Естественный шарм

Китайская культура принадлежит не только китайцам, но и всему миру» — Из послания президента КНР Ху Цзиньтао федеральному парламенту Австралии, октябрь 2003

3 сентября в КНР прошёл впечатляющий военный парад в честь 70-летия окончания Второй мировой войны. Множество техники и солдат, высокие иностранные гости — китайцы явно намеревались продемонстрировать, что они тоже мировая держава.

Головокружительные экономические успехи Китая в последние 20 лет логичным образом привели страну в мир Большой Игры — уже одна необходимость обеспечить бесперебойные поставки топлива вынуждает Пекин строить сильный флот, что автоматически сталкивает китайцев с США. К тому же для обеспечения морской мощи в регионе Китаю требуется давить на своих соседей, что опять-таки не может прийтись по нраву нынешнему мировому гегемону.

Но сверхдержаве нужны не только армии и корабли. За США стоит огромная сеть агентств и НКО. На стороне Европы старые колониальные связи по всему миру и многочисленные программы политической и экономической интеграции ближайших соседей в сферу влияния ЕС. А как выглядит soft power Китая?

Естественный шарм

Медиа всего мира создают образ Китая как державы, управляемой мудрецами, которые «мыслят на поколения вперёд», что, мягко говоря, не вполне соответствует истине — генезис нынешних китайских элит завершился совсем недавно, и наследники победивших в 1948 году коммунистов не имеют никаких связей с имперским Китаем, где были свои «старые деньги». Элиты Тайваня чуть постарше — но они все родом из революции 1911 года. Гонконгские элиты — это вообще английский «новодел» без политических амбиций.

При беглом осмотре верхушка КПК выглядит вполне однозначно: это обыкновенная коррупционная элита, в своих амбициях не сильно далеко ушедшая от своих коллег из какого-нибудь Бурунди. Впрочем, размеры китайской экономики и численность населения (которым нужно управлять и которое нужно обеспечивать работой) вынуждают Пекин думать о том, как обеспечить соблюдение своих экономических интересов — не только военным, но и пропагандистским путём.

Что характерно, до начала 2000-х сами китайцы об это не особо задумывались, а первым на публике о китайском потенциале в сфере проецирования «мягкой силы» заговорил вообще американец — изобретатель самого термина Джозеф Най. Он считал, что растущий Китай неминуемо захочет опрокинуть нынешний порядок в Восточной Азии — и что прежде всего станет использовать для этого невоенные рычаги давления, наращивая политическое и экономическое влияние в регионе (и за его пределами).

В материалах о присутствии КНР в Африке и Латинской Америке мы уже рассказывали о первых шагах дипломатии коммунистического Китая, работавшего через сочетание гуманитарной помощи и взаимовыгодных экономических соглашений и проектов.

Другим важным шагом стало основание в июле 2010 года круглосуточного канала CNC World, вещающего на английском языке по всему миру. Конечно, китайцам сложно добиться доли на уже поделенном рынке мирового вещания (80% новостного контента в мире генерируется Associated Press, United Press International, Reuters, и Agence France-Presse), но сама попытка заслуживает уважения — к тому же аудитория китайских каналов постепенно расширяется за счёт развивающихся стран.

Проблема китайского soft power в том, что мягкая сила этой страны воспринимается неотрывно от китайского правительства, что неизменно приковывает внимание к политической системе, дискуссиям о свободе слова, ситуации с правами человека — словом, к области, в которой современному Китаю нечем похвастаться. Американские и европейские НПО обладают достаточной степенью автономии от своих правительств хотя бы внешне — страны, где они работают, не воспринимают их как непосредственных эмиссаров конкретных держав, и потому наезды на какой-нибудь Amnesty International местные жители воспринимают близко к сердцу, защищая их из самых лучших побуждений, «люди ведь для нашего блага работают».

Ограниченность китайской «мягкой силы» продемонстрировали события, последовавшие после агрессии КНР против своих соседей на море: антикитайские погромы во Вьетнаме показали, что население этих стран никак не может согласиться с притязаниями Китая, а резкий поворот правительств этих стран к союзу с США (в экономической плоскости недавно ознаменовавшийся созданием Транстихоокеанского партнёрства) явно демонстрирует провал Пекина по части подкупа элит. Китайцев не спасло даже прочное торговое партнёрство с этими странами — для элит политика всегда была и будет важнее экономики. Как показывает недавний опрос, несмотря на экономические перспективы и серьёзные инвестиции КНР, Японию соседи Китая любят больше. Скорее всего, дело в том, что эта страна никому не угрожает. Свою роль, конечно, играет и более гибкий подход японцев к soft power.

Большая часть японских проектов осуществляет бизнес, участие правительства минимально. Хотя в Токио на эти цели могли бы выделять значительно большие средства, но, по крайней мере, культурную дипломатию японцев население обрабатываемых стран не воспринимает в штыки как слишком очевидно государственную пропаганду. Конечно, это всё равно лицемерие — высшие фигуры японского бизнеса так или иначе связаны с правительством в Токио, но в отличие от КНР это личные, а не институциональные связи.

Концептуальный провал китайской мягкой силы лучше всего заметен на примере Южной Кореи — практически все культурные продукты корейской республики уходят своими корнями в китайскую культуру, но популярность КНР в этой стране остаётся на очень низком уровне и даже местные политики относятся к любой идее сближения с Китаем, мягко говоря, очень сдержанно.

Другое исследование, посвящённое восприятию США и КНР в странах Азии, показало, что даже «экономическая дипломатия» не делает Китай более привлекательным в глазах населения этих стран: хотя КНР и является главным источником помощи и инвестиций в Камбодже, только 20,3% жителей этой страны считают китайцев образцом для подражания — сильный контраст с 43,8% камбоджийцев, восхищающихся США. Характерно что даже огромная китайская диаспора в этих странах (например, в Сингапуре, где китайцы вообще составляют большинство) не считает КНР более привлекательной страной, чем США.

Вообще, китайский soft power работает… плохо.

На книжной выставке BookExpo America в этом году к китайскому стенду никто не проявлял никакого интереса, даже представители местной диаспоры, хотя китайской делегации выделили почётное место. Недавний займ $5 млрд для Венесуэлы с её кошмарным кредитным рейтингом не принесли КНР никаких новых концессий — и, как можно увидеть, ни одной китайской военной базы в регионе всё ещё не появилось. Сюда же и относится пресловутое проникновение КНР в Среднюю Азию — это ведь просто бизнес без реальной геополитической составляющей.

С другой стороны, китайский soft power, как ни парадоксально, это во многом продукт для внутреннего потребления. Эпоха 1840-1911 оказалась для китайской цивилизации большим вызовом, который она не осилила — под грузом западных идей имперский Китай развалился и деградировал, хотя даже в период 1910–1930 гг. отдельные центры страны (Шанхай, например) подавали большие надежды. Глобализация во второй половине XX века грозила поколебать власть коммунистической партии, которая начала лихорадочно изобретать новую идеологию, подходящую для поколения, выросшего в эпоху экономической свободы. Иными словами, создание имиджа КНР за рубежом служит делу строительства современной китайской идентичности — по существу, гражданам КНР объясняют, чем они отличаются от всех остальных. В принципе, это такой восточноазиатский вариант «особого духовного евразийского пути», призванный очертить границы, в которых китайцы должны думать и действовать. Есть и свой культ Победы с нездоровой виктимностью и акцентом на зверствах завоевателей вместо бравого империалистического месседжа (который прекрасно видно за вуалью американского «всемирно отзывчивого» либерализма). Исследование, проведённое среди 750 молодых китайцев, обучающихся в 100 американских вузах, показала, что в какой-то степени КПК удалось воспитать лояльное поколение: даже те китайцы, которые восхищаются Америкой, были обозлены на США за постоянную критику КНР.

Война с Японией занимает в официальной идеологии КНР место примерно сравнимое с ВОВ в постсоветской России — это один из ключевых элементов нацбилдинга, что довольно нелепо, принимая во внимание высокий уровень экономического сотрудничества между двумя странами. Но японскими империалистами удобно пугать зашуганных китайских обывателей, так что с точки зрения Пекина всё на своих местах.

Однако есть у Пекина и орудия, направленные исключительно на внешний мир.