Идеи естественного права

Отношения между социологией права и доктриной ес­тественного права не так просты. И у той и у другой мож­но видеть стремление к тактическому сближению в целях совместной оппозиции юридическому позитивизму — то есть теориям, которые не признают другого права, кроме действующего, — а говоря еще более точно — совместной оппозиции легализму, то есть теориям, которые сводят все право к позитивному закону государства. Это сближение может усиливаться, когда естественное право выступает в виде концепции о природе вещей, то есть когда в качестве основы права предстает взятая в целом социальная реаль­ность ¹⁵. Правда, и здесь между юридической социологией и доктриной естественного права остается существенное различие. При естественно-правовом подходе изучение права происходит в непосредственно нормативных целях, включает в себя ценностное суждение, а будучи обращено к реальности, классифицирует ее в соответствии с цен­ностными установками, создавая иерархические схемы. В глазах социологии все компоненты реальности заслужи­вают равного внимания и их изучение должно быть науч­но объективным. Возможность использования итогов ис­следования в законодательных целях должна быть отне­сена на второй план, который полностью отличен от первого — научного.

Однако, кроме «природы вещей», есть другие доктри­ны естественного права. И самые распространенные из них предстают как антиподы социологического. В их изобра­жении естественное право вытекает из принципов разума и подобно им оно универсально, неизменяемо и абсолют­но. А в глазах социологии — право существенно диверси­фицировано, оно подвижно и относительно. Чтобы консти­туировать социологию права, следовало прежде всего отказаться от абстрактно-рационалистских естественно-правовых установок.

Однако неожиданным образом в период расцвета есте­ственного права, который характеризует философию XVII и особенно XVIII веков, вырисовывается некоторое социо­логическое начало. Речь идет о школе естественного права и права народов, основа которой заложена Гуго Гроцием и среди представителей которой ученые разных стран: Локк, Пуффендорф, Барбейрак, Бюрламаки. Эта рационалист­ская философия несла в себе нечто социологическое, и это нечто было связано с идеей «естественного состояния» —

примитивного периода в жизни человечества. В методоло­гическом плане это гипотетическое естественное состояние может рассматриваться как модель, полученная путем воображения. Неважно, на каких данных она строится. Это может быть реминисценция библейских пасторальных времен, как это имеет место у Локка, или же обращение к быту племен до открытия Америки европейцами, как у Руссо. Такой метод представляет интерес в интеллекту­альном плане, поскольку модель предполагает последую­щее поступательное развитие. Кроме того, по существу та­кой естественно-правовой подход есть своего рода пред-антропологическая наука, ибо естественное право объяв­ляется таковым потому, что связано с природой человека, единой при всем различии культур. Современная этноло­гия не отрицает гипотезы о примитивном минимуме права (запрет кровосмешения и принцип взаимности).

6. ГРАЖДАНСКИЙ КОДЕКС '

Кодификационное движение, которое с конца XVIII ве­ка почти повсеместно развернулось в континентальной Европе, само по себе является юридической социологией. Объясняя это движение, историки ищут его соотношения с процессами в области культуры (чувство порядка и единства, воспитанное классической литературой) и в эко­номике (потребности рождавшегося капитализма).

В марксистской литературе распространен тезис, кото­рый связывает появление Кодекса с выдвижением на поли­тическую авансцену капиталистической буржуазии. О ка­ком капитализме идет речь — земельном или финансовом? Возможны аргументы как в пользу первого, так и второго. Как быть с личностью Бонапарта в свете его роли в созда­нии Кодекса? Это общая проблема личностных и объек­тивных факторов в истории.

С Кодексом часто связывают изменения, происшедшие в XIX веке не только во французском обществе, но и повсеместно в Европе. К ним относят: переворот в отноше­ниях земельной собственности (отмена феодального режи­ма), дробление земельной собственности (как следствие равных прав наследников), секуляризация нравов (как следствие гражданского брака). Но многие из этих изме­нений уже были в зародыше в законодательстве револю­ционных лет, а возможно, частично, и в старом праве. Представляется, что своей эффективностью Кодекс обя­зан... самой кодификации, а именно свойственной ей как

особой форме простоте, унифицированности и особенно-аксиоматичности.

Однако пас интересует не эта (Кодекс как социологи­ческое явление), а другая сторона вопроса, а именно как следует оценивать роль, которую сыграла кодификация, особенно французская кодификация 1804 года, в форми­ровании социологии права.

Отметим попутно, что в этот период уже была извест­на практика опросов в законодательных целях. В 1790 го­ду, т. е. в ходе Революции, когда готовилась законода­тельная реформа письменности, аббат Грегуар провел заочный письменный опрос об использовании различного-рода местных наречий. В 1795 году Вольней по поручению правительства составил вопросник для «путешествующих за границей дипломатов и коммерсантов», где были также вопросы о судебном процессе, наследовании (с акцентом на равный раздел наследства). При подготовке Конкорда­та 1801 года Демаре проводил полицейскую анкету о ре­лигиозной деятельности во Франции. Но при подготовке Гражданского кодекса ограничились обменом мнений практиков и политиков, участвовавших в редакционных работах. Единственный опрос касался уже подготовленно­го проекта и был адресован судам с целью получения их замечаний.

Очевидно, презрительное отношение Бонапарта к «идеологам» отразилось рикошетом и на том чисто рацио­нальном законодательном искусстве, в котором они не знали себе равных. И если в основе Гражданского кодекса оказался — сознательно или стихийно — какой-то метод, то это был эмпиризм «Духа законов». Порталис — «мозговой центр» редакторов Кодекса — не был догматиком, и в его «Вводных речах» ощутим определенный эволюционизм, идущий от Монтескье, а может быть, и от Гердера ¹⁶.

Однако намерения мало чего стоят в сравнении с полу-ченным результатом. Поставив на месте, где раньше про­израстали обычаи и римские нормы, новое архитектурное здание права, кодификация придала праву такой вид, ко­торый отнюдь не способствовал тому, чтобы разбудить воображение социолога. Право отныне должно было пони­маться не иначе как приказ, каузально связанный лишь с волей законодателя. Доктринальная деятельность была сведена к толкованию закона. Ей были неинтересны рас­суждения исторического, сравнительного или критического плана, то есть то, с чего начинается социология.

Эту опасность, которую таила в себе кодификация, предвидел Савиньи (и предупредил о ней Германию), ког­да в 1814 году опубликовал свой известный, выдержанный в антинаполеоновском духе манифест «О призвании на­шего времени к законодательству и науке права». Преду­преждение Савиньи не осталось не замеченным и во Франции. Однако господствующие позиции принадлежали Кодексу Наполеона, и здесь возникли лишь некоторые побочные доктринальные досоциологические течения, вы­ступавшие под прикрытием истории права и сравнитель­ного права.

Эти досоциологические течения, являвшиеся реакцией на Гражданский кодекс, были представлены тремя изда­ниями: «Журналом французского и иностранного права», выходившим с 1834 по 1850 год (по имени издателя — «Журнал Феликса»); «Журналом законодательства и су­дебной практики» (по имени издателя «Журнал Воловско-го»), выходившим с 1835 по 1852 год и примечательным тем вниманием, которое он уделял соотношению права с экономикой; «Журналом истории французского и зару­бежного права» («Журнал Лабулайе», 1855—1877 гг.) ¹⁷. Все эти издания в той или иной мере являлись отражени­ем промелькнувшего ранее как метеор журнала «Темпе» (1819—1831 гг.), основанного французом Журденом и немцем Варнкенигом. Журнал был последовательно анти­догматичен и выступал как противник школы экзегезов, как бы предчувствуя возникновение социологии права. Можно сказать, что после Монтескье это не было слишком уж большой заслугой. Однако после Монтескье появился Кодекс Наполеона, и надо было обладать большим муже­ством, чтобы относиться к этому Кодексу как к простому историческому документу, а не как к универсальной цен­ности. Варнкениг писал: «С помощью сравнительной исто­рии древнею и современного законодательства однажды будут открыты общие законы всех человеческих об-

ществ»