаны окончательные рифмы....Мы должны былиподбирать к ним остальные, начальные слова. Кончалось тем, что Толстой самподбирал их, иногда в очень нецензурном смысле. "В Севастополе начались у графа Толстого вечные столкновения сначальством. Это был человек, для которого много значило застегнуться на всепуговицы, застегнуть воротник мундира. и человек, не признававший дисциплиныи начальства. "Всякое замечание старшего в чине вызывало со стороны Толстогонемедленную дерзость и л и едкую, обидную шутку. Так как граф Толстой прибылс Кавказа, то начальник штаба всей артиллерии Севастополя, генералКрыжановский (впоследствии генерал-губернатор) назначил его командиромгорной батареи. "Назначение это было грубой ошибкой, так как Лев Николаевич не толькоимел мало понятия о службе, но никуда не годился, как командир отдельнойчасти: он нигде долго не с л у ж и л, постоянно кочевал из части в часть. "...Тут, во время командования горной батареей, у Толстого скоро ипроизошло первое серьезное столкновение с начальством....Толстой был бременем для батарейных командиров и поэтому вечно былсвободен от службы: его никуда нельзя было командировать. В траншеи его неназначили; в минном деле он не участвовал. Кажется, за Севастополь у него небыло ни одного боевого ордена, хотя во многих делах он участвовал какдоброволец и был храбр......Любил выпить, но пьян никогда не был (разрядка везде наша) (А. В.Жаркевич, из воспоминаний о Л. Н. Толстом Одаховского). Из этой характеристики мы видим, что возбужденный, запальчивый,агрессивный характер Толстого за этот период не только не унимался, но poccrescendo, ибо отъезд его из Севастополя был вызван, по-видимому, егоаффективным характером и, кроме того, по приезде в Петербург его возбуждениеи агрессивность еще больше увеличивались. О его пребывании в Петербургесовременники отзываются таким образом: "...В продолжение часа, проведенного мною у Тургенева, мы говориливполголоса, из боязни разбудить спящего за дверью графа. -- Вот все время так, -- говорил с усмешкой Тургенев. Вернулся изСевастополя с батареи, остановился у меня и пустился во все тяжкие. Кутежи,цыгане и карты (во всю ночь); а затем до двух часов спит, как убитый.Старался удерживать его, но теперь махнул рукой. "В этот же приезд мы и познакомились с Толстым, но знакомство это былосовершенно формальное, так как я в то время еще не читал ни одной его строкии даже не слыхал о нем, как о литературном имени, хотя Тургенев толковал оего рассказах из детства. Но с первой минуты я заметил в молодом Толстом невольную оппозицию всему общепринятому в области суждений*. В это короткоевремя я только однажды видел его у Некрасова вечером в нашем холостомлитературном кругу и был свидетелем того отчаяния, до которого доходилкипятящийся и задыхающийся от спора Тургенев на видимо сдержанные, но темболее язвительные возражения Толстого. ________________ * Разрядка наша (Г. С.). "...Наем постоянного жительства в Петербурге необъясним был для меня; спервых же дней Петербург не только сделался ему несимпатичным, но всепетербургское заметно действовало на него раздражительно. Узнав от него всамый день свидания, что он сегодня зван обедать в редакцию "Современника",и, несмотря на то, что уже печатал в этом журнале, никого там близко незнает, я согласился с ним ехать. Дорогой я счел необходимым предупредитьего, что там не следует касаться некоторых вопросов и преимущественноудерживаться от нападок на Ж. Занд. которую он сильно не любил, между темкак перед нею фанатически преклонялись в то время многие из членов редакции.Обед прошел благополучно. Толстой был довольно молчалив, но к концу он невыдержал. Услышав похвалу новому роману Ж. Занд, он резко объявил себя еененавистником, прибавив, что героинь ее романов, если бы они существовали вдействительности, следовало бы, ради назидания, привязывать к позорнойколеснице и возить по петербургским улицам. У него уже тогда вырабатывалсятот своеобразный взгляд на женщин и женский вопрос, который потом выразилсяс такой яркостью в романе "Анна Каренина". Сцена в редакции могла бытьвызвана его раздражением против всего петербургского, но скорее всего егосклонностью к противоречию. Какое бы мнение ни высказывалось и чемавторитетнее казался ему собеседник, тем настойчивее подзадоривало еговысказать противоположное и начать резаться на словах. Глядя, как онприслушивался, как всматривался в собеседника из глубины серых, глубокозапрятанных глаз, и как иронически сжимались его губы, он как бы заранееобдумывал не прямой ответ, но такое мнение, которое должно было озадачить,сразить своею неожиданностью собеседника. "Таким представлялся мне Толстой в молодости. В спорах он доходилиногда до крайности. Я находился в соседней комнате, когда раз начался унего спор с Тургеневым; услышав крики, я вышел к спорившим. Тургенев шагализ угла в угол, выказывая все признаки крайнего смущения; он воспользовалсяотворенною дверью и тотчас же скрылся. Толстой лежал на диване, новозбуждение его настолько было сильно, что сто и лоне мало трудов егоуспокоить и отвезти домой. Предмет спора мне до сих пор остался незнаком.Зима эта была первою и последнею, проведенною Л. Н. Толстым в Петербурге; нодождавшись весны, он уехал в Москву и затем поселился в Ясной Поляне.(Разрядка везде наша Г. С.). (Д. В. Григорович). "Когда Тургенев только что познакомился с графом Толстым, то сказал онем: -- Ни одного слова, ни одного движения в нем нет естественного, Онвечно рисуется перед нами, и я затрудняюсь, как объяснить в умном человекеэту глупую кичливость своим захудалым графством. -- Не заметил я этого в Толстом, -- возразил Панаев. -- Ну, да ты много чего не замечаешь, -- ответил Тургенев. "Через несколько времени Тургенев нашел, что Толстой имеет претензию надонжуанство. Раз как-то граф Толстой рассказывал некоторые интересныеэпизоды, случившиеся с ним на войне. Когда он ушел, то Тургенев произнес: -- Хоть в щелоке вари три дня русского офицера, а не вываришь из негоюнкерского ухарства; каким лаком образованности ни отполируй такогосубъекта, все-таки в нем просвечивает зверство. "И Тургенев принялся критиковать каждую фразу графа Толстого, тон егоголоса, выражение лица и закончил: "И все это зверство, как подумать, изодного желания получить отличие" (Панаев). Если мы даже и примем во вниманиенекоторое пристрастие Тургенева в оценке личности и поведения, Толстого, всеже бросается в глаза: современники, которые сталкиваются с Толстым -- все водин голос отмечают необычайное возбуждение и ненормальность его характераза этот период. По-видимому, этот период возбуждения эпилептического характера сменилсяпериодом депрессии, упадка этого возбуждения "хандрой, тоской", на что онтакже жаловался, или какими либо другими эквивалентами; он уезжает заграницу, главный мотив -- лечение. Ездил он несколько раз (2 или 3 раза) и,наконец, в 62 году, он, по совету врачей, едет лечиться на кумыс в Самарскуюгубернию. Принимая во внимание заявление самого Толстого, что в 35 лет у негопоявилось "настоящее сумасшествие" (о котором он говорит в "Запискахсумасшедшего") и принимая во внимание, что в этом же Году (т. е. 1862 г.) онуехал лечиться на кумыс и сопоставляя вое это, мы имеем основаниеутверждать, что, видимо, в этом то году у него появились те судорожныеприпадки, которые у него были в детстве, а потом стали сильнее развиваться:тем более мы имеем основание это утверждать, что, помимо усердного лечения,этот период отличается упадочностью его творчества. Критика также отметилаэтот период, как период упадка, о чем будет речь ниже. Возможно, что этообстоятельство заставило ускорить намеченную женитьбу, которая совершается втом же году, т. е. в 1862 г. Однако, семейная жизнь, несмотря на "счастливое", как будто, началосупружеской жизни, не сглаживает аффективно-агрессивный характер Толстого,наоборот: он все более и более развивается. Уже с самого начала супружескойжизни Толстой ссорится с Софьей Андреевной, о чем он сам свидетельствует в"Анне Карениной". Упоминая тут же после женитьбы о разочаровании Левина всупружеской жизни, он как одну из причин этого разочарования указывает нассоры супругов. "...Другое разочарование и очарование были ссоры. Левин никогда не могсебе представить, чтобы между ним и женою могли быть другие отношения, кроменежных, уважительных, любовных и вдруг с первых же дней они поссорились. Ссоры эти, как и первая ссора, вызывались, по словам самого Толстого,всякими ничтожными причинами и, конечно, объяснялись не только ненормальнымхарактером Толстого, а также отчасти и самой Софьи Андреевны. Об этомговорит сам Толстой, и таким образом (стр. 376 Анны Карениной): "онипомирились. Она, сознав свою вину, но не высказав ее, стала нежнее к нему, иони испытали новое, удвоенное счастие любви. Но это не помешало тому, чтобыстолкновения эти не повторялись и даже особенно часто, по самым неожиданными ничтожным поводам. Столкновения эти происходили часто от того, что они незнали еще, что друг для друга важно и оттого, что все это первое время ониоба часто бывали в дурном расположении духа. Когда один был в хорошем, адругой в дурном, то мир не нарушался, но когда оба случались в дурномрасположении, то столкновения происходили из таких непонятных, поничтожности, причин, что они потом никак не могли вспомнить, о чем ониссорились. Правда, когда они оба были в хорошем расположении духа, радостьжизни их удвоилась. Но все таки это первое время было тяжелое для них время. "Во все это первое время особенно живо чувствовалась натянутость, какбы подергивание в ту и другую сторону той цепи, которою они были связаны.Вообще, тот медовый месяц, т. е. месяц после свадьбы, от которого, попреданию, ждал Левин столь многого, был не только не медовым, но осталсявоспоминании их обоих самым тяжелым и унизительным временем их жизни. Ониоба одинаково старались в последующей жизни вычеркнуть из своей памяти всеуродливые, постыдные обстоятельства этого нездорового времени, когда оба они редко бывали в нормальном настроении духа "... (Разрядка везде наша Г. С.).Этот отрывок нам многое говорит и многое объясняет, почему супружеская жизньТолстого не могла дать ему то, что он ожидал. "Ненормальное настроениедуха", "постыдные обстоятельства этого нездорового времени" в первый"медовый" месяц женившихся по любви супругов, есть несомненно фактбросающийся в глаза. Это не бытовая мелочь обыденной жизни, если Толстойговорит о своем "медовом месяце", как о самом тяжелом и унизительном времени их супружеской жизни, что в последующей жизни приходилось вычеркнуть изпамяти, как что то уродливо-болезненное. Тут невольно напрашивается мысль отом, что не только мелкие обстоятельства вызывали болезненные аффективныеразряды его психики, а также ненормальные сексуальные отношения в половойжизни обоих супругов. Иначе нельзя понять резкую оценку этого времени, и чтоподразумевал Толстой в словах "постыдные обстоятельства этого нездоровоговремени". Если бы он только подразумевал одни ссоры и свои аффективныевыпады, то, ведь эти ссоры продолжались и дальше и ничего специфического не,представляли для "медового месяца". Но раз он говорит о каких то "постыдныхобстоятельствах этого нездорового времени", как о чем то специфическом этоговремени, которое потом как то сгладилось, то нет сомнения, что здесь игралироль какие то специфические сексуальные ненормальности, превратившие"медовый месяц" во что то тяжелое, что и заставляло, по его словам,вычеркивать все из памяти супругов об этом времени. Однако, причиной этих ссор и аффективных выпадов являлись не тольконенормальный характер Толстого и ненормальная его сексуальность, но также иистерический характер Софьи Андреевны. Как известно, истеричный характер былконстатирован в свое время врачами, которые были вызваны во время попыткиСофьи Андреевны броситься в пруд с целью самоубийства. (См. дневникГольденвейзера). Впрочем, об этом красноречиво говорит нам сам Толстой. После первойссоры с женой он говорит: "Тут только в первый раз он ясно понял то, что он не понимал, когдапосле венца повел ее в церковь. Он понял, что она не только близка ему, ночто он теперь не знает, где кончается она и начинается он. Он понял это потому мучительному чувству раздвоения, которое он испытывал в эту минуту. Оноскорбился в первую минуту, но в ту же секунду он почувствовал, что он неможет быть оскорблен ею, что она была он сам. Он испытывал в первую минутучувство подобное тому, какое испытывает человек, когда, получив вдругсильный удар сзади, с досадой и желанием мести оборачивается, чтобы найтивиновного и убеждается, что это он сам нечаянно ударил себя"... "...Как человек в полусне, томящийся болью, он хотел оторвать,отбросить от себя больное место и, опомнившись, чувствовал, что больноеместо он сам..." (Разрядка наша). Иначе говоря, Софья Андреевна, как особа с истерическим характером,проявляла ту же самую аффективность, запальчивость, а иногда и сварливость,которые были свойственны и ему, следовательно, ее патологический характербыл как бы отражением его патологического характера, отсюда и его вывод:"больное место -- он сам". Он сам, с одной стороны, и в буквальном смысле"больное место", с другой стороны, патологический характер Софьи Андреевны-- отражение его характера -- есть также (в переносном смысле) "больноеместо" его же характера, но только в лице другого человека. Теперь мы перейдем к вопросу о патологии сексуальной жизни Толстого,которая, в сущности тоже была причиной того, что его "медовый месяц" был длясупругов тяжелым воспоминанием. Что сексуальная жизнь Толстого в период его молодости быланенормальной, мы знаем по его же собственной оценке холостой жизни. Он самназывал этот период как период "грубой распущенности" и период половыхизлишеств. Но все-таки мы не знаем, какой характер носили эти излишества,что в них бытовое и что патологическое. Вышеприведенный отрывок из "Анны Карениной" нам уже кое что говорит (очем речь будет ниже), но более подробно о ненормальностях сексуальной жизниговорит он нам в "Крейцеровой сонате". "Крейцерова соната" сама по себе естьзамечательнейший патологический документ сексуальной жизни эпилептоида.Такое копанье в "грязном белье" своих сексуальных переживаний, такое упоениеи, можно сказать, экстатическое увлечение в обнажении себя и своей половойфизиологии до крайности, есть черта эпилептоида, находящего наслаждение вциническом обнажении себя в самом непривлекательном свете. Вспомним ту жесамую страсть Достоевского. К сожалению, мы не можем подробно остановиться на этом интереснейшемдля психопатолога документе, поскольку этого вопроса, мы касаемся здесьчастично. Итак, приведем несколько отрывков из "Крейцеровой сонаты", после чегоосветим подчеркнутые нами места в этих отрывках. "Сколько я ни старался устроить себе медовый месяц, ничего не выходило.Все время было гадко, стыдно и скучно. Но очень скоро стало еще мучительнотяжело. Началось это очень скоро. Кажется, на 3-й или на 4-й день я засталжену скучною, стал спрашивать о чем, стал обнимать ее, что, по-моему, быловсе, чего она могла желать, а она отвела мою руку и заплакала. О чем? Она неумела сказать. Но ей было грустно, тяжело. Вероятно ее измученные нервыподсказали ей истину о гадости наших сношений; но она не умела сказать. Ястал допрашивать: она что-то сказала, что ей грустно без матери. Мнепоказалось, что это неправда. Я стал уговаривать ее, промолчав о матери. Яне понял, что ей просто было тяжело, а мать была только отговорка. Но онатотчас же обиделась за то, что я умолчал о матери, как будто не поверив ей.Она сказала мне, что я не люблю ее. Я упрекнул ее в капризе, и вдруг лицо еесовсем изменилось, вместо грусти выразилось раздражение, и она самымиядовитыми словами начала упрекать меня в эгоизме и жестокости. Я взглянул нанее. Все лицо ее выражало полнейшую холодность и враждебность, почтиненависть ко мне. Помню, как я ужаснулся, увидав это. Как? что? думал я.Любовь -- союз душ, и вместо этого вот что! Да не может быть, да это не она!Я пробовал было смягчить ее, но наткнулся на такую непреодолимую стенухолодной, ядовитой враждебности, что не успел я оглянуться, как раздражениезахватило и меня и мы наговорили друг другу кучу неприятностей. Впечатлениеэтой первой ссоры было ужасно. Я называл это ссорой, но это была не ссора, аэто было только обнаружение той пропасти, которая в действительности быламежду нами. Влюбленность истощилась удовлетворением чувственности, иостались мы друг против друга в нашем действительном отношении друг к другу,т. е. два совершенно чуждые друг другу эгоиста, желающие получить себе какможно больше удовольствия один через другого. Я называл ссорой то, чтопроизошло между нами; но это была не ссора, а это было только следствиепрекращения чувственности, обнаружившее наше действительное отношение друг кдругу. Я не понимал, что это холодное и враждебное отношение было нашимнормальным отношением, не понимал этого потому, что это враждебное отношение в первое время очень скоро опять закралось от нас вновь поднявшеюсяперегонной чувственностью, т. е. влюблением. "И я думал, что мы поссорились и помирились, и что больше этого уже небудет. Но в этот же первый медовый месяц очень скоро наступил опять периодпресыщения, опять мы перестали быть нежными друг к другу, и произошла опятьссора. Вторая ссора эта поразила меня еще больнее, чем первая. -- "Сталобыть, первая не была случайностью, а это так и должно быть и так и будет",думал я. Вторая ссора тем более поразила меня, что она возникла по самомуневозможному поводу. Что-то такое из-за денег, которых я никогда не жалел иуж никак не мог жалеть для жены. Помню только, что она так как-то повернуладело, что какое-то мое замечание оказалось выражением моего желаниявластвовать над ней через деньги, на которых я утверждал, будто бы, свое, иисключительное право, что-то невозможное, глупое, подлое, неестественное нимне, ни ей. Я раздражился, стал упрекать ее в неделикатности, она меня, -- ипошло опять. И в словах, и в выражении лица и глаз я увидал опять ту же,прежде так поразившую меня, жестокую, холодную враждебность. С братом, сприятелями, с отцом, я помню, я ссорился, но никогда между нами не было тойособенной, ядовитой злобы, которая была тут. Но прошло несколько времени, и опять эта взаимная ненависть скрылась под влюбленностью, т. е. чувственностью, и я утешался мыслью, что эти две ссоры были ошибки, которыеможно исправить. Но вот наступила третья, четвертая ссора, и я понял, чтоэто не случайность, а что это так должно быть, так будет, и я ужаснулсятому, что предстоит мне. При этом мучила меня еще та ужасная мысль, что этоодин я только так дурно, непохоже на то, что я ожидал, живу с женой, тогдакак в других супружествах этого, не бывает. Я не знал еще тогда, что этообщая участь, но что все так же, как я, думают, что это их исключительноенесчастье, скрывают это исключительное, постыдное свое несчастье не толькоот других, но от самих себя, сами себе не признаются в этом. "...Началось с первых дней и продолжалось все время, все усиливаясь иожесточаясь. В глубине души я с первых же недель почувствовал, что я пропал,что вышло не то, чего я ожидал; что женитьба не только не счастье, но нечтоочень тяжелое, но я, как и все, не хотел признаться себе (я бы не призналсясебе и теперь, если бы не конец) и скрывал не только от других, но и отсебя. Теперь я удивляюсь, как я не видал своего настоящего положения. Егоможно бы уже видеть потому, что ссоры начинались из таких поводов, чтоневозможно бывало после, когда они кончались, вспомнить из-за чего. Рассудокне поспевал подделать под постоянно существующую враждебность друг к другудостаточных поводов. Но еще поразительнее была недостаточность предлоговпримирения. Иногда бывали слова, объяснения, даже слезы, но иногда... ох!гадко и теперь вспомнить -- после самых жестоких слов друг другу, вдругмолча взгляды, улыбки, поцелуи, объятья... Фу, мерзость! Как я мог не видетьвсей гадости этого тогда..." "...Ведь что главное погано, -- начал он, -- предполагается в теории,что любовь есть нечто идеальное, возвышенное, а на практике любовь ведь естьнечто мерзкое, свиное, про которое и говорить и вспоминать мерзко и стыдно.Ведь не даром же природа сделала то, что это мерзко и стыдно. А если мерзкои стыдно, то так и надо понимать. А тут, напротив, люди делают вид, чтомерзкое и стыдное прекрасно и возвышенно. Какие были первые признаки моейлюбви? А те, что я предавался животным излишествам не только не стыдясь их,но почему-то гордясь возможности этих физических излишеств, не думая приэтом нисколько не только о ее духовной жизни, но даже и об ее физическойжизни. Я удивлялся, откуда бралось наше озлобление друг к другу..." "...Я удивлялся нашей ненависти друг к другу. А ведь это и не моглобыть иначе. Эта ненависть была не что иное, как взаимная ненавистьсообщников преступления -- и за подстрекательство, и за участие впреступлении."...Все произошло от того, что между нами была страшная пучина, окоторой я вам говорил, то страшное напряжение взаимной ненависти друг кдругу, при которой первого повода было достаточно для произведения кризиса.Ссоры между нами становились последнее время чем-то страшным и были особеннопоразительны, сменяясь той же напряженной да животной страстностью. " "... Я настаиваю на том, что все мужья, живущие так, как я жил, должныили распутничать, или разойтись; или убить самих себя или своих жен, как ясделал. Если с кем этого не случилось, то это особенно редкое исключение. Яведь прежде чем кончить, как я кончил, был несколько раз на краюсамоубийства, а она тоже отравлялась. " Итак, прочитавши эти места в "Крейцеровой сонате", невольнонапрашивается мысль, какая кошмарная сексуальная жизнь должна была быть усупругов, если Толстой устами героя приходит к заключению: "все мужья,живущие так, как я жил, должны или распутничать... иди убить самих себя, илисвоих жен", И действительно, он был несколько раз на краю самоубийства, аона тоже отравлялась". Можно ли тут говорить о бытовых ссорах после этого?Ясно, что тут мы имеем дело с резко выраженными проявлениями патологическойсексуальности. В чем эта патология здесь заключается, мы имеем определенный ответТолстого: прежде всего он кается в своих подовых излишествах, в чрезвычайноповышенной Libido, но опять таки дело тут не в этом. Этим ведь он отличалсяи в холостой жизни. В супружеской жизни не это составляло суть его душевнойтрагедии. Дело тут в том, что этому Libido всегда предшествовалиспецифические эксцессы, об этом он нам сам красноречиво поясняет. Сначалаего поражает -- "откуда бралось наше озлобление друг к Другу, откуда "тострашное напряжение взаимной ненависти друг к другу", что становилось"чем-то страшным" и было особенно поразительно, сменяясь той же напряженнойживотной страстностью... после самых жестоких слов друг другу, вдруг молча,взгляды, улыбки, поцелуи, объятья... Фу, мерзость!, как я мог не видеть всейгадости этого тогда..." В первое время он не понимал, что это былобессознательным проявлением его садистической сексуальности. Он думал, чтоэто просто обычная ссора. Но потом, когда это стало проявляться все чаще ичаще, он "понял, что враждебное отношение было нашим нормальным отношением",которое "очень скоро" сменялось "перегонной чувственностью". Вот почему женаего, не понявши в чем дело, на 3-й или 4-й день "медового месяца" "самымиядовитыми словами начала упрекать его в жестокости и эгоизме." После этого нам делается понятным и объяснение Толстого в "АннеКарениной" (см. выше приведенные цитаты оттуда же). "Столкновения этипроисходили часто от того, что они не знали еще, что друг для друга важно" вполовой жизни, т. е. просто не знали, как приспособиться друг к другу вполовом отношении. Напомним, кстати, тут же, что Толстой, говоря о причинахразочарования супружеской жизнью Левина, говорит: "Другое разочарование иочарование были ссоры", т. е. ссоры служили и причиной разочарования ипричиной "очарования"--возбуждения Libido. Все это дает нам основаниеговорить о садистических наклонностях в сексуальной жизни Толстого. Помимо патологической сексуальности, тяжесть семейной обстановкиусугублялась патологической ревностью. Эта ревность доводила Толстого дотакого бредового состояния, что делала его жизнь прямо невозможной. Какразвивался этот комплекс переживаний. мы имеем прекрасную исповедь в той же"Крейцеровой Сонате". Приведем несколько выдержек для иллюстрации. "...С моей женой, которая сама хотела кормить и кормила следующихпятерых детей, случилось с первым ребенком нездоровье. Доктора эти, которыецинически раздевали и ощупывали ее везде, за что я должен был их благодаритьи платить им деньги, -- доктора эти милые нашли, что она не должна кормить,и она на первое время лишена была того единственного средства, которое моглоизбавить ее от кокетства. Кормила кормилица, т.е. мы воспользовалисьбедностью, нуждой и невежеством женщины, сманили ее от ребенка к своему и заэто одели ее в кокошник с галунами. Но не в этом дело. Дело в том, что в этосамое время ее свободы от беременности и кормления, в ней с особенной силойпроявилось прежде заснувшее, женское кокетство. И во мне, соответственноэтому, с особенной же силой проявились мучения ревности, которые, непереставая, терзали меня во все время моей женатой жизни, как они и Не могутне терзать всех тех супругов, которые живут с женами, как я жил, т.е.безнравственно ". "... Я во все время моей женатой жизни никогда не переставал испытыватьтерзания ревности. Но были периоды, когда я особенно резко страдал этим. Иодин из таких периодов был тот, когда после первого ребенка докторазапретили ей кормить. Я особенно ревновал в это время, во-первых, потому,что жена испытывала то свойственное матери беспокойство, которое должновызывать беспричинное нарушение правильного хода жизни; во-вторых, потому,что, увидав, как она легко отбросила нравственную обязанность матери, ясправедливо, хотя и бессознательно, заключил, что ей так же легко будетотбросить и супружескую, тем более, что она была совершенно здорова и,несмотря на запрещение милых докторов, кормила следующих детей и выкормилапрекрасно". "... Но и не в этом дело. Я только говорю про то, что она прекрасносама кормила детей, и что это ношение и кормление детей одно спасало меня отмук ревности. Если бы не это, все случилось бы раньше. Дети спасали меня иее. В восемь лет у ней родилось пять человек детей. И всех, кроме первого,она кормила сама". Из этих уже отрывков видно, как кошмарна была эта ревность, если супругиз боязни "женского кокетства", подавлял его сознательно беспрерывнымматеринством (беременность, кормление), ибо; по его признанию, -- "ношение икормление детей одно спасало меня от мук ревности". Каково же было еговозмущение, когда "доктора эти милые" запретили ей кормить ребенка, и темлишили его спокойствия. Недаром он так презирал докторов! Ревность егочудовищна и, как увидим ниже, доходила у него до бредового экстаза. Этотбредовой экстаз развивался у него постепенно и особенно сильно, по-видимому,проявлялся в периоды сумеречных состояний. В "Крейцеровой сонате" ониспользовал этот комплекс переживаний, чтобы показать, как этот комплекссумеречного состояния может довести человека, страдающего бредом ревности,до убийства и самоубийства (об этом см. ниже). Освещение аффективного характера Толстого было бы неполно, если б мы недали здесь отзывов о его характере со стороны его детей. Из нижеприводимых отрывков воспоминаний Льва Львовича. сына Толстого,мы можем довольно определенно представить себе картину этойаффективно-раздражительной психики Льва Толстого.... "Если он хорошо работал, все весь день шло хорошо, все в семье быливеселы и счастливы, -- если нет, то темное облако покрывало нашу жизнь ".... "Я вспоминаю, что каждый вечер управляющий приходил к нему,разговаривал с ним о делах, и часто мой отец так сердился, что бедныйуправляющий не знал, что сказать и уходил, покачивая головой". (Воспоминания Л. Л. Толстого "Правда о моем отце" -- Ленинград, 1924 г.).... "Почти каждый год Фет приезжал в Ясную. Отец был рад его видеть.Фет говорил мало и даже как-то трудно. Иногда, прежде чем произнести слово,он долго мычал, что было забавно для нас, детей, но мой отец слушал его сживым интересом, хотя редко, даже почти никогда не обходилось без ссорымежду ними ". (Там же, стр. 30).... "Однажды отец в порыве ярости кричал на него (воспитателяшвейцарца). "Я вас выброшу из окна, если вы будете вести себя подобным образом".... "Отец любил сам давать уроки математики... Он задавал нам задачи и горе нам, если мы их не понимали. Тогда онсердился, кричал на нас. Его крик сбивал нас с толку, и мы уже больше ничегоне понимали ". (Там же, стр. 48). "... Иногда таким исключением была болезнь детей, недоразумения сприслугой, или ссоры между родителями, всегда бывшие мне неприятными ".... "Я вспоминаю довольно серьезную ссору между отцом и матерью. Ятогда примирил их. Что же было причиной ссоры? Я не знаю, быть может отецбыл недоволен чем-нибудь, что сказала мать, быть может просто рассердился онна нее, чтоб дать выход своему плохому настроению. Он был очень сердит икричал своим громким, неприятным голосом. Еще ребенком питал я отвращение кэтому голосу. Мать, плача, защищалась. " (Там же, стр. 49).... " Я не любил его, когда он ссорился с мамой ". (Там же, стр. 86).... "Серьезный, всегда задумчивый, сердитый всегда, и ищущий новыхмыслей и определений -- так он жил между нами, уединенный со своей громаднойработой". (Описание времени кризиса. Там же, стр. 97).... "С детства привык к уважению и страху перед ним ". (Стр. 105). Из этих отзывов сына о своем отце мы определенно видим аффективныйхарактер отца, так что "с детства привык к страху перед ним", ибо"серьезный, всегда задумчивый, сердитый всегда" отец часто ссорился.Ссорился со своей женой, ссорился с друзьями, с прислугой и даже на детейсвоих он "сердился, кричал" настолько, что вызывает у сына такую оценку:"горе нам, если мы их (т. е. заданных им задач) не понимали". Между прочим, сам Лев Толстой довольно хорошо охарактеризовал своюаффективно раздражительную натуру с ее переходами, в сенситивную слезливостьв одном полушуточном произведении под названием: "Скорбный лист душевнобольных яснополянского госпиталя"*, где он дает историю болезни всехобитателей Ясной Поляны, в шутливой форме. Надо сказать, что под этой шуткойдается меткая характеристика. Характеристикой своей личности начинается этот "скорбный лист" и такимобразом: No 1. (Лев Николаевич). Сангвинического свойства принадлежит котделению мирных. Больной одержим манией, называемой немецкими психиатрами"Weltverbesserungs wahn". Пункт помешательства в том, что больной считаетвозможным изменить жизнь других людей словами. Признаки общие: недовольствовсем существующим порядком, осуждение всех, кроме себя, и раздражительнаямногоречивость, без обращения внимания на слушателей, частые переходы отзлости и раздражительности к ненатуральной слезливой чувствительности. Наконец, в "Записках сумасшедшего" Толстой прямо указывает нааффективность как на основу его болезненного характера: " Сегодня возили меня свидетельствовать... и мнения разделились... Онипризнали меня подверженным аффектам и еще что то такое, но в здравом уме".** И так, все эти данные нам определенно говорят об аффективно-раздражительном характере Льва Толстого, и несомненно егоповедение соответствующим образом окрашивалось этой аффективноcтью. _________________ *) Илья Львович Толстой, "Мои воспоминания" стр. 67, изд. Ладыжникова.Берлин. **) Разрядка везде наша (Г. С.)

⇐ Предыдущая 130 131 132 133 134135136 137 138 139 Следующая ⇒

Date: 2016-07-22; view: 305; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...

mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию