Глава 10. На следующее утро я проснулась рано и первые двадцать минут провела, согнувшись над унитазом

На следующее утро я проснулась рано и первые двадцать минут провела, согнувшись над унитазом. Меня вытошнило не только тем, что я съела на ужин предыдущим вечером, но и вообще всем, что я съела примерно за шесть недель. Почему они называют это утренним недомоганием? Это скорее развлечение на весь день, и что хуже, оно может дать вам передышку в несколько месяцев, а потом вдруг снова поднять свою безобразную голову. Как‑то, когда я носила Руби, это случилось со мной по дороге на работу. Я поднялась по ступенькам в своем темно‑синем костюме, с портфелем от «Коуч» и подходящей сумочкой, серьезно, но кокетливо кивнула судьям, которые слонялись вокруг и курили перед тем, как войти внутрь и решить судьбу моего клиента – трансвестита, грабившего банки. Некоторые из них ответили на приветствие и отскочили, когда я перегнулась через балюстраду и вывернула вниз содержимое своего желудка. Потом мне пришлось пройти через унизительную процедуру: попросить судей сказать присяжным, что если женщину‑адвоката рвет печеньем, то это не должно восприниматься как индикатор ее веры в невиновность клиента.

На этот раз меня рвало, а Руби стояла сзади, обхватив мои ноги своими пухлыми ручонками и положив голову на мою обширную задницу. Возможность в одиночестве заниматься своими делами в ванной – это величайшая роскошь. Не помню, когда в последний раз мне была позволена такая экстравагантная вещь, как запертая дверь.

Яичница, которую я готовила для Руби, чуть не отправила меня обратно в ванную, но я сумела сдержаться. Я усадила дочь в детский складной стульчик‑столик и поставила перед ней завтрак, а потом прокралась на цыпочках в спальню, отыскала там оксфордскую куртку отца Одри Хетэвей и постирала ее в стиральной машине – в холодной воде и на самом деликатном режиме. Больше всего я боялась, что случайно испорчу ее. Я представляла себе, что стою у дверей дома Одри, держа в руках разодранный кусок испачканной ткани, и объясняю несчастной сироте, что моя стиральная машина сожрала ее сокровище.

К тому времени, как я высушила, выгладила и сложила куртку, мы с Руби оделись и были готовы встретить новый день. Я не очень‑то хотела брать с собой маленького ребенка, но Питер все еще спал, и особого выбора у меня не оставалось. Мы отправились к Хетэвеям.

Я остановилась перед тюдорским дворцом и посмотрела на стоянку. Обе машины на месте, и тут мне кое‑что пришло в голову. Накануне, когда я приезжала к Одри Хетэвей, машины стояли там же, но ее отчима не было дома. Однако «БМВ» явно принадлежит ему. Так почему же он не уехал на ней? Жители Лос‑Анджелеса вроде Дэниела Муни не пользуются общественным транспортом и не берут такси. Они ездят на своих машинах, более того, сами водят их. Обычно здешние люди друг друга не возят. Очень часто можно увидеть колонну машин, двигающихся в одном направлении, потому что их владельцы едут вместе пообедать и посмотреть кино. Может, у Дэниела Муни две машины? Или у него есть друг, причем очень близкий?

Я отстегнула ремни детского сиденья, вытащила Руби из машины, и мы пошли по дорожке к дому.

– Мамочка, мы у кого‑то иглаем?

– Нет, солнышко. Нам просто надо кое‑что здесь оставить, а потом мы поедем в парк.

– Давай поедем на пилс Санта‑Моника!

– В другой раз, Руби. Это слишком долго. Мы скоро пойдем туда с папой.

Я взглянула на нее и увидела, что ее пухлая нижняя губа предательски подрагивает.

– Руби, – сказала я, возможно, слишком резко, – никаких истерик. Я не шучу. Если ты устроишь истерику из‑за пирса, мы даже в парк не пойдем.

Она собрала всю силу воли, что нашлась в ее маленьком теле, и успокоилась.

– Может, мы пойдем на пилс завтла!

– Может быть. Поговорим об этом вечером. Умница, что не расплакалась, малышка.

Мы уже дошли до двери, и я позволила Руби нажать на кнопку звонка. Когда она сделала это в шестой или седьмой раз, я схватила ее за руку.

Дверь открыл Дэниел Муни. Он оказался выше, чем я думала, где‑то под метр девяносто. Волосы он собрал в хвост. Я не очень люблю такую прическу, особенно если ею щеголяют пожилые мужчины, страстно желающие выглядеть «клево». На нем была роскошная черная рубашка из плотного и нежного на вид ворсистого шелка. Я ощутила практически непреодолимое желание погладить ее. Руби пришла в голову та же идея, и мне пришлось дернуть ее за руку, чтобы она не приласкала супруга Абигайль Хетэвей.

– Что? – сказал он. – Вы не видели объявление?

Он показал табличку на двери «Торговым агентам вход воспрещен».

– Нет, нет, я ничего не продаю. Я просто хотела вернуть это Одри, – сказала я, протянув ему сложенную куртку его падчерицы.

– Вы подруга Одри? – недоверчиво спросил он.

– На самом деле, нет. Я взяла у нее эту куртку вчера. Я заехала оставить лазанью и вылила ее на себя. Она мне это одолжила. Потому что у меня ничего другого не было. Я знала вашу жену.

Снова этот лепет. Потрясающе.

– А, вы подруга Абигайль. Заходите.

Он открыл дверь и отступил, чтобы я могла пройти.

– На самом деле я не была ее подругой, – сказала я, заходя в дом вместе с Руби. – Я знала ее через детский сад. Я просто хотела привезти вам что‑нибудь. Я имею в виду, вам с Одри.

Казалось, Муни только заметил Руби.

– Она там учится, – сказал он.

– Пока нет, – сказала я, покраснев. Я решила, что сейчас не время говорить, что его жена нам отказала.

– Садитесь, пожалуйста. – Он показал на арку, ведущую в строгую гостиную. – Я позову Одри.

Муни поднялся по лестнице. Я заметила, что он ходил босиком, ногти на ногах блестели и определенно были отполированы. Какой мужчина делает педикюр?

Мы с Руби прошли в элегантную гостиную, обставленную мебелью во французском деревенском стиле. Стулья и кушетки обиты бледно‑розовым шелком, повсюду маленькие столики с крайне декоративными и очень легкобьющимися безделушками. Я схватила Руби на руки прежде, чем она успела смахнуть на пол коллекцию крошечных музыкальных шкатулок, и осторожно села на узкий стул с высокой спинкой, надежно устроив дочь на коленях.

– Милая, тут слишком опасно, – сказала я, сжав ее болтающиеся ножки своими. – Я не могу разрешить тебе ничего трогать. Ты можешь что‑нибудь разбить.

– Я не лазобью, – проскулила она. – Я буду остоложно. Ну пожалуйста, пожалуйста!

– Прости, солнышко.

Наше соревнование по борьбе прервала спустившаяся по лестнице Одри в сине‑зеленой клетчатой фланелевой пижаме. Девочка сонно терла глаза руками.

– Одри, мы тебя разбудили! Мне так жаль.

– Все в порядке. Я в последнее время много сплю, – почти прошептала она.

Я мысленно разразилась проклятиями в адрес Муни, который позволял девочке спать все утро вместо того, чтобы разбудить и попытаться развеять уныние, в котором она пребывала.

– Я привезла куртку твоего отца, милая. Спасибо, что одолжила ее мне, – сказала я.

– Не за что. Это ваша дочь?

– Я Луби, а ты кто? – тоненько сказала Руби.

– Привет, Руби. Я Одри.

Она нагнулась так, чтобы посмотреть девочке в глаза. Одри явно умела обращаться с маленькими детьми, наверное, унаследовала это от матери.

– Руби, ты скажешь Одри «спасибо» за то, что она одолжила маме куртку?

– Спасибо, Одри.

– Не за что, Руби.

– Одри, у тебя все хорошо? – спросила я.

– Нет. То есть, наверное, да. Не знаю.

Ее лицо покрылось красными пятнами, а глаза наполнились слезами. И снова я оказалась на полу, обнимая плачущую дочь Абигайль Хетэвей. Через минуту Руби, которая раньше нечасто видела плачущих взрослых – или почти взрослых – тоже начала тихо плакать. Я протянула руку своей дочери и некоторое время баюкала обеих. Я все время смотрела на лестницу поверх головы Одри, надеясь, что отчим услышит и придет, чтобы утешить ее. Он не пришел. Может, я к нему несправедлива, и он просто ничего не слышал. Но почему его не было рядом с ней? Для начала, почему он вообще исчез наверху?

Вскоре Одри успокоилась.

– Простите. Я все время это с вами делаю, – пробормотала она, выбираясь из моих объятий.

– Все в порядке. Я, по крайней мере, в этот раз ничего на тебя не пролила, – улыбнулась я.

Она вежливо улыбнулась в ответ.

– Я, наверное, пойду назад в постель.

– Милая, ты правда этого хочешь? Ты можешь кого‑нибудь к себе позвать? Какого‑нибудь родственника или подругу? – К тому времени я знала уже достаточно, чтобы даже не упоминать ее отчима.

– Сегодня днем я поеду к моей подруге Элис. Ее мама собирается за мной заехать.

– Хорошо, – я вздохнула с облегчением. – Давай я оставлю свой телефон, чтобы ты звонила, если тебе что‑то понадобится.

Я протянула ей одну из своих старых визитных карточек, взяла на руки все еще расстроенную дочь и пошла к двери. Одри меня проводила. На пороге она неожиданно обняла меня – быстро, почти смущенно. Я ее тоже обняла и отнесла Руби в машину.

– Она глустная девочка, – сказала Руби, пока я пристегивала ее к детскому сиденью.

– Да.

– Почему она глустная?

– Понимаешь, солнышко, она грустная, потому что с ней случилось что‑то ужасное.

– А что случилось?

Мне было жутко говорить это дочери, но выбора не было.

– Ее мама умерла.

– Ее ластоптали злые звели?

– Что? – я была поражена. – Дикие звери? Нет. Ты боишься диких зверей?

– Нет, не дикие звели. Злые. Как Муфасу.

Правильно. «Король Лев». Уроки жизни от Диснея.

– Нет, Руби. Ее маму не топтали злые звери. Ее задавила машина.

– А‑а.

Руби вроде бы удовлетворилась этим ответом. Я закрыла дверцу и обошла машину, чтобы сесть за руль. Когда мы остановились на красный свет в конце квартала, Руби заявила:

– У нас нет злых звелей, но у нас есть машина.

Я съехала на обочину, остановила машину и повернулась к дочери.

– Руби, я тебе обещаю, что маму никто не задавит.

Уверена, сотни экспертов по воспитанию пришли бы в ужас от моих слов. В конце концов, не исключено, что я действительно умру в автокатастрофе. Но, по моим представлениям, шанс невелик. К тому же, если я и правда умру, Руби придется справляться с травмами посерьезнее, чем невыполненное обещание мамы не умирать. Иногда просто необходимо говорить детям то, что они хотят и должны, как вам кажется, услышать. И надеяться на лучшее.

– Обещаешь? – прошептала Руби тоненьким голосом.

– Обещаю.

– Холосо.

– Я люблю тебя, Руби. Ты моя самая чудесная девочка на всем белом свете.

Прежде, чем выехать на дорогу, я посмотрела в зеркало заднего вида. И как раз вовремя: перед домом Абигайль Хетэвей остановился классический вишневый «мустанг» с откидным верхом. Но водителя я не разглядела. Сгорая от любопытства, я остановила машину на обочине, не заглушив мотор.

Дверь дома Абигайль распахнулась, и оттуда выпорхнул Муни. Он прошел по дорожке размашистым шагом, красиво запрыгнул на пассажирское сиденье, и машина с визгом рванула с места. У меня не было времени подумать – я просто действовала. «Мустанг» промчался мимо меня, я выждала минуту и начала преследование.

Мы с Руби ехали за машиной по Тихоокеанскому шоссе до района Венис. Я осторожничала изо всех сил, и между нами всю дорогу шла одна или даже две машины. К счастью, висеть на хвосте ярко‑красного «мустанга», наверное, проще всего на свете. Не выпускать его из виду легче легкого. К счастью, Руби заснула. Хотелось бы мне посмотреть, как Джим Рокфорд[25]преследует какую‑нибудь машину, одновременно подавая требовательному ребенку то пакетики сока, то Барби. Я бы точно не справилась.

В конце концов «мустанг» остановился на Роуз‑стрит перед зданием на четыре квартиры. Это было одно из тех строений в средиземноморском стиле, что наводнили Лос‑Анджелес в тридцатые годы: все в аркадах, оштукатуренных сводах и мексиканской черепице. Дом выглядел несколько обшарпанным, но сохранил какое‑то кичливое, утрированное изящество.

Я проехала мимо «мустанга» и припарковалась на автобусной остановке в конце квартала. Сгорбившись на сиденье, я установила зеркало заднего вида так, чтобы видеть «мустанг». Со стороны водителя открылась дверца, и из машины вышла высокая ярко‑рыжая женщина лет двадцати пяти, в джинсах и ковбойских ботинках, в руках она держала большую художественно потертую кожаную сумку, густые волосы спадали ей на спину тяжелыми локонами.

Дэниел Муни выбрался из машины, и они направились к зданию. Перед входом Муни схватил руку своей спутницы и прижал к губам. Я открыла рот от удивления – не знаю, почему, ведь к тому времени я была абсолютно уверена, что обнаружила его прекрасную даму и мотив для убийства женщины, которую я к тому времени решила считать жертвой несчастного брака с эгоистичным и бессердечным чудовищем.

Я объехала квартал, убедилась, что правильно запомнила номер дома и рванула домой. Причем доехала за рекордно короткое время.

Когда я ворвалась в дом, Питер сидел за кухонным столом, нависая над чашкой кофе.

– Только проснулся?

Он что‑то проворчал.

– Руби заснула в машине. Можешь забрать ее и отнести в кроватку?

Он снова что‑то проворчал, встал и вышел за спящей дочерью. Я налила себе стакан сока и залпом осушила его. От расследований очень хочется пить.

Питер уложил Руби и вернулся к своему кофе.

– Слушай, – сказала я. – Ты не против, если я выбегу ненадолго? Вернусь примерно через час.

Я ждала, что он спросит, куда это я собралась.

– Ага, не против, отлично, – пробормотал он.

Определенно, мой муж по утрам неразговорчив.

Я на минутку задержалась у дверей, предоставив ему еще одну возможность спросить, куда я направляюсь. Он молчал. Я снова запрыгнула в машину и помчалась в Венис.

Боги парковки были не на моей стороне. Я дважды объехала квартал, прежде чем на все плюнуть и остановиться в запрещенном месте прямо напротив нужного здания. Включив аварийный сигнал, я выскочила из машины и поспешила к дому. Рядом с дверью, за которой скрылись Муни и рыжая, помещались четыре звонка, под каждым – узкий почтовый ящик. На одном таблички с именем не было, на другом написано «Джефферсон Голдблатт», а на третьем – «Бест и К°». Над четвертым звонком красовалась тоненькая карточка, затейливо расписанная цветочками и завитушками в стиле арт‑деко. На ней роскошными пурпурными чернилами каллиграфическим почерком было выведено имя – «Н. Тайгер». Рыжая девушка, по‑видимому, была «Н». Наоми. Нэнси. Нанетт. Николь. Норин. Несбит. Нефертити. Незнайка.

Я будто ненароком посмотрела вокруг, желая убедиться, что за мной не следят. Вокруг никого не оказалось, и я потянула железную дверцу почтового ящика Н. Тайгер. Заперто. Я понимала, что это безнадежно, но почему‑то не смогла остановиться и дернула сильнее. Металл лязгнул, и дверца вдруг распахнулась, всего лишь слегка погнувшись. Я сглотнула, но заглянула в узенький ящичек – сделанного все равно не воротишь. Сначала мне показалось, что там ничего нет, но потом я заметила смятую бумажку, прижатую к задней стенке ящичка. Я осторожно сунула руку внутрь, еле дотянувшись до бумажки кончиками пальцев. Ухватив листок средним и указательным пальцем, я вытащила его наружу. Какая‑то макулатура, одна из тех листовок с фотографией пропавшего ребенка на одной стороне и объявлением на другой. Эта оказалась рекламой химчистки, адресованной «мисс Нине Тайгер или нынешнему жильцу». Она попалась.

Я положила листовку обратно и, как могла, закрыла дверцу. Задвижка погнулась ровно настолько, чтобы дверца перестала запираться. Тогда я попробовала вдавить ее обратно и, когда это не сработало, снова открыла и старательно попыталась выгнуть задвижку обратно. Я как раз была поглощена этими тщетными и крайне незаконными усилиями, когда открылась дверь. Я подскочила отчасти потому, что испугалась, а отчасти потому, что дверь врезалась мне в бедро.

– Извините, – произнес женский голос.

Я подобострастно взглянула на Нину Тайгер. У нее были карие глаза и россыпь веснушек. Она посмотрела на меня и уже собиралась отвернуться, но тут заметила, чем именно я занята.

– Это мой почтовый ящик. Что вы делаете? – требовательно спросила она.

– Эээ… ничего.

Я всегда быстро нахожу достойный ответ.

– Вы что, воруете мою почту?

Она оттолкнула меня, подошла к ящику, схватилась за дверцу и заметила поломку.

– Вы его сломали? Кто вы такая? Что тут происходит?

– Я ничего не ломала, – возмутилась я. – Я просто хотела оставить записку своему другу Джеффу Голдблатту и тут заметила, что дверца вашего ящика открыта и что… что оттуда выпало бумага. Я ее подняла и положила обратно. А когда вы меня ударили дверью в живот, я как раз пыталась закрыть ящик, чтобы оттуда больше ничего не выпало.

Я дотронулась до живота и скорчила гримасу воображаемой боли. Она не знала, стоит ли мне верить. Мы долго смотрели друг на друга, и наконец она спросила:

– Вы подруга Голдблатта?

– Ну да, – сказала я. – Если вам так интересно, я ему чек оставила.

Кажется, эта лишняя деталь ее убедила.

– Ну ладно. Извините, – сказала она и прошмыгнула мимо меня.

– Извинения приняты, – сказала я ей в спину и пошла следом по дорожке. Она остановилась у «мустанга», открыла багажник и достала оттуда пакет.

Я быстро вернулась к своей машине и забралась внутрь. Тяжело дыша и волнуясь так, как в жизни не волновалась, я уехала оттуда максимально быстро, но не превышая скорости. Не прошло и десяти минут, как я добралась домой.

Питер сидел в той же позе, в какой я его оставила, только, кажется, допил кофе.

– Привет, – сказала я.

– Привет.

– Еще не проснулся?

– Уже почти.

– Руби спит?

– А разве она не с тобой? – озадаченно спросил Питер.

– Питер! Ты уложил ее спать сорок минут назад!

– Я? Ах, да. Да, спит.

– Ты проснешься уже?

– Я вчера вечером получил электронное письмо от твоей мамы, – сказал Питер, меняя тему.

– Что? Почему она тебе пишет?

– Видимо, она писала тебе, но ты не ответила. Она спрашивала меня, не случилось ли чего.

– Я сто лет не проверяла почту, – вздохнула я. – Пойду прямо сейчас загружусь.

На то, чтобы скачать все письма, ушло больше десяти минут. Я не проверяла почту со дня смерти Абигайль Хетэвей, и у меня скопилось огромное количество сообщений. Электронная почта играет важную роль в моей социальной жизни. Я регулярно переписываюсь с одноклассниками и друзьями по юридическому, а еще – с бывшими коллегами из федеральной защиты. Не припомню, чтобы я хоть раз говорила с мамой с тех пор, как у нее появился первый ноутбук с модемом. Она все свободное время проводит в Интернете, поэтому ее телефон всегда занят, и общается она исключительно по электронной почте.

Ответив на письма, я вылезла в Интернет и принялась просматривать свои любимые сайты. В этот момент мне в голову вдруг пришла одна мысль. Открыв Yahoo.com, я вбила в строку поиска «Нина Тайгер». Результат – одно совпадение. Я кликнула по ссылке и обнаружила рецензию на детскую книжку «Нина Тайгер и манговое дерево». Видимо, это не то, что я искала, если только рыжая девица не работает по совместительству буйным тигренком.

Я откинулась на спинку стула, погладила живот и обдумала ситуацию. Если у этой женщины есть компьютер и она бывает в Интернете, то я, наверное, смогу ее отыскать. Стоило попробовать. Я никогда не была в восторге от форумов – сайтов в Интернете, где общаются люди с одинаковыми увлечениями. Хотя когда‑то, сильно рассердившись на маму, делала записи на форуме, который назывался «Детка в красном подгузнике». Какое‑то время мне казалось забавным делиться историями о социалистическом летнем лагере с двумя‑тремя десятками незнакомцев, большинство из которых звали Этель или Джулиус, но потом это мне надоело. Зато я еще помнила, как пользоваться порталом «Дежаньюс». Это каталог сотен тысяч записей в тысячах форумов – от «Разные родители» до «Далматинец» или «Фанаты оружия». Я загрузила сайт, вбила имя рыжей девицы и запустила поиск. Получилось! Я нашла адрес электронной почты, зарегистрированный на имя Нины Тайгер – [email protected]. Как мило. Скрестив пальцы на удачу, я запросила сведения об авторе с ником «Тигрица». Если она оставляла записи на форумах, я их найду.

Тигрица, как выяснилось, была известной сетевой маньячкой. На «Дежаньюс» я получила целый перечень разномастных форумов, где она зарегистрирована. Я просмотрела ее записи в «Постмодерн» – Тигрица не любила Джеффа Кунса.[26]Однако она была в восторге от сериала «Стартрек: Новое поколение» и французской кухни. Я прокрутила старые записи в этих и других форумах, среди которых одна посвящена Раджнешу,[27]а тему другой я так и не смогла определить, но она имела отношение к черной магии или регби. К одному из двух. А потом я нашла кое‑что любопытное: Тигрица тратила кучу времени на разговоры с людьми на форуме «Полиамуры». Для меня это звучало как «секс».

Я просмотрела последнюю запись Тигрицы на этом форуме. По правилам, часть сообщения человека, которому вы отвечаете, висит наверху вашего сообщения, чтобы читатели могли понять, каков предмет разговора. Иначе было бы почти невозможно разобраться в шлейфе разнообразных комментариев и ответов. Тигрица выбрала отрывок из предыдущего сообщения, от кого‑то под ником «Обезьянаб5», и ответила на него.

«Учитывая постоянные нападения Тигрицы на эту несчастную женщину, я не очень понимаю, почему все мы сочувствуем ее утрате. ИМХО, она не потеряла ничего, кроме преграды ее отношениям с Койотом. Он заслуживает нашей поддержки, а она – определенно нет».

Моя потеря неизмерима, потому что неизмерима потеря моего любимого. Я ощущаю его страдания всем сердцем. Его жена отказалась принять нашу любовь и сделать ее частью своей собственной, но это не облегчает боль от того, что она была трагически вырвана из этой жизни и выброшена в иной мир. Я страдаю вместе с Койотом точно так же, как люблю вместе с ним. Наши души сплетены, и мы вместе чувствуем эту боль, как вместе чувствуем все остальное. Мы отпразднуем ее путешествие в следующую жизнь тантрическим любовным танцем.

Тигрица

Меня чуть не вырвало, я с трудом удержалась. Не уверена, от чего меня тошнило больше: от претенциозной псевдоскорби Тигрицы, выдержанной в стиле нью‑эйдж, или от мысли о Дэниеле Муни – это мог быть только он – совершающем «тантрический любовный танец», что бы это, черт возьми, ни значило.

Я выделила сообщение и скопировала его в файл на своем компьютере. В интересах безопасности и по причине паранойи я назвала файл «Мысли о животных». Всякие там хакеры, детективы из полиции и любопытные мужья ни за что не догадаются.

Потом я вернулась на «Дежаньюс», чтобы найти побольше сведений о парочке тантрических убийц. Примерно через час я не выдержала. У меня болела спина, слезились глаза, и к тому же было ужасно противно. Я вышла из Интернета, переключила компьютер в спящий режим и, шатаясь, отправилась на кухню. Питер обнаружился там же, где я его оставила. Он все еще нависал над пустой чашкой кофе, но, кажется, сумел продраться сквозь все разделы «Лос‑Анджелес Таймс». Перед ним лежали страницы раздела «Купить‑продать», и он сосредоточенно подчеркивал объявления красным маркером.

– Эй, что делаешь? – спросила я.

– Смотрю, кому платят больше, чем мне.

– Ради Бога, Питер, скажи, что ты это не всерьез.

– Еще как всерьез, – печально сказал он. – В «Голливудском репортере» напечатали длиннющую статью о каком‑то двадцативосьмилетнем писаке, который отказался сделать сценарий «Мести ворон‑убийц» за миллион семьсот тысяч долларов. Отказался. Типа это задаром. Типа он собирается заработать еще больше на чем‑то другом.

– Ты же не знаешь точно. Может, этот парень – поборник художественной ценности и просто не хочет писать про этих ворон‑убийц, – сказала я.

– Погоди, Джулиет. Во‑первых, это Голливуд. Тут ни у кого нет художественной ценности. А если бы и была, они бы на нее наплевали за миллион семьсот тысяч. А во‑вторых, я готов убить за возможность написать сценарий, который ты, кажется, считаешь полностью лишенным этой самой ценности.

Он в самом деле на меня рычал. Мой чудесный, невозмутимый супруг превратился в персонажа одного из собственных сценариев.

– Что это в тебя вселилось сегодня утром? – спросила я, стараясь держать себя в руках. Почему‑то мое настроение всегда подстраивается под Питера. Он подавлен – я тоже подавлена. Он злится – и я злюсь. К сожалению, его хорошие эмоции далеко не такие заразные.

Питер застонал, подошел и обнял меня.

– Прости, солнышко. Я веду себя как идиот. Я не ложился до четырех утра, все пытался закончить сцену, над которой работаю. Кажется, я никогда не напишу этот сценарий. Значит, никогда не получу другой.

Он вдруг уронил руки с моих плеч и в ужасе посмотрел на меня.

– Господи, а если это из‑за меня нам отказывали во всех садиках? Они знают, что у меня нет будущего, и не хотят, чтобы их драгоценные детки связывались с отродьем неудачника!

У меня глаза на лоб вылезли, но прежде чем я сумела сказать что‑нибудь обнадеживающее, Питер начал шарить по столу.

– Где карандаш? Мне надо это записать. «Отродье неудачника». Отличный заголовок.

Я засмеялась и поцеловала его в макушку.

– Я люблю тебя.

– Я тебя тоже. А чем это ты занималась все утро? Как дела у малыша?

Он быстро нацарапал что‑то на краю газеты, потом снова обнял меня и поцеловал в живот.

– У нас с Исааком все в порядке. Мы просто… хм… катались по округе.

– Что? Катались по округе?

– В смысле, мы заехали к Одри Хетэвей вернуть куртку, а после того, как я привезла Руби домой, я… я… я просто покаталась.

Я помолчала, а потом сказала:

– Я соврала.

– Что?

– Я не хотела тебе говорить, чем занималась на самом деле, и поэтому соврала. Но не могу тебе лгать. Я и правда ездила к дочери мисс Хетэвей. А потом я вроде как преследовала Дэниела Муни.

– Что ты делала?

– Я его преследовала. Но послушай, именно поэтому я…

– Да мне плевать! – Он уже кричал. – Ты что, устроила погоню за машиной вместе с нашей дочерью? Ей всего два с половиной года!

– Это была не погоня! – прокричала я в ответ. – Мы очень тихо и аккуратно проследили за Дэниелом Муни и его подружкой до ее дома, а потом я тут же привезла Руби назад, прежде чем вернуться, чтобы узнать, как эту подружку зовут. Ты что, правда думаешь, что я стала бы рисковать безопасностью Руби?

Питер остановился.

– Подружка?

– Да, подружка. И ты ни за что не поверишь, что я нашла про них в Интернете.

Питеру стало интересно, несмотря ни на что.

– Продолжай.

– Оказалось, этот гад спит с этой женщиной, Ниной Тайгер, или «Тигрицей», как ей нравится себя называть. Они встретились около года назад на форуме для тех, кто увлекается полиамурами.

– Поли… чем?

– Это любовные отношения, в которых участвует больше двух человек.

– Фу.

– Я то же самое чувствую. В общем, они встретились в Интернете и вскоре занялись очень непристойным виртуальным сексом в присутствии остальных участников форума. Этого им показалось мало, и они решили, что киберсекс надо усовершенствовать. Все это время они оповещали участников форума о каждой омерзительной детали своих отношений. Они стали спать вместе, обсуждая это все за спиной у Абигайль, и через несколько месяцев тамошние извращенцы стали их подначивать. Главная идея этого движения или что там у них – полагается быть не просто прелюбодеями, а делать это в компании. В конце концов, Тигрица и Койот – это боевая кличка Муни – уступили и решили впустить Абигайль в свое маленькое любовное гнездышко, или выгребную яму, называй, как хочешь. С помощью своих товарищей по оружию – или по постели, если это имеет значение – они решили, что лучший способ заставить Абигайль присоединиться к этому их хобби с кучей партнеров, сделать так, чтобы в один прекрасный день она вошла в собственную спальню и обнаружила там наших милых Тигрицу и Койота. Которые ждут ее, щеголяя наготой.

– Ты шутишь?

– Ни капельки. Они ждали удобного случая, все распланировали и однажды вечером засели там, дожидаясь Абигайль. И тут она пришла с работы. Какой сюрприз, Абигайль не возбудилась, увидев маленькую живую картину из «Дикого царства».[28]Вообще‑то, она вышла из себя, что, кстати, совершенно сбило с толку всех на форуме. Видимо, они представляли себе, что она сорвет с себя одежду и прыгнет в койку к этой потрясающей парочке. Но с Абигайль шутки плохи. Она вышвырнула Койота пинком под зад, и он – что, на мой взгляд, странно – начал осаждать ее, отчаянно пытаясь вернуть. В конце концов, примерно после недели цветов, звонков и прочего она сдалась при условии, что он перестанет видеться с Тигрицей и отправится в семейную консультацию. Что он и сделал. В смысле, пошел к психологу. Он не прекратил спать с голодной кошкой из джунглей. Просто они снова начали заниматься этой мерзостью тайком. Им казалось, что Абигайль об этом не знает, по крайней мере, именно это они сообщили на форуме.

– Вот дерьмо.

И тут раздался пронзительный голосок:

– Папа сказал «дельмо»!

Мы с Питером быстро повернулись и обнаружили Руби на пороге. Мы так и не узнали, как долго она там простояла и как много слышала. Мне не хватило времени упомянуть о том, что Нина Тайгер поймала меня, когда я рылась в ее почтовом ящике.