К. Симонов

Второй месяц — слезы, кровь, свежие могилы. Хоронят не на родовых кладбищах, как принято у горцев,— хоронят, где придется, второпях. Территориально все это происходит в Северной Осетии, а фактически — в ингуш­ских селах. И это главное, что с профессиональным хитроумием скрывают от россиян средства массовой информации.

Вот и парламентский человек, занимающийся вопросами нацио-нальных отношений, Абдулатипов, недавно заявил, что в этом конфликте есть правда осетинская и есть правда ингушская. Абдулатипов как бы не заметил, что присутствует здесь еще и третья сторона — русские парни в армейских жилетах, бронежилетах, с танками и самолетами, с установками "Град" и "Алазань". И что, следовательно, рядом с ингушской правдой, с осетинской, имеет место быть и русская правда. Три правды... Не много ли?

Видел, как два года назад создавались и вооружались боевые отряды в Осетии, как то и дело там вводился комендантский час, когда на границу с Ингушетией периодически выкатывались танки и бронетранспортеры. Именно тогда, два года назад, мною были написаны строки:

Вот она, грозовая фаза,

Вот она, роковая грань,

Бэтээры Владикавказа

Смотрят щелями на Назрань.

И стоят ингуши, гадают,

И вздыхают, и не поймут —

То ли просто народ пугают,

То ли вправду стрелять начнут.

И стрелять начали. Сперва лихие осетинские боевики, носясь по ингушским селам на бронетранспортерах, постреливали в воздух, как бы резвясь и демон­стрируя свою безнаказанность. Потом стали палить по воротам ингушских дворов, потом стволами автоматов на каждом шагу останавливать ингушские машины и с вызывающим на конфликт видом обыскивать их, проверять доку­менты. В конце концов, видя, что все им сходит с рук, распоясались оконча­тельно...

Простые люди в России об этом ничего не знали. Но об этом знал Верхов­ный Совет России, знал Президент. Еще 23 октября, выступая на сессии Верховного Совета, народный депутат И. Костоев сообщал: "То, что творится с ингушами в Пригородном районе — кошмарный сон. Только за последние двое суток задавлена БТРом девочка 12 лет, убито пять молодых людей в возрасте от 16 до 30 лет. С каждым днем нарастает угроза возникновения опаснейшего вооруженного конфликта и гибели людей". Депутат обращался к Верховному Совету с требованием решить вопрос о немедленном роспуске всех незаконных формирований в Северной Осетии. Обращался к Президенту Ель­цину с просьбой принять, наконец, личное участие в судьбе ингушского наро­да, выехать в Северную Осетию и Ингушетию, ускорить решение вопроса о границах Ингушской республики на основе Конституции России.

Это было не единственное обращение к властям. В те тревожные дни к ним буквально взывали со всех сторон. Взывали устно и письменно. Но глух оставался Верховный Совет России, глух и Президент.

31 октября, вооружаясь кто чем, ингуши поднялись на защиту своих дво­ров, своих домов, своих родных и близких. А чем они могли вооружиться, если на территории Ингушетии нет никаких воинских подразделений?

Ополченец Башир Терсункиев из поселка Южный объяснял мне:

- Все наше вооружение — это охотничьи ружья, автоматы, лимонки, не­сколько противотанковых гранат. Доставали кто где мог и кто что мог. Один мой товарищ выменял автомат Калашникова у осетина, бежавшего из Чермена, на свои "Жигули". То ли в Дачном, то ли в Куртате был у ребят гранатомет.

- Вы в каком направлении наступали? — спрашиваю.

- Мы наступали?! Это они наступали. Мы тут живем. Мы защищали свой поселок. Защищали, пока нам не сказали, что идут миротворческие россий­ские войска, что нужно отойти, а они станут между нами и осетинами как разъединяющая сила. Потом стало ясно, что нас обманули...

Муса Евлоев из поселка Майский прокручивает мне свои видеозаписи со­бытий первых чисел ноября, комментирует их. Это похоже на репортаж

с передовой. Кадры потрясают. Ничего подобного по ТВ не показывалось. Никто за пределами Ингушетии не узнал, что же происходило там на самом деле.

На закрытом заседании сессии Верховного Совета РФ 11 ноября 1992 г. народный депутат Б. Богатырев докладывал парламентариям об участи, постиг­шей ингушей: "Я никогда не слышал и не видел подобных злодеяний. Трудно поверить, что существа, называющие себя людьми, могли совершить столь чудовищные по своей жестокости убийства ни в чем не повинных людей. Я видел трупы, у которых отрезаны уши, носы, выколоты глаза, раздроблены черепа, проткнуты животы, перебиты ноги, перерезаны горла. Мясо людей использовалось в качестве корма для свиней. Для этих же целей использова­лись малолетние дети. Их четвертовали и бросали свиньям на съедение. Очень много заживо сожженных людей"...

На площадь Согласия в Назрани привезли трупы из Пригородного района. Лежали они там, видно, несколько дней. Уже не так просто опознать. Тем более, когда отрезаны уши, нос, перерезано горло. А люди эти числились в заложниках. Вон они — длиннющие списки находящихся в плену у осетин. Листы с именами наклеены прямо на стене исполкома. Тысячи имен. Среди них, страшно подумать, многих уже нет в живых.

- Нас держали в сарае, бывшем свинарнике,— говорит Ахмет из Куртата.— Заходят боевики. Очередь — в потолок. Потом пальцем тычут: мол, ты, ты, ты и ты — на выход! Выведут. Услышим автоматные очереди — и все... Сестра Мусы Евлоева несколько дней назад вырвалась из заточения залож­ниц. Ничего не рассказывает. Как только пытается что-то сказать — у нее дрожат губы и текут слезы. Я думаю: может быть, это как раз у нее на глазах убивали старика и насиловали девочку?

Безоружных ингушей, проживавших во Владикавказе, осетинские боевики захватили в плен в один день и в один и тот же час. Списки залож-ников были составлены с точным указанием адресов. Можно представить, какая подготови­тельная работа была проведена и в какой тайне она содержалась. В этот день на занятия в школы не пришел ни один осетинский ребенок. Осетины-студен­ты не явились на лекции. Ингушских заложников брали целыми аудитория­ми — в институтах, в организациях и на пред-приятиях — целыми коллекти­вами.

- Все произошло очень быстро, неожиданно,— рассказывает свидетель-ингуш. - Мы жили во Владикавказе, квартира на шестом этаже. Когда в дверь ударили автоматные очереди, я даже не сообразил, что это стреляют.

А тут уже вышибли дверь, меня с женой и двумя детьми погнали по лестнице вниз. Около дома стоял грузовик с ингушами, на котором нас и увезли. А вчера из Владикавказа приезжала сюда знакомая русская женщина. Говорит, что в нашей квартире поселились осетины...

В редакции газеты "Назрановец" Ахмед Беков объясняет журналистке из Чехо-Словакии, что это была не война, а давно и тщательно спланирован-ное уничтожение ингушей.

- Вот, смотрите, какие у них силы. Дивизия "ДОН-100" — 7,7 тысячи человек. Два военных училища по шестьсот курсантов. Осетинский ОМОН — 4,5 тысячи. Гвардейцы — 3 тысячи. Два полка ВДВ — 8 тысяч. Одних воен­ных специалистов, прибывших с Г. Хижой,— 3 тысячи. В Ингушетии же у нас никогда не было ни одной роты солдат, никакого военного формирования. Да и самих-то ингушей с малыми и старыми - всего 18 тысяч.

На окраине села Кантышева мне показали четырех ингушских маль-чишек, которых русский парень, рискуя своей головой, вывез из-под самого носа боеви­ков в багажнике своего "жигуленка". Младшему - 6 лет, старшему - 12.

- Как же вы поместились в багажнике?

Стоят, переминаются с ноги на ногу.

- А как зовут того русского?

Молчат.

- Что, секрет?

- Да.

- А почему?

- Осетины узнают - убьют его!

Господи, что творится на земле твоей!

Назрань, бывший районный центр Чечено-Ингушетии, после отделе-ния Чечни от России стала как бы столицей Ингушской республики. Я говорю "как бы" потому, что, кроме небольшого электромеханического заводика да трико­тажной фабрики, из-за отсутствия сырья больше проста-ивающей, чем работа­ющей, в сущности, ничего здесь нет. Нет даже прими-тивной гостиницы. И журналистов, приезжающих сюда, разбирают на ночлег по домам ингушские семьи. Главе Временной администрации - и тому отвели для жилья... желез­нодорожный вагон.

За две недели, проведенные здесь, я ночевал в девяти домах. В каждой семье - от пяти до десяти беженцев, свои домочадцы. Так что я всегда был, если не двадцатым, то пятнадцатым. Спали вповалку на полу. Взрослые и дети.

При мне в одну из таких семей директор совхоза "Кавказ" Бамат-Гирей

Манкиев привез дюжину ватных матрацев, простыней, одеял, подушек. Это - лично от себя. Совхоз будет помогать продуктами, посильно - деньгами. По­разительно, что из нескольких тысяч беженцев ни один не остался на улице. Каждого кто-то приютил. Да, для нас это поразительно, а для ингушей - совершенно естественно. И ни в одном Доме престарелых или инвалидов вы никогда не обнаружите ингуша.

- Такое было бы позором для моего народа. Да и Аллах не простит, - говорит Бамат-Гирей. - Поймите, это не национальный конфликт, не конф-ликт мусульман с христианами, а конфликт политический. У нас националь­ных проблем, в общем-то, нет. Поедемте в наш совхоз! Посмотрите, кто там работает. Поговорите с людьми...

Поехали. Итак, Вознесеновка. Совхоз "Кавказ". Директор - Манкиев Ба­мат-Гирей, ингуш. Председатель профкома - Крошко Виктор Никифо-рович, русский. Главный зоотехник - Чергизов Беслан, ингуш. Главный механик - Мержоев Магомед, чеченец. Главный агроном - Уманцев Петр Иванович, русский. Главный бухгалтер - Кулакова Валентина Ивановна, русская. Бри­гадир овощеводческой бригады - Аскаров Амурхан, турок. В Вознесеновке есть мечеть и есть православная церковь.

При мне выступающему здесь 30 ноября перед народом С. Шахраю русские люди задавали вопрос:

- Почему телепрограмма "Вести" дает о нас ложную информацию? Они передавали, что русские бегут из этих мест. Действительно, отсюда две семьи переехали в Моздок. Но это их чисто семейные соображения. Зачем телевиде­ние выискивает здесь национальную подоплеку? Зачем хотят поссорить рус­ских с ингушами?

Шахрай растерянно улыбался и разводил руками: мол, понимаю, что это не так, но "Вести" мне не подчиняются...

Чермен, Карца, Южный, Дачное... На "газике", на "жигуленке", на "хлебовозке" - под прикрытием неизменного БТРа. И всюду — один вопрос: "Знает ли Москва правду?" Всюду развалины, пепелища и страшные в своих подробностях рассказы людей - очевидцев и жертв ноябрьских событий.

И снова - Назрань. Снова - Штаб Временной администрации республи­ки. Генерал Руслан Аушев - глава администрации. Он еще молод, но за его плечами - Афганистан, он - боевой офицер, Герой Советского Союза. Я познакомился с ним в 1989 году на 1 Съезде ингушского народа. Умный, немногословный, решительный, добрый. Вместе со всеми он был захвачен счастливой волной возрождения Ингушетии. Не думалось ему тогда, что, во многом то, что он видел в Афганистане, повторится на его родной земле.

- Нет, здесь хуже,— твердо говорит он. - В Афганистане все же за мародерство и убийство мирных жителей грозил трибунал. Там десятки офицеров и солдат были расстреляны за такие дела. А тут - все сходит с рук! Ни один человек не привлечен к ответственности!

Наш разговор постоянно прерывается телефонными звонками. Сюда сходится вся информация: тревожные и обнадеживающие сообщения - о новых жертвах, о беженцах, о ситуации в приграничных районах.

Меня, естественно, интересует, как начались военные действия российских войск.

Генерал Аушев до хруста сжимает кисти рук:

- Это не были военные действия. Это была расправа, уничтожение мир­ного населения. Я своими глазами видел, какой огонь вели по ингуш-ским селам танки. Они все сметали на своем пути. Я сколько ни говорил Хиже, чтобы остановили огонь танков, а он - свое. Мол, не так я понимаю задачу этих войск... И расправа продолжалась. Никакого разъединения "противоборствующих" сторон не было. Огонь велся в одном направлении — по ингушам. А уже за танками шли осетинские ополченцы, "гвардейцы", мародеры и добивали оставшихся в живых безоружных жителей. Грабили уцелевшие дома, потом поджигали их. А в Куртате? Танки окружили поселок и трое суток буквально расстреливали, сравнивали его с землей. Ты был на Черменском перекрестке? Видел там сож-женные автобусы и трактора? Так вот, командиру корпуса доложили, что пятнадцать ингушских бронеобъектов развернулись в линию и наступают на русские танки. Но, во-первых, во Владикавказе пре­красно знали, что такой техники у ингушей просто-напросто нет. А и была бы, так ингушам год учиться нужно, чтоб развернуть танки в линию. Но... приказ есть приказ. И пошел бой русских танков с ингушскими автобусами и тракторами. А там всюду люди были... Вот тебе и разъединительные войска, - он горько вздыхает.- Но, как бы там ни было, главное сейчас - остановить кровопролитие.

Снова останавливаюсь на Черменском перекрестке, подхожу к броне-транс­портерам. Русские ребята. Спрашиваю: мол, как же так?

- Не знаем, - пожимают плечами. - Мы тут только третий день. Раньше тут части из Пскова были, но их сразу после выполнения боевой задачи назад отправили. На "реабилитацию".

Мне это понятно: у солдат после исполнения таких приказов могли просто не выдержать нервы, по сути-то они все же не головорезы. А заодно - и лишние свидетели убраны вовремя.

- Осетины - наши братья, и мы защитим их от ингушских агрессоров!

- решительно заявил по осетинскому телевидению генерал Филатов.

Эти слова генерал произнес после того как, благословляя русских солдат на бойню, глава Временной администрации Г. Хижа недвусмысленно напутство­вал их:

- Армия должна избавиться от "тбилисского синдрома"... Она выпол-няет свой долг перед народом. А всю ответственность за последствия несут руково­дители и только они.

Никто никакой ответственности за содеянное, никакие руководители

не понесли. А преступление против целого народа совершено великое. И даже не каждый "победитель" это выдерживал. Вот что рассказал офицер воинской части 3673, дислоцирующейся в Москве, Юрий Александрович Потапов:

- Командой примерно в 70 человек на шести БТРах мы были направ-лен в поселок Тарское Пригородного района. Прибыли туда около десяти часов утра. Сразу бросилось в глаза, что половина поселка объята огнем, а

на другой стороне пожаров нет. Мы развернулись боевым строем и двину-лись через поселок. В ингушской половине, где были пожары, мы нашли спрятавшихся в погребах женщин и детей ингушской национальности.

Всего 17-18 человек. Погрузили их на БТРы и повезли на фильтрационный пункт в поселок Спутник. Другого живого населения ингушской националь-ности мы там не видели. Во дворах домов, на улицах лежали трупы женщин, детей в возрасте от семи до двенадцати лет, несколько убитых стариков. Я видел женские трупы со вспоротыми животами и отрезанными голова-ми... За дни нахождения в зоне конфликта мы узнали, что самые страшные зверства над ингушами совершают боевики, прибывшие из Южной Осетии для боевых действий... Всего в боевых действиях участвовало 53—58 БМП, поступивших из Южной Осетии. Нагля­девшись в Тарском на все ужасы, творимые над мирным населением, особенно над женщинами и детьми, я вспомнил свою семью, которая живет в Москве, и решил уйти подальше от этого кошмара. Поэтому, сдав женщин и детей, найденных в погребах Тар-ского, на фильтрационный пункт, я вернулся во Владикавказ и, пользуясь своими документами офицера, пересек все контроль­ные посты и пришел в Назрановский исполком.

Ко мне, русскому человеку, обращается уже немолодая ингушка, чудом выбравшаяся из пекла:

- Когда же кончатся наши страдания? В сорок четвертом Сталин и Берия, как скотину, в товарных вагонах, вывезли нас в ледяные казахские степи - без теплой одежды, без еды, без денег. Рассчитывали на полное вымирание ингушей. Пока довезли дотуда - треть народа погибла! Люди умирали от холода и голода, довезти умерших до места, чтобы похоронить по-человечески, не давали. Вынуждали оставлять трупы прямо на откосах железной дороги, и мы видели, как их грызли голодные, одичавшие собаки. Спасибо, добрые люди не дали нам в Казахстане вымереть. Только помогая друг другу, выжили. Когда уцелевшие смогли через 13 лет, наконец, вер-нуться на родину, это такое счастье было! Да только не полное... В домах-то наших - чужие люди, осетины. Им бы пожалеть обездоленных, как жалели нас русские, казахи, киргизы. Вернуть в целости наши земли, дома, хозяй-ство, скот наш. Но нет! До сих пор доказывают всем, что это — их земля. Наши вековые кладбища разорили, могильными плитами дороги вымостили. А теперь в упор расстрели­вают нас из пушек и пулеметов. За что?! Един-ственная наша вина в том, что мы - ингуши и хотим жить на своей, обжитой дедами и прадедами, земле. Но обиднее всего, что делается это и руками русских, к которым наш народ с древних времен испытывал особое уваже-ние. Русский человек всегда в пред­ставлении ингуша был человеком высшей справедливости. Еще наши предки как молитву повторяли: "О, Аллах, пошли нам настоящего русского!"

Мой однокашник по Литературному институту — Муса Албогачиев. Помню строчки его стихов: «Я не русский - ингуш, но я к русским иду...»

Сегодня его квартира в Назрани тоже битком набита беженцами. Муса -мудрый, он понимает, что устроил это не русский народ, а те — ненасто-ящие русские, которые сегодня оказались у больших и малых рулей России. Он понимает, что материал, который я готовлю, не напечатает сейчас никакая газета. Он наперед это знает и говорит:

- Пиши, пусть хоть в рукописи останется. Это наша история. Все равно когда-нибудь люди прочтут...

Уже в Москве, когда я одному бравирующему своей независимостью газетчику показал этот материал, он воскликнул:

- Но вы же занимаете проингушскую позицию!

- Нет, - говорю, - я занимаю русскую позицию. Потому мне и горько, что именно русские люди в шинелях позволили втянуть себя в эту позорную резню и бойню. И теперь о нас кругами по земле расходится дурная слава.

А хочется, чтобы русский человек, будь он в армейской шинели или в гражданском пальто, с автоматом или с карандашом, нес людям только добро. И чтоб здесь на Кавказе о каждом из нас горцы могли сказать: «Настоящий русский!»

Я не обвиняю солдат и офицеров Псковского полка, выполнявших страшный приказ. Они ничего не знали о "противнике". Но я своими собственными глазами видел результаты приказа, который, как поэт, как русский, никак не могу не считать преступным. Я прилагаю к этому мои стихи, написанные в бессонные ночи. Мучит то, что я не знаю, по чьей злой воле наша армия используется так позорно. Кто заинтересован в том, чтобы замарать ее кровью невинных жертв?

Назрань - Чермен – Карца – Назрань - Москва.

25 ноября - 12 декабря 1992 г.