Мифологема Российской империи и восточный вопрос

Восточный вопрос имел для России центральное значение не только в гео­политическом, но и в идеальном плане — ив этом отношении его основной смысл состоял в борьбе за Константинополь. С точки зрения центральной мифологемы Российской империи завоевание Константинополя должно было стать кульминационным пунктом создания новой Византии. Надо отметить, что все русско-турецкие войны были довольно популярны в русском народе. Люди не то чтобы рефлексировали их смысл, но ощущали их как нечто внутренне закономерное.

Однако отношение русских к Константинополю не столь просто, как это кажется. Можно даже говорить об особом Константинопольском комплексе в сознании русских. Несмотря на то, что Второй Рим представлялся вожделенной мечтой, на нем как бы лежало «табу», так что первый и единственный план реального овладения им относится лишь к годам первой мировой войны, хотя возможности для таких попыток представлялись или могли представляться и ранее. В период зарождения Российского государства русские цари охотно де­кларировали захват Константинополя в качестве своей цели, что было козырной картой их западной политики, но всерьез эта перспектива не рассматривалась вплоть до царствования Екатерины II. В 1833 году русская эскадра стояла в Босфоре (под предлогом помощи султану в подавлении мятежа Магомета-Али в Египте), а в 70-е годы русские в результате Балканской войны подошли к самым стенам Стамбула. Однако овладеть городом так и не попытались. Причем из-под стен Константинополя русские уходили с какой-то нервозной поспешностью, как бы не будучи уверены сами в себе: вдруг не удержимся и пойдем на штурм города-мечты.

Какую же смутно ощущаемую психологическую опасность таил Константино­поль для русских? Овладеть Царьградом в идеальном смысле означало возвра­щение христианами своей древней столицы. Второго Рима. Москва как Рим Третий лишалась своего смысла. Это не осознавалось, а, скорее, ощущалось, чувствовалось. Более того, Константинополь не мог быть русским. Он был общей столицей всей восточно-христианской ойкумены, всех тех разноязыких народов, которые были детьми византийской культуры.

Именно поэтому наибольшая противоречивость Российской империи должна была проявиться в ее восточной политике, по мере того как в черту ее государст­венной границы включались народы, имеющие те же, что и она сама, права на византийское наследство. С одной стороны, в соответствии со своим идеальным образом Россия должна была эти права признать; отрицать их она не решалась. С другой стороны, логика создания Третьего Рима вела к унификации всей территории Российского государства, что неминуемо выражалось в значительном насилии по отношению к этим народам. Такая ситуация возникла, в частности, в Закавказье.

Кавказский хребет представлял собой что-то вроде крепостного вала, надежно защищающего южные границы России. Закавказье — площадка уже по другую, нерусскую сторону хребта, слабозащищенная, открытая всем ветрам, но зато удобная как плацдарм для дальнейшего движения на Персию или на Турцию. Поэтому неудивительно, что внутренняя политика России в Закавказье в значительной мере была обусловлена военно-стратегическими соображениями.

Цели хозяйственно-экономического и колониального освоения края отступали на второй план.

Край состоял из нескольких сложившихся государственных единиц, и поэтому с чисто прагматической точки зрения наиболее удобной формой управления Закавказьем было протекторатное правление. Но было ли это возможно, исходя из психологических особенностей самих русских?

Кроме того, два из трех основных закавказских народов имели права на византийское наследство. Прежде всего это касалось грузин, сохранивших чистоту православия в самых тяжелых условиях и в некоторые моменты истории оказывавшихся чуть ли не единственными хранителями эзотерической правос­лавной традиции.

В русском имперском сознании столкнулись две установки: с одной стороны, эти народы должны были иметь в империи статус, равный статусу русских (этого требовали религиозные составляющие имперского комплекса). С другой — они должны были быть включены в гомогенное пространство империи (как того требовали государственные составляющие этого комплекса), что было невы­полнимо без систематического насилия над такими древними своеобычными на­родами, как грузины и армяне. Если насилие по отношению к мусульманам в рамках русского имперского комплекса еще могло найти внутреннее оправдание, то насилие над христианскими народами просто разрушало всю идеальную струк­туру империи как Великого Христианского царства и превращало ее в голый этатизм, без иного внутреннего содержания, кроме прагматического. Лишенная сакральной санкции империя должна была моментально рассыпаться (что и произошло в наше время). С прагматической точки зрения она мало интересовала таких прирожденных идеалистов, какими всегда были русские. Когда же русские пытались последовательно воплощать идеальное начало своей империи, то не справлялись с управлением государством и приходили к психологическому срыву.