Ким Ир Сен: попытка биографического очерка 4 page

Осенью 1937 г. все корейцы были депортированы с Дальнего Востока, где они жили с конца XIX века, и выселены в Среднюю Азию. Официально утверждалось, что корейцы, будучи этнически близки к японским подданным Корейского полуострова, представляют из себя «политически ненадежный элемент» и, следовательно, им нельзя разрешать жить близ границы с контролируемой японцами Манчжурией. На своем новом месте жительства, в Средней Азии, корейцы столкнулись с различными ограничениями, затрагивающим, в первую очередь, свободу передвижения. Советские корейцы, принадлежавшие к интеллектуальной и политической элите, стали жертвами репрессий, суровых даже по меркам 1937 г. Многие тысячи корейских учителей, ученых, партийных работников, военных были казнены или умерли в лагерях.

В конце 1930-х гг. была практически прекращена и отправка в Корею сотрудников Коминтерна. С этого времени подготовка советских корейцев для последующей подпольной работы на «исторической родине» стала прерогативой разведывательных служб. Задачи агентов тоже изменились: они в меньшей степени стали заниматься организацией коммунистического движения, но в большей — операциями по сбору секретной информации. Впрочем, совсем уж четкой грани между разведывательными и политическими задачами не было и в более ранний период.

В 1940 г. школа военной разведки, размещавшаяся под Москвой, организовала специальные годичные курсы для подготовки разведчиков из среды советских корейцев. В 1942 г. курсы закончили шесть человек (сведения о количестве выпускников 1941 г. отсутствуют). Выпускники школы нелегально работали в Корее и Манчжурии. В конечном счете, большинство из них оказалось в 88-й бригаде, вместе с Ким Ир Сеном и его партизанами. Наиболее известным из этих выпускников был Ю Сонъ-чхоль (Ю Сен Чер), впоследствии ставший начальником Оперативного управления северокорейского Генерального штаба. [125]Пак Чханъ-ок, будущий лидер «советской группировки», был также послан в Корею советскими спецслужбами незадолго до освобождения страны. [126]

Вторая, и более многочисленная, «волна» советских корейцев в КНДР состояла из тех, кто попал в Северную Корею в качестве солдат и офицеров Советской Армии в первые месяцы после Освобождения.

После депортации в Среднюю Азию советские корейцы не могли служить в армии и привлекались на военную службу только в исключительных случаях. Однако эти ограничения не распространялись на тех из них, кто до 1937 г. жил за пределами Дальнего Востока, и таким образом избежал депортации. В 1941–1942 гг. многие советские корейцы, проживавшие вне Средней Азии, были призваны в армию и приняли участие в войне. Некоторые из офицеров-корейцев, арестованных в 1937 г., также были освобождены перед войной и вернулись в войска. Кроме того, офицеры-корейцы служили на Дальнем Востоке в «седьмых отделах» политуправлений соединений и частей. «Седьмые отделы» отвечали за «спецпропаганду» — пропаганду среди солдат и гражданского населения противника, а также на территориях, занятых советскими войсками. Самым заметным среди действовавших на Дальнем Востоке офицеров-спецпропагандистов был майор Михаил Кан, который позже оказывал значительное влияние на советскую политику в Северной Корее. Среди спецпропагандистов было несколько заметных корейских поэтов и писателей, включая, в частности, Чо Ки-чхона (в 1940-х гг. упоминался советской печатью как Чо Ги Чен) и Чонъ Тонъ-хека. Чо Ки-чхон вплоть до своей ранней смерти в 1951 г. был ключевой фигурой в северокорейской литературной элите и оказал огромное влияние на судьбы северокорейской литературы. [127]

Командование 25-й армии, которая в августе 1945 г. разгромила японские войска в Северной Корее, подготовилось к военной кампании на территории полуострова, но оказалось совершенно не готово к управлению теми территориями, которые вдруг оказались под его властью. Даже имевшиеся в частях офицеры корейского происхождения, хорошо владевшие языком, участвовали в войне как «обычные» военнослужащие (например, Чонъ Санъ-чжин был капитаном морской пехоты). В интервью с автором все участники августовских сражений говорили о полном отсутствии в частях переводчиков с корейского. Имевшиеся в частях переводчики владели только японским, и поначалу это затрудняло общение с местным населением, особенно с простыми корейцами, которые не знали языка колонизаторов. [128]Советские военные власти в самом буквальном смысле слова не имели общего языка с теми, кем им пришлось управлять.

В этой обстановке в армии начали активно искать солдат и офицеров, говоривших по-корейски (то есть этнических корейцев — других знатоков языка тогда в СССР практически не было). В конце августа первая группа советских корейцев, примерно 12 человек, была послана в Пхеньян, в распоряжение штаба 25-й армии. К августу 1945 г. все члены этой первой группы уже были военнослужащими Советской Армии. Группу возглавляли майор Михаил Кан и капитан О Ки-чхан. Их главными целями было содействие общению советских военных и местного населения, обеспечение всех видов переводов, и ведение среди местного населения пропагандистской работы. Кан и его группа, в частности, выпускали газету на корейском языке «Чосон синмун». Среди ее редакторов и авторов было несколько корейских писателей, включая уже упоминавшихся выше Чо Ки-чхона и Чонъ Тонъ-хека. [129]

«Группа Михаила Кана» состояла из спецпропагандистов и теоретически отвечала в первую очередь за перевод и публикацию агитационных материалов. Однако, в ситуации, когда большинство советских офицеров и генералов знали о Корее крайне мало, военнослужащие-корейцы редко ограничивались переводческой деятельностью в узком смысле. Они действовали как консультанты, оказывали существенное влияние на принятие важнейших политических решений. Не удивительно, что первые годы существования КНДР с легкой руки Хо Ун-бэ были впоследствии названы «правлением переводчиков». [130]

В 1945-46 гг. Михаил Кан был, вероятно, самым важным лицом среди советских корейцев, воплощением «правления переводчиков». Правда, Кан покинул Северную Корею в 1948 г. и не играл никакой роли в последующих событиях. Однако в 1945 г. М. Кан имел высшее военное звание среди всех нахожившихся в Северной Корее советских корейцев и сам факт того, что в советских войсках есть майор-кореец, поражал местное население: тем более, что в японской армии, с порядками которой они были знакомы лучше, «майор» было более редким и более высоким званием, чем в советских частях.

Вскоре, в сентябре или октябре, в Пхеньян прибыли и другие советские корейцы-офицеры: Чонъ Хак-чун, Чхве Чонъ-хак, Чхве Хынъ-гук, Чонъ Санъ-чжин, Валентин Цой (Чхве). [131]Однако, к сентябрю 1945 г. стало ясно, что нужды советских военных требуют гораздо больше переводчиков и консультантов, чем в это время имелось во всех вооруженных силах. Поэтому военные решили воспользоваться теми кадровыми ресурсами, которые предоставляла корейская община Средней Азии. Приблизительно в это же время ЦК ВКП(б) собрал информацию о количестве советских корейцев — членов партии. Их насчитывалось 3853, причем подавляюще большинство жило в Казахстане (1719) и Узбекистане (1926). Оставшиеся две сотни корейцев-коммунистов, рассеянные по стране, вероятно, состояли из тех, кто на момент насильственного переселения в 1937 г. находился за пределами Дальнего Востока. [132]

В сентябре-октябре 1945 г. первая группа советских корейцев была отобрана в Средней Азии специально присланными из Москвы офицерами. Отобранные немедленно призывались в армию и отправлялись в Корею. Особое внимание уделялось тем, кто имел хорошее образование и считался «политически и морально надежным», — учителям и тем партийным работникам среднего и низшего звена, которым удалось пережить 1937 г. Большинство призванных были рядовыми и лишь немногие — в частности А. И. Хегай и Канъ Санъ-хо — являлись офицерами запаса и по призыве в армию получили соответствующие звания. [133]После прибытия в Корею многие из них служили в седьмом управлении, а большинство работало переводчиками в советской гражданской администрации.

Документ того времени (докладная записка, направленная в 1946 г. в ЦК ВКП(б)) свидетельствует, что, в Северную Корею в сентябре — ноябре 1945 г. прибыло 128 советских корейцев. [134]Однако не ясно, были ли включены в это число солдаты и офицеры, приехавшие вместе с майором Каном в августе. Вероятнее всего — нет, так как в докладной записке упоминается «группа советских корейцев, направленных в Северную Корею из Средней Азии в сентябре — ноябре 1945 г.». Все те, чьи имена упоминаются в документе, были, как известно из других материалов, призваны в армию после августа. Таким образом, мы можем полагать, что в начале 1946 г. в Северной Корее было уже около 140 советских корейцев.

Весной 1946 г. уже начинала складываться государственная структура КНДР. Нехватка квалифицированных кадров во вновь образованных учреждениях была чудовищной. Советская военная администрация и ее северокорейские подопечные остро нуждались в людях с организаторскими навыками и хорошим образованием, которые могли бы помочь создать новый государственный аппарат (конечно, построенный по советской модели). Такую потребность ощущало и само северокорейское руководство: в апреле 1946 г. Ким Ир Сен напрямую просил советские власти отправить в Пхеньян больше советских корейцев. [135]С весны 1946 г. советские корейцы, приехавшие в Корею в 1945 г., начали переходить на работу в местные административные органы. При этом они сохраняли советское гражданство и до 1948 г. формально считались советскими военнослужащими. [136]

Важные изменения произошли летом и осенью 1946 г. До этого времени советские корейцы посылались на Север как военнослужащие, а после — уже как гражданские лица. С лета 1946 г. партийные органы стали активно заниматься отбором кандидатов на работу в Северной Корее. С конца 1946 г. решения об отправке советских корейцев в Пхеньян принимались ЦК партии, хотя учитывались и запросы военных. В конце 1946 г. гражданские лица «третьей волны» начали приезжать в Северную Корею. В отличие от своих предшественников, они не были ни сотрудниками разведки, ни военнослужащими. Большинство новоприбывших составляли учителя и другие гражданские специалисты, набранными партийными органами Средней Азии по полученным из Москвы разнарядкам. На деле разница между теми, кто приехал в качестве военнослужащих в 1945 г. и прибывшими позднее их гражданскими коллегами не была слишком большой. В Корее и те и другие выполняли, по сути, одинаковые задачи.

Вначале считалось, что важнейшей задачей гражданских специалистов «третьей волны» будет преподавание русского языка. 11 декабря 1946 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об организации с 1 января 1947 г. при педагогических институтах Алма-Аты и Ташкента шестимесячных курсов для 100 слушателей из числа этнических корейцев, уже имевших высшее образование (по 50 при каждом институте). Целью курсов была подготовка учителей русского языка для учебных заведений Северной Кореи. [137]По воспоминаниям Пак Пенъ-юля, бывшего слушателя курсов, отбор производился под двойным контролем — и партийных, и военных органов. [138]Именно из числа выпускников этих курсов в основном и отбирались кандидаты на последующую работу в Корее.

10 октября 1946 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило решение об отправке в Пхеньян первой группы специалистов в составе 37 советских корейцев. Годом позже, 27 октября 1947 г., Политбюро приняло решение послать в Корею 34 учителя русского языка (вместе с членами их семей — 107 человек). В марте 1948 г. было принято еще одно аналогичное решение и третья группа — 22 человека (63 — с членами семей) отправилась в Северную Корею. [139]Те, кто вначале приехал в Корею без семей, позже обращались за разрешением пригласить членов своих семей к себе. Такие разрешения обычно давались (по крайней мере, в доступных материалах нет ни одного случая отказа), хотя они должны были быть формально одобрены ЦК ВКП(б). [140]

Есть основания считать, что помимо упомянутых выше трех случаев, Политбюро не направляло в Пхеньян других значительных групп советских корейцев. В этом случае мы можем подсчитать, что в 1946–1948 гг. в Северную Корею было отправлено около 100 специалистов из числа советских корейцев, а также члены их семей. В это число не входят те, кто был послан в Корею военными в 1945-начале 1946 гг. Также как их предшественники из числа военнослужащих, корейцы «третьей волны» в сворем большинстве формально оставались советскими гражданами до середины 1950-х гг.

Как уже упоминалось, в соответствии с первоначальным планом главной задачей гражданских групп должно было стать преподавание русского языка, и в первые месяцы после своего приезда новоприбывшие действительно работали в учебных заведениях. Однако острая нехватка квалифицированных кадров и образованных людей в целом была настолько сильна, что большинство из них вскоре было переведено на партийную и государственную работу. Так, Нам Иль (Нам Ир) в прошлом преподаватель Самаркандского педагогического института вскоре стал заместителем главы Отдела образования Временного народного комитета (фактически, заместителем министра образования Северной Кореи). Во время Корейской войны Нам Иль возглавлял Генеральный штаб и впоследствии заменил опального Пак Хон-енъа на посту министра иностранных дел КНДР. Пак Пенъ-юль, который также прибыл в Корею в 1947 г. как учитель, вскоре стал главой Кандонского политического училища — главного центра подготовки южнокорейских партизан и подпольщиков. [141]

Однако с самого начала предполагалось, что не все советские корейцы станут учителями. Например, в январе 1947 г., когда дело уже явно шло к созданию самостоятельного северокорейского государства, Т. Ф. Штыков (будущий первый советский посол в КНДР, а тогда — член Военного Совета округа, курировавший корейские дела) специально просил ЦК найти двух подходящих советских корейцев для последующего назначения секретарями председателя Народного комитета Северной Кореи (Ким Ту-бонъ) и первого секретаря Трудовой партии Южной Кореи (Пак Хон-енъ). К тому времени у самого Ким Ир Сена уже был секретарь из советских корейцев. Мы можем предположить, что их присутствие считалось необходимым как для контроля над деятельностью местной администрации, так и для помощи ей. [142]

5. РАЗГРОМ НЕКОММУНИСТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ В КНДР (1945–1959)

Подобно некоторым другим бывшим социалистическим странам, КНДР является государством, в котором формально существует многопартийная система. Помимо правящей, Трудовой партии, в КНДР есть еще две организации, именующиеся политическими партиями. Это Социал-Демократическая партия (до 1981 г. именовалась Демократической партией) и партия Чхондоге-чхонъуданъ (в буквальном переводе на русский — «Партия молодых друзей небесного пути»). К настоящему времени они давно уже существуют только на бумаге, играя роль вывесочных организаций, которые предназначены почти исключительно для внешнепропагандистских целей.

Такое положение существует уже почти 40 лет. Однако в свое время некоммунистические партии, пусть и на протяжении весьма краткого периода своей истории, были реальной и весьма весомой политической силой. В настоящей статье мы хотим рассказать, как северокорейскому руководству удалось подчинить и постепенно ликвидировать некоммунистические партии, фактически утвердив в стране однопартийную систему, сохранив при этом, однако, формальную многопартийность. Статья посвящена в основном событиям 1945–1960 гг., то есть тому периоду, когда и происходило подчинение «непролетарских» партий. Главными источниками для нас послужили материалы советского посольства в Пхеньяне за 1945–1958 гг., которые до недавнего времени не были доступны исследователям, а также публикации южнокорейских ученых.

***

Как известно, традиционный марксизм-ленинизм считал возможным сохранения многопартийности в тех обществах, которые только вступили на путь строительства социализма. Теория «народной демократии», которая давала концептуальное обоснование практической политике советских властей и местных коммунистических партий в тех странах, что в результате Второй мировой войны оказались под прямым советским контролем, также не исключала того, что в таких государствах с их сложной классовой структурой могут существовать различные некоммунистические партии, которые, однако, должны со временем быть включены в состав руководимого коммунистами Единого фронта. Теоретическим обоснованием этого подхода было то обстоятельство, что в таких обществах сохранялись непролетарские классы (мелкая буржуазия, например, или некооперированное крестьянство), и что эти классы имели определенные специфические интересы, которые и выражались некоммунистическими партиями. Если же подходить к вопросу более трезво и практически, то некоммунистические партии, включенные в систему Единого фронта и подчиненные коммунистам, были с точки зрения новых властей весьма полезными инструментами, так как с их помощью можно было оказывать воздействие на те общественные слои, которые могли особо критически относиться к новому строю. В целом, в концепции «народной демократии» многопартийность рассматривалась как явление вполне допустимое, а во многих случаях — даже желательное. Корея не составляла в этом отношении исключения. Более того, антиколониальный характер проводившихся там в 1945–1946 годах преобразований предполагал, что они могут рассчитывать на широкую и разностороннюю поддержку со стороны представителей всех общественных классов и в силу этого создание целого ряда политических партий было весьма логичным.

История северокорейских политических партий началась 12 октября 1945 г., ровно через два месяца после того, как советские войска пересекли корейскую границу. В этот день советские военные власти опубликовали декрет, официально разрешавший создавать политические партии. Вероятнее всего, решение это было специально приурочено к организованному Политотделом 25-й армии совещанию руководства местных коммунистических организаций, на котором была фактически создана Компартия Северной Кореи, однако приказом от 12 октября воспользовались не только коммунисты, но и представители других политических течений.

В той хаотичной обстановке, которая царила в Корее осенью 1945 г., процесс образования различных групп и партий шел стихийно и неупорядоченно. Количество партий и близких к ним по характеру объединений в Южной Корее измерялось в то время сотнями. На Севере же советское командование сразу попыталось взять этот процесс под контроль. В этом, как можно предположить, советские власти руководствовались как теоретическими, так и практическими соображениями. С теоретической точки зрения подразумевалось, что каждая партия должна представлять определенный класс или, по меньшей мере, заметную социальную группу. Поскольку количество классов было не очень большим, то и партий также не должно было быть «слишком много». С практической же точки зрения было ясно, что контролировать несколько крупных партий будет проще, чем множество мелких. Вместо десятков партий, которые были столь обычны для Юга конца сороковых годов, на Севере возникло всего лишь четыре, причем две их них (Коммунистическая и Новая Народная) были марксистскими, почти не отличались друг от друга по платформе и очень скоро, в июля-августе 1946 г., слились в единую Трудовую Партию Северной Кореи.

Первая из некоммунистических партий Северной Кореи — Демократическая (кор. Минчжуданъ) была основана 3 ноября 1945 года. Создателем ее стал Чо Ман Сик, который на тот момент был, по-видимому, наиболее авторитетным деятелем националистического движения в северной части Кореи. На первых порах Чо Ман Сик рассчитывал, по-видимому, превратить новую партию в реальную политическую организацию право-националистического направления, но подобное развитие событий не входило в планы советской военной администрации. Поэтому по настоянию советских властей первым заместителем Чо Ман Сика в этой партии стал Цой Ен Гон (Чхве Ен Гон) — бывший ученик Чо Ман Сика и, в то же самое время, соратник Ким Ир Сена и заметный участник партизанского движения в Маньчжурии. Во главе секретариата также оказался бывший партизан-коммунист Ким Чхэк. Таким образом, партия эта с момента своего возникновения оказалась под контролем коммунистов и советских властей. [143]Тем не менее, для многих более или менее антикоммунистически настроенных националистов Демократическая партия была единственной легальной политической организацией, в рамках которой они могли действовать.

Другой политической организацией, образовавшейся в первые месяцы после Освобождения, стала партия Чхондоге-Чхонъуданъ (Партия молодых друзей небесного пути), которая объединила сторонников специфического корейского религиозного учения Чхондоге (Тонхак), возникшего во второй половине XIX века как реакция на проникновение католицизма и усиление иностранного влияния. Партия эта была создана 5 февраля 1946 г. с согласия советских военных властей. [144]Во главе партии, которую мы далее для краткости будем именовать Чхонъуданъ, встал известный религиозный деятель Ким Даль Хен. Движение Чхондоге не без оснований воспринималось многими в то время как уникальная корейская религия, для которой были характерны как крестьянский эгалитаризм, так и весьма враждебное отношение к иностранцам. Чхондоге и Тонхак сыграли решающую роль в двух наиболее заметных антияпонских и, шире, антииностранных выступлениях новой истории Кореи: крестьянском восстании 1894–1895 гг. и Первомартовском восстании 1919 г.

На протяжении примерно 2 месяцев Демократическая партия была практически единственной заметной политической силой, не находившейся в прямом подчинении у советских властей, хотя, разумеется, и не выступавшей против них открыто. Однако продолжалось это недолго: жесткий антикоммунизм и откровенный национализм Чо Ман Сика — с одной стороны, стремление советской администрации к инкорпорированию всех политических и общественных организаций в состав Единого фронта — с другой, рано или поздно должны были привести к столкновению.

Неизбежный конфликт разразился в конце декабря 1945 года, когда в Корее стали известны результаты проходившего в Москве совещания министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Китая. Совещание это, как известно, решило установить над Кореей на переходный период совместную опеку 4 держав. Решение об опеке вызвало резкие протесты националистов, видевших в этом оскорбление национального достоинства и попытку установить в стране новую, хотя и слегка замаскированную, форму колониального режима.

В конце декабря 1945 г. руководители Советской Гражданской администрации Н. Г. Лебедев и А. А. Романенко пригласили Чо Ман Сика на встречу и предложили ему и руководимой им Демократической партии присоединиться к готовившемуся тогда рядом северокорейских политических партий и общественных организаций заявлению в поддержку решений Московского совещания. Чо Ман Сик, по свидетельству переводившего беседу Пак Киль Ена, не дал сразу никакого определенного ответа и сказал, что решение по вопросу подобной важности может быть им принято только после совещания с руководством партии. 2 января собрался пленум ЦК Демократической партии. Поскольку настроение руководства националистов было вполне понятно, ни Цой Ен Ген, ни Ким Чхэк, на самом деле являвшиеся коммунистами и введенные в руководящий орган партии для контроля над его деятельностью, в работе пленума не участвовали. 24 голосами из 31 пленум осудил решения Московского совещания министров иностранных дел и призвал население Северной Кореи к борьбе против опеки. Советское руководство на протяжении последующих нескольких дней пыталось уговорить Чо Ман Сика отказаться от его позиции и выступить-таки в поддержку Московского совещания, но ничего добиться не смогло. [145]

Решающие события развернулись на открывшемся в 11 часов утра 5 января 1946 г. заседании Народного политического комитета провинции Ю. Пхенъан. В состав этого комитета, сформированного в августе-сентябре 1945 г. и игравшего роль своего рода протоправительства, входило по 16 представителей коммунистического и националистического движения. Все 16 депутатов-коммунистов приняли участие в заседании. Националистов, большая часть которых состояла в Демократической партии, было существенно меньше, так как многие из них, предчувствуя, в каком направлении развернутся дальнейшие события, сочли за благо не только не явиться на заседание, но и вообще покинуть Пхеньян и бежать в Южную Корею. Кроме того, на заседании присутствовали советские генералы и старшие офицеры, незадолго до этого прибывший в Корею представитель советских спецслужб Г. М. Баласанов, а также ряд переводчиков из числа советских военнослужащих.

В нашем распоряжении имеются два рассказа о происшедшем — генерала Н. Г. Лебедева (интервью с автором настоящей статьи, состоялось 13 ноября 1989 года в Москве) и Пак Киль Ена [146], которые отличаются лишь некоторыми, не очень существенными, деталями. Сначала на заседании слово было предоставлено представителям коммунистов, которые, разумеется, в соответствии с указаниями советского командования выразили поддержку решениям Московского совещания. Выступивший после этого Чо Ман Сик в очередной раз решительно высказался против установления опеки и заявил о своей отставке. Пак Киль Ен вспоминает, что на это решение его спровоцировали советские представители, один из которых сказал: «Если [Вы против опеки], то подавайте в отставку!»[147]Н. Г. Лебедев же утверждает, что решение это было принято Чо Ман Сиком самим, в знак протеста против опеки. После этого, как вспоминает Н. Г. Лебедев, Чо Ман Сик передал полномочия по ведению заседания кому-то другому из членов своей партии, но и тот тут же демонстративно сложил с себя полномочия. После этого все представители Демократической партии покинули зал, а вслед за ними ушли с работы и их сторонники из числа служащих Комитета. Пак Киль Ен не упоминает о передаче полномочий, а говорит только о том, что националисты покинули заседание. Единственным оставшимся националистом был Хон Ки Су, симпатизировавший коммунистам, который и довел заседание до конца.

Чо Ман Сик был арестован в начале 1946 г., сразу же после своей отставки. В течение довольно долгого времени он содержался под домашним арестом в пхеньянской гостинице «Коре». Показательно, что, по словам Пак Киль Ена, командующий 25-й армией И. М. Чистяков, отдавая приказ об аресте Чо Ман Сика, сказал, что это необходимо для того, чтобы Чо Ман Сик «обдумал» свою позицию и выступил в защиту решений Московского совещания. [148]Похоже, что даже после отставки Чо Ман Сика советские власти отнюдь не сразу отказались от идеи сотрудничества с ним и его Демократической партией. 2 апреля 1946 г. Ким Ир Сен вместе с двумя своими старыми соратниками — Ким Чхэком и Цой Ен Геном, которые в то время формально числились в Демократической партии (Цой Ен Ген, вдобавок, был и учеником Чо Ман Сика), посетил находящегося под домашним арестом Чо Ман Сика и еще раз предложил ему выступить в поддержку Московского совещания и созданной на основе его решений советско-американской двусторонней комиссии. Чо Ман Сик отказался. [149]

Впоследствии Чо Ман Сик из комфортабельного отеля был переведен в «обычную» тюрьму. В 1950 г. правительство КНДР попыталось обменять его на двоих руководителей коммунистического подполья, захваченных в Сеуле южнокорейской службой безопасности, но эти переговоры окончились ничем. Начавшаяся вскоре война решила судьбу человека, который в первые месяцы после Освобождения имел вполне реальные шансы стать правителем Северной Кореи: в середине октября 1950 г. (по одним данным — 15, а по другим — 18 числа), во время отступления северян и всего лишь за несколько дней до занятия Пхеньяна американскими войсками, бывший лидер северокорейских националистов был расстрелян вместе с рядом других политических заключенных, содержавшихся в пхеньянских тюрьмах. [150]

Однако арест Чо Ман Сика не привел к формальной ликвидации Демократической партии. Когда 29 января 1946 г. было опубликовано совместное Заявление политических партий и организаций Севера, то самое, подпись под которым месяцем раньше отказался поставить Чо Ман Сик, то от имени Демократической партии Кореи его подписал Цой Ен Ген. 5 февраля 1946 г. Цой Ен Ген созвал в Пхеньяне экстренное совещание активистов Демократической партии, которое, как легко догадаться, осудило действия Чо Ма Сика и других противников решений Московского совещания. [151]24 февраля 1946 г. в Пхеньяне открылся I съезд Демократической партии. На нем Чо Ман Сик был объявлен «реакционером», «американским и японским агентом», а все деятели из его окружения, еще остававшиеся в руководстве партии, были лишены постов и, во многих случаях, репрессированы (если, конечно, они не успели своевременно бежать на Юг). [152]

8 февраля 1946 г. в Пхеньяне было объявлено о создании Временного народного комитета Северной Кореи, своего рода северокоорейского протоправительства, во главе которого встал Ким Ир Сен. Среди 17 членов первого северокорейского кабинета было и двое представителей Демократической партии — Чхве Ен Гон и Кан Рян Ук (первый занял немаловажный пост главы Департамента безопасности, в то время как второй стал главой секретариата). Однако реальные связи и Чхве Ен Гона, и Кан Рян Ука с Демократической партией были более чем отдаленными. О Чхве Ен Гоне уже говорилось выше, а протестантский священник Кан Рян Ук был… одним из ближайших родственников Ким Ир Сена по материнской линии, и его возвышение стало, пожалуй, самым ранним примером продвижения родственников Ким Ир Сена на руководящие посты (впоследствии, в восьмидесятые годы, численность членов кимирсеновского клана в северокорейском руководстве будет измеряться десятками). [153]Тем не менее, необходимый декор коалиционного правительства и Единого фронта был соблюден.