В коммуникативном кодексе. Как и принцип кооперации, неотъемлемой частью коммуникативного кодекса является принцип вежливо­сти,тоже стоящий на страже контакта

Как и принцип кооперации, неотъемлемой частью коммуникативного кодекса является принцип вежливо­сти, тоже стоящий на страже контакта. Теоретически вполне допустимо исходить из того, что при игнорирова­нии требований этого принципа собеседниками контакт неизбежно срывается: подрывная сила «коммуникатив­ной стратегии грубости» очень велика.

Этикет, как уже приходилось отмечать, принадле­жит к наиболее конвенционализированным областям речевой практики. Здесь, как нигде, необходимо знание правил, в том числе и правил речевого поведения, при­годных в той или иной ситуации. Некоторые из этих правил (может быть, даже большинство из них) входят в состав соответствующих фреймов — пожалуй, только фреймы типа скандал, семейная сцена, выяснение отно­шений и т. п. несколько «выпадают из обоймы», хотя не будет ошибкой сказать, что и эти фреймы определен­ным образом «этически» конвенционализированы и что устроить хороший скандал есть тоже вид речевого ис­кусства, небезотносительный к этикету,-— по крайней мере, с точки зрения демонстративного отрицания его правил.

Очевидно, что если принцип кооперации апеллирует в основном к построению текста, то принцип вежливо­сти, напротив, отвечает прежде всего за метатекстовую область. Впрочем, такое «распределение ролей» чисто условно и особенно настаивать на нем не пред­ставляется необходимым. Однако в общем смысле мож­но определить принцип кооперации как принцип совме­стного оперирования информацией или как принцип циркуляции сведений в составе коммуникативного акта, а принцип вежливости — как принцип взаиморасполо­жения коммуникантов опять же в составе коммуника­тивного акта.

И тот и другой принцип характеризуют состояние контакта, но принцип кооперации развернут скорее в сторону энциклопедических картин мира, тогда как принцип вежливости — в сторону представлений о фреймах.

Дж. Лич, сформулировавший принцип вежливости как совокупность ряда максим, предусмотрел следую­щие из них:

• максима такта;

• максима великодушия;

• максима одобрения;

• максима скромности;

• максима согласия;

• максима симпатии.

Эти конкретные максимы удобны тем, что переводят разговор о речевом этикете из обычной для него, к сожа­лению, области абстрактных рассуждений в область практических рекомендаций. Рекомендации гарантиру­ют «порядок» в межличностных отношениях коммуни­кантов на протяжении речевого взаимодействия. Мож­но даже утверждать, что без следования принципу вежливости разговор о принципах кооперации прежде­временен. Соблюдение принципа вежливости как бы создает «среду позитивного взаимодействия», обеспечи­вая благоприятный фон для реализации коммуникатив­ных стратегий.

Если обсуждать применительно к принципу вежливо­сти в целом предпочтительный тип коммуникативных стратегий, то следует заметить, что именно в этой облас­ти огромную роль играют всякого рода непрямые фор­мулировки. Конвенциализированность этикета привела к тому, что фактически каждое коммуникативное зада­ние (будь то достойное или предосудительное задание) лучше всего решать не прямиком, но используя «при­емы подразумевания». Приемы подразумевания созда­ют так называемую косвенную речевую тактику. Обсу­дим здесь ее назначение, перенеся разговор о ее языковых особенностях в главу «Код» (см. § 6). К косвен­ной речевой тактике прибегают, например, в следую­щих случаях:

Случай первый. Модель: «Не могли бы Вы проводить меня?»

Задающего такой вопрос, в сущности, не интересу­ет, в состоянии ли я физически осуществить предлага­емое действие. Коммуникативной целью спрашиваю­щего является просьба об определенном виде помощи,

которую я могу оказать,— эта помощь и подразумева­ется (или, на языке лингвистической прагматики, им­плицируется) спрашивающим. Спрашивающий — вместо прямой речевой тактики (ср.: «Проводите ме­ня») — выбирает одну из этикетных моделей речевого поведения, обозначая в качестве коммуникативной це­ли не свой подлинный интерес (иметь спутника), но интерес к тому, насколько для меня соответствующее действие возможно.

В науке эта речевая ситуация описывается как си­туация со смягченным коммуникативным намерением. Предпочтение же косвенной речевой тактике отдается в силу того, что коммуникант избегает Прямо обозна­чать свою просьбу, ибо не хочет затруднять собеседни­ка (в силу одного из обсуждаемых ниже постулатов вежливости).

Случай второй. Модель: «Говорят, N — человек от­зывчивый».

Предлагая собеседнику такое высказывание, я то­же прибегаю к косвенной речевой тактике, но уже по другой причине. Моя прямая коммуникативная цель состоит, видимо, в том, чтобы дать рекомендацию об­ратиться к N. Однако я рекомендации такой не даю, фактически подменяя мою прямую коммуникатив­ную цель косвенной (характеристикой И). Причина в том, что я, видимо, не хотел бы в дальнейшем нести ответственности за мою рекомендацию, например, в случае, если N окажется не тем человеком, к которо­му следовало бы направлять собеседника. Я ведь со­беседника, собственно говоря, к N и не направлял — просто сослался на распространенное мнение об N. Такая косвенная тактика вполне могла бы заслужи­вать название тактики Пилата. Она оказывается за­действованной тогда, когда собственная репутация оказывается для коммуниканта предметом первооче­редной заботы.

Случай третий. Модель: «N считает Вас бесчестным».

Заявление такое тоже делается с намерением обо­значить свою прямую коммуникативную цель косвен­ным образом. Прямая коммуникативная цель в данном случае предосудительна: злословие насчет N. Естест­венно, что вместо того, чтобы напрямую указать на свою предосудительную коммуникативную цель, адре­сат выбирает косвенную речевую тактику — создание конфликта между адресатом и N. Понятно, что соот­ветствующее высказывание нормальным образом под­разумевает (имплицирует) содержание: «N плохо от­носится к Вам, в то время как я — Ваш друг». Обычно адресант добивается своего — исключение в этом смысле представляют лишь адресаты, не восприимчи­вые к сплетням.

Само собой разумеется, что три разобранных слу­чая этически отнюдь не равнозначны. Но обсуждены они для того, чтобы показать, насколько широкое рас­пространение в «словаре вежливости» и речевом оби­ходе в целом имеют непрямые формулировки. Рассма­триваемые ниже максимы Дж. Лича во многом предполагают именно косвенные речевые тактики.

Максима такта

Максима такта есть максима границ личной сферы.

Понятие «границы личной сферы» предполагает различение двух областей в составе каждого коммуни­кативного акта: области общих речевых действий и об­ласти частных интересов.

В принципе довольно трудно представить себе ком­муникативный акт, участники которого не имели бы личной заинтересованности во взаимодействии: такой коммуникативный акт, видимо, просто не мог бы состо­яться. Более того, справедливо утверждение, согласно которому контакт вообще есть лишь производная от

личной заинтересованности коммуникантов. Область общих речевых действий сама по себе не способна обес­печить устойчивого контакта, ибо она, как правило, ней­тральна по отношению к коммуникантам.

Находясь в области общих речевых действий, комму­никанты как бы имеют некий постоянно защищаемый ими тыл: это и есть область личных интересов. Личный интерес может быть презентирован коммуникантами или скрыт ими друг от друга — в зависимости от особен­ности избранной ими коммуникативной стратегии.

Так, я могу, например, объявить о том, что намерен попросить собеседника о некоем одолжении, с одной стороны; или скрыть свое намерение и строить взаимо­действие с расчетом на то, чтобы он, узнав о моем бедст­венном положении, сам предложил мне помощь, с другой стороны. Я даже могу избрать еще более «коварную» стратегию: замаскировать мою просьбу о помощи пре­дупреждением, что как раз от собеседника-то я никакой помощи и не приму, так как ожидаю ее от кого-нибудь другого.

Право на решение вопроса о том, насколько явно бу­дет обозначено мое намерение, принадлежит исключи­тельно мне — стало быть, я и задаю степень «открытос­ти» («закрытости») высказываний. Задача моего партнера — идентифицировать мою коммуникативную стратегию и строить свои речевые действия подобным же образом, т. е. в той же степени открыто или закрыто.

Понятно, что при «закрытости» моих высказываний собеседник не должен огорошивать меня открытиями типа: я понял, тебе просто нужна моя помощь, так бы сразу и сказал и проч., даже если я, в случае выбора «за­крытой» коммуникативной стратегии, сам помогу собе­седнику разгадать ее, например, случайно «проболтав­шись» и т. п.

Иными словами, партнер обязан проявить некото­рую осторожность по отношению к моей коммуника­тивной стратегии (максима такта вообще есть в некото­ром смысле максима осторожности в обращении с

коммуникативной стратегией собеседника!). Наруше­ние же предлагаемой мною «дистанции взаимодейст­вия» будет естественным образом рассматриваться с мо­ей стороны как попрание своей коммуникативной стратегии. И правы те исследователи, которые утверж­дают, что фактор дистанции (к сожалению, очень мало освещенный в соответствующей литературе) примени­тельно к речевой коммуникации часто может становить­ся даже определяющим.

Дистанция между партнерами определяется не только социальными конвенциями (начальник — под­чиненный и др., подр. см. гл. 1) и релевантна не только для случаев субординированных отношений между коммуникантами. В идеале любой коммуникативный акт предусматривает определенную дистанцию между участниками: дистанция эта оказывается то более, то менее значительной, но ее не может не быть вовсе. «Совершенно откровенный» разговор, то есть при полностью открытых коммуникативных стратегиях, есть некая фикция; и отнюдь не потому, что собесед­никам «всегда есть что скрывать», а прежде всего и именно в силу соблюдаемой на подсознательном уров­не максимы такта, фактически запрещающей прогул­ки по чужой территории.