Конгруэнтность институтов

Теперь зададимся вопросом об эффективности институционального импорта: достигает ли он поставленной цели — смены траектории институционального развития? С одной стороны, известен опыт послевоенного развития Японии, в которой институциональные реформы проводились под контролем американских оккупационных властей и по американским образцам политических, социальных и экономических институтов. Именно реорганизация «дзайбатсу» (zaibatsu), всесильных в довоенный период семейных корпораций, и их превращение в акционерные общества с распылением контроля среди мелких акционеров (в 1949 г. 70% держателей акций были физическими лицами), распространение американской модели внутрифирменного управления, воспроизведение американского законодательства о профсоюзах были одними из ключевых факторов послевоенного экономического успеха Японии.

С другой стороны, по мнению Б. Бади, именно универсализация европейской модели государства обусловила рост локальных и региональных конфликтов в странах третьего мира. Например, принцип территориального построения государства неприемлем для исламских и индийских народов, религия и культура которых предполагает построение государства на основе принципа не территориального единства, а «единства в вере», а также кочевых племен. Получается, что «импорт [институтов] создает хаос, который распространяется не только на политическую сферу, но и на процесс национальной самоидентификации, коллективных действий». Возможность возникновения эффектов, прямо противоположных ожидаемым, при импорте одного из наиболее признанных образцов — американской Конституции, отмечалась многими исследователями. Так, своего рода естественный эксперимент был поставлен в ходе реализации Акта о реорганизации индейских резерваций (The Indian Reorganization Act, 1930), предполагавшего распространение модели американского государства и на племена индейцев, живших до этого по собственным законам и с использованием традиционных властных структур. Результаты эксперимента далеко не однозначны — часть племен в результате деятельности в рамках эффективных институциональных рамок добилась серьезного социального и экономического прогресса, а другая часть, наоборот, вошла в глубочайший кризис. Общий вывод заключается в том, что импорт институтов безусловно оказывает влияние на динамику институционального и экономического развития, но это влияние может принимать как позитивные, так и негативные формы. Можно ли проанализировать факторы, приводящие к тому или иному результату импортирования института, и на этой основе заранее предсказать его результат?

Основными факторами, влияющими на успех импорта институтов, являются степень и характер конгруэнтности господствующих в стране-импортере неформальных норм и формальных норм, на основе которых функционирует импортируемый институт. За неимением лучшего мы используем геометрический термин, под которым подразумеваем наличие общих тенденций развития господствующих в обществе неформальных и импортируемых
формальных норм. Наличие между нормами конгруэнтности позволяет получить их конвергенцию, сближение тренда, траектории институционального развития. В свою очередь, конвергенция бывает позитивной и негативной, эволюционной, стабильной или гибридной. Позитивная конвергенция заключается в сближении формальных и неформальных норм на основе тенденции, ведущей к оптимуму. Негативная конвергенция, наоборот, принимает форму общей тенденции к неэффективному результату. Эволюционная конвергенция (Й. Шумпетер, Дж. Гэлбрейт) видит в сближении норм динамический процесс. Гипотеза статической конвергенции (Ф. Перу) предполагает ситуацию, в которой формальные и неформальные нормы дополняют друг друга. Наконец, гибридная конвергенция (Я. Тинберген) заключается во взаимном влиянии формальных и неформальных норм, в итоге тенденция институционального развития не совпадает ни с трендом развития неформальных норм, ни с трендом развития формальных.

Итак, как мы можем оценить или даже измерить характер и степень конгруэнтности формальных и неформальных норм? Известно несколько методик, каждая из которых имеет свои недотатки, связанные главным образом с их нацеленностью на анализ
конкретных случаев импорта институтов и, следовательно, ограниченностью сфер их применения. Во-первых, юридическая методика оценки перспектив внедрения в корпус права элементов других правовых систем. Она строится на основе предположения, что «имплантируемая норма будет работать только при условии принадлежности юридической системы-донора и юридической системы-рецептора к одному и тому же классу эквивалентности. То есть импортируемые и существующие нормы должны описываться с помощью отношений рефлективности (xRx и yRy), симметричности (xRy и yRx) и транзитивности (xRy и yRz=>xRz), где х —импортируемая норма, у — господствующая в обществе норма, R — отношение между ними.

Во-вторых, методика Дж. Ховстеда, разработанная для сравнения управленческой культуры в различных странах (опросы проводились в конце 70-х - 80-х годах в 50 странах мира, выборка составила более 120 тыс. работников транснациональных корпораций), чтобы оценить перспективы использования одинаковых методов управления в странах с различными традициями организации трудовых отношений. Данная методика позволяет измерить расстояние между неформальными и формальными нормами по пяти следующим параметрам.

• Дистанция власти — степень, до которой менее властные члены институтов принимают как должное неравное распределение власти.

• Индивидуализм versus коллективизм — степень, в которой люди воспринимают себя как индивидов, идентичность которых отделена от их принадлежности к производственной или социальной группе или, наоборот, идентичность которых производна от факта принадлежности к группе. В частности, индивидуалистские и коллективистские культуры отличаются преобладанием норм, отмеченных в табл. 3.

• Мужское начало versus женское начало — степень различения ожиданий относительно мужских и женских социальных ролей. В культурах с преобладанием мужского начала (крайняя форма такой культуры — мачизм) ожидания относительно мужских и женских ролей максимально отличны.

• Избежание неопределенности — характер отношения к риску: нейтральность, склонность или отрицание.

Таблица 3.

• Ориентация на долговременные или на кратковременные цели в жизни — наличие склонности к сбережениям и ее величина.

В-третьих, методика С. Корнела и Дж. Колта, предложенная, чтобы определить степень совместимости формальных институтов власти и неформальных норм, регулирующих властные отношения. Учитывая направленность анализа на институты власти, в методике
используются следующие параметры.

• Структура власти — существуют ли (на уровне формальных и неформальных норм) предпосылки разделения законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти.

• Властные полномочия — какие права могут быть отчуждены в пользу институтов власти и какие являются неотчуждаемыми.

• Место институтов власти в социальной структуре — социальная структура, на которую опирается институт власти: семья, локальное сообщество, племя, нация.

• Источник власти — является ли власть наследственной, выборной, харизматической или экспертной.

В-четвертых, методика, основанная на сравнении норм, которые образуют идеальный тип господствующего в обществе неформального института и идеальный тип импортируемого формального института. При условии создания идеальных типов основных институтов общества (рынка, фирмы, домашнего хозяйства, государства) этот подход позволяет исследовать широкий спектр институциональной динамики. Например, идеальным типом рынка, как мы уже убедились ранее, является совокупность следующих норм:

• сложный утилитаризм;

• целерациональное действие;

• деперсонифицированное доверие;

• эмпатия;

• свобода в позитивном смысле;

• легализм.

Именно эти нормы и задают параметры для анализа господствующих в данном обществе неформальных норм. В результате мы получаем шесть шкал, аналогичных следующей, описывающей уровень деперсонифицированного доверия в обществе (рис. 7).

На каждой шкале отмечаются значения параметра, соответствующие идеальному типу института рынка (рассчитанные либо аналитически, либо на основе эмпирических данных по странам — экспортерам данного института) и господствующим в обществе неформальным нормам. В случае с доверием уровень, с которого становятся возможными рыночные сделки, равен 33%, а эмпирически измеренный уровень доверия в российском обществе — 35%.

Рис. 7.

Однако критически низкий уровень параметра не означает, что доверие на микроуровне в России отсутствует, ведь 65% респондентов, несмотря на это, руководствуются доверием в своих отношениях с людьми. Просто доверие принимает максимально персонифицированную форму — люди доверяют лишь тем, кого хорошо знают, т. е. «своим». Не случайно именно институт семьи вызывает у россиян наибольшее доверие, его называют 71% респондентов (для сравнения — друзей называют 45%, а первый выходящий за локальные рамки институт — церковь стоит лишь на третьем месте — 24%). Иными словами, речь идет о господстве неформальной нормы персонифицированного и локализованного доверия, которая сформировалась еще в недрах советского общества. Лучшей иллюстрацией тезиса о центральной роли локального доверия является факт образования в период банковских кризисов в России (осень 1995 г., осень 1998 г.) «клубов банков», в рамках которых удавалось сохранять доверительные отношения, без которых невозможно осуществление самых элементарных межбанковских расчетов.