Старая привязанность

Не успели мы уйти на большое расстояние, как группа каких-то стариков оказалась рядом с нами.

У всех их были безобразные лица в плачевном состоянии. Одетые в тряпки, скелетообразные, они все держали в руках что- то вроде грязной субстанции, которую они время от времени подносили к груди, встревоженные и угнетённые. При малейшем дуновении ветра они закрывали своими телами фрагменты грязи, которые они держали на сердце, выказывая страх потерять их. Они в страхе смотрели друг на друга, словно боялись приближающейся катастрофы. Они перешёптывались между собой, недоверчивые и хитрые. Иногда они высказывали идеи бежать, но всегда держались в одном месте, между страхом и недоверием. Хриплым голосом один из них заметил:

— Нам нужно найти выход. Мы не можем оставаться здесь. Как же наши вещи? Наши дома? Богатство, которые мы открыли, несметно...

И он хвастливо показывал горсти грязи, которые текли из его крючковатых рук.

— Но... — задумчиво продолжал он, -- всё это золото, что у нас есть, остаётся на милость воров в этой ничтожной стране. Нм необходимо будет вернуться сюда. Всё, что нас окружает, напугало бы кого угодно.

Слушая этого странного персонажа, я обратил вопросительный взгляд на Кальдераро, который охотно объяснил мне:

— Это ростовщики, развоплотившиеся много лет назад. Они опустились до такой глубокой стадии привязанности к материальным преходящим благам, что становятся неспособными к равновесию в ментальной зоне достойной работы, потому что не могут достичь внутреннего алтаря высших чаяний. Тогда на Земле они не ощущали никаких средств защиты путём умеренных и благородных амбиций, и не отдавали себе отчёта в методах, которые они использовали для достижения своих эгоистических целей. Они презирали права других людей и смеялись над чужим горем. Они устраивали настоящие ловушки, чтобы улавливать в них непредусмотрительных компаньонов, с целью высосать из них деньги, обогащаясь на простодушии и слепом доверии. Они создали вокруг себя столько страданий своими бездумными действиями, что ментальная материя жертв, выбрасывая зловредные выделения мести и проклятий, навязала им эфирную кирасу в области идей; таким образом, заблудшие, они застряли в преступлениях прошлого, превратив их в соответствующие привидения жадности, мучимой миражами золота в пустыне страданий. Мы не можем предсказать, когда они пробудятся, принимая в расчёт ситуацию, в которой они находятся.

Я искренне пожалел их, на что Кальдераро ответил:

— Они стали безумцами из-за своей страсти к обладанию, заканчивая свои зловещие приключения рабами ментальных чудовищ неописуемых форм.

Я хотел было ответить, когда один из стариков повысил свой голос в этом странном хоре, воскликнув:

— Друзья, может, мы - жертвы какого-то кошмара? Иногда я начинаю предполагать, что мы ошибаемся. Сколько времени мы блуждаем вдали от наших домов? Где мы? Может, мы сошли с ума?!...

О! Этот голос! Когда я услышал его, я ощутил, как ужасающее подозрение закралось в меня. Кто был сумасшедшим, спрашивал я себя, этот старик или я?

Я всматривался в его черты. О! Неужели это возможно? Этот несчастный Дух напоминал мне дедушку по отцовской линии, Клаудио. Он был нежно привязан ко мне с моего самого юного возраста. Обращаясь с другими с полнейшим хладнокровием, он часто ласкал меня, гладя мои детские волосы своими руками, которые покрылись морщинами от времени. Его глаза загорались, когда встречались с моими глазами, и моя мать всегда утверждала, что только в моей компании ему удавалось успокаиваться от своих нервных приступов, которые ускорили его конец. Я уже не помнил в деталях его историю; но я знал, что он сколотил солидное состояние скандальными методами, усложняя свою тернистую старость из-за чрезмерной привязанности к деньгам. Он сошёл с ума в последние дни своей физической жизни, и ему везде стали мерещиться воры и грабители. В скорби, мой отец перевёз его в наш дом, где мать помогала ему преодолевать его последние страдания.

В одно мгновение я вспомнил его смерть. Меня привезли из колледжа, где я проходил курс средней школы, чтобы я в последний раз увидел его холодные руки. Я никогда не мог забыть впечатляющую трупную маску лица. Его руки, сложенные на груди, казалось, ревниво охраняли какое-то невидимое сокровище, а в его остекленевших глазах, которые руки матери, полные жалости, так и не смогли закрыть, витал ужас перед неведомым, словно трагические видения осаждали его Свыше, куда его перенесли против его воли.

С течением времени я узнал, что мой дед оставил ценное финансовое наследие, разбазарили в роскошных иллюзиях... Возвращаясь к прошлому, я признавал, что меня объединяла мощная связь с этим несчастным, который всё ещё страдал от кошмара земного золота, нося с собой куски грязи, которые он нежно прижимал к своему сердцу.

Пока меня охватывали воспоминания прошлого, один несчастный вскричал:

— Кошмар? Никогда, никогда! О, Клаудио, не будь таким чувствительным!...

А! Его имя было произнесено. Подтверждение моей догадки ужаснуло меня: я захотел закричать, но не смог. Понимая, что творится у меня в душе, Кальдераро услужливо поддержал меня,заверяя:

—Я уже всё знаю, Андрэ. Я понимаю теперь значение твоего прихода в эти места: сестра Сиприана была права. Нам нельзя терять время. Старик всё может воспринимать. Он начал уже понимать, что он, должно быть, ошибался, что он, может быть, дышал атмосферой жестокого кошмара. Поможем ему. Срочно надо помочь ему со зрением, чтобы он мог видеть нас.

В угнетённом состоянии я последовал за преданным ориентером, который стал проводить флюидические пассы на впавшие глаза моего жалкого предка. Благодаря притоку сил, это существо обрело временное просветление, и он, наконец, увидел нас.

—О! - вскричал он перед своими приземлёнными друзьями. - Какой странный свет!

И, протерев глаза, он добавил, обращаясь к нам:

— Откуда вы? Вы - священники?

Он, конечно же, имел в виду белоснежные туники, которые были на нас надеты.

Я быстро подошёл к нему и спросил:

— Друг мой, вы - Клаудио М..., бывший фермер в окрестностях В...?

—Да, а вы что, знаете меня? Кто вы такие?

С облегчением он трогательно добавил:

—Я уже давно узник этой таинственной области, полной опасностей и чудовищ, но полной также золота, здесь много золота... Ваши слова придают мне мужества... О! Сжальтесь! Помогите мне выбраться отсюда... Я хочу вернуться домой...

И теперь уже стоя на коленях, протянув ко мне руки, он повторял:

-- Вернуться... увидеть вновь своих близких, вновь почувствовать себя дома!

С тяжёлым чувством я обнял его и, стараясь не шокировать его своими неуместными откровениями, объяснился:

— Клаудио М..., вы - жертва досадной ошибки. Ваш дом закрыл свои двери вместе с вашими физическими глазами, которые уже исчезли. Вы закрыли свой дух в напрасной мечте об обманчивых богатствах. Вот уже сорок лет, как смерть вытащила вашу душу из телесного дома.

Старик широко раскрыл свои встревоженные глаза. Он не сопротивлялся, он разразился конвульсивными рыданиями, которые разрывали мои самые интимные струны души.

— Я это чувствовал, — прошептал он, вызывая сочувствие. - Мои мысли словно жгли меня, не давая размышлять; но... а как же золото? Золото, которое я копил своим потом и кровью?

— Посмотрите на ваши руки сейчас, когда божественная ясность освежает ваш разум! Наследие, собранное ценой трудностей других людей, превратилось в куски грязи. Посмотрите.

Мой дед посмотрел на грязную массу, которую он сжимал в своих руках, и в ужасе закричал. Потом, в слезах, спросил:

—Это моё наказание? Моя ошибка в отношении Немении требовала наказания...

Рыдания сдавливали мне горло, и я спросил:

— А кто это?

— Это моя сестра, которую я лишил всех прав.

Невольно трогая душу своими словами, он продолжал:

— Вы - посланцы Божьи, послушайте мою исповедь. В момент смерти мой отец доверил мне сестру, которая была его незаконной дочерью. Моя мать, святая и преданная, растила её с той же бесконечной нежностью, которую она приберегала и для меня. Но когда я остался один, я выгнал её из нашего дома. Я воспользовался тем, что она не кровная моя родственница, и присвоил себе деньги, которые мои родители оставили ей. Бедная малышка умоляла меня и страдала; но я оставил её на произвол судьбы, ревниво охраняя солидную финансовую базу, которую смог обрести. Я был богат, я умножил свои капиталы, я всегда выигрывал...

И, глядя на свои корявые руки, он горько продолжал:

-- А теперь?!...

Я хотел утешить его, открыв ему своё сердце, взволнованный до слёз, но Кальдераро сделал повелительный жест в мою сторону, требуя молчания.

Мой бедный предок продолжал, открывая во мне новые области чувств:

—Где будут жить мои родители? Меня очень волнует их будущее. Куда ушли деньги, которые я копил с таким трудом, забывая о своей собственной душе? Где будет жить и дышать моя сестра, которую я лишил всех средств? Почему на Земле мне не говорили, что жизнь продолжается и после смерти? Действительно ли я «мёртв» для всего мира, или обезумел и ослеп? А, несчастный я, несчастный! Кто придёт мне на помощь?

Вытянув иссохшие руки, он умолял:

— Сжальтесь надо мной! Уже много лет, как моих родителей забрала могила, а мои дети, конечно же, забыли меня... Я брошен всеми, у меня никого нет. Помогите мне, посланники Вечности! Не оставляйте старика, преданного своими амбициями и намерениями! Теперь, когда я исповедуюсь, мне становится страшно, очень страшно...

Задержав на мне свой взгляд, затуманенный плотной вуалью слёз, он говорил:

— Мои близкие забыли о моей преданности. Нет никого на свете, кто вспомнил бы обо мне и протянул бы мне свои руки, которые защитили бы меня, если бы знал, где я нахожусь...

Выражение нежности вдруг проявилось на его лице, искажённом болью, и он пояснил:

— Мой внук, Андрэ Луис, был светом моих глаз. Очень часто его привязанность успокаивала мой измученный разум. Много раз, дома, я выражал своё желание, чтобы он посвятил себя Медицине. На эти цели я оставил ему наследство. Я хотел, чтобы он вершил добро, которое я, невежественный человек, не сумел совершить. Угрызения совести по поводу изгнанной мной сестры, очень часто охватывали меня. Но я утешался мыслью, что мой внук, так или иначе, потратит деньги, которые я сэкономил, на воспитание, нужное для всеобщего блага... Он станет благодетелем для бедных и больных, он распространит щедрые посевы там, где моё бесполезное существование оставило лишь камни и шипы опрометчивости. Мой внук будет уважаем всеми, он будет добр, любим...

Вытирая обильные слёзы, он просил умоляющим голосом:

—Кто знает, Божьи посланники, может вы смогли бы донести до моего внука ужасную весть о боли, которая пожирает

меня? Я не заслуживаю освобождения из тюрьмы, где я стал безумцем, но для меня было бы утешением, если бы Андрэ знал о моих страданиях!

А! Знаки, которые подавал помощник Кальдераро, больше не могли сдерживать меня. Моя грудь взорвалась безудержным плачем. Я сейчас находился не перед высшим собранием, чьи излучения энергии могли бы сдержать меня, а перед лицом грустных воспоминаний своих земных страстей. Я вспоминал, как дедушка гладил мои волосы; я вспоминал, как мой отец всегда ссылались на желание своего отца в отношении моей академической подготовки... Я думал о долгих годах, которые потратил этот несчастный здесь, привязанный к мысли о финансовом богатстве; я понимал масштаб своего долга перед ним в том, что касалось диплома врача, который я не смог достойно пронести через свою жизнь... Я умоляюще смотрел на Кальдераро, прося простить меня...

Помощник улыбнулся и всё понял.

Кто смог бы полностью утратить ребёнка, который спит в тебе самом, если даже сам Христос, Высший Ведущий Земли, однажды открыл свои объятия в колыбели столовой?

Мысленно возвращаясь к сценам далёкого детства, я снова почувствовал себя маленьким мальчиком; одним прыжком я преодолел пространство, разделявшее нас, и пал на колени у ног моего несчастного благодетеля, который в этот момент, дрожащий и изумлённый, смотрел на меня. Я покрыл его руки поцелуями и, подняв на него глаза, полные слёз, спросил:

— Дедушка Клаудио, неужели ты не узнаёшь меня?

Невозможно было бы описать произошедшее.

В один миг я забыл всё то, чему меня учили; я забыл о положении этих мест, которые вызывали любопытство и страх. Мой дух дышал искренней признательностью и чистой любовью; и пока несчастные сущности, застывшие в ростовщи-

честве, кричали в возмущении на одних и едко смеялись над другими, неспособные понять смысл этой импровизированной сцены, под защитой Кальдераро, который также потихоньку утирал слёзы перед лицом потрясения, охватившего меня, я подхватил на руки своего дедушку, обезумев от радости, словно бесценный груз, такой лёгкий и милый моему сердцу.