Глава 15. На следующее утро Руби разбудила меня раньше обычного

На следующее утро Руби разбудила меня раньше обычного. Я включила ей «Улицу Сезам» и отправилась на крыльцо забрать газету. Проклиная мальчишку‑почтальона, который снова закинул почту на одну из головок садового опрыскивателя, я пробиралась по траве босиком. Взяв за уголок насквозь промокшую газету, я вернулась домой, кинула ее в духовку и включила примерно на 200 градусов, подсчитав, что поскольку я держусь гораздо ниже знаменитого 451 градуса по Фаренгейту,[43]ничего не загорится. Я налила себе чаю, разогрела для Руби несколько блинчиков в микроволновке и устроилась у стойки на кухне. Надеясь, что газета уже высохла, я дотянулась до нее кухонной рукавицей, схватила за угол и вытащила. И тут я закричала:

– Питер! Питер!

Мой муж, абсолютно голый, вылетел из спальни с бешеной скоростью.

– Ребенок? Это ребенок?

Я сунула газету ему в руки. Питер заорал и уронил ее.

– Ой! Горячо! – проскулил он.

– Ох. Прости. Ну посмотри же! На первой странице!

Он наклонился к полу и прочел вслух: «Муж учительницы из детского сада арестован за убийство».

– Они его арестовали!

– Вижу.

Карсвэлл ничего больше мне не сообщил, когда я позвонила, поэтому все, что мне известно, я узнала из передовицы в «Лос‑Анджелес Таймс». Собственная машина Абигайль Хетэвей подошла под описание той, что ее сбила; она водила черный «мерседес‑седан». Ее машины не оказалось у дома, и Дэниел Муни, вероятно, заявил, когда его спросили, что был уверен, что автомобиль в детском саду. Он сказал, что не озаботился поисками, когда Абигайль убили. Но на стоянке у детского сада машину не обнаружили. Полиция обыскала город, но, что неудивительно, нигде ее не нашла. Газета допускала, что если машину бросили после убийства, особенно если ключи остались в зажигании, та или другая сферхэффективная банда угонщиков могла ее подобрать, перекрасить и отправить в Мексику или Китай меньше чем за час.

Значит, Абигайль убил собственный муж, который вел ее же машину.

Мы с Питером вместе прочли статью, сидя рядом за кухонным столом. Читая о преступлении, я почувствовала странное сочетание грусти за Абигайль и ее бедную дочь и удовлетворения от хорошо проделанной работы. Похоже на то, что я ощущала, выиграв процесс. Я чувствовала себя царем горы, гордилась своим успехом, и эго мое стремилось за облака. Потом я смотрела на семью жертвы или на саму жертву и чувствовала себя так, словно из меня слегка выпустили газ. Разумеется, мой клиент легко отделался, потому что я хорошо поработала, убеждая присяжных в его невиновности или в соучастии жертвы в преступлении. Но уголовное право – не компьютерная игра. Это не просто вопрос выигрыша или проигрыша и начисления очков. Моя победа означала, что кто‑то другой проиграл. Когда это всего лишь правительство – например, если речь идет о наркотиках и никому, кроме Администрации по контролю за применением законов о наркотиках, нет дела до того, признают ли моего клиента виновным – тогда наслаждаться успехом легко. Но довольно часто мои клиенты действительно причиняли кому‑то вред. При таких обстоятельствах было чертовски сложно чувствовать себя счастливой, выиграв для них свободу.

В то утро я ощутила похожую сладкую горечь. Да, я добилась успеха. Я нашла убийцу Абигайль. И хотя Одри, конечно, в безопасности теперь, когда ее отчим оказался за решеткой, она все‑таки сирота, и теперь больше, чем когда‑либо.

– Может, позвонить Одри? – сказала я. – Она, наверное, у Элис.

– Неплохая мысль, – ответил Питер.

Я дотянулась до телефона, но он зазвонил до того, как я успела набрать номер.

– Алло?

– Джулиет! Это Одри! Это же офигительно! Это же просто классно, то, что случилось с Дэнни! Этот придурок в тюрьме! Он в тюрьме! – Одри явно пребывала в эйфории.

– Да, полагаю, это офигительно. Но как ты? Ты должна быть очень встревожена из‑за всего этого. – Я оглянулась на Питера и беззвучно прошептала: «Одри». Он кивнул.

– Встревожена? Ну уж нет! Я счастлива так, как в жизни не была! С ним покончено! Покончено! Его больше никогда не будет! – прокричала она.

– Что ты теперь собираешься делать? – спросила я.

– Тетя прилетает сегодня вечером, так что я, наверное, просто останусь дома с ней. Мне надо решить про Нью‑Джерси. Как думаете, что мне сделать?

Я на секунду задумалась.

– Думаю, тебе надо поехать. В Нью‑Джерси не так уж плохо. Это рядом с Нью‑Йорком.

– Эй, я об этом не подумала. Нью‑Йорк. Ну это будет круто!

Я засмеялась.

– Думаю, будет. Конечно, так может быть. Обещай, что не будешь пропадать.

– А как же! Какой у вас электронный адрес? Я напишу вам письмо!

Интересно, на что был бы похож мир без Интернета? Как мы вообще жили еще лет пять назад, пока у всех не появился собственный электронный адрес?

Я дала Одри свой адрес, и она пообещала писать мне. Я повесила трубку.

– Она побудет у подруги, пока не приедет ее тетя, – сказала я.

– Как она?

– Довольна. Даже счастлива, – сказала я. – Я рада, что она в безопасности.

Телефон снова зазвонил. Это была Стэйси.

– Ты можешь в это поверить? – она прямо‑таки вопила.

– Да, и потому…

– А ты думала, что это Брюс ЛеКрон! Ха! Вот, пожалуйста!

– Ну на самом деле это была я…

– Как будто Брюс мог такое сделать. Ну правда. А вот ее муж! Я всегда знала, там было что‑то подозрительное…

– Стэйси! Если ты помолчишь минуту, я тебе расскажу, как раскрыла это преступление!

Это ее заткнуло. Я рассказала Стэйси о событиях прошедшей недели или около того, подробно останавливаясь на собственной храбрости. Я снова оставила Хулио в стороне, как и обещала Элу, но все остальные детали этой истории не избежали некоторой драматизации. К концу своего рассказа я в кои‑то веки сумела заставить Стэйси потерять дар речи. Думаю, впервые кому‑то удалось этого достичь. Закончив говорить, я попрощалась, повесила трубку и самодовольно посмотрела на Питера.

– Джулиет, разве детектив Карсвэлл не просил тебя не раскрывать деталей следствия? – спросил он.

Я покраснела.

– Совсем забыла. Думаешь, все в порядке? Думаешь, Стэйси скажет кому‑нибудь?

Он посмотрел на меня, и я сама ответила на вопрос.

– Конечно, скажет. О, нет, нет, нет.

Я сразу же набрала ее номер, но попала на голосовой почтовый ящик Она уже начала распространять новости. Я оставила безумное сообщение, в котором умоляла ее не говорить ни одной живой душе. Конечно, она оставит его без внимания, но это было лучшее, что я могла сделать. Я положила голову на стол и застонала.

– И надо же мне было рассказать самой большой сплетнице в Лос‑Анджелесе. Надеюсь, это не дойдет до Карсвэлла.

– Не переживай, милая, – сказал Питер и потрепал меня по голове. – Стэйси и детектив на самом деле вращаются в разных кругах. Наверное, все обойдется.

Я не стала повторять ту же ошибку. В то утро мне позвонили Эл и Джером, я оставалась сдержанной и выражала только радость по поводу того, что Дэниела Муни задержали, и ничего больше. Я молчала, пока не появилась Лили Грин.

Лили позвонила из машины.

– Джулиет! Я была у маникюрши, и я тут за углом. Давай встретимся за чашкой кофе в «Гостиной», и ты расскажешь все о своем убийстве!

Я быстро нацепила бейсболку, натянула леггинсы и одну из фланелевых рубашек Питера, пообещала мужу и дочери скоро вернуться и выбежала из дома. Пока я пулей летела через квартал, чтобы встретиться с Лили в маленьком уютном кафе, которому она оказала честь, мне пришло в голову: а бросила бы я все на свете так быстро ради подруги, которая не была бы известной киноактрисой, получившей «Оскара»? Сильно ли я бегаю за звездами? Я не смогла ответить на вопрос и решила не донимать себя этим. Мне нравилась Лили, и, если мне заодно нравилось, что меня с ней видят, ну что ж, ладно, это не делает меня ни хуже, ни лучше, чем весь остальной Лос‑Анджелес. В этом городе бегать за звездами – гражданский долг каждого.

К тому времени, как я добралась до кафе, пыхтя, задыхаясь и красная, как рак, от утомительной прогулки за полтора квартала, Лили уже ждала меня там. Она расположилась на огромном диване, попивая латте из чашки размером с баскетбольный мяч. На ней были джинсы и старый потрепанный свитер с высоким воротником, а волосы небрежно скручены в узел, который удерживала палочка для еды. Она выглядела потрясающе. Я вздохнула, представив, какая же я красивая в эту минуту: тело разрывает старую рубашку Питера, леггинсы расползаются по швам от попыток вместить в себя мои огромные бедра. Повторяя про себя мантру «я не толстая, я беременная», я обняла Лили и утонула в диване рядом с ней.

– Латте с обезжиренным молоком, – сказала я худой, как жердь, юной девице, которая внезапно возникла, чтобы принять заказ. Так меня обслуживали, только когда я приходила с Лили. Будь я одна, пришлось бы ждать часами.

– Без кофеина? – спросила она, хотя на самом деле это прозвучало как «бед кодеина», потому что ей было трудно говорить из‑за большого серебряного штырька, вставленного в язык.

– Нет, с кофеином, – сказала я.

Официантка неодобрительно покосилась на мой живот и отвернулась.

– Лили, могу я позаимствовать сигарету? Или дорожку кокаина? – спросила я громко, чтобы официантка услышала.

Ее спина напряглась, и девушка унеслась от нас.

– Ну почему все думают, что имеют право говорить беременной женщине, что ей есть, пить и вообще? В смысле, если уж на то пошло, это всего лишь кофе. Француженки всю беременность пьют кофе и красное вино, и к ним никто не пристает.

– Да, но они же рожают маленьких французов.

– Верно подмечено.

– Значит, ты оказалась права насчет мужа Абигайль Хетэвей? – спросила Лили, возвращаясь к делу.

И снова, без труда забыв обещание ни с кем не обсуждать дело, я рассказала Лили о том, какую роль сыграла в аресте Дэниела Муни.

– Лицензию Гермы Ванг должны признать недействительной, – сказала Лили, когда я закончила.

– Почему?

– Она не поняла, что он способен на насилие, вот почему. Она была готова рассказывать мне, что их семья переживала кризис, и все болтала о подавленной ярости, но разве она сложила два и два и поняла, что кому‑то и правда угрожает опасность? Боже упаси.

– Она тебе это сказала? Кто она такая, Лиз Смит[44]от психоаналитиков? К черту конфиденциальность – я знаю кинозвезду?

– Знаю. Глупо, да? Не представляю себе, что она говорит о нас другим, – Лили поморщилась. – Изо всех сил стараюсь об этом не думать.

– Она не станет говорить о тебе. Ей просто нравится говорить с тобой. Она тебе рассказывает всякую чепуху, чтобы ты продолжала с ней обедать, и она могла говорить людям, что дружит с кинозвездой. Вряд ли это так уж необычно. В смысле, посмотри на меня – вылетела из дома, как только получила приглашение выпить с тобой кофе.

Лили неловко засмеялась, не совсем уверенная, что я шучу. Тут появился мой кофе, и я начала пить, громко хлюпая, к вящему удовольствию официантки с пирсингом.

– Что еще тебе сказала Ванг? – спросила я.

– Вроде больше ничего особенного. У этой семьи были жуткие проблемы. Они подумывали о разводе. Дочь еще выступала – проблемы в школе, связалась не с той компанией. Все в таком роде.

– Одри, дочь Абигайль, что‑то вроде потерянной души, – сказала я. – У нее ужасная прическа, половина головы выбрита, вторая покрашена, и я уверена – она сделала ее только для того, чтобы помучить мать.

– Ну Герма говорила, что они все здорово мучили друг друга, – сказала Лили. – Не самые простые отношения. Абигайль много требовала от дочери. Одри нелегко было соответствовать ее ожиданиям, или что‑то подобное. И, видимо, Муни и девочка друг друга недолюбливали, что было источником серьезных конфликтов в семье.

– Много требовала? Мне кажется, так всегда бывает в отношениях между матерью и дочерью, – сказала я.

– Только не у меня, – с горечью проговорила Лили. – Моя мать думала, что я забеременею в пятнадцать и всю жизнь проведу на трейлерной стоянке с шестью детьми от шести разных мужчин. Она страшно разочарована тем, что я превзошла ее ожидания.

– Господи, неужели наши дети будут сидеть через тридцать лет здесь и точно так же обсуждать нас? – спросила я, представив себе Руби и близняшек, оплакивающих наши многочисленные недостатки за чашкой латте, протеиновым шейком, или что они там будут пить.

– Боже упаси, – содрогнулась Лили. – А почему он просто ее не бросил? Зачем же убивать?

– Деньги. Дело, видимо, в деньгах. Все, что у них было, – это ее личная собственность. Скорее всего, ему пришлось бы уйти от жены с пустыми руками.

– Наверняка он ее ненавидел. Ты не считаешь, что он был вынужден ее убить?

– Сомневаюсь.

– Это же всегда член семьи, так?

– О чем ты?

– Убийца – всегда член семьи.

– Обычно да. А если не член семьи, то точно кто‑то из знакомых жертвы. Преступления, совершенные незнакомцами, гораздо реже встречаются.

– Но это же то, чего все боятся. Вот забавно, а? Мы так боимся, что нас зарежет какой‑нибудь серийный убийца, а на самом деле должны бояться своих близких.

Я с минуту разглядывала Лили, пытаясь понять, что вдохновляло ее на такие жуткие мысли.

– Лили, ты пытаешься мне что‑то рассказать? Ты что, кого‑то прикончила?

Она засмеялась.

– На самом деле, знаешь что? Есть только два человека, об убийстве которых я могу хотя бы подумать. Угадай, кто это?

– Твой агент?

– Нет. Хотя это мысль.

– Режиссер твоего последнего фильма?

– Ой, это больное место.

– Прости. Так кто же?

– Ну первый – это тривиально. Мой бывший муж А вторая – моя мать, – Лили мрачно рассмеялась. – И вместо того, чтобы кого‑нибудь из них убить, я купила каждому по дому.

– Ты купила Арчеру дом? – я почти кричала.

– Это общее имущество супругов купило Арчеру дом. И яхту. И две машины. И долю в «Планете Голливуд», и так далее, и тому подобное.

– Ух ты. Знаешь что, Лили? Может, нам стоит пожениться? Мне пригодится немного лишних денег.

– Очень смешно. Ха‑ха‑ха.

Вдруг мне в голову пришла одна мысль.

– Слушай, Лили, а близняшки все еще в садике?

– Да. В следующем году они пойдут в детский сад на Кросс‑роуд, – сказала она с гордостью.

Я поняла, что даже не знала, куда раньше ходили Эмбер и Джейд.

– А куда они сейчас ходят?

– В «Храм Бет‑Эль», – сказала она.

Я замерла. Лили Грин, воплощение светловолосой арийской женщины, отправила детей в еврейский детский сад?

– Мать Арчера еврейка, – объяснила Лили, заметив ошеломленное выражение моего лица. – И девочки больше никуда не попали. Мы подавали документы еще до «Оскара».

– Ясно. Тебе нравится сад?

– Я его обожаю. Мне нравится, что дети ходят вокруг дома и поют «Шабет шалом, хей!» – пропела она.

– Шабат, – поправила я.

– Да, точно. Шабат шалом, хей! Послушай, вот что я придумала. Я могу спросить директрису – вдруг у них есть еще места на следующий год?

– Нет, не надо. Все в порядке, – сказала я.

Может, это звучит бредово, но мы с Питером никогда не говорили о религии. Мы отмечали все праздники подряд и вроде как притворялись, что все решится само собой. Я просто не могла себе представить, что попрошу его отправить Руби в еврейский детский сад. Это будет означать, что я заняла определенную позицию.

– Правда, я не против. Я спрошу ее завтра, когда буду забирать девочек.

– Лучше не надо. Знаешь, все это еврейство…

– Ох, не смеши. Там полно гоев вроде меня. Я ее спрошу, это не повредит.

Мы еще немного поговорили о Дэниеле Муни, признает ли он себя виновным или предстанет перед судом. А когда допили кофе, Лили предложила подбросить меня домой.

– Нет, я лучше пройдусь. Мне нужны нагрузки.

Только после того, как Лили ушла, я обнаружила, что она оставила счет мне. Опять.