Море Возможностей 3 page

Тильте достаёт свой мобильник, успевает несколько раз сфотографировать полицейских, пока нас не заметили, и вовремя убрать телефон в карман.

Замечает нас Бодиль. Она подзывает меня и Тильте к себе, это совершенно в её духе: она всегда должна восседать на троне, а всем остальным положено подходить к ней.

– Рада вас видеть, – говорит она, – а где же ваш старший брат?

Она протягивает руку, так что можно положить свою маленькую ладонь в её большую.

– Он ставит велосипед в сарай во дворе, – отвечает Тильте.

– Мы не можем связаться с вашими родителями. У нас нет никаких оснований предполагать, что с ними что‑то случилось. Но мы не можем их найти. Так что мне надо задать вам один вопрос. Приходскому совету они сообщили, что едут в Испанию, на Ла Гомеру. Вам они сказали то же самое?

– Мы вам всё расскажем, – говорит Тильте. – Но прежде всего нам хотелось бы знать, с чего вы взяли, что они не на Ла Гомере.

Не могу сказать, что я хорошо знаком с жизнью бегемотов. Но мне кажется, что именно эти животные правят бал в больших грязных водоёмах. Как и Бодиль. Она ещё крепче сжимает руку Тильте.

– Это я задала вопрос, – говорит она. – Вы договаривались с родителями, что они будут вам звонить?

– Мы вам всё расскажем. – повторяет Тильте.

При этих словах она незаметно опускает телефон ко мне в карман.

– Но сначала, – продолжает она, – мы хотим задать вам один вопрос, он нас очень беспокоит, а именно: все ли бумаги у вас в порядке?

Бодиль морщит лоб.

– У нас есть необходимые бумаги от социальных служб, дающие нам право взять вас под опеку. – говорит она. – В соответствии с так называемым пятидесятым параграфом.

– Я не это имела в виду, – говорит Тильте. – Есть ли у вас решение суда, позволяющее вам проникать в комнату моего старшего брата и обыскивать её?

В комнате становится тихо. Даже полицейские чувствуют, что дело пахнет неприятностями.

– Мы боимся, – говорит Тильте, – за вас, ведь это может попасть в газеты. И получить какое‑то продолжение. Я тут сделала несколько снимков.

Бодиль и женщина‑полицейский хватают Тильте. Но телефон‑то у меня, а я уже у входной двери.

– Телефон с фотографиями у Петруса, – говорит Тильте.

У мужчины‑полицейского в глазах обозначается решительность.

– Я неплохо играю на правом фланге, – заявляю я. – Попробуйте только приблизиться ко мне, я тут же исчезну – как будто меня и не было.

Все трое взрослых замирают. Я чувствую их замешательство. И ещё я чувствую нечто другое: они находятся под каким‑то давлением, они чего‑то боятся.

– Вам не поймать Петруса, – говорит Тильте, – он отправится прямиком к журналистам, представьте себе заголовки на первых страницах газет: «Полиция и глава администрации муниципалитета забирают детей священника из дома без необходимых документов».

Бодиль великолепным образом берёт себя в руки. Наверное, главой администрации не становятся без того, что Тильте называет «стратегическим мышлением».

– Мы делаем это ради вас.

– Мы признательны вам, – говорит Тильте. – Но хотели бы чуть больше откровенности. С какой стати мама и папа не должны быть на Ла Гомере?

Бодиль встаёт.

– Они не выезжали из страны, – говорит она.

– Что, полиция следит за всеми священниками Дании? – спрашивает Тильте.

– Она следила за вашими родителями.

♥

В машине они с нами очень милы.

Да, конечно, Бодиль рискует схлопотать инфаркт, когда в ответ на вопрос, а почему же Ханс так долго ставит свой велосипед, Тильте отвечает, что история про велосипед – это чистая ложь, а на самом деле мы понятия не имеем, где находится Ханс. Тут Бодиль пытается позвонить Хансу, но тот не отвечает. Потом она звонит куда‑то ещё и сообщает собеседнику, что мы с ней в машине, но что Ханс куда‑то пропал, и голос в трубке звучит успокаивающе, а потом мы стираем компрометирующие фотографии в мобильнике, и все с облегчением вздыхают.

Обстановка в салоне мирная. Они разрешили мне взять Баскера на колени: он ведь скорее человек, чем собака, так что категорически отказывается сидеть за сеткой для собак. К тому же они останавливаются на заправке, покупают нам по сэндвичу, и ещё всякие конфеты, и всё вполне терпимо, пока мы не добираемся до места.

Приезжаем мы на аэродром у местечка Туне в окрестностях городка Роскиле. Отсюда летом каждый день отправляется несколько рейсов к нам на остров.

Чаще всего на Финё добираются паромом из Грено, он сперва заходит на остров Анхольт, где высаживает нескольких заблудших пассажиров, которые и представить себе не могут, что бы их ожидало, останься они на борту. Затем паром устремляется к Финё, и в последний час плавания все пассажиры могут почувствовать, что Каттегат остаётся позади и приближается Северная Атлантика, так что люди, имеющие склонность к морской болезни и избыток денег, предпочитают добираться на остров самолётом.

Аэропорт Финё устроен на лесной вырубке и представляет собой сарайчик с большими окнами и полосу асфальта длиной 750 метров, которую в нелётное время отдают в распоряжение молодёжного клуба. Среди всего прочего у нас есть рампа для катания на роликах и скейтборде, устроенная таким образом, что её можно откатить в сторону, когда нужно освободить полосу для полётов. А самолёты, которые летают на Финё, – это маленькие одномоторные «сессны», они могут приземляться на короткой посадочной полосе.

Но ждёт нас вовсе не такой самолёт, ждёт нас военный самолёт «Гольфстрим», в камуфляжной раскраске, с двумя двигателями и двумя лётчиками, и единственным возможным поводом для появления такого самолёта на Финё может быть визит кого‑нибудь из членов королевской семьи.

Выйдя из машины, мы оглядываем самолёт. Бодиль, очевидно, чувствует наше вежливое недоумение.

– В муниципалитете Грено, – говорит она, – мы очень внимательно относимся к детям и молодым людям, оказавшимся в трудной ситуации.

– Да, конечно, – соглашаюсь я. – Но не настолько же.

На лице Бодиль появляется несколько усталое выражение. Именно в этот момент Тильте просит Бодиль воспользоваться её телефоном.

«Я хочу попробовать позвонить брату, – объясняет она, – у меня телефон разрядился, можно позвонить по вашему?» Бодиль протягивает ей телефон, и только я вижу, что Тильте открывает список вызовов и, мгновенно обследовав его, заносит что‑то из увиденного в свою феноменальную память, а затем набирает номер, но, конечно же, никто не отвечает, после чего Бодиль получает назад свой телефон, и мы идём к самолёту.

Чтобы выйти на лётное поле, надо пройти через зал ожидания, в нём никого нет, на большой доске объявлений висят плакаты. Увидев один из них, я останавливаюсь.

Это реклама концертов в связи с каким‑то, вне всякого сомнения, чрезвычайно важным событием, смысл которого от моего внимания ускользает, потому что при виде фотографии над текстом у меня перехватывает дыхание. С плаката улыбается Конни.

Тильте кладёт руку мне на плечо, и я снова возвращаюсь на землю.

Самолёт взлетает, и Тильте наклоняется ко мне.

– Нам знаком человек по имени Винглад?

Я качаю головой.

– Это ему звонила Бодиль, – шепчет она, – я запомнила номер из её телефона.

Потом она быстро сжимает мою руку, и мне кажется, мы с вами уже достаточно хорошо знакомы, чтобы быть совершенно искренним и объяснить, почему она это делает. Всё потому, что моя любимая покинула меня.

Вы, конечно, можете сказать: и что тут такого особенного. третью часть людей на земном шаре кто‑то покидает. Третья часть тоскует по тому, кто их покинул, вторая треть мечтает о тех, кого они ещё не встретили, а у последней трети есть кто‑то, кого они нисколько не ценят, пока те их не покинут, и они внезапно не окажутся в первой группе.

Но не совсем так обстоят дела с Конни и со мной. В каком‑то смысле Конни не покидала меня. Её у меня украли. Украла слава.

Два года назад на Финё начались съёмки семейного фильма, и так как девочка, которая должна была играть роль милой и бойкой сестрёнки, заболела, на эту роль взяли Конни, у которой это так хорошо получилось, что ей предложили ещё одну роль, а потом ещё три других, и за два года она снялась в семи фильмах.

Я знаю, что именно у Конни хорошо получается. Она может по команде концентрировать своё обаяние и энергию.

Все люди способны концентрировать свою энергию. При этом большинство людей не осознают этого, чувство это возникает внезапно, в минуту восторга или запальчивости или когда неожиданно понимаешь, что вратарь теряет равновесие, переместив вес не на ту ногу, так что если ты вложишь всю душу в удар с длинной дистанции, он его не парирует. Но обычные люди не умеют пользоваться этим, когда захотят. А Конни – умеет, и эту способность она и использует в кино. В первых шести фильмах она играла маленькую девочку с хвостиками и с проблесками вандализма во взгляде. В последнем фильме она играла молодую девушку. У которой был друг. Звали его Антон. В фильме. И она произносила его имя так, как обычно произносила моё. Невозможно объяснить, как именно. Но это звучало совершенно иначе, чем любое другое произносимое ею имя. Я всегда сохранял её звуковые сообщения в телефоне и прослушивал их снова и снова, только для того, чтобы услышать, как она произносит моё имя.

До того самого фильма. Когда я посмотрел его и услышал, как она научилась управлять своим голосом, произнося имена, я понял, что потерял её. И перестал прослушивать старые сообщения.

После съёмок второго фильма мать Конни решила, что им следует переехать в Копенгаген. Мы с Конни даже не успели понять, что случилось. К первому фильму мы отнеслись как к новым впечатлениям, потом был второй фильм, а потом она исчезла, и вот уже прошло полтора года.

С тех пор я виделся с ней лишь раз. Однажды я вышел из школы и увидел, что она ждёт меня. Мы пошли к морю, нашим обычным маршрутом. Между берегом и акваторией порта сооружён длинный мол, там нет сильного ветра и хорошо виден весь город. Она изменилась. У неё была сумка, которую можно увидеть только в рекламе, и серьги, которых и в рекламе не увидишь. Мы шли рядом, но казалось, что нас разделяет вся акватория порта, через которую невозможно перебросить мост. Я чувствовал, что ей пора уезжать, мне казалось, что я сейчас умру. Когда мы прощались, она вцепилась в мою рубашку обеими руками. «Питер, – сказала она. – Я не могу этого не делать».

И она уехала. С тех пор я её больше не видел. Только в кино, на экране. Да и с этим теперь покончено. После того фильма с Антоном.

Тильте это знает. Она понимает, что происходит в душе человека, когда он видит на плакате свою потерянную возлюбленную. Вот почему Тильте сжимает мою руку. А самолёт уже высоко.

♥

Я хочу объяснить, где на самом деле находится остров Финё. Финё находится посреди Моря Возможностей.

Если собрать все песни, которые написаны о Финё, и отвезти их в контейнер для вторсырья – что, как мне кажется, будет совершенно правильно, – понадобится грузовик. С прицепом. Какая‑то часть этих песен включена в песенник для высших народных школ, и разделить эти сочинения можно на две группы.

В первую группу входят песни, в которых Финё изображается как жемчужина среди бурного моря, атакам которого остров мужественно противостоит.

Авторы второй группы придерживаются совершенно противоположной точки зрения, для них Финё – это младенец, который лежит на руках матери и посасывает большой палец ноги, а мать его – это море.

Слушая эти песни, нельзя не задаваться вопросом, а не принимают ли авторы патриотических песен наркотики. перед тем как приступить к сочинению? Ведь половина населения Финё промышляет ловлей норвежского омара и рыбы‑тюрбо для туристов, или занимается капитальным ремонтом их судов на верфи, или же водит экскурсии к лежбищу тюленей на Грохочущие острова, или продаёт крем от загара, пляжные причиндалы и кофе‑латте по 40 крон за чашку на террасе ресторана «Свумппуклен» неподалёку от порта. А остальная часть населения Финё живёт тем, что приводит в порядок волосы и зубы и меняет памперсы и катетеры той половине, которая обслуживает туристов.

Так что море вовсе не угроза и не мать родная для Финё. Море – это лотерея, благодаря которой мы всю тёплую половину года получаем большие выигрыши. И ещё – огромная игровая площадка и спортивный зал для детей и подростков острова, за исключением тех двоих в каждом классе, которые боятся воды.

Однажды представитель министерства образования на Финё Александр Финкеблод заставил Тильте поднять на уроке руку, этого Тильте не любит, ей кажется, что это унижает её достоинство, она считает, что если учителям надо удостовериться, что она что‑то знает, то пусть так прямо её и спрашивают. В какой‑то момент учителя сдались, даже Александр Финкеблод, но весь первый год он не отказывался от своих попыток, и вот как раз тогда он и спросил: «Как называется море вокруг Финё?» И потребовав, чтобы она, как и все, подняла руку, спросил её.

– Оно называется «Кошачья задница»,[5]– ответила Тильте.

Александр Финкеблод чуть со стула не упал и бросил в её сторону взгляд, который мог бы испепелить всё на своём пути, но Тильте ткнула пальцем в слово «задница» в Словаре датского языка – и придраться к ней стало невозможно.

После этого Тильте сказала Финкеблоду, что «Кошачья задница» всё‑таки не самое хорошее название, лучше будет сказать: «Море Возможностей».

Название прижилось и стало на острове устойчивым выражением. Когда кто‑нибудь спрашивает, где находится Финё, мы говорим: «В Море Возможностей».

Вот к этому морю сейчас и устремляется самолёт, вынырнув из облаков. На волнах видны белые барашки пены, дует ветер метров четырнадцать в секунду, и это означает, что кровь в жилах у Тильте, Баскера и у меня немного ускоряется, что оказывается очень кстати, потому что в этот момент Бодиль говорит:

– Мы наденем вам синие браслеты – как в прошлый раз.

В руках у неё три синих браслетика, состоящих из двух кусочков нейлоновой липучки, соединённых чем‑то похожим на циферблат из пластика, и вот уже полицейские, которых, как мы теперь знаем, зовут Катинка и Ларс, защёлкивают браслеты каким‑то инструментом, похожим на небольшой трубный ключ.

Но под «циферблатом» нет никаких часов. Там находится миниатюрный, но мощный передатчик и две маленькие литиевые батарейки. В «Большой горе» на стене висит панель, такие же есть и в полиции Грено и Орхуса. На этих панелях высвечивается номер каждого передатчика. Благодаря этому муниципальный отдел социального обеспечения и полиция всегда знают, где находятся счастливые обладатели браслетов.

Синие браслеты надевают опасным преступникам, отпуская их на выходные из тюрьмы, где они отбывают свои четыре года за то, что убили одним ударом семерых. И домохозяйкам, сидящим за то, что жестоко обращались со своими мужьями, с которыми теперь им запрещено встречаться, и отныне они не имеют права показываться в радиусе полутора километров от того места, где трясётся от страха избитый супруг со своей новой подружкой.

И ещё их надевают тем пациентам «Большой горы», которые были замечены с ломиками возле некоторых домов у нас на острове.

Но синие браслеты не надевают детям школьного возраста, которые привыкли бродить, где им вздумается.

Бодиль это знает, поэтому она и говорит о браслетах с какой‑то фальшивой лёгкостью, с которой могла бы, наверное, заявить Иову, что у него всего лишь детская экзема и завтра всё пройдёт, или Ною, что дождик скоро кончится – если позволите привести пару примеров из Библии.

– Не забывайте, – говорит она, – что бы там ни случилось, мы за вас отвечаем.

Похоже, что Бодиль принадлежит к той большой группе взрослых, которые слепо верят в способность детей понимать тонкие намёки. Вот в этом‑то я сейчас и спешу её разубедить.

– А вот это ваше «что бы там ни случилось», – говорю я, – Тильте, Баскера и меня особенно не радует, это что, означает: «даже если ваши родители никогда не вернутся»?

Бодиль вздрагивает. Но ремень перед посадкой она пристегнула, так что незаметно отползти в сторону и по‑тихому выбраться на крыло у неё нет никакой возможности. Ей не остаётся ничего иного, как посмотреть нам в глаза.

– Это невозможно, – произносит она. – Совершенно исключено.

И тут впервые, через силу, прямо из бегемотьего сердца Бодиль наконец вырывается:

– Но мы очень встревожены, – говорит она.

♥

Лечебница «Большая гора» расположена выше города Финё, на склоне холма Большая гора, вершина которого, находящаяся на высоте 101 метр над уровнем моря, является самой высокой точкой острова Финё.

Туристам, которым название «Большая гора» кажется смешным и которые собираются подшучивать над ним в присутствии Тильте, Баскера или меня, я бы порекомендовал, прежде чем они раскроют рот, получше защитить зубы и заплатить все надлежащие взносы по страхованию жизни. Потому что мы – жители Финё – становимся чувствительными и ранимыми, когда речь заходит о нашем острове.

Вообще‑то смеются все обычно до тех пор, пока не увидят вид с горы. Стоит только добраться до вершины – и не остаётся ни одного равнодушного. Мне случалось видеть, как люди с байкерской символикой на куртках, обритые наголо, с ползущей по затылку татуировкой и засунутым в велосипедную сумку обрезом разражались слезами перед этим видом.

Людей потрясает в первую очередь величие, а величие всегда трудно объяснить. С Большой горы открывается вид на весь остров Финё – от города Финё на юге на все двенадцать километров до маяка на северной оконечности – и на Море Возможностей. Кажется, что Финё парит, словно зелёная планета в тёмно‑синем космосе моря. Видите – я пытаюсь внести свой вклад в песенник для высших народных школ.

Этот вид и открывается сейчас перед нами с Тильте. Когда мы стоим на террасе лечебницы «Большая гора».

И тут Тильте обнимает меня сзади.

Не следует очень‑то позволять другим людям к тебе прикасаться. Например, маме я больше этого не позволяю, мне ведь уже четырнадцать, через полтора года я поеду в школу‑интернат, а через два с половиной окончательно уеду из дома.

К тому же мама испытывает какую‑то растерянность, когда хочет дотронуться до меня, всё потому, что никак не может понять одного: ещё вчера, как она частенько говорит, её ребёнок был младенцем, а теперь ему уже четырнадцать, его бросила женщина, и он лучший нападающий основного состава, и однажды его заподозрили в курении гашиша – хотя никто ничего так и не смог доказать.

Так что мама не знает, имеет ли она право обнять меня, или же ей надо сначала отправить по этому поводу ходатайство, или лучше вообще забыть об этом, в итоге у неё ничего не получается – если только я сам не сжалюсь над ней и не обниму её так, как будто это она ребёнок, а я – взрослый.

С Тильте дело обстоит иначе, она нутром чует, на что имеет право, и это не глупости, так что сейчас она обнимает меня.

– Петрус. – говорит она.

Если Тильте кого‑то как‑то называет, это неспроста. Однажды, когда папа с мамой ссорились, а к нам пришли гости, Тильте встретила гостей на пороге, проводила их в комнату и представила отца и мать, сказав:

– Это мой отец и жена моего отца от первого брака.

Отец был женат лишь раз в своей жизни, и при этом на маме, так что гости вздрогнули, и папа с мамой тоже, а когда гости ушли, папа с мамой спросили Тильте, что она имела в виду, и Тильте сказала, что ведь никогда нельзя знать, сколько продлится брак, тем более если он уже перешёл в такую агрессивную стадию.

После этого папа с мамой довольно долго не ругались.

Если она называет меня «Петрус», следует навострить уши, это то имя, которое она обычно использует, когда хочет напомнить мне о существовании двери.

Так что на мгновение мы замираем. И прислушиваемся к тишине. Хотя в ней, конечно, нет никаких звуков. Это так же, как и со счастливым детством. Не стоит задумываться о нём, иначе оно пропадёт. Надо лишь вслушиваться. И пусть даже нет никаких звуков.

Тишина длится одно мгновение. Потом её нарушает восторженный возглас.

– Тильте, мой колокольчик, и мой сладкий малыш Питер, вы замечательно выглядите!

Мы оборачиваемся на звук голоса.

– Рикард, – говорит Тильте. – Ты похож на миланского мальчика по вызову.

Тильте, как обычно, попала в точку.

♥

На графе Рикарде Три Льва[6]ковбойские сапоги из настоящей змеиной кожи с высокими каблуками, рыжие кожаные штаны, облегающие его как кожура банан, и белоснежная рубашка, расстёгнутая до пупа, так что все могут созерцать его золотые цепи и осознавать тот факт, что он тощий как щепка, как будто аппетит покинул его несколько лет назад и больше не возвращался.

На самом деле так именно и обстоит дело. Когда мы познакомились с Рикардом Три Льва, он лежал в лечебнице, пытаясь избавиться от героиновой зависимости, которая и лишила его аппетита, как это обычно бывает с большинством наркоманов. Чем‑то это очень похоже на влюблённость: раз уж вы нашли такую прелесть, как героин, стоит ли терять время на всякие досадные мелочи, например, на удовлетворение голода?

Он вылечился, получил диплом нарколога, купил всю лечебницу и стал членом администрации, а смог он это сделать, потому что все заведения для лечения алкоголиков и наркоманов в Дании находятся в частной собственности и потому что он – настоящий граф, получивший в наследство больше денег, чем, при других обстоятельствах, было бы полезно для бывшего наркомана.

Благодаря наследству у него также появилась возможность всерьёз заняться своим гардеробом и сменить странноватую одежду на совершенно идиотскую. Вот и сегодня его украшает артефакт, который даже у него на голове выглядит дико. Это купальная шапочка, в которой проделано множество дырочек. Из дырочек в разные стороны торчат пучки волос, а среди них виднеются светящиеся зелёным и красным световоды.

– У нас в гостях специалист по головному мозгу, – поясняет он. – Мы проводим эксперимент. Мой мозг, естественно, вызвал самый живой интерес.

Впервые мы познакомились с графом, когда мама и папа вернулись домой с «мазерати» и норковой шубой.

Прежде у нас дома раз в неделю ели кашу и два раза в неделю – рыбу, которая на Финё вообще‑то ничего не стоит, а тут у нас настали времена, когда всё закипело млеком и мёдом, на день рождения мне подарили пять тысячекроновых купюр, и Тильте и Хансу столько же, чтобы они не расстраивались, и мы пили шоколад по случаю дня рождения на террасе ресторана «Свумппуклен», а когда вернулись домой, денег мы на месте не обнаружили.

Все двери были заперты, окна закрыты, никаких следов взлома, но деньги куда‑то исчезли.

У людей может быть очень разное отношение к порядку в своей комнате. У моего брата Ханса царит великий космический беспорядок, словно здесь только что произошёл Большой Взрыв и всё по‑прежнему пребывает в хаосе после катастрофы. Комната Тильте выглядит более опрятно, но поскольку ей свойственна некоторая экстравагантность, и нарядов у неё хватило бы для костюмерной небольшого театра, туфель у неё больше пятидесяти пар, два шкафчика с косметикой и серьгами, а гардеробная битком набита платьями и боа из перьев, то у неё всё равно чувствуешь себя как на восточном базаре из «Тысячи и одной ночи».

Но у меня‑то полный порядок. Если уж родился в такой семье, как наша, где мы с Баскером – не говоря дурного слова о других – единственные нормальные, то никак не прожить без строгой организации – ради себя самого.

Вот почему у меня все вещи находятся на своих местах. На подоконнике у меня стоят кубки среднего размера – призы «Игрока года» и «Первенства Каттегата», а в тот день кубок летних соревнований футбольного клуба Финё оказался чуть‑чуть сдвинут, и на нём виднелись отпечатки пальцев – если латунная поверхность начищена до блеска, то этого нельзя не заметить. В саду под окном обнаружился маленький зелёный квадратик пластмассы, мы показали его маме, и она объяснила, что это регулировочная прокладка от стеклопакета, после чего она потянула на себя деревянную планку, которая прижимает стекло, и та с лёгкостью поддалась. Стало ясно, что кто‑то тут аккуратно поработал ломиком.

Так что в 12 часов дня, когда, как мы прекрасно знали, в лечебнице время обеда, Тильте, Ханс, Баскер и я отправились в «Большую гору» – тогда там ещё не было охраны. С собой мы прихватили кубок, который дали понюхать Баскеру, а потом стали одна за одной обходить все комнаты. Мы нашли деньги в третьей комнате, или, точнее, Баскер нашёл их, они даже не были спрятаны – просто лежали в незапертом ящичке шкафа, в котором на дополнительных выдвижных перекладинах висело двести галстуков.

Когда граф вернулся с обеда, мы сидели в его комнате. Он замер в дверях и произнёс: «Рад вас видеть». И тогда Тильте сказала: «Мы тоже рады вас видеть. И будем рады снова увидеть деньги».

Это была наша первая встреча с графом, и после преодоления некоторых трудностей и всяких мелких недоразумений, которые неизбежны, если ты только что застукал собеседника на том, что он вломился в твой дом и украл пятнадцать тысяч крон, в нашей компании воцарилась замечательная атмосфера. Мы рассказали ему о жизни на Финё, а граф рассказал о своём детстве на севере Зеландии в окружённом рвом замке, в котором можно разместить одновременно двести пятьдесят гостей. Он поведал нам о том, как после окончания частного интерната Херлуфсхольм отец с матерью подарили ему квартиру, которую он тут же продал, чтобы закупиться кеталаром – это, по его словам, что‑то вроде ЛСД, но забавнее – делаешь укол и две минуты спустя тебя через точку в черепе выбрасывает в космос.

Я тогда заметил, как Ханс вздрогнул при упоминании о выбрасывании в космос.

Каждый день в течение года граф колол себе кеталар, и когда деньги кончились, он оказался без крыши над головой. Но обстоятельства сложились так удачно, что как раз начался сезон грибов, так что он поселился в палатке в лесу. Там, по его словам, обитали маленькие гномики, они ежедневно собирали для него псилоцибины, которые столь же хороши, как и мескалин, а когда похолодало, и он, переехав в город, поселился в подъезде дома в районе Нёрребро, гномики стали приносить ему какао с молоком, валиум, а иногда и дозу героина, и так он и перебивался, пока его не задержали, не отправили в суд, а потом на Финё.

Ушли мы от графа в тот вечер затемно. К этому времени мы уже были друзья не разлей вода, и каждый из нас дал ему по тысяче крон, и пока мы шли к выходу из «Большой горы», он стоял у окна и пел нам.

Петь он продолжает до сих пор: примерно два раза в месяц, облачившись в розовый костюм в крупный белый горошек и вооружившись архилютней – это такой музыкальный инструмент, который звучит и выглядит, как нечто инопланетное – он появляется на лужайке под нашими окнами. И распевает примерно с полчаса. Граф чувствует влечение как к мужчинам, так и к женщинам, поэтому он влюблён и в Тильте, и в Ханса – как крыса в два сыра, и вначале мне было непонятно, как всё это объяснить приходящим ко мне в гости приятелям, которые слышали графа и видели его с этой архилютней. Трудно было также объяснить то, что время от времени ему приходится отрывать руку от инструмента, чтобы дирижировать маленькими голубыми человечками, которые, как он утверждает, живут под нашей верандой и которые ему аккомпанируют. Но со временем мы к нему привыкли. Тильте, с присущей ей сдержанной скромностью, говорит, что если у тебя есть королевство, то у тебя должно быть и множество самых разных подданных, и граф понемногу стал превращаться в члена семьи.

Насколько он продвинулся в этом вопросе, Тильте как раз и собирается сейчас выяснить.

– Рикард, – говорит она, – разве не прекрасный вид открывается отсюда?

Граф кивает. Он тоже считает, что с террасы «Большой горы» открывается чудесный вид. Особенно сейчас, когда присутствует пищевая добавка в виде Тильте.

– С тех пор как мы здесь были в последний раз, – говорит Тильте, – здесь, похоже, появилась постоянная охрана у ворот. Наверняка чтобы у пациентов и персонала возникло ощущение защищённости и спокойствия.

Граф кивает, да, так оно и есть.

– А белые датчики, – продолжает Тильте, – те, что на стене вокруг сада, это, должно быть, такие хитрые приспособления, которые должны срабатывать, если кто‑то перелезает через стену, и они также призваны создавать ощущение спокойствия, так ведь?

Граф кивает, да, именно ради этого они и установлены.

– И потом эти синие браслеты, которые на нас надели, – говорит Тильте.

Граф начинает переминаться с ноги на ногу.

– Не кажется ли тебе, Рикард, что нас с Петрусом посадили под замок, словно каких‑нибудь поросят на откорм? Не дав нам возможности встретиться с адвокатом, без судебного решения.

Граф молчит.

– А это наша комната, – безжалостно продолжает Тильте. – Просторная, с видом, как в самой дорогой гостинице. Рядом – милейшие люди. С одной стороны Катинка, которая прилетела вместе с нами на самолёте. С другой стороны Ларс, который был в том же самолёте. Ларс и Катинка. Не кажется ли тебе, Рикард, – попробую воспользоваться своим жизненным опытом – что они похожи на полицейских?