Серебро

Глава, в которой Кросби Уэллс обращается с просьбой; Лидия Уэллс ведет себя неблагоразумно, а Анна Уэдерелл становится свидетельницей довольно безобразной сцены.

Горькое унижение, которое испытала Анна Уэдерелл, узнав, что человек, которого она развлекала в день своего прибытия в Данидин, на самом деле хозяин дома, лишь усиливалось с каждой последующей неделей. Теперь Кросби Уэллс прочно водворился в спальне в глубине дома номер тридцать пять по Камберленд-стрит, так что они виделись каждый день.

Анна Уэдерелл постоянно и очень болезненно переживала из-за производимого ею впечатления; в результате этого непреходящего чувства неловкости ее самоуважение было настолько низким, что граничило с вымыслом. Ее мучило вечное ощущение, будто что-то такое угадывается в ее характере, чего она сама не видит, и эту тревожность не могли утишить ни увещевания, ни доказательства, ни комплименты. В ходе любой беседы Анна не сомневалась, что окружающие осуждают ее про себя, и вполне заслуженно, а поскольку ее стыд перед лицом воображаемого осуждения был вполне реален, тем упорнее она пыталась завоевать доброе расположение всех, с кем сводила ее судьба, неизменно думая, что даже здесь ее умысел виден всем и каждому.

Будучи свято уверена, что все, как один, ее критикуют, Анна крайне бы удивилась, узнав, что в действительности производит на людей впечатление очень и очень разное. Бесхитростная наивность ее речей одних настораживала – у такой, чего доброго, по любому вопросу есть собственное мнение, которое она не стесняется со всей откровенностью высказывать, а это столь неженственно! – другим же ее трогательная безыскусность казалась такой живительной, такой бодрящей! Так же и ее манера щуриться одних наводила на мысль о робости, других – о расчетливости. В глазах Кросби Уэллса она была просто-напросто милой простушкой; ее вечная конфузливость немало его забавляла – и он не уставал это повторять.

– На приисках тебе самое место, девочка моя, – говаривал он. – Ты словно глоток свежего воздуха. Ты неиспорченная. Нет хуже женщины, которая за словом в карман не лезет. Нет хуже женщины, которая разучилась краснеть.

Лидия Уэллс – которая и в карман за словами отродясь не лазила, и краснела раз в год по обещанию – после нежданного возвращения мужа в доме номер тридцать пять по Камберленд-стрит почти не показывалась. Она уходила поздним утром и зачастую возвращалась только в сумерках, когда в преддверии ночи открывалось игорное заведение. В ее отсутствие Уэллс почти не покидал будуара на втором этаже, где графины на серванте ежедневно наполнялись доверху. От спиртного он заметно мягчел. Анна обнаружила, что больше всего он ей нравится во второй половине дня, когда после трех-четырех бокалов виски он становился задумчив, но пока еще не печален.

Уэллс, как выяснилось, возвращаться на данстанские прииски не собирался. Анна узнала, что в прошлом году он напал на довольно богатую золотую жилу и теперь ему захотелось пустить свое богатство в оборот: он рассматривал разные возможности вложения денег, как в Данидине, так и за его пределами, и часами изучал местные газеты, сравнивая цены на золото и отслеживая повышение и понижение курса тех или иных акций.

– А кем я тебе больше понравлюсь – овцеводом или крепильщиком, мисс Уэдерелл? – спрашивал Кросби и откровенно хохотал над ее смущением.

Замечала ли миссис Уэллс Аннину неловкость и понимала ли ее причину, Анна не знала. Хозяйка дома относилась к ней с той же теплотой и беседовала с той же интимной задушевностью, как и в день первой их встречи, но Анне казалось, будто в манере Лидии теперь ощущалась некоторая холодность – как будто та внутренне настраивалась на неминуемый разрыв в их отношениях. С мужем она держалась так же отстраненно. Всякий раз, как Уэллс о чем-либо заговаривал, она просто молча глядела на него без тени улыбки, а затем переводила разговор на другое. Анну эти неявные знаки неудовольствия просто сокрушали, и в результате она еще отчаяннее пыталась заслужить доброе мнение госпожи. К тому времени девушка уже убедилась, что ее, по выражению Кросби Уэллса, «развели», но все душевные силы, которые помогли бы ей призвать хозяйку к ответу по поводу вымышленной мисс Маккей (о которой впредь ни словом не упоминалось), ушли на немилосердное самоуничижение и внутреннюю убежденность, что только она одна может искупить их с Кросби вину.

В деятельность «Дома многих желаний» Анну посвящали осторожно, мало-помалу. Наутро после прибытия девушки в Данидин миссис Уэллс показала ей гостиную нижнего этажа, и Анна в нее сразу же влюбилась: и в обитые бархатом ниши с диванчиками, и в зеленые стеклянные бутылки за барной стойкой, и в карточные столы, и в колесо рулетки, и в крохотную «исповедальню» с двойными створчатыми дверцами, где миссис Уэллс порою предсказывала судьбу за отдельную плату. При свете дня комната казалась нетронутой: пылинки, угодившие в ловушку солнечных лучей, что падали сквозь высокие окна, смотрелись взвешенно и впечатляюще. Анна благоговейно притихла. По приглашению хозяйки она шагнула на возвышение, крутнула колесо – и завороженно следила, как каучуковая стрелка, пощелкивая, скользит по направлению к джекпоту и с последним щелчком все-таки промахивается.

Миссис Уэллс не сразу стала приглашать девушку на вечерние сборища. Из окна своей спальни Анна наблюдала, как мужчины съезжаются, выходят из карет, снимают перчатки, проходят по дорожке и стучатся в дверь; вскоре после того сигарный дым начинал просачиваться сквозь половицы в ее комнату, приправляя воздух едким пряным привкусом и окрашивая свет лампы в серые тона. К девяти гул голосов сгущался до гомона и гвалта, перемежающихся взрывами смеха и аплодисментами. Анна слышала только то, что доносилось до нее снизу, хотя всякий раз, когда кто-нибудь открывал дверь на лестницу первого этажа, шум усиливался и девушке даже удавалось разобрать отдельные голоса. Ее любопытство понемногу обращалось в отчаяние, и спустя несколько дней она спросила у миссис Уэллс – очень робко, с бесчисленными извинениями, – не позволят ли ей поработать в баре. Теперь она вставала за стойку каждый вечер, хотя миссис Уэллс установила два правила: посетителям не разрешалось заговаривать с ней напрямую и танцевать ей запрещалось.

– Это она тебе цену набивает, – объяснил Кросби. – Чем дольше им придется ждать, тем больше за тебя удастся выручить, когда придет время выставить тебя на торги.

– Да полно, Кросби, – огрызнулась миссис Уэллс. – Какие такие торги? Не мели чуши.

– Сельское хозяйство – вот где золотое дно, – усмехнулся Уэллс. – А ведь я мог быть фермером, а ты моей фермершей. – Он обернулся к Анне. – Ничего страшного. Вот и моя мама была шлюхой, Господь упокой ее душу.

– Да он вас просто стращает, – запротестовала миссис Уэллс. – Не слушайте его.

– Мне ничуточки не страшно, – заверила Анна.

– Ей не страшно, – подтвердил Уэллс.

– А чего пугаться-то? – подхватила миссис Уэллс.

Действительно, Анна от души восхищалась девушками-танцовщицами. А тем дела до нее не было: если они к Анне когда и обращались, то: «Эй ты, Сидней!» или «Порт-Джексон», но та обижаться и не думала; она даже пыталась про себя подражать их усталому безразличию. Они приносили от джентльменов, играющих в карты, заказы на напитки и ждали, пока Анна не наполнит бокалы. Виски с содовой они называли «вискарь разбодяженный», а неразбавленный виски – «чистоган». Поднос с напитками они сдвигали к бедру или высоко поднимали над головою и шествовали назад сквозь толпу, распространяя вокруг себя облако пудры и приторный аромат грима и духов.

Двенадцатого мая обитатели дома номер тридцать пять по Камберленд-стрит поднялись спозаранку. В «Доме многих желаний» устраивалась вечеринка в честь морских офицеров и «джентльменов, имеющих отношение к морю», и к этому великому событию предстояло должным образом подготовиться. Миссис Уэллс наняла скрипача и заказала лимоны, хвойный джин, ром и несколько сотен ярдов бечевки: ее предполагалось порезать на куски, сплести и украсить каждый столик замысловатым венком.

– Первый я сплету сама – как образец, – говорила Лидия Анне, – а ты днем навертишь остальные. Я покажу тебе, как это делается, шаг за шагом, и научу закреплять концы.

– Еще не хватало – хороший манильский трос зазря переводить! – буркнул Уэллс.

Миссис Уэллс, словно не расслышав, продолжила:

– Венки всегда эффектно смотрятся, сдается мне; для тематического вечера в самый раз. Если бечевки сколько-то останется, мы еще и над барной стойкой ее навесим.

Завтракали все вместе, что случалось нечасто: Уэллс редко поднимался до полудня, а к тому времени, как просыпалась Анна, миссис Уэллс обычно уже уходила из дому. Сегодня миссис Уэллс заметно нервничала – наверное, волновалась за успех вечеринки.

– Очень красиво получится, – заверила девушка.

– Что ты еще придумаешь? – Уэллс был явно не в духе. – Вечеринка для старателей, по футляру от винтовки на каждом столике и отводящий желоб до самого бара? Или вот: «Вечеринка в честь простого человека. Для ничем не примечательных джентльменов безо всякого положения и связей». По мне, отличная тема.

– Анна, еще гренку? – спросила миссис Уэллс.

– Спасибо, мэм, нет, – отвечала девушка.

– В числе сегодняшних гостей даже один орденоносец будет! – всплеснула руками миссис Уэллс, меняя тему. – Ты представляешь? Я, кажется, в первый раз в жизни принимаю у себя самого настоящего героя морских сражений. Ой, мы его вопросами замучаем – правда, Анна?

– Да, – кивнула девушка.

– Это капитан Рэксуорти. Он награжден крестом Виктории[78], – надеюсь, он его наденет. Передай масло, пожалуйста.

Уэллс послушно исполнил ее просьбу. И спустя минуту осведомился:

– Ты сегодняшнего «Свидетеля» получала?

– Да, и уже прочла; там ничего интересного, – заверила миссис Уэллс. – В пятничных газетах новостей обычно раз-два и обчелся.

– А где газета-то? – не отступался Уэллс.

– Ох, да я ее сожгла, – промолвила миссис Уэллс.

Кросби удивленно воззрился на нее.

– Так ведь еще ж утро, – удивился он.

– Кросби, я и без тебя знаю, что еще утро! – со смешком отозвалась Лидия. – Мне понадобилось растопить камин в моей спальне, вот и все.

– Сейчас только девять! – возмутился Уэллс. – В девять утра свежую газету не сжигают. Тем более если я ее еще не читал. Теперь придется пойти купить еще один экземпляр.

– Сэкономь шестипенсовик, – посоветовала миссис Уэллс. – Там одни сплетни. Даже рассказать не о чем, я ж говорю.

Она вскинула глаза на каретные часы – второй раз за последние две минуты, отметила про себя Анна.

– А я люблю сплетни, – заупрямился Уэллс. – Кроме того, ты же знаешь, я ищу, куда вложить деньги. И как мне прикажешь следить за рынком ценных бумаг, без газеты-то?

– Ну что ж, сделанного не воротишь, придется тебе подождать до завтрашнего утра. Анна, еще гренку?

Анна слегка нахмурилась: этот вопрос миссис Уэллс ей уже задавала.

– Спасибо, мэм, нет.

– Хорошо же. – Миссис Уэллс притопнула ножкой. – Ах, как мы сегодня славно поразвлечемся! До чего люблю вечеринки! Моряки, они такие бравые ребята. И отличные рассказчики – прямо заслушаешься!

Уэллс по-прежнему дулся:

– Ты же знаешь, я по утрам всегда газету читаю. Каждый день!

– Ну, полистай «Лидера», – предложила миссис Уэллс. – Или «Литтелтон таймс» за прошлую неделю– возьми на моем письменном столе.

– Почему же ты их не сожгла?

– Ох, Кросби, да не знаю я! – огрызнулась миссис Уэллс. – Займись чем-нибудь еще, тебе только на пользу пойдет. Почитай вон «Руководство для колониста», у меня их внизу полный шкаф.

Уэллс допил кофе и с грохотом отставил чашку.

– Мне нужен ключ от сейфа, – объявил он.

Анне померещилось, будто миссис Уэллс слегка напряглась. Не глядя на мужа, она сосредоточенно намазывала маслом гренку; спустя мгновение она осведомилась:

– Это зачем еще?

– Что значит зачем? Хочу на свое золотишко полюбоваться.

– Мы же договорились подождать с продажей до более благоприятных времен, – напомнила миссис Уэллс.

– Я ничего не собираюсь продавать. Просто надумал в делах разобраться. Прикинуть общую сумму, документы проглядеть.

– «Документы», скажешь тоже! – со смешком обронила миссис Уэллс.

– А что ж это такое, по-твоему?

– О, да просто уж больно громко звучит!

– Там моя лицензия на добычу золота. А это документ.

– Ну и зачем тебе ни с того ни с сего понадобилась лицензия?

– Это что еще такое, допрос с пристрастием? – нахмурился Уэллс.

– Конечно нет!

– Документы, они и есть документы, – отрезал Уэллс. – И еще там письмо лежит, я его перечитать хочу.

– Кросби, да полно тебе! – отмахнулась миссис Уэллс. – Ты ж его уже тысячу раз перечитывал. Даже я каждую фразу наизусть помню! «Милый мой мальчик, ты меня не знаешь…»

Уэллс с размаху ударил по столу кулаком, так что даже посуда подпрыгнула.

– Заткнись! – рявкнул он.

– Кросби! – шокированно отозвалась миссис Уэллс.

– Шути, да знай меру, – заявил Кросби. – Прямо сейчас ты границу перешла.

Мгновение казалось, что миссис Уэллс сейчас возразит, но она передумала. Она промокнула губы салфеткой и взяла себя в руки.

– Прости меня, пожалуйста, – проговорила она.

– Прощение тут ни при чем. Ключ давай.

Лидия снова делано рассмеялась:

– Ну право, Кросби, какой ты неподходящий день выбрал. Сегодня ж флотская вечеринка, столько всего еще организовать нужно. Давай до завтра отложим. А тогда уж спокойно сядем вместе, ты и я…

– Никаких «завтра», – твердо заявил Уэллс. – Ключ давай.

Лидия поднялась от стола.

– Боюсь, ты мое последнее слово слышал, – отрезала она. – Прошу меня извинить.

– Прошу извинить меня, но, боюсь, я последнего слова еще не сказал, – возразил Уэллс. Он отодвинул от стола стул и тоже поднялся. – Где он – у тебя на шее?

Лидия медленно отступала от него, огибая стол.

– На самом деле ключ хранится в банковском сейфе, – заверила она. – Дома я его не держу. Если ты подождешь чуть-чуть…

– Чушь, – отрезал Уэллс. – Ключ у тебя на шее.

Лидия сделала еще шаг назад. Кажется, только сейчас она встревожилась по-настоящему.

– Кросби, пожалуйста, не надо сцен.

– Давай ключ. – Он надвинулся на жену.

Лидия попыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали.

– Кросби, не глупи, – проговорила она. – Мы…

– Дай сюда.

– Не устраивай скандала.

– Я еще не такой скандал устрою. Давай сюда.

Лидия метнулась к двери, но Кросби оказался проворнее: успел ее схватить. Она попыталась вывернуться, минуту они боролись – и тут Уэллс, запустив руку ей под лиф, нашел что искал: на тонкой серебряной цепочке болтался увесистый серебряный ключ. Он вытащил ключ из-под платья, зажал в кулаке и попытался разорвать цепочку. Цепочка врезалась в шею и рваться никак не желала; Лидия вскрикнула. Кросби попытался еще раз, резче. Она замолотила кулачками по его груди. Крякнув, он попытался обуздать Лидию и снова дернул цепочку, по-прежнему обмотанную вокруг его кулака.

– Кросби, – задохнулась она. – Кросби…

Наконец звенья распались, и ключ остался в его руке; Лидия всхлипнула. Не говоря ни слова, слегка запыхавшийся Кросби развернулся и направился прямиком к сейфу. Вставил ключ в замок, громыхнул ручкой несколько раз, прежде чем механизм щелкнул и тяжелая дверца распахнулась.

Сейф был пуст.

– Где мои деньги? – закричал Кросби Уэллс.

Миссис Уэллс пошатнулась, обеими руками схватилась за шею. Глаза ее наполнились слезами.

– Если ты хоть на минуточку успокоишься, я все объясню, – пролепетала она.

– На что мне оно сдалось, это спокойствие? – негодовал Уэллс. – Я задал простой вопрос, вот и все. Где мое золото?

– Кросби, послушай, – увещевала миссис Уэллс. – Я все верну на место – все твое состояние. Я просто на время спрятала золото в надежное место. Я все тебе верну, но только завтра. Ладно? Сегодня в гости звано столько именитых джентльменов, у меня нет времени… времени сходить… ну, словом, туда, где я спрятала золото.

– Где мои документы? – настаивал Уэллс. – Моя старательская лицензия. Мое свидетельство о рождении. Письмо от отца.

– Они все там же, где и золото.

– Да неужто. И где же?

– Не могу тебе сказать.

– Почему нет, миссис Уэллс?

– Все слишком сложно, – пролепетала она.

– Да уж не сомневаюсь!

– Я завтра все тебе отдам.

– Ах вот как?

– Завтра. После вечеринки.

– Почему не сегодня? Почему не нынче утром?

– Хватит уже меня запугивать! – вспыхнула она. – Сегодня я не успеваю, и весь сказ. Придется тебе подождать до завтра.

– Ты тянешь время, – догадался Уэллс. – Хотелось бы мне знать зачем.

– Кросби, вечеринка, – напомнила она.

Уэллс уставил на нее долгий испытующий взгляд. А затем пересек комнату и резко дернул за сонетку. Горничная Люси не заставила себя ждать.

– Люси, – велел Уэллс, – сходи на Джордж-стрит и добудь мне экземпляр сегодняшнего «Отагского свидетеля». Миссис Уэллс, кажется, по ошибке сожгла наш.

Золото

Глава, в которой Фрэнсис Карвер получает известие, а Стейнз остается один.

Благодушно-сумасбродное настроение, подтолкнувшее Эмери Стейнза по прибытии в Данидин заказать свою натальную карту у миссис Лидии Уэллс, медиума и спирита, в результате предсказания только усилилось: безоговорочно благоприятный прогноз настроил юношу на такой развеселый лад, что ему захотелось праздника. На следующее утро он проснулся с адской головной болью и с виноватым ощущением задолженности; воззвав к хозяину гостиницы, он, к вящей своей тревоге, убедился, что и впрямь задолжал заведению целых восемь фунтов, поставив двухнедельное содержание на кон за партией в брэг и проиграв все до последнего пенни и еще пять фунтов сверху. Обстоятельства, при которых он влез в такие долги, вспоминались юноше весьма смутно. Он попросил хозяина налить ему в кредит чашку кофе: хотелось посидеть-подумать, что же делать дальше. В просьбе ему не отказали; три четверти часа спустя Стейнз все еще предавался размышлениям в баре, когда явился Фрэнсис Карвер с договором о финансовой помощи в руках.

Карвер не стал ходить вокруг да около, а сразу изложил свое дело, коротко и по существу. Он предоставит Стейнзу средства, необходимые для покупки старательской лицензии, скатки и билета до ближайшего доходного прииска; вскользь он добавил, что готов оплатить любые долги, какие Стейнз мог наделать в Данидине с момента своего прибытия днем раньше. Со своей стороны, Стейнз должен согласиться передать Карверу половину прибылей со своего первого участка в качестве дивидендов на бессрочной основе; эти деньги будут поступать на счет Карвера в Данидине через частную почтовую службу.

Эмери Стейнз тотчас же понял, что его одурачили. Он достаточно отчетливо помнил начало вчерашнего вечера, когда Карвер окружал его такой заботой и приглядывал, чтобы ставки его всенепременно удваивались, компания вокруг подбиралась развеселая, а бокал не пустел. Еще ему смутно мерещилось, что карточный долг на него навесили обманом: ведь его слабость к азартным играм носила самый заурядный, жизнеутверждающий характер и он в жизни не швырял на ветер таких сумм в течение одного вечера. Но то, как его облапошили в самом начале его приключений, юношу изрядно позабавило, вследствие чего он преисполнился к Карверу своеобразной симпатией: так проникаешься теплыми чувствами к сильному противнику за партией в шахматы. Он решил считать случившееся ценным опытом, согласился на условия Карвера с характерным добродушием, но про себя взял на заметку в будущем ушами не хлопать. Один раз лопухнуться – смешно, но юноша пообещал себе, что второй раз на удочку не попадется.

Стейнз не слишком-то хорошо разбирался в людях. Он легко подпадал под чужое обаяние, так что его нередко привлекали личности, в чьей манере держаться ощущался привкус трагедии, романтики или мифа. Если он и заподозрил в Карвере негодяя, то скорее в эффектно-пиратском духе, а попытайся он проанализировать свое восприятие, обнаружил бы лишь, что в восторге от этого образа. Карвер – дюжий, мускулистый и смуглый – был старше хрупкого и светлокудрого Стейнза больше чем на двадцать лет. Карвер всем своим видом просто-таки излучал скрытую угрозу, разговаривал грубо и резко и почти не улыбался. Что за удивительный человек! – думал Стейнз.

Как только договор был подписан, Карвер повел себя еще резче. Золотые прииски Отаго уже не те, что прежде, заявил он. Лучше бы Стейнзу отправиться в только что построенный городок Хокитика на западе, где, если верить слухам, можно за день сколотить целое состояние. Однако высадка в Хокитике заведомо опасна, уже два парохода потерпели крушение на тамошней отмели; потому Карвер настаивал, чтобы Стейнз плыл к Уэст-Косту на парусном судне. Если Стейнз будет так добр пойти вместе с ним сперва на таможню, затем к поставщику снаряжения на Принсис-стрит и, наконец, в Резервный банк, все формальности окажутся улажены еще до полудня. Стейнз был так добр и спустя три часа уже обзавелся и старательской лицензией, и скаткой, и билетом до Хокитики на шхуне «Бланш», которой предстояло отплыть из Порт-Чалмерса только утром 13 мая.

На протяжении последующих двух недель Стейнз и Карвер виделись довольно часто. Карвера отправили в увольнение на целый месяц: барк, на котором он плавал, стоял на ремонте, его переоборудовали и заново конопатили. Карвер, как и Стейнз, поселился в гостинице «Боярышник» на Джордж-стрит. Они часто завтракали вместе; Стейнз порою сопровождал Карвера по городу, когда тот выходил по делам или на очередную встречу. Юноша болтал без умолку, и Карвер ему не препятствовал; сам о себе он говорил мало, сверх того, что ощущалась в нем затаенная, непреходящая тревога, – и Стейнз тешил себя надеждой, что его общество собеседнику приятно и в кои-то веки позволяет ему отвлечься от забот.

Эмери Стейнз отлично знал, что производит на людей впечатление весьма своеобразное. С годами он привык именно этого от собеседников и ждать; в результате его эксцентричность еще больше бросалась в глаза. Его манера держаться представляла собою причудливую смесь душевного томления и восторженности, то есть восторги его всегда окрашивались грустью, а тоска бурлила восторгом. Его несказанно радовало все невероятное и непрактичное: и то и другое он выискивал с чистосердечной радостью играющего ребенка. Речь его всегда отличалась экстравагантностью и звенела идеалистическим надрывом, не вызывая улыбки разве что у самых строгих критиков; когда же он молчал, при взгляде на него мерещилось, будто воображение его не бездействует: он то вздыхал, то кивал, словно соглашаясь с незримым собеседником.

Казалось, его солнечную жизнерадостность ничто не в состоянии поколебать; и однако ж, такое отношение к жизни сформировалось не на основе какого-либо морального кодекса. В общем и целом, его убеждения были скорее интуитивны, нежели тщательно выверены, и в выборе знакомств он проявлял изрядную неразборчивость, интуитивно же чувствуя, что долг каждого мыслящего человека – познакомиться с самыми разными персонажами, ситуациями и точками зрения. Стейнз был очень начитан, и, хотя больше всего чтил поэтов-романтиков и мог до бесконечности рассуждать о категории возвышенного, он отнюдь не был строгим приверженцем именно этой школы или любой другой. Одинокое, безнадзорное детство, проведенное по большей части в отцовской библиотеке, подготовило Эмери Стейнза к бессчетному количеству гипотетических жизней, причем ни одной из них он не отдавал предпочтения. Он с одинаковой легкостью мог в домашнем платье обсуждать Цицерона и Сенеку и в сапогах и шерстяных брюках карабкаться на гору в поисках красивого вида, и в обоих случаях наслаждался от души.

Когда Эмери исполнился двадцать один год, его спросили, в каком из уголков мира ему хотелось бы побывать, на что он тут же ответил: «В Отаго», памятуя, что золотая лихорадка в Виктории поутихла, а его уже давно манила жизнь старателя: он воспринимал ее сквозь призму донкихотства и алхимии. Он воображал себе блестящий металл – невидимый, ненайденный, на пустынном взморье какой-нибудь неизведанной земли; он видел, как над открытым морем встает полная желтая луна; он представлял себе, как скачет верхом по отмели горной речки, спит под открытым небом, промывает грунт на деревянном лотке и облепляет тестом палочку, чтобы испечь на угольях «старательский хлебец». Ну до чего же здорово иметь возможность сказать, что твое богатство старше всех, вместе взятых, эпох человечества и истории, что ты случайно на него наткнулся и добыл из земли сам, голыми руками! – так думал про себя Стейнз.

Просьба его была исполнена: ему купили билет на пароход «Попутный ветер», идущий в Порт-Чалмерс. В день отплытия отец посоветовал Эмери не терять головы, помогать ближнему и возвращаться домой, как только он достаточно повидает мир и осознает свое место в нем. Заграничные путешествия – это самое лучшее образование, – приговаривал он; прямой долг джентльмена – посмотреть и понять мир. Отец и сын пожали друг другу руки; Стейнз-старший вручил Стейнзу-младшему конверт, набитый банкнотами, велел не тратить всего сразу и попрощался с ним так, словно сын всего лишь отправлялся прогуляться и вернется к обеду.

– А чем ваш отец на жизнь зарабатывает? – полюбопытствовал Карвер.

– Он мировой судья, – отозвался Стейнз.

– Дельный?

Юноша вздохнул, запрокинул голову:

– О… да, наверное, он в своем деле хорош. Как же мне описать отца? Он начитан, пользуется уважением в своей области, но при этом тот еще эксцентрик. Так, например, он говорит, что в наследство я получу только его скрипку и бритву, – дескать, для того, чтобы преуспеть в жизни, человеку всего-то и нужно что чисто выбритый подбородок да музыка. Кажется, именно так он в завещании и написал, а все остальное отказал моей матери. Он – человек своеобразный.

– Хммм, – протянул Карвер.

Карвер и Стейнз в последний раз завтракали вместе в гостинице «Боярышник». На следующее утро шхуна «Бланш» отплывала из Хокитики, а барк «Добрый путь», отконопаченный и заново оснащенный, несколькими часами позже уходил в Мельбурн.

– Представляете, – добавил Стейнз, очищая от скорлупы яйцо, – за все время моего пребывания в Данидине вы первый, кто поинтересовался у меня, чем зарабатывает мой отец; зато меня не меньше дюжины раз спросили, на чем я надеюсь разбогатеть, предлагали всевозможную финансовую поддержку, и уж и не вспомню, как часто люди любопытствовали, что я собираюсь сделать со своим золотом, как только сколочу капиталец. «Капиталец» – забавное словечко, правда? Звучит прямо-таки уничижительно.

– Ага, – подтвердил Карвер, не отрываясь от «Отагского свидетеля».

– Вы кого-то ждете? – спросил Стейнз.

– Что? – откликнулся Карвер, не поднимая головы.

– Просто вы корабельные новости перечитываете вот уже десять минут как, – объяснил Стейнз, – а к завтраку почитай что и не притронулись.

– Я никого не жду, – отрезал Карвер. Он перевернул газетный лист и принялся изучать колонки приисковой переписки.

Повисла долгая пауза. Карвер не отрывал глаз от газеты; Стейнз доедал яйцо. Юноша уже собирался подняться от стола и распрощаться, как вдруг входная дверь распахнулась и вошел почтальон с однопенсовым письмом.

– Мистер Фрэнсис Карвер! – окликнул он.

– Это я, – поднял руку Карвер.

Он вскрыл конверт и быстро проглядел записку. Сквозь тонкий листок Стейнз видел, что послание сводится к одной-единственной строчке.

– Надеюсь, это не дурные вести, – промолвил он.

Карвер долго сидел недвижно, а затем смял листок в кулаке и швырнул в огонь. Он нашарил в кармане пенни, а как только почтальон скрылся за дверью, обернулся к Стейнзу и заявил:

– Вот золотой соверен – что вы скажете?

– Вообще-то я никогда прежде с соверенами не разговаривал, – отозвался Стейнз.

Карвер непонимающе вытаращился на него.

– Вам помощь нужна? – сжалился над ним Стейнз.

– Да. Ступайте со мной.

Стейнз поднялся за своим спонсором по лестнице. Подождал, пока Карвер не отопрет дверь своего номера, и вошел в комнату вслед за ним. Юноше еще не доводилось бывать в Карверовом обиталище. Номер оказался попросторней его собственного, но меблированным примерно так же. Постельное белье сбилось в комок поверх матраса, в воздухе все еще ощущался кисловатый наспанный запах. Посреди комнаты стоял окованный железом сундук. К крышке была приклеена желтая накладная:

ВЛАДЕЛЕЦ: АЛИСТЕР ЛОДЕРБЕК

ГРУЗООТПРАВИТЕЛЬ: «СУДОПЕРЕВОЗКИ ДАНФОРТА»

ГРУЗОПЕРЕВОЗЧИК: «ДОБРЫЙ ПУТЬ»

– Мне нужно, чтобы вы покараулили вот это, – велел Карвер.

– А что там внутри?

– Что внутри, вас не касается. Мне просто нужно, чтобы вы его покараулили, пока я не вернусь. Часа два. Может, три. У меня в городе дела. Получите соверен.

– Целый соверен – только за то, чтобы покараулить три часа сундук? – изогнул брови Стейнз. – Это зачем еще?

– Вы окажете мне услугу, – отвечал Карвер. – А я услуг не забываю.

– Должно быть, очень ценный сундук, – заметил Стейнз.

– Для меня – да, – кивнул Карвер. – Вы беретесь за эту работу?

– Ну что ж, пожалуй, – улыбнулся Стейнз. – В качестве дружеской услуги – с удовольствием.

– Вот вам пистолет на всякий случай, – посоветовал Карвер, направляясь к комоду.

Стейнз, до глубины души потрясенный, не сдержал смеха.

– Пистолет? – повторил он.

Карвер отыскал в комоде револьвер одинарного действия, отщелкнул барабан, заглянул в патронник. Кивнул, защелкнул барабан и вручил оружие Стейнзу.

– Велика ли вероятность, что мне придется им воспользоваться? – спросил Стейнз, вертя в руках револьвер.

– Нет, – покачал головой Карвер. – Просто помахайте им, если кто-нибудь войдет.

– Просто помахать?

– Да.

– А кто должен войти?

– Никто, – отрезал Карвер. – Никто сюда не войдет.

– Так что там внутри? – не отступался Стейнз. – По-моему, мне следует знать. Я умею хранить тайны.

Карвер покачал головой:

– Чем меньше вы знаете, тем оно лучше.

– Как же я могу знать меньше или больше, я ж вообще ничего не знаю! Вы меня, никак, в сообщники вербуете? Честное слово, мистер Карвер, я тайны хранить умею.

– И еще одно, – продолжал Карвер, словно не слыша. – Сегодня меня зовут не Карвер. А Уэллс. Фрэнсис Уэллс. Если кто-нибудь спросит, я – Фрэнсис Уэллс. И не ваше дело почему.

– Боже милостивый! – вздохнул юноша.

– Что такое?

– Да просто вы сегодня ужасно загадочны!

Карвер резко обернулся к юноше:

– Если сбежите, вы тем самым нарушите наш договор. И я не премину взыскать с вас ущерб – так, как сочту нужным.

– Да не сбегу я, – заверил юноша.

– Приглядывайте за сундуком до моего возвращения – и вы уйдете отсюда, став богаче на целый фунт. Как меня звать?

– Мистер Уэллс, – послушно повторил Стейнз.

– Вот так и зарубите себе на носу. Я вернусь через три часа.

Как только Карвер ушел, Стейнз отложил пистолет на комод, дулом к стене, и, опустившись на колени, осмотрел сундук со всех сторон. Он был заперт на висячий замок. Юноша его приподнял, внимательно изучил замочную скважину и, к вящему своему удовольствию, отметил, что механизм совсем простой. Внезапно улыбнувшись, Стейнз извлек складной нож, открыл его, вставил острием в замок, с минуту в нем ковырялся – и наконец раздался долгожданный щелчок.

Медь

Глава, в которой Уэллс укрепляется в своих подозрениях; Анна встревожена, а в «Дом многих желаний» приносят посылку на имя миссис Уэллс.

В гробовой тишине Кросби Уэллс прочел «Отагского свидетеля» от корки до корки. Закончив, он встряхнул газетой, с хрустом сложил ее по сгибу и встал со стула. Миссис Уэллс, с холодным лицом, сидела напротив. Кросби шагнул к ней, швырнул газету ей на колени – она чуть вздрогнула – и, подбоченившись, смерил ее взглядом.

– Меня список прибывающих пассажиров заинтересовал, – обронил он.

Лидия не отозвалась ни словом.

– Одно имя в особенности. Пароход под названием «Неистовый». Прибывает при высшей точке прилива. Это у нас когда? На закате.

Миссис Уэллс по-прежнему молчала.

– Странно, что ты мне не сказала, – промолвил Уэллс. – Я ждал всего-то – сколько там? – каких-то двенадцать лет? Двенадцать лет ждал: и ни ответа ни привета. Все эти годы я провел в нагорьях – золото мыл. И вот теперь этот человек прибывает в город, а ты об этом знала и ни словечка мне не сказала. Нет, это даже хуже, чем замалчивание. Ты меня надуть задумала. Ты сожгла газету в треклятой плите. Это гнусный обман, миссис Уэллс. Хладнокровный, подлый обман.

Лидия и бровью не повела.

– Ты совершенно прав, – отозвалась она. – Мне не следовало тебя обманывать.

– Зачем ты сожгла газету?

– Мне не хотелось, чтобы эта новость испортила вечеринку, – объяснила она. – Если бы ты узнал, что он приезжает сегодня вечером, ты бы, чего доброго, пошел бы на пристань, и вдруг он тебя оттолкнул бы, а ты бы расстроился.

– Так ведь как раз это меня и смущает, миссис Уэллс.

– Что именно?

– Вечеринка.

– Это всего лишь вечеринка.

– Так ли?

– Кросби, не глупи, – отрезала она. – Если ты везде ищешь заговор, так ты его найдешь. Это просто вечеринка, вот и все.

– «Джентльмены, имеющие отношение к морю», – процитировал Уэллс. – Флотские типа. И на что тебе эти флотские сдались?

– Еще как сдались, потому что это люди высокопоставленные и влиятельные и еще потому, что я радею о своем бизнесе, а вечеринка пойдет заведению куда как на пользу. Тематические вечера всегда имеют успех. У них совершенно особая атмосфера.

– Любопытно, а мистер Алистер Лодербек приглашен?

– Конечно нет, – запротестовала миссис Уэллс. – Его-то мне с какой стати приглашать? Я его в жизни не видела. И в любом случае – я же тебе сказала – я и газету-то сожгла только потому, что не хотела тебя огорчать. Ты абсолютно прав: мне не следовало этого делать. И мне страшно жаль, что я тебя обманула. Но вечеринка – это просто-напросто вечеринка, уверяю тебя.

– А как насчет золота? – не отступался Уэллс. – И моих документов? Они-то тут при чем?

– Боюсь, что совсем ни при чем, – пожала плечами миссис Уэллс.

– Я вот подумываю, не пройтись ли в Порт-Чалмерс? – обронил Уэллс. – Где-нибудь на закате. Чудесный вечер для прогулки. Малость зябко, правда.

– Ни в чем себе не отказывай, – отозвалась миссис Уэллс.

– Вечеринку я, конечно, пропущу.

– Какая жалость.

– Да неужто?

Лидия вздохнула:

– Кросби, ты ведешь себя глупее некуда.

Он придвинулся ближе:

– Где мои деньги, миссис Уэллс?

– В сейфе в Резервном банке.

– Врешь. Где они?

– В сейфе в Резервном банке.

– Где они?

– В сейфе в Резервном банке.

– Лгунья.

– Оскорблениями ты ничего не… – начала было миссис Уэллс.

Кросби с силой ударил ее по лицу.

– Ты подлая лгунья, – заявил он, – ты грязная воровка, и я еще не так тебя обзову, прежде чем с тобой разберусь.

Воцарилась мертвая тишина. Миссис Уэллс даже за щеку не схватилась: она словно окаменела. Уэллс раздосадованно отвернулся, пересек комнату, подошел к серебряному подносу с графинами и бутылками. Наполнил стакан, залпом осушил его, налил еще. Анна не отрывала взгляда от веревочного венка, что под ее трясущимися пальцами утрачивал всякую форму. Поднять глаза на миссис Уэллс она не смела.

В эту самую минуту во входную дверь коротко постучали, а затем сквозь щель для писем донесся голос:

– Пакет для миссис Лидии Уэллс.

Миссис Уэллс попыталась встать, но Кросби Уэллс рявкнул:

– Нет! Сиди где сидишь. – Он раскраснелся не на шутку. Рукой со стаканом он указал на Анну. – Ты. Пойди узнай.

Анна послушалась. Посыльный вручил ей пинтовую бутыль, завернутую в коричневую бумагу со штампом аптеки на Джордж-стрит.

– Ну, что там? – крикнул Уэллс с площадки верхнего этажа.

– Пакет из аптеки, – отозвалась Анна.

Повисла пауза, а затем миссис Уэллс отчетливо произнесла:

– О, я знаю, что это. Это тоник для волос. Я его на прошлой неделе заказывала.

С пакетом в руках Анна вновь поднялась наверх.

– Тоник, значит, для волос, – повторил Уэллс.

– Право, Кросби, у тебя паранойя начинается, – промолвила миссис Уэллс. И обернулась к Анне. – Отнеси в мою комнату, будь так добра. На прикроватную тумбочку поставишь.

Уэллс по-прежнему пепелил жену взглядом.

– Никуда ты не пойдешь, – объявил он. – Пока не скажешь мне всей правды. Так и будешь здесь сидеть под моим присмотром.

– В таком случае меня ждет чрезвычайно скучный день, – пожала плечами миссис Уэллс.

Кросби Уэллс с гневным ответом не задержался, и перебранка продолжилась. Анна, радуясь поводу уйти, понесла завернутую в бумагу бутыль через прихожую в немой полумрак спальни миссис Уэллс. Девушка уже собиралась поставить пакет на тумбочку, когда что-то привлекло ее внимание: флакон тоника для волос, вполовину меньше той емкости, что она держала в руке, и совсем другой формы. Нахмурившись, она внимательно рассмотрела посылку, а затем, повинуясь безотчетному порыву, поддела пальцем бумагу и сняла упаковку. Этикетки на бутыли не обнаружилось; пробка была запечатана свечным воском. Девушка поднесла флакон к свету. Внутри плескалась густая, вязкая жидкость ржавого цвета.

– Лауданум, – прошептала Анна.

У-Син [79]

Железо

Глава, в которой Кросби Уэллс соображает, что к чему.

В доме номер тридцать пять по Камберленд-стрит день тянулся бесконечно. Анна и миссис Уэллс вместе сплели пятнадцать венков и украсили ими гостиную на первом этаже – под присмотром Уэллса, который пил как губка и молчал. За возвышением они соорудили «гротовый парус» из весла и белой простыни, которую зарифили бечевкой, а за барной стойкой навесили флаги морского министерства. Как только с венками было покончено, они расставили лимоны и хвойный джин, установили свечи, протерли бокалы, наполнили спиртовые лампы, повсюду вытерли пыль, растягивая каждое дело как можно дольше и пользуясь любым предлогом, чтобы сбегать наверх или в кухню, спасаясь от неприятного общества разобиженного молчуна.

Где-то после четырех их отвлек отрывистый стук во входную дверь.

– Кто бы это мог быть? – нахмурилась миссис Уэллс. – Девочки придут только к семи. В это время дня я никого не принимаю.

– Пойду открою, – вызвался Уэллс.

На пороге стоял китаец в рубахе и шерстяном плаще.

– И кто же это у нас тут такой? – удивился Уэллс. – Ты-то явно не морской офицер.

– Добрый день, – поздоровался китаец. – Я искать Фрэнсиса Карвера.

– Чего? – не понял Кросби Уэллс.

– Я искать Фрэнсиса Карвера.

– Карвера, говоришь?

– Да.

– В жизни о нем не слыхивал.

– Он тут жить, – настаивал китаец.

– Боюсь, приятель, ты ошибаешься. Этот дом принадлежит миссис Лидии Уэллс. Я ее счастливый супруг. Меня Кросби звать.

– Не Карвер?

– Я не знаю никакого Карвера.

– Фрэнсис Карвер, – уточнил китаец.

– Прости, ничем тебе помочь не могу.

Китаец нахмурился. Пошарил в кармане, достал то же самое письмо, которое показывал Эмери Стейнзу двумя часами ранее, и вручил его Уэллсу. Слова «гостиница „Боярышник“» были зачеркнуты, под ними, уже другим почерком, кто-то вписал: «„Дом многих желаний“, Камб-д-стр.».

– Кто-то дал тебе этот адрес? – спросил Уэллс.

– Да, – кивнул китаец.

– Кто же? – поинтересовался Уэллс.

– Начальник порта, – объяснил китаец.

– Боюсь, начальник порта направил тебя по ложному адресу, приятель, – проговорил Уэллс, возвращая ему письмо. – В этом доме человек с таким именем не проживает. А на что он тебе сдался?

– Предать суду, – заявил китаец.

– Суду, говоришь, – усмехнулся Уэллс. – Ладно. Надеюсь, он этого заслуживает. Удачи тебе!

Уэллс закрыл дверь и вдруг застыл как вкопанный, опершись рукою о косяк. Внезапно он развернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, поспешил наверх, в будуар, где на комоде так и лежал сложенным «Отагский свидетель». Кросби схватил газету. Несколько минут он внимательно изучал колонки и наконец в списке судов, назначенных к отплытию на следующий день, прочел:

Причал № 4: «Добрый путь», пункт назначения: Порт-Филлип. Экипаж: ДЖ. РЭКСУОРТИ (капитан), П. ЛОУГАН (помощник капитана), Г. ПИТЕРСЕН (второй помощник капитана), ДЖ. ДРАФФИН (стюард), М. ДЬЮИ (кок), У. КОЛЛИНЗ (боцман), Э. КОУЛ, М. ДЖЕРИСОН, К. СОУЛБЕРГ, Ф. КАРВЕР (матросы).

– Кто там приходил? – Наверх поднялась Анна, в каждой руке она держала по латунному подсвечнику. – Это Люси из лавки вернулась? Миссис Уэллс ее требует.

– Да нет, китаец какой-то.

– Чего он хотел?

– Искал одного человека.

– Кого?

Уэллс остановил на девушке испытующий взгляд:

– Ты, случайно, никого не знаешь, кто бы отбывал срок на острове Кокату?

– Нет.

– Вот и я не знаю.

– Это ж каторжный труд, – промолвила Анна. – На Кокату тяжко приходится.

– Да уж, это место не для слабых духом.

– Так кого же он искал?

Уэллс замялся было, но в конце концов спросил:

– Ты когда-нибудь слышала про Фрэнсиса Карвера?

– Нет.

– А бывшего заключенного когда-нибудь видела?

– Да как бы я его узнала?

– Ты бы, пожалуй, и впрямь не узнала, – согласился Уэллс.

Повисла пауза.

– Мне рассказать миссис Уэллс? – наконец спросила девушка.

– Нет, – покачал головой Кросби. – Погоди-ка минутку.

– Да я ж только вот за ними пришла, – возразила Анна, демонстрируя подсвечники. – Меня ждут внизу.

Уэллс скатал «Отагского свидетеля» в трубочку.

– Анна, у нее вообще сердца нет. Ни тени истинного чувства в душе миссис Лидии Уэллс не сыщешь: у нее либо прибыль, либо ничего – третьего не дано. Она украла мои деньги; она отберет и твои, и оба мы считай что пропали. Мы пропали!

– Да, – убито кивнула Анна. – Я знаю.

Кросби встряхнул свернутой газетой:

– Знаешь, что тут говорится? Некто Карвер значится в списке матросов на частном чартере. Корабль отплывает завтра, с приливом. Вот вам, пожалуйста, – джентльмен, имеющий отношение к морю.

– Тогда, наверное, он будет на вечеринке, – предположила Анна.

– И еще одно: капитаном на том корабле – Рэксуорти.

– Миссис Уэллс упоминала о нем за завтраком, – напомнила Анна.

– И в самом деле так, – отозвался Уэллс, похлопывая газетой по ноге. – Все понемногу сходится. Вот только полной картины я пока не вижу.

– Что сходится?

– Весь день я ломаю голову: на кой черт ей мои документы-то занадобились? – объяснил Кросби. – Моя старательская лицензия. Мое свидетельство о рождении. Я ни минуты не сомневаюсь, что она-то их и уворовала, так же как и мое золото, но она в жизни не станет возиться с тем, что ей не нужно, а на что ей сдались документы старого хрыча? Вообще незачем, думаю. Значит, она как-то ими распорядилась. Кому-то их передала. Но кому? Какому такому парню могут понадобиться чужие документы? И тут меня осенило. А такому, который бежит от своего прошлого! Человеку, чье имя запятнано, кто хочет начать с чистого листа. Кто пытается зачеркнуть какую-то главу своей биографии.

Анна, нахмурясь, ждала продолжения.

– Провалиться мне на этом самом месте, если я не прав, – заявил Уэллс, потрясая свернутой газетой, точно скипетром. – Не знаю как, не знаю почему и зачем, но вот что я скажу тебе, малышка Анна: нынче вечером я сведу знакомство с мистером Фрэнсисом Карвером.

Олово

Глава, в которой Карвер берет чужое имя, а Лодербек ставит свою подпись.

– Уэллс, – выдохнул Лодербек, застывая как вкопанный.

– Добрый вечер, – поздоровался Фрэнсис Карвер.

Он сидел на табуретке лицом к трапу. И поигрывал пистолетом.

– Что происходит? – осведомился Лодербек.

– Да вы заходите.

– Что происходит? – повторил он.

– Разговор намечается, – промолвил Карвер.

– О чем еще?

– Я вам советую проследовать в каюту, мистер Лодербек.

– Зачем?

Карвер промолчал, но дуло пистолета чуть дернулось.

– Я ее в глаза не видел со времен последнего нашего разговора, – заверил Лодербек. – Честью клянусь. Вы мне сказали оставить ее в покое, мистер Уэллс, я и оставил. Я последние девять месяцев в Акароа был. Только сегодня прибыл – вот только что, сию минуту. Я держался подальше, как вы велели.

– Скажете тоже! – фыркнул Карвер.

– Да, так и скажу! Вы сомневаетесь в моих словах?

– Нет.

– Тогда что вы имеете в виду?

– Да просто на бумаге значится совсем другое.

Лодербек замялся.

– Понятия не имею, о какой вы бумаге говорите, – выдавил он из себя спустя какое-то время. – Однако рискну предположить, что вы подразумеваете квитанцию от Данфорта.

– Точно, – кивнул Карвер.

Быстро оглянувшись через плечо, Лодербек вошел в каюту и закрыл за собою люк.

– Ладно, – заявил он, оказавшись внутри. – Вижу, грязное дельце тут стряпается. Или уже обстряпано?

– Ага, – подтвердил Карвер.

– Это из-за Кросби, да? – спросил Лодербек. – Тут Кросби как-то замешан?

– Знаете, что-то беспокоюсь я за старину Кросби.

Продолжать он не стал. Спустя мгновение Лодербек боязливо осведомился:

– Беспокоитесь?

– Еще как, – кивнул Карвер. – Бедняга не сегодня завтра упьется до смерти.

На лбу Лодербека выступил холодный пот.

– Где Рэксуорти? – спросил он.

– Надирается на Камберленд-стрит, полагаю.

– А Данфорт?

– Там же, – заверил Карвер.

– Они у вас в руках, так?

– Они – нет, – покачал головой Карвер. – А вот вы – да.

Деготь

Глава, в которой Карвер возвращается довершить задуманное; Кросби Уэллс наносит ответный удар, а лауданум начинает действовать.

Когда двумя часами позже Фрэнсис Карвер постучался в дверь дома номер тридцать пять по Камберленд-стрит, флотская вечеринка шла полным ходом: слышно было, как народ хлопает в ладоши в такт музыке, притопывает и хрипло хохочет. Карвер постучал еще раз, резче. После четвертого удара появилась горничная Люси; убедившись, что это Карвер, она впустила его и побежала звать миссис Уэллс.

– Ох, Фрэнсис, – выдохнула Лидия при виде его. – Слава богу.

– Получилось! – объявил Карвер. Он похлопал себя по груди: там, во внутреннем кармане, покоилась аккуратно сложенная купчая. – Все подписано, сделка вступает в силу немедленно. Я приставил мальчишку приглядывать за Лодербеком до утра. Но не думаю, что он станет трепать языком.

– Ты не причинил ему вреда, правда?

– Нет; ему себя до слез жалко, только и всего. А тут как дела?

Лидия понизила голос до шепота:

– Так вот, после того безобразного скандала утром и унылого дня нам баснословно повезло! Кросби глянулась моя новая девица. Может, это он мне надеялся насолить, затащив ее в постель… но я и мечтать не могла о такой удаче – избавиться на вечер от них от обоих. Как только они остались вдвоем, я велела Люси отнести наверх полнехонький графин.

– С добавкой?

– А как же.

– Много подмешала?

– Полбутыли извела.

– Сработало?

– С тех пор ни звука, ни шороха не слышала, – заверила Лидия.

– Отлично, – кивнул Карвер. – Я иду наверх. Мне минут пятнадцать надо.

– Он страшно рассержен. Ему известно про золото – я же тебе говорила! – и он дознался, что Лодербек приезжает. Ты там поосторожнее.

– А чего осторожничать, если он пьян?

– Ты ведь его не пристрелишь, правда, Фрэнсис?

– Не забивай себе голову.

– Я должна знать.

– Стукну по башке, да и вся недолга, – заверил Карвер.

– Только не здесь!

– Нет, конечно не здесь. Заберу его куда-нибудь.

– Девчонка все еще там, наверху. Может, они из постели так и не вылезли, не знаю.

– Я с ней разберусь. Велю уйти, пока чего не случилось. Не беспокойся.

– А мне чего делать?

– А ты возвращайся к гостям. Налей Рэксуорти еще бокал.

* * *

Карвер приложил ухо к двери: тишина. Он тихонько повернул ручку: дверь беззвучно открылась. В спальне было темно, но в соседней комнате горел светильник. В постели кто-то лежал: одеяло взбугрилось, по подушке разметались черные волосы. Держа руку у бедра, Карвер медленно двинулся вперед, в глубину комнаты.

Он успел услышать, как в воздухе просвистело что-то тяжелое, почти обернулся – но тут его с силой огрели по затылку, и он рухнул на колени. Он крутнулся на месте, пальцы уже обхватили рукоять револьвера – но Кросби Уэллс снова размахнулся кочергой, хряснул его по костяшкам и тут же двинул в челюсть. Карвер отшатнулся, вскрикнув от боли. Инстинктивно поднял руки, защищая лицо. Четвертый удар пришелся по локтю, пятый – чуть выше виска. Карвер, внезапно обессилев, завалился вбок на пол.

Уэллс кинулся к нему и попытался свободной рукой вытащить револьвер у него из-за пояса. Карвер перехватил его руку, ненадолго завязалась борьба, но вот Уэллс снова обрушил кочергу на голову противника. Карвер ослабил хватку и опрокинулся на спину. Наконец-то Уэллс добрался до револьвера и вырвал его у владельца; едва оружие оказалось в его руках, он взвел курок, прицелился прямо в лоб Карверу и постоял так мгновение, тяжело дыша. Карвер закряхтел, закрыл руками лицо. Перед глазами у него плыло, свет в комнате словно пульсировал.

– Ты кто?

Карвер покосился на него. Разбитые губы сочились кровью.

Уэллс держал револьвер в левой руке, кочергу – в правой. Он приподнял кочергу, грозя ударить еще раз.

– Ты – Фрэнсис Карвер? Говори, или застрелю. Тебя Карвером звать?

– Звали прежде.

– А сейчас как зовут?

Карвер широко ухмыльнулся, продемонстрировав заляпанные кровью зубы.

– Кросби Уэллс, – сообщил он.

Уэллс подошел ближе.

– Я тебя убью! – пригрозил он.

– Валяй, убивай, – отозвался Карвер, закрывая глаза.

Уэллс снова занес кочергу:

– Где мое золото?

– Нету.

– Где оно, спрашиваю?

– Уже за пределами морской границы.

– Кто его вывез? Ты?

Карвер открыл глаза:

– Не-а, ты.

Уэллс с размаху опустил кочергу. Она скользнула по второму виску раненого – и Карвер потерял сознание. Уэллс выждал мгновение, проверяя, не прикидывается ли тот, но обморок был явно непритворным: глаза закатились, одна рука судорожно подергивалась.

Уэллс отложил кочергу в сторону, подальше от Карвера. Перебросил револьвер в правую руку. Для пробы приставил дуло к Карверовой щеке и слегка надавил. Голова бессильно откинулась назад.

– Он мертв? – спросила Анна от двери. В лице девушки не было ни кровинки.

– Нет. Дышит.

Левой рукой Уэллс достал из-за голенища длинный охотничий нож и обнажил лезвие.

– Ты его убьешь? – прошептала Анна.

– Нет.

– Что ты затеял?

Уэллс не ответил. Подпирая револьвером голову раненого, он воткнул острие ножа чуть ниже внешнего уголка Карверова левого глаза. Брызнула кровь и поползла по щеке вязкой струйкой. Легким движением запястья Уэллс крутнул нож, резанул лезвием от глаза к челюсти и проворно отпрыгнул – но Карвер так и не очнулся, лишь в горле у него забулькало. Теперь кровь заливала всю щеку, сбегала по скуле и впитывалась в воротник.

– «С» значит «сволочь», – тихо проговорил Уэллс, не сводя с него глаз. – Теперь, Фрэнсис Карвер, тебя легко запомнить. Ты – человек со шрамом.

Уэллс поднял голову – и поймал Аннин взгляд. Девушка в ужасе закрывала рот руками. Он качнул подбородком в сторону графина на серванте.

– Выпей, – посоветовал он. – Сразу заснешь. Только смотри, по-быстрому.

Анна покосилась на графин. От подмешанного лауданума виски слегка потемнел, приобрел медно-красный оттенок.

– Сколько надо выпить? – спросила девушка.

– Столько, сколько сможешь, – отозвался Уэллс. – А потом ложись на бок, но не на спину. А то захлебнешься.

– А подействует сразу?

– Тотчас же, – заверил Кросби Уэллс.

Он вытер нож о ковер, убрал его в ножны и встал, собираясь уходить.

– Погоди. – Анна убежала в спальню. Минутой позже она вернулась с золотым самородком, что Кросби подарил ей в день их первой встречи. – Вот, держи, – сказала она, вкладывая самородок ему в руку. – Забирай. Это поможет тебе бежать.