Ж. Деррида

Дорогой профессор Идзуцу!

<…> Позвольте же мне процитировать несколько статей из [словарей. – Н.Х. ]. Дсконструировать: 1. Разбирать целое на части. Дсконструировать машину, чтобы транспортировать ее в другое место. 2. Термин грамматики (…) Деконструировать стихи: уподоблять их путем упразднения размера прозе. В абсолютном значении: «В методе априорных предложений начинают с перевода, и одно из его преимуществ состоит в том, что никогда нет нужды деконструировать». Лемар, там же. 3. Деконструироваться (…) Терять свою конструкцию. «Современные знания свидетельствуют о том, что в стране неподвижного Востока язык, достигший своего совершенства, сам собой де‑конструируется или видоизменяется в силу одного лишь закона изменения, по природе свойственного человеческому духу», Виймен, «Предисловие к Словарю Академии» (54).

<…> Еще два слова на предмет «контекста». В ту пору господствовал «структурализм». «Деконструкция» как будто двигалась в том же направлении, поскольку слово это означало известное внимание к структурам (которые сами не являются ни просто идеями, ни формами, ни синтезами, ни системами). Деконструировать – это был также и структуралистский жест, во всяком случае – некий жест, предполагавший известную необходимость структуралистской проблематики. Но то был также и жест антиструктуралистский – и судьба его частично основывается на этой двусмысленности. Речь шла о том, чтобы разобрать, разложить на части, расслоить структуры (всякого рода структуры: лингвистические, «логоцентрические», «фоноцентрические» <…> социоинституцио‑нальные, политические, культурные и, сверх того – и в первую очередь, – философские). Вот почему, – в первую очередь в Соединенных Штатах – тему деконструкции связали с «постструктурализмом» <…> Но разобрать, разложить, расслоить структуры <…> – это не была какая‑то негативная операция. Скорее, чем разрушить, надлежало так же и понять, как некий «ансамбль» был сконструирован, реконструировать его для этого. Однако сгладить негативную видимость было и все еще остается тем более сложным делом, что она дает вычитать себя в самой грамматике этого слова (де‑), хотя здесь могла бы подразумеваться скорее какая‑то генеалогическая деривация, чем разрушение. <…>

В любом случае, несмотря на видимость, деконструкция не есть ни анализ, ни критика, и перевод должен это учитывать. Это не анализ в особенности потому, что демонтаж какой‑то структуры не является регрессией к простому элементу, некоему неразложимому истоку. Эти ценности, равно как и анализ, сами суть некие философемы, подлежащие деконструкции. Это также и не критика, в общепринятом или же кантовском смысле. Инстанция Krinein или Krisis'a (решения, выбора, суждения, распознавания) сама есть, как, впрочем, и весь аппарат трансцендентальной критики, одна из существенных «тем» или «объектов» деконструкции.

То же самое я сказал бы и о методе. Деконструкция не является каким‑то методом и не может быть трансформирована в метод. Особенно тогда, когда в этом слове подчеркивается процедурное или техническое значение. Правда, в некоторых кругах <…> техническая и методологическая «метафора» <…> смогла соблазнить или сбить с толку кое‑кого. Отсюда – та самая дискуссия, которая развилась в этих самых кругах: может ли деконструкция стать некоей методологией чтения и интерпретации? (55) <…>

Но недостаточно сказать, что деконструкция не сумела бы свестись к какой‑то методологической инструментальности, набору транспонируемых правил и процедур. Недостаточно сказать, что каждое «событие» деконструкции остается единичным или, во всяком случае, как можно более близким к чему‑то вроде идиомы или сигнатуры. Надлежало бы также уточнить, что деконструкция не есть даже некий акт или операция. И не только потому, что в ней налицо нечто от «пассивности» или «терпения» <…> Не только потому, что она не принадлежит к какому‑то субъекту, индивидуальному или коллективному, который владел бы инициативой и применял бы ее к тому или иному объекту, теме, тексту и т. д. Деконструкция имеет место, это некое событие, которое не дожидается размышления, сознания или организации субъекта – ни даже современности. Это деконструируется. И это (ся) здесь – вовсе не нечто безличное, которое можно было бы противопоставить какой‑то эгологической субъективности. Это в деконструкции (Литтре говорил: «деконструироваться… терять свою конструкцию»). И вся загадка заключается в этом «‑ся» в «деконструироваться», которое не есть возвратность какого‑то Я или сознания. <…>

Если деконструкция имеет место повсюду, где имеет место это, где налицо нечто (и это, таким образом, не ограничивается смыслом или текстом – в расхожем и книжном смысле этого последнего слова), остается помыслить, что же происходит сегодня, в нашем мире и нашей «современности», в тот момент, когда деконструкция становится неким мотивом, со своим словом, своими излюбленными темами, своей мобильной стратегией и т. д. Я не могу сформулировать какой‑то простой ответ на этот вопрос. Все мои усилия – это усилия, направленные на то, чтобы разобраться с этим необъятным вопросом. Они суть его скромные симптомы, так же как и попытки интерпретации. Я не смею даже сказать, следуя одной хайдеггеровской схеме, что мы находимся в «эпохе» бытия‑в‑деконструкции, какого‑то бытия‑в‑деконструкции, которое якобы одновременно проявляется и скрывается в других эпохах. Эта идея «эпохи» и в особенности идея сбора судьбы бытия, единства его назначения или отправления (Schicken, Geschik) никогда не может дать место для какой‑то уверенности.

Если быть крайне схематичным, я бы сказал, что трудность определить и, стало быть, также и перевести слово «деконструкция» основывается на том, что все предикаты, все определяющие понятия <…> также деконструированы или де‑конструируемы – прямо или косвенно и т. д. И это применимо для слова, самого единства слова «деконструкция», как и всякого слова вообще <…> Итак, лишь дискурс или, точнее, письмо может восполнить эту неспособность слова удовлетворить «мысли» <…> Вы знаете, что одной из главных целей того, что зовется в текстах «деконструкцией», как раз и является делимитация онтологики, и в первую очередь – этого третьего лица настоящего времени изъявительного наклонения: S est Р.

Слово «деконструкция», как и всякое другое, черпает свою значимость (56) лишь в своей записи в цепочку его возможных субститутов – того, что так спокойно называют «контекстом». Для меня, для того, что я пытался и все еще пытаюсь писать, оно представляло интерес лишь в известном контексте, в котором оно замещает и позволяет себя определять стольким другим словам, например «письмо», «след», «differance», «supplement», «гимен», «фармакон», «грань», «почин», «парергон» и т. д. По определению, этот лист не может быть закрытым, и я привел лишь слова – что недостаточно и только экономично. На деле, следовало бы привести какие‑то предложения и цепочки предложений, в свою очередь определяющие в известных моих текстах эти слова.

Чем деконструкция не является? – да всем!

Что такое деконструкция? – да ничто!

Я не думаю, по всем этим причинам, что это – какое‑то удачное слово… Оно, в первую очередь, не красиво. Оно, конечно, оказало некоторые услуги в некоей строго определенной ситуации. Чтобы узнать, что заставило включить данное слово в цепочку возможных субститутов, несмотря на его существенное несовершенство, следовало бы проанализировать и деконструировать такую «строго определенную ситуацию». Это трудно, и не здесь я это сделаю (57).