Получите при этом приз — эксклюзивный кухон­ный набор — совершенно бесплатно!

Играйте с нами — это стоит 0 крон (+ порто [поч­товые расходы — Е. К.]).

(Здесь предлагается перевернуть страницу — прочая информация дается на следующей.)

Вы делаете так:

Заполните купон миллионера и пошлите его уже се­годня, порто оплачиваем мы.

Или бесплатно позвоните по телефону 80 30 17 30.

Как только мы получим Ваш заказ, мы тут же отпра­вим Вам контракт с номерами десяти Ваших премиаль­ных облигаций.

Вы оплачиваете лишь 0 крон (+ порто) за приз — вместе с ежемесячным взносом в размере 100 крон в те­чение 48 месяцев, в целом 4 800 крон».

Остается только надеяться, что читателю, находяще­му вкус в «затяжных прыжках», была отрадна эта эволю­ция от 0 — к 4 800 крон (плюс порто!).

§ 3.4. Максима манеры

«Мне естественно ожидать, что партнер даст мне по­нять, в чем состоит его вклад, и что он выполнит свои действия с должной скоростью».

(Г. П. Грайс)

Максима манеры предполагает обращение к способу передачи информации и связана не с тем, что говорится, а скорее с тем, как говорится. Г. П. Грайс предлагает к этой максиме один общий постулат:

Выражайся ясно,

и ряд частных постулатов:

• Избегай непонятных выражений

• Избегай неоднозначности

• Будь краток (избегай ненужного многословия)

• Будь организован

В принципе этот раздел коммуникативного кодекса имеет прежде всего отношение к языку и только через его посредство — к принципам подачи информации. Од­нако данный раздел все же будет охарактеризован в этой главе учебного пособия — отчасти чтобы не дро­бить концепцию Г. П. Грайса, отчасти потому, что допу­стимы и несобственно-языковые трактовки соответству­ющих постулатов. К разговору же о собственно языковых механизмах коммуникативного акта мы обра­тимся в пятой главе.

Как и прочие постулаты, постулаты максимы манеры формулируются довольно просто, однако при этом име­ют отношение к весьма тонким механизмам речевого поведения, если рассматривать постулаты ответственно.

Прежде всего, категория «ясности» («Выражайся яс­но») отнюдь не является категорией абсолютной. Чита-

тель будет прав, если выскажет предположение о том, что вопрос о степени «ясности» высказывания есть не только вопрос о степени «осознанности высказывания» продуцентом, но и о степени подготовленности реципи­ента к восприятию информации. Иными словами, мно­гое зависит от пресуппозиций обоих собеседников и от того, насколько совпадают их представления о соответ­ствующем фрейме.

При более или менее схожих пресуппозициях (когда само собой разумеющееся для обоих коммуникантов естественным образом опускается) добиться «ясности выражения», разумеется, гораздо проще, чем при пре­суппозициях, в составе которых имеются большие рас­хождения.

Так, если мне нужно объяснить принципы работы в Windows 95 человеку, знакомому с Windows 3.1, у меня значительно больше шансов «выражаться яс­но», чем, если передо мной адресат, никогда прежде не слышавший о компьютере. (Ср. также хороший при­мер П. X. Ноуэлл-Смита: «Гору, о которой на собрании опытных альпинистов говорят, что она доступна, было бы несправедливо назвать доступной на собрании начи­нающих альпинистов. Это утверждение подразумевает, что успешное восхождение на эту гору зависит от воз­можностей людей, собирающихся его предпринять» (П. X. Ноуэлл-Смит, с. 177). Или — в том, что касается фреймов,— мне будет чрезвычайно трудно «выражаться ясно», если я рассматриваю разговор как предваритель­ный, тогда как мой собеседник ждет от меня окончатель­ных решений.

Видимо, чувствуя некоторую зыбкость этого (тем не менее действительно необходимого) общего постулата, Г. П. Грайс и предлагает нам рассматривать его, так ска­зать, по частям, что действительно оказывается гораздо проще.

Частные постулаты призывают соблюдать интересы собеседника. Так, понятно, что контакт «держится» до тех пор, пока существует возможность осмысливать вы-

сказывание — именно об этом и говорит первый част­ный постулат («Избегай непонятных выражений»).

Эта, на первый взгляд, банальная мысль содержит тем не менее некоторые интересные перспективы.

Уже приходилось говорить о наблюдениях психоло­гов, в соответствии с которыми, если превышен некото­рый определенный коэффициент сложности материала, он перестает быть интересным даже тому слушателю, который был в высшей степени заинтересован в нем. Превысить же упомянутый коэффициент возможно не только за счет сообщения все более трудных для усвое­ния подробностей, но и за счет:

неприемлемых по уровню сложности или плохих фор­мулировок;

нарушения баланса «известное — неизвестное».

В принципе адресант, вне всякого сомнения, обычно способен варьировать уровень сложности формулиро­вок, разумеется, в тех случаях, когда он чувствует себя более или менее «дома» по отношению к теме. Хорошим советом по построению нужной коммуникативной стра­тегии в этом смысле будет совет работать разными реги­страми «иерархии быть» (см. гл. 2, § 3).

Соответствующий регистр этой иерархии выбира­ется в зависимости от степени подготовленности собесед­ника. Если собеседник совсем не подготовлен к обсужде­нию темы, имеет смысл работать формулировками не нижних и даже не средних, но верхних разделов «иерар­хии быть». Скажем, при возникновении серьезных слож­ностей с пониманием синекдохи (пример из гл. 2, § 3) и да­же тропа как такового целесообразно переключиться на более высокий регистр и начать объяснение, предполо­жим, с риторических фигур как таковых или даже с не­прямых форм выражения.

Генеральное правило состоит здесь в том, что чем более общие категории задействованы в объяснении

(естественно, если адресант не ограничивается только ими одними!), тем проще и быстрее процесс приобще­ния партнера к трудной для понимания информации. Иными словами, степень сложности в подаче материа­ла вполне регулируема, и смена регистра отнюдь не представляет собой какого-либо головокружительного приема ораторского искусства: мы то и дело автомати­чески выполняем этот прием, не особенно отдавая себе в этом отчет.

Ведь каждый говорящий время от времени чисто ре-флекторно осуществляет «замеры понимания» предме­та разговора собеседником: замеры эти как раз и осу­ществляются сменой регистра на более близкий к предмету. Если собеседник продолжает «следовать» за нами — контакт в порядке. Видимо, есть смысл даже еще раз повторить, что в принципе любую тему допус­тимо обсуждать с любым собеседником. Говоря по су­ществу, это только вопрос регистра. Хотя, с другой стороны, очевидно, что, например, для специалиста раз­говор на слишком высоком регистре (уровень предель­но общих категорий) едва ли представляет особенный интерес.

Что касается баланса «известное — неизвестное», то

следить за ним тоже входит в непосредственные обязан­ности коммуникантов, особенно того из них, которому принадлежит речевая инициатива. Напомним, что об­щая рекомендация «неизвестное воспринимается толь­ко на фоне известного» служит здесь основным ориен­тиром.

Многое решает за коммуникантов речевая ситуация, в которую каждый из них вступает с определенными пресуппозициями и более или менее отчетливыми пред­ставлениями о фрейме. Но как бы точно ни были органи­зованы пресуппозиции и как бы отчетливы ни были представления о фрейме, «предмет» взаимодействия мо­жет оказаться в полном смысле terra incognita, во всяком случае, для одного из коммуникантов.

В этом случае задача второго партнера по коммуни­кативному акту, причем задача из ряда первоочеред­ных,— помочь собеседнику расположить новую инфор­мацию в составе его тезауруса. Поэтому, видимо, для адресанта не будет хорошей коммуникативной страте­гией работать «голым» (самодостаточным) предметом. Напротив, весьма желательно предлагать адресату до­статочно широкую парадигму, «захватывая» большие разделы смежных областей знания, по поводу которых у адресата могут быть более широкие представления (по­дробнее об этом см. гл. 4, § 3.3).

Кроме того, необходимым может оказаться интен­сивнее, чем обычно, подключать к тексту метатекст, характеризующий особенности данной речевой ситуа­ции и поведение в ней «предмета» (прагматические клише типа: если взглянуть на N с другой стороны; попробуем определить N иначе; теперь давайте обоб­щим наши наблюдения, сделаем еще один шаг вперед

и т. п.).

Такие метатекстовые «подпоры» крайне необходи­мы коммуниканту, плохо ориентирующемуся в предмет­ной области высказывания. А стало быть, умело, сочетая известное с неизвестным и осторожно продвигаясь впе­ред к все более сложным или все более существенным высказываниям, мы постоянно осуществляем работу по поддерживанию контакта и, значит, успешно движемся к коммуникативной цели — хотя бы потому, что не теря­ем адресата по пути.

Обращаясь ко второму частному постулату («Избегай неоднозначности»), заметим, что типичная ошибка плохих коммуникативных стратегий состоит в неопределенности позиций адресанта. Такая неопреде­ленность особенно ярко проявляется в продуцирова­нии высказываний, которые могут быть истолкованы, как минимум, двояко. Из речевых ситуаций подобного рода адресат (если контакт не утрачен ранее) выходит в полном недоумении по поводу того, было ли ему, на-

пример, в самом деле что-то обещано или нет, получил ли он какие-то гарантии или их не было, достигнуто ли согласие между ним и адресатом или все осталось по-прежнему и так далее.

Разумеется, состояние растерянности адресата мо­жет быть «заранее спланировано» коварным адресан­том, отнюдь не желающим отвечать за свои слова в дальнейшем (феномен предосудительной коммуника­тивной цели). Однако, если сознательно задачу такую адресант перед собой не ставил (т. е. руководствовал­ся в ходе речевого общения вполне достойной комму­никативной целью), подобное ощущение адресата есть результат возможности трактовать высказыва­ния адресанта многозначно. Иными словами, комму­никативная цель, несмотря на свою «прагматическую доброкачественность», может оказаться и недостиг­нутой.

Строя коммуникативные стратегии, коммуниканты не должны упускать из виду, что вещи, очевидные для них, вовсе не обязаны быть столь же очевидными для партнера. Поэтому важный механизм любой хорошей коммуникативной стратегии в этом смысле есть меха­низм создания полезной избыточности.

Полезная избыточность как наличие в высказыва­нии не необходимой дополнительной информации «на всякий случай» (см. в этой главе § 3.1) обеспечивает со­хранность информации по ходу взаимодействия ком­муникантов. Характерным признаком, по которому можно судить о том, что соответствующий механизм действует, а не отключен, являются повторы разных типов — рефрены и рефренообразные единицы выска­зывания.

Это может быть прямой повтор — полное и точное воспроизведение принципиально важного фрагмента текста (дефиниции, формулировки, тезиса) или пара­фраз на ту же тему, повтор с комментариями или отсыл-

ка к более ранним фрагментам текста, однократный или периодический повтор и т. д. Явление это называется кросс-референция и будет подробно охарактеризовано в четвертой главе (см. гл. 4, § 4).

На самом деле фактически любой коммуникативный акт (в силу чисто инерционных законов!) бесконечное количество раз воспроизводит те же самые или сильно напоминающие друг друга структуры, так что в задачи коммуникантов — как еще один важный элемент ком­муникативной стратегии — входит регистрация и регу­лирование повторов, а не просто неосознанное подчине­ние им.

Может возникнуть вопрос, каким образом рефрены и рефренообразные единицы высказывания соотнесе­ны с проблемой однозначности. Сколь бы неочевидной ни казалась связь между ними, связь эта тем не менее существует. Если именно повтор создает полезную из­быточность текста, то можно предполагать, что, будучи (посредством повторов) представленными в разных ракурсах и охарактеризованными с разных сторон, не­обходимые нам понятия, задействованные в акте ком­муникации, действительно уточнятся настолько, что возможность многозначного их толкования окажется в конце концов практически исключенной. Все дело здесь в отмеченной уже закономерности, в соответствии с ко­торой обилие подробностей (признаков) предмета не расширяет соответствующего понятия, а, наоборот, су­жает его.

Представим себе, что нам необходимо описать некий вполне конкретный предмет, например дом. Понятно, что для его описания нам потребуется некоторый набор признаков: сначала общих, относящихся ко всем домам, потом все более и более частных — от характеризующих все дома данного типа или данной местности до характе­ризующих данный, конкретный, дом. Чем больше при­знаков мы сможем назвать, тем выше вероятность того, что некий человек будет способен опознать описанный нами дом в реальности.

Из того, что конкретных предметов в мире гораздо больше, чем общих и даже частных признаков, вместе взятых (ведь число комбинаций, как известно, всегда больше числа компонентов, из которых они строятся), следует, что, увеличивая количество перечисляемых признаков, мы тем самым все точнее и точнее характе­ризуем искомый предмет.

Вот почему проблема многозначности есть проблема недостаточного количества названных признаков, т. е. количество признаков можно считать обратно пропор­циональным многозначности. Таким образом, однознач­ность понятия предусматривает, что мы «прокатили» соответствующий предмет по множеству самых раз­нообразных контекстов, увеличив, таким образом, коли­чество признаков до максимума.

Тем не менее, однозначность трудно обеспечить од­ними только повторами. Однозначность достигается точным референцированием (соотнесением слова с оп­ределенным предметом, корректностью дефиниций, уместностью употребления понятия, т. е. употреблени­ем понятия в «своем» контексте, и т. д.), но эти и другие вопросы нам еще предстоит обсудить в двух следующих главах.

Здесь же заметим только еще, что большую помощь адресату в прочтении нашего высказывания как одно­значного окажет грамотное построение метатекста — презентации нашей коммуникативной стратегии. Если корректный метатекст не построен, рассчитывать на то, что адресат построит его сам, не вполне практично. Ско­рее всего, в ходе этого действия он не сможет сохранить контакт.

Третий частный постулат: «Будь краток» (избе­гай ненужного многословия), на первый взгляд, нахо­дится в противоречии с тем, что только что было сказа­но. Однако обратим внимание на уточняющие скобки, в которых особенное значение придается слову «не­нужное». Ибо само собой разумеется, что полезная из-

быточность текста, с одной стороны, и ненужное многословие, с другой,— это отнюдь не одно и то же. Впрочем, и к многословию как таковому в лингвисти­ческой прагматике отношение отнюдь не однозначное. Многословие считается здесь грехом, но не преступле­нием. Г. П. Грайс и сам высказывается в том смысле, что многословный человек подвергается меньшему осуждению, чем, например, человек, который наруша­ет постулат искренности.

Все дело в том, что многословие само по себе только в очень крайнем своем проявлении способно действи­тельно разрушить контакт. Разумеется, оно часто делает контакт нестабильным, но стать единственной причи­ной краха коммуникативной стратегии, видимо, может лишь в какой-нибудь экстремальной речевой ситуации (например, если человек при необходимости спасать утопающего пускается в рассуждения о правилах безо­пасности на воде).

Включение многословия в состав постулатов, харак­теризующих коммуникативный кодекс, объясняется, видимо, тем, что многословный человек фактически ут­рачивает возможность контролировать направление коммуникативного акта. Это происходит не потому, что он «занят говорением», но прежде всего потому, что, сам того не желая (помимо случаев «сознательного много­словия» как попытки увести от темы, т. е. фактически нарушить условие искренности — при предосудитель­ных коммуникативных стратегиях), провоцирует даже очень терпеливого собеседника к утрате необходимой сосредоточенности внимания и, как следствие, к воз­можному появлению у партнера случайной коммуника­тивной цели.

В данном случае имеет смысл, может быть, ввести та­кую категорию, как концентрированный и неконцент­рированный текст. Концентрированный текст — это текст, являющийся результатом коммуникативной стра-

тегии, которая подчинена акцентированию основной линии коммуникации. Неконцентрированный текст есть текст, «растворяющий» основную линию коммуни­кации в массе мелких побочных линий.

Чем более разговорчив собеседник, тем, естествен­но, труднее рассчитывать на продуцирование им кон­центрированного текста. В тех же случаях, когда текст не концентрирован, соблазн принять одну из побочных линий за основную (или, может быть, просто за более интересную!) бывает иногда довольно большим. Если это произошло, «движение» коммуникантов в рамках ситуации речевого взаимодействия становится, пусть и на время, разнонаправленным, т. е. до тех пор, пока слу­шатель не «опоминается» и не возвращается к основной линии коммуникации (кстати, может быть, пропустив уже нечто существенное).

Когда слушатель активен, опасность «запутаться» в линиях еще более велика: начиная развивать одну из ув­лекших его побочных линий, он тем самым провоцирует ситуацию, при которой адресант и вовсе утрачивает коммуникативную цель. Ведь в таком случае адресант вынужден следовать в предлагаемом ему направлении до тех пор, пока активный слушатель не утомится или не зайдет в тупик.

Ничего удивительного, что подобные схемы взаимо­действия способны постепенно настолько расшатать коммуникативный акт, что достаточно малейшего сбоя в коммуникативной стратегии хотя бы одного из собесед­ников — и здание речевой ситуации рушится уже окон­чательно.

Таким образом, многословие, само по себе редко способное «развалить» общение, довольно часто, одна­ко, выступает причиной разнообразных сбоев комму­никативной стратегии, т. е. нарушений других максим коммуникативного кодекса: чаще всего многословие провоцирует неправильную дозировку информации (нарушение максимы 1) и нерелевантность информа­ции (нарушение максимы 3). Отсюда и возможно ждать

опасности тому, кто строит свою коммуникативную стратегию в расчете на многословного собеседника, или тому, кто сам является таковым.

Последний, четвертый постулат («Будь организо­ван»), характеризующий максиму манеры, предполага­ет разговор о композиционных аспектах коммуникации, т. е. об организации высказываний в единое целое. Во­прос этот довольно широкий, и мы ограничимся лишь некоторыми соображениями, имеющими непосредст­венное отношение к сохранению контакта.

Предмет речевого взаимодействия «развертывает­ся» в ходе коммуникативного акта постепенно. Методик его развертывания существует достаточно много, но лю­бая из них предполагает некоторую последовательность этапов, на каждом из которых предмет бывает представ­лен в разном объеме. Варьирование объема сведений по поводу того или иного предмета и есть в этом смысле коммуникативный акт как таковой.

Адресант, естественно, имеет (или должен иметь) представление о том, каков тот окончательный объем сведений о предмете, который он намерен «передать» адресату (о транспорте референта см. гл. 4). Величину этого объема он, разумеется, определяет сам. Коммуни­кативный акт на момент завершения практически ни­когда не «исчерпывает» предмет разговора. В подавляю­щем большинстве обычных случаев коммуникативные акты оставляют собеседникам некие открытые вопросы как бы для «самостоятельного размышления».

В этой связи следует, наверное, заметить, что ком­муникативные стратегии, направленные на то, чтобы «исчерпать предмет» в ходе разговора, квалифици­руются как стратегии утопические. Подобные след­ствия (разговор окончен — предмет исчерпан) воз­можны только в случае с речевыми ситуациями, в которых адресатом является интерфейс, т. е. суще­ство неодушевленное, не способное к критической переработке информации. Но даже эти речевые ситу-

ации, в сущности, не исчерпывают, а лишь ограничи­вают предмет.

Фактически такой образец взаимодействия и можно считать прагматически корректным: в этом смысле ре­альной стратегической задачей коммуникантов также оказывается ограничение предмета — правда, не до со­стояния неподвижной рамки, как в случае с интерфей­сом, но до некоего приблизительного, «употребительно­го» применительно к данной речевой ситуации, объема.

Скажем, обсудить проблемы философии (равно как и изобрести вечный двигатель!) не есть реальная страте­гическая задача, и если я все-таки приглашен к такому обсуждению, то для меня вполне естественным будет поинтересоваться, какие конкретно проблемы имеются в виду, о какой именно философии идет речь и чего, соб­ственно, от меня ожидается в речевой ситуации подоб­ного рода. К счастью, в нормальных случаях коммуни­канты не ставят друг перед другом подобных задач.

В принципе предмет разговора уже изначально (ино­гда даже до момента обращения к речевой ситуации) ог­раничен — возможностями коммуникантов, лимитом времени, состоянием науки и т. д. Вопрос только в том, как грамотно распределить этот имеющийся объем в пределах данного коммуникативного акта. Видимо, хо­рошей коммуникативной стратегией является такая, ко­торая более или менее пропорционально распределяет предмет в «пространстве разговора».

Что понимать под пропорциональностью распреде­ления (обратим внимание на то, что категория эта берет­ся в рабочем порядке, т. е. не строго терминологически)? Пропорциональность распределения предмета в преде­лах коммуникативного акта будет означать, что:

• предмет не «забывается» надолго, между тем как коммуниканты обсуждают проблемы, к собственно предмету отношения не имеющие;

• предмет не характеризуется односторонне, между тем как другие его стороны вообще остаются вне по­ля зрения;

• предмет не берется изолированно, вне его связи с другими предметами данной предметной группы и с предметами, входящими в другие (смежные) пред­метные группы;

• преимущественного права на «владение предметом» в ходе коммуникативного акта не имеет ни одна из сторон;

• предметом не оперируют, искажая его внутреннюю структуру или деформируя его;

• в ходе разговора не происходит подмены предмета другим предметом, даже и подобным ему.

Вполне вероятно, что существуют и другие правила распределения предмета в коммуникативной ситуа­ции, но, выполняя хотя бы только эти, мы уже делаем весьма серьезную заявку на то, что «донесем» интере­сующий нас предмет до конца коммуникативного акта. Подробный анализ каждого из этих правил предложен в гл. 4, § 3.1—3.6 при обсуждении проблем транспорта референта.

В связи с максимами Грайса осталось, пожалуй, толь­ко заметить, что существуют, разумеется, и коммуника­тивные стратегии, предполагающие несоблюдение по­стулатов коммуникативного кодекса. Несоблюдение постулатов, как справедливо полагает Грайс, может быть не только дефектом коммуникативной стратегии, но и специальным сигналом, посылаемым одним комму­никантом другому:

«Участник речевого общения может обойти тот или иной постулат разными способами; среди этих спо­собов назовем следующие:

Он может с невозмутимым видом, недемонстратив­но не соблюсти постулат; при этом он скорее всего вве­дет собеседника в заблуждение.

Он может уклониться от соблюдения как конкрет­ного постулата, так и вообще Принципа Кооперации: сказать или дать понять, что он не склонен сотрудни-

чать так, как того требует данный постулат. Напри­мер, он может сказать: «Больше я ничего не могу ска­зать; мой рот на замке».

Он может попасть в ситуацию конфликта — на­пример, оказаться не в состоянии выполнить первый постулат количества («Будь достаточно информати­вен»), не нарушая второго постулата («Твои слова должны иметь достаточное обоснование»).

Он может нарушить постулат, то есть откровен­но отказаться от его соблюдения. Предположив, что говорящий: а) способен следовать постулату без наруше­ния другого постулата (то есть конфликта нет); б) не уклоняется; в) в силу откровенности своих действий не пытается ввести в заблуждение, слушающий сталкива­ется со следующей проблемой: как можно согласовать слова и действия говорящего с допущением о том, что он соблюдает глобальный Принцип Кооперации?»

(Г. П. Грайс)

Случай 4 как раз и предполагает, что слова и дейст­вия говорящего ориентированы на то, чтобы сообщить некоторые сведения не прямо, а опосредованно, т. е. с помощью нарочитого нарушения постулата — в соответ­ствии с моделью: если я нарушаю постулат, слушатель поймет почему. Более подробно о таких тактиках (они называются косвенными речевыми тактиками) речь пойдет в гл. 5.

Принцип вежливости