Максима качества информации

Мне естественно ожидать, что ваш вклад будет ис­кренним, а не фальшивым. Если вы помогаете мне гото­вить торт и мне нужен сахар, я не ожидаю, что вы пода­дите мне соль; если я прошу у вас хлеба, я не ожидаю получить камень».

(Г. П. Грайс)

Общая формулировка максимы, по Грайсу,— «Ста­райся, чтобы твое высказывание было истинным». «Раз­вернуть» эту формулировку предлагается в направле­нии следующих постулатов:

Не говори того, что ты считаешь ложным.

Не говори того, для чего у тебя нет достаточных ос­нований.

Данная максима имеет, разумеется, первостепен­ную важность — Г. П. Грайс даже позволяет себе ут­верждать:

«Очевидно, что соблюдение одних постулатов бо­лее обязательно, чем соблюдение других: обычно че-

ресчур многословный человек подвергается менее строгому осуждению, чем человек, который говорит то, что считает ложным. И действительно, можно думать, что важность первого постулата Качества так велика, что этот постулат не должен включать­ся в общую схему: остальные постулаты вступают в силу лишь в предположении, что постулат Качества выполнен. Может быть, так оно и есть на самом де-ле...»(Г. П. Грайс, с. 223)

Однако особенность этой максимы заключается еще и в том, что она весьма коварна по отношению к контак­ту: максима качества информации далеко не всегда дей­ствует на контакт разрушительно — замечание это уже было сделано чуть выше.

Причина такого положения кроется в следующем: о том, считает ли собеседник нечто ложным, знает лишь он один и при этом, мягко говоря, редко информирует об этом окружающих прямо. Самофальсификации, по 3. Вендлеру, чьи работы уже упоминались ранее, про­тивны человеческой природе, и если совершаются, то тогда уж бессознательно. В любом случае заявлений ти­па: «Сейчас я, пожалуй, солгу...» — практически не при­ходится слышать.

Что же касается проверки истинности высказыва­ния собеседника, то этично такую проверку почти ни­когда нельзя осуществить тут же, т. е. в условиях данно­го коммуникативного акта. «Прозрение» обычно наступает за его пределами, когда реальные последствия казавшегося удачным коммуникативного процесса мо­гут оказаться весьма разочаровывающими, а иногда и разрушительными (нежелательная коммуникативная перспектива!).

Конечно, полностью исключать возможность «до­гадки», что твой партнер по коммуникативному акту лжет, не следует: подлинных мастеров в «искусстве вранья» все-таки не так много. А потому при соответст­вующем подозрении собеседнику имеет смысл сосре­доточить внимание только на этом: при обнаружении

фактов несоответствия истине контакт можно считать сорванным независимо от того, соблюдены ли прочие постулаты.

Сигналы неискренности собеседника представляют собой особую группу сигналов, И ЭТО:

логическое противоречие (факты не согласуются друг с другом);

многократное акцентирование побочных мотивов (феномен привыкания к ложной информации как к ис­тинной: чем чаще повторяется ложное суждение, тем больше вероятность принять его);

нагромождение подробностей (модель: я забыл день­ги дома на рояле);

интимизация речевой среды (модель: Вы ведь знае­те, как я к Вам отношусь)

и мн. др.

Однако зафиксировать соответствующий сигнал, ра­зумеется, еще не означает понять коммуникативную стратегию говорящего. Поэтому единственная разумная тактика адресата — не смена коммуникативной стра­теги партнера, а смена собственной коммуникативной стратегии, которая с момента обнаружения неискрен­ности получает иную коммуникативную цель. Комму­никативной целью адресата становится: понять причины неискренности, то есть определить функцию ложных сведений в составе коммуникативной стратегии партне­ра. Ведь «ложь незачем» — явление весьма редкое. По­средством лжи практически всегда преследуется неко­торая специальная коммуникативная цель. Возможно ли выявить ее?

Возможно, во всяком случае надо попытаться. Меха­нику выявления лжи допустимо представить таким об­разом:

Во-первых, коммуникативная цель лгущего всегда, как правило, обратна объявленной им коммуникативной цели. А потому, в случае фиксации сигнала о несоблюде­нии первого постулата максимы — чем настойчивее,

определеннее и чаще объявляется коммуникативная цель, тем больше оснований для прочтения ее «с точнос­тью до наоборот» (модель: я желаю Вам только добра).

Во-вторых, более адекватные представления о под­линной коммуникативной цели (ибо не все так про­сто!) дают презентируемые говорящим коммуника­тивные намерения — по ним просто легче составить себе представления о коммуникативной стратегии го­ворящего. К тому же коммуникативные намерения, как правило, эксплицируются — в отличие от комму­никативной цели, не всегда эксплицируемой или экс­плицируемой ложно.

Так, если мой собеседник предполагает помочь мне как другу (коммуникативная цель), используя при этом доводы моих врагов (коммуникативное намерение), у меня возникает основание усомниться в подлинности его коммуникативной цели. То же самое происходит, ес­ли мне предлагается высказать свое мнение (коммуни­кативная цель), но на протяжении всего акта взаимодей­ствия приходится выслушивать мнение собеседника (коммуникативное намерение), или мне дается обеща­ние (коммуникативная цель) с бесконечным количест­вом оговорок (коммуникативное намерение) и т. д.

В принципе, несмотря на возможность указанных выше несоответствий, представления о том, какие ком­муникативные намерения презентируют ту или иную коммуникативную цель, они входят в состав речевой компетенции говорящих — так что, если эксплицируе­мые моим собеседником коммуникативные намерения не совпадают с моим представлением о том, «как это во­обще делается», контакт оказывается под угрозой.

В-третьих, адекватные представления о подлинной коммуникативной цели можно получить, наблюдая за коммуникативной тактикой говорящего. Коммуника­тивные тактики, ведущие к истинной коммуникативной цели, обычно гибки. Коммуникативные тактики, веду­щие к ложной коммуникативной цели, обычно жестки,

ригидны. Во втором случае собеседник упорно реализу­ет собственную коммуникативную стратегию — во что бы это ему ни стало, и любые предложения «взглянуть на вещи с другой стороны» им отвергаются.

Если предложения о «речевом сотрудничестве» (модель: а может быть, дело совсем в другом), неодно­кратно сформулированные мной, всякий раз встречают решительный отпор партнера по коммуникативному ак­ту и он неукоснительно гнет свою линию, я чаще всего могу засвидетельствовать неполадки в следовании акси­оме качества информации.

В-четвертых, неискренний коммуникативный акт — это, как правило, коммуникативный акт, в котором ме татекст подавляет текст, то есть комментариев больше, чем фактов. И это понятно: неискренность требует хо­рошо продуманного «антуража», «богатого интерьера», умело скомпонованного фона.

В-пятых, неискренний собеседник часто занят само­характеристиками, как бы предваряя возможные ха­рактеристики партнера. Этот признак тесно связан с предшествующим, ибо тоже касается метатекстовой стороны коммуникативного акта. Выделить же его в ка­честве самостоятельного имеет смысл потому, что перед нами достаточно четко очерченная область метатекста, замкнутая на авторепрезентации.

Безусловно, это тоже только некоторые ориентиры, но ни в коем случае не правила «детекции лжи», однако располагать ими отнюдь не лишне.

Остается заметить, что, даже если контакт с неис­кренним собеседником состоялся, воспользоваться его результатами оказывается обычно невозможно — по причине фактической недействительности коммуника­тивного акта (см. также выше). Данное мне обещание на практике не выполняется, настоятельно рекомендован­ная книга оказывается плохой, вложенные в «успешное предприятие» деньги вылетают в трубу и т. д.

5 Речевая коммуникация

Рассмотренные случаи имеют отношение к наруше­ниям первого постулата аксиомы качества информации, т. е. к ситуациям, когда мой собеседник распространяет сведения, которые сам он считает ложными.

Вторая группа случаев — высказывания без доста­точных оснований — близка к первой группе, но имеет одно довольно серьезное отличие от нее: истинность вы­сказываний такого рода проверяема, часто даже в усло­виях данного коммуникативного акта.

Дело в том, что вопрос об основаниях принадлежит к вопросам, которые трудно обойти и которые обязатель­но отражаются в метатекстовой области коммуникатив­ного акта.

Высказывания без достаточных оснований принад­лежат к разряду не истинных, но не обязательно неис­кренних высказываний. Например, позволяя себе вы­сказывание типа «А ненавидит В», я должен быть готов к вопросу типа: «На каком основании Вы это заключаете?». Разумеется, это мое дело, предъявлять мои основания или умолчать о них, но, если я действительно озабочен сохранением контакта с собеседником, я постараюсь, видимо, все-таки не отклонить вопроса, который я сам же спровоцировал. В противном случае моя коммуника­тивная стратегия должна быть квалифицирована как ли­шенная необходимой последовательности.

Однако понятно, что моя готовность отвечать за свои слова отнюдь не будет «затребована» адресатом на каж­дом этапе речевого взаимодействия. Естественно, боль­шинство высказываний просто, что называется, прини­мается на веру, т. е. адресат справедливо полагает, что у меня есть достаточные основания для совершения того или иного речевого действия и что иначе я просто не стал бы ввергать его в ситуацию общения. Однако для сохранения состояния «устойчивого контакта» мне чрезвычайно важно не разочаровать адресата. От меня «автоматически» требуется время от времени предъяв­лять свои основания, даже если на них не поступает

«запроса», а также отдавать себе отчет в том, на чем ба­зируются мои высказывания. В этом смысле только та­кая коммуникативная стратегия не чревата провалом.

Отсутствие же самоконтроля провоцирует ситуацию балансирования на лезвии бритвы: делая какое-либо за­ключение без достаточных оснований, я рискую спрово­цировать собеседника на то, что основания будут предъ­явлены им и не обязательно в пользу моего заключения.

Например, заявляя: «Пушкин родился в Санкт-Пе­тербурге», я тем самым провоцирую реакцию протеста собеседника. Даже если у меня хватает речевого такта принять поправку с выражением сожаления по поводу собственного просчета, коммуникативный акт может продолжаться, однако контакт уже находится в опас­ности: подорванный авторитет говорящего есть нечто, с чем довольно трудно бороться. Фактор доверия, о ко­тором в науке последних лет говорится всерьез, дейст­вительно есть одно из важных условий успешной ком­муникации.

Однако смиренное признание своего просчета (единственно грамотный ход в коммуникативной стра­тегии), к сожалению, не всегда является тем решением, которое предпочитает говорящий. Обычный тип комму­никативной стратегии в подобных случаях — попытка доказательства того, что «По сведениям некоторых, Пушкин действительно родился в Санкт-Петербурге», или что «Пушкин отчасти родился в Санкт-Петербур­ге», или что «Пушкин мог бы родиться и в Санкт-Петер­бурге» и т. п.

Стратегия эта непригодна не только потому, что Пушкин не родился в Санкт-Петербурге, и не только потому, что у меня нет оснований так считать, но преж­де всего потому, что с того момента, как подобная стра­тегия запущена в ход, контакт начинает стремительно разрушаться, а коммуникативный акт утрачивает ком­муникативную цель.

Фактически это означает перенос внимания с пред­мета взаимодействия на одного из участников взаимо-

действия и в науке характеризуется как механизм появ­ления случайной цели. Дж. Остин охарактеризовал бы такую речевую ситуацию как нарушение правил выпол­нения процедуры (акт испорчен, причем причиной яви­лось так называемое препятствие, помешавшее двигать­ся дальше).

Под случайной целью в данном случае понимается стремление реабилитировать собственную речевую способность: это стремление становится насущным для «проштрафившегося» коммуниканта, чья главная цель в дальнейшем — не обсуждение предмета, а убеждение слушателей в том, что говорящий не так не информиро­ван, как могло показаться. А стало быть, говорящий на­чинает интенсивную работу по созданию метатекста, бросив текст на произвол судьбы.

Совсем другое дело — поиск действительно необхо­димых оснований в процессе коммуникативного акта. В момент говорения мы не только извлекаем основания «из шкафа», где они до тех пор хранились. Несмотря на то что подавляющее большинство коммуникативных ак­тов, за исключением, пожалуй, только обоюдно спонтан­ных, не всегда означает — осуществить заранее подго­товленное речевое действие (равно как совершить убийство не всегда означает совершить заранее подго­товленное убийство!),— то ясно, что часть высказыва­ний в ходе реального коммуникативного акта возникает непредсказуемо: говорящий может предварительно во­все не отдавать себе отчета в том, есть ли у него необхо­димые основания для того или иного высказывания. Вполне вероятно, что основания такие имеются, просто коммуникант об этом пока не знает.

Многим из нас знакома ситуация, когда, будучи вну­тренне убежденными в том, что мы в состоянии спра­виться с какой-то темой — просто в силу имеющихся в нашем распоряжении знаний (даже несмотря на то, что заранее конкретно к этой теме не готовились или гото­вились не слишком долго), мы все-таки рискуем всту­пить в диалог. Как раз такой диалог и будет диалогом,

по ходу которого нам придется искать основания для собственных высказываний.

Иногда основания эти действительно будут нахо­диться нами, иногда — нет, и в принципе надо быть гото­вым как к одному, так и к другому. В тех случаях, когда основания найти затруднительно или просто невозмож­но, хорошей тактикой в поддержку данной, «поисковой» коммуникативной стратегии может быть тактика обра­щения к первому постулату аксиомы качества информа­ции: не говори того, что ты считаешь ложным.

Практически это означает, что на протяжении всего акта речевого взаимодействия главным коммуникатив­ным намерением оказывается презентация соблюдения условия искренности. То есть: всякий раз, когда мне не­чем обосновать предлагаемый мною текст, я подключаю метатекст (характеристику текущей речевой ситуации), маркируя с его помощью недостаточные или вовсе от­сутствующие основания. Например, хоть и так: «Я поз­волю себе высказывание, оснований для которого у меня, собственно, не так много», или «В моем распоряжении пока, к сожалению, недостаточно фактов для такого обобщения и тем не менее...», или «Мне, скорее всего, не­чем подтвердить это мое наблюдение», или даже «Мне придется позволить себе совершенно безосновательное утверждение...» и т. п.

Здесь, как и в ряде случаев, которые уже были предметом внимания в главе об адресате, в силу всту­пает доброе прагматическое правило: в ходе речевого взаимодействия лучше самому предварить возмож­ные критические замечания в свой адрес. И сделать это следует отнюдь не из соображений самолюбия — дело в том, что любое критическое замечание фактиче­ски требует реакции, а реакция зачастую опять же гро­зит появлением случайной цели (в данном случае — цели самозащиты), утратой контакта и неуспешностью коммуникативного акта.

Последнее, о чем необходимо предупредить в связи со вторым постулатом максимы качества информа-

ции,— это подчеркнуто острая необходимость сотруд­ничества коммуникантов в ходе коммуникативных ак­тов именно подобного типа. Имеется в виду буквально следующее: если случилось так, что вместо меня необ­ходимые основания для моих же высказываний уда­лось найти моему собеседнику, от меня требуется лишь одно — с благодарностью принять эти основания как подарок, не испытывая при этом «ни зависти, ни ревно­сти» и не пытаясь найти другие основания просто для того, чтобы сохранить «авторство». Забота о сохране­нии авторства есть тоже одна из «случайных целей», разрушающих контакт.

Высказывания же без достаточных оснований, явля­ющиеся результатом предосудительной коммуникатив­ной стратегии, очень напоминают те, что были проана­лизированы применительно к первой максиме, останавливаться на них отдельно нет смысла.