Северная Корея 1945–1948 ГГ. : рождение государства

Вот уже 46 лет на территории Корейского полуострова существуют два государства — Корейская республика на Юге и КНДР на Севере. Раскол Кореи и поныне остается одной из самых сложных проблем АТР, источником постоянной политической нестабильности в этом обширном регионе. Истоки нынешней сложной ситуации следует искать в событиях первых послевоенных лет, когда при прямой поддержке США и СССР в двух частях Корейского полуострова возникли два независимых и враждебных друг другу государства. В настоящей статье автору хотелось бы остановиться на тех событиях, что происходили на Севере Корейского полуострова в 1945–1948 гг. и предшествовали провозглашению КНДР. Главная наша цель — проследить, как формировался северокорейский государственный и партийный аппарат, как на Севере Корейского полуострова было создано «государство народной демократии».

***

Для Советского Союза война на Дальнем Востоке началась 9 августа, а уже вечером 11 августа, на исходе второго дня боев, части 25 армии пересекли китайско-корейскую границу в районе Кенхына. В течение нескольких последующих дней сопротивление японских гарнизонов к северу от 38-й параллели было подавлено. 15 августа японское командование объявило о капитуляции своих войск в Корее, хотя локальные столкновения с отдельными японскими частями и подразделениями, не подчинившимися приказу о капитуляции, продолжались еще несколько дней.

Почти все боевые действия на территории Корейского полуострова вели части 25-й армии 1-го Дальневосточного фронта. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно на эту армию и была возложена задача установления контроля над занятой территорией и создания там временной оккупационной администрации. 10 августа, то есть накануне начала боевых действий в Корее, в состав 25-й армии входили 17-й, 39-й и 88-й стрелковые корпуса, 386-я и 393-я стрелковые дивизии, и 10-й механизированный корпус, а также ряд других частей. [1] Командующим 25-й армией был генерал-полковник И. М. Чистяков, членом военного совета — генерал-майор Н. Г. Лебедев. В апреле 1947 года командующим армией вместо И. М. Чистякова был назначен генерал-лейтенант Г. П. Коротков. Из этих генералов, однако, северокорейскими делами всерьез занимался один Н. Г. Лебедев — профессиональный политработник, умный, энергичный, с большим вкусом к политической деятельности. [2]

Кроме Н. Г. Лебедева, в первые годы после войны огромную роль в корейских делах играли еще два человека: прибывший в Корею в октябре 1945 года генерал-майор Андрей Алексеевич Романенко, который стал главой Советской гражданской администрации, и генерал-полковник Терентий Фомич Штыков, Член Военного Совета 1-го Дальневосточного фронта, который с первых же дней советской оккупации находился в Пхеньяне и оказывал определяющее влияние на выработку всех важнейших политических решений советских властей, равно как и на их проведение в жизнь. Фактически именно он являлся реальным высшим руководителем Северной Кореи в 1945–1947 гг. Это его назначение определялось причинами как формальными — он был старше по званию и должности, чем все остальные действовавшие в Корее советские генералы, так и неформальными — до войны Т. Ф. Штыков был крупным партийным функционером, работал в Ленинграде вторым секретарем обкома и был тесно связан с А. А. Ждановым, который в первые послевоенные годы занимал одно из высших мест в советской партийно-правительственной иерархии.

Вообще говоря, биография Т. Ф. Штыкова была достаточно типична для советских руководителей «сталинского призыва». Родился Штыков в 1907 г. в крестьянской семье. Подобно многим своим сверстникам, он отправился в город в поисках лучшей жизни, и вскоре стал рабочим на одном из ленинградских заводов. Там он вступил в партию (в 1929 году) и вскоре стал профессиональным партработником. К 1938 г. Т. Ф. Штыков, которому тогда был всего 31 год, уже занимал немалый пост второго секретаря Ленинградского обкома. [3]К 1945 году войны Т. Ф. Штыков был генерал-полковником, то есть имел высшее звание, на которое в те времена только мог рассчитывать политработник (кроме него, во всей Советской Армии к концу войны такое звание имели всего лишь три политработника). Через Т. Ф. Штыкова осуществлялась прямая связь между советскими властями в Пхеньяне и высшим советским руководством — Ждановым и даже Сталиным в Москве. [4]Наконец, большую роль в советской администрации играли 3 человека, о биографии которых известно очень мало: А. М. Игнатьев, Г. М. Баласанов, Г. Ф. Шабшин (Куликов). Баласанов и Куликов были сотрудниками советских разведывательных служб, а полковник А. М. Игнатьев занимался в основном проблемами корейских коммунистов и был ключевой фигурой в создании северокорейского партийного аппарата, «крестным отцом» Трудовой партии Кореи.

Заметная роль в советской политике в Северной Корее принадлежала и группе сотрудников 7-го отдела Политуправления 25-й армии. В советской армии «7-е отделы» занимались пропагандой на войска и населения противника, а случае оккупации той или иной территории советскими войсками именно они обычно отвечали за поддержание контактов с местными властями. В большинстве своем эти люди имели неплохое образование, и неплохо разбирались в местной политике. Из этих офицеров следует упомянуть Г. К. Меклера и В. В. Ковыженко (последний был по образованию японистом).

Вообще говоря, в первые послевоенные годы советская политика в Корее определялась в основном местными военными властями. Конечно, важные решения утверждались ЦК, однако в целом решающую роль в стране играли военные. Порою высшие партийные инстанции сами не имели достаточной информации о положении дел в Северной Корее. В 1948 г. сотрудники международного отдела ЦК даже официально жаловались Суслову на то, что военные власти и «аппарат политического советника» (то есть местное представительство МГБ) плохо информируют Москву о происходящих в Корее событиях. [5]

Нетрудно заметить, что среди тех людей, которые волею обстоятельств в конце лета 1945 года оказались вершителями судеб Северной Кореи не было никого, кто до этого занимался бы вопросами международных отношений и внешней политики, не говоря уж о проблемах Кореи и стран Дальнего Востока. Насколько автор может судить из проведенных им бесед и доступных ему документов, 25-я армия готовилась к предстоящим действиям в Корее, рассматривая их как чисто военную операцию, в то время как политический ее аспект полностью игнорировался. Похоже, что так же обстояло дело и на более высоком уровне. Состояние советского практического корееведения к 1945 году было плачевным. До войны решающую роль в выработке советской политики по отношению к Корее (надо сказать, довольно пассивной) играл аппарат Коминтерна и те, довольно многочисленные, специалисты из числа советских корейцев, которые тогда работали в армии, разведке, внешнеполитических ведомствах. Однако в 1937 г. все советские корейцы были насильно выселены с Дальнего Востока. Партийные работники и военные корейского происхождения были в своем большинстве арестованы и погибли в тюрьмах. Одновременно была почти полностью разгромлена Корейская секция Коминтерна, уцелело лишь несколько человек, находившихся в это время на нелегальной работе в самой Корее, Манчжурии и Японии. Масштабные расправы прошли и в соответствующих отделах разведывательных служб, также в значительной части состоявших из советских корейцев. Поскольку тогда Корея находилась под властью Японии, всем им, как легко можно догадаться, было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Японии. Спастись смогли только единицы, да и то лишь в результате чрезвычайно счастливого стечения обстоятельств. [6]

Несколько больше повезло тем, кто был подальше от особо опасных в те годы военно-политических проблем: партийным функционерам, администраторам, педагогам, научно-техническим специалистам. Кое-кто из них избежал расправы, и даже после переселения, уже в Средней Азии, продолжал занимать достаточно заметные посты. Многие из них впоследствии работали и в Корее, сыграли свою (зачастую немалую) роль в ее истории, но в первые месяцы после Освобождения никого из этих людей там еще не было. Правда, в составе советских войск было некоторое количество военнослужащих, корейцев по национальности. По большей части это были те корейцы, что к моменту переселения 1937 года жили вне Дальнего Востока, избежали статуса спецпереселенцев и в силу этого могли служить в армии. Однако мне не попадалось свидетельств о том, что кто-то из них привлекался советским командованием для решения сколь-нибудь серьезных политических вопросов. В отдельных случаях они могли быть переводчиками — и не более того. Похоже, что когда 25-я армия вступила на территорию Северной Кореи, в ее составе не было ни одного квалифицированного специалиста по этой стране. Отсутствовали даже и переводчики с корейского: армия готовилась воевать с японцами и корейский фактор вообще не принимался всерьез. В ходе подготовки к корейской кампании эта страна рассматривалась как театр военных действий, а не как арена будущих политических схваток. Фактически руководители 25-й армии почти ничего не знали о той стране, полновластными правителями которой они, почти неожиданно для себя, вдруг оказались.

Показательно, что даже важнейшее политическое решение — поручить оккупацию Кореи частям 25-й армии — было принято, как можно понять из воспоминаний ее командира И. М. Чистякова, только около 25 августа, то есть уже после окончания боевых действий. В этот день командующий 1-м Дальневосточным фронтом маршал К. А. Мерецков вызвал И. М. Чистякова и, сообщив ему об этом решении, предложил на выбор два возможных места будущей дислокации штаба: Хамхын и Пхеньян. И. М. Чистяков выбрал Пхеньян. [7]Возможно, это полуслучайное решение предопределило положение будущей северокорейской столицы. Надо сказать, что чем бы ни руководствовался И. М. Чистяков в своем выборе (скорее всего, решающую роль сыграли чисто военные соображения), но с позиций сегодняшнего дня он представляется достаточно удачным: из всех городов, оказавшихся в советской зоне оккупации, Пхеньян был не только крупнейшим, но и одним из старейших. Вдобавок, этот город являлся и одной из исторических столиц Кореи, что также отчасти придавало некоторую легитимность разместившемуся там правительству. Однако, повторяем, И. М. Чистяков тогда вряд ли был осведомлен обо всех этих деталях.

Говоря о деятельности советских властей на территории Северной Кореи за весь период от их освобождения страны и до провозглашения КНДР, следует иметь в виду, что стоявшие перед ними задачи можно было разделить на две взаимосвязанные, но все-таки весьма отличающиеся друг от друга группы: экономические и политические.

В экономическом отношении советские власти должны были поддерживать функционирование северокорейской экономики, обеспечивать потребности населения в продовольствии и товарах первой необходимости, организовать проведение неотложных восстановительных работ и поддержание общественного порядка. Это было непростая задачей. Отступая, японцы нанесли корейской экономике огромный ущерб. По подсчетам советского командования, неоднократно цитировавшихся в советских публикациях, из существовавших к тому времени на территории Северной Кореи 1034 мелких и средних предприятий были выведены из строя 1015. [8]Кроме того, большинство среднего и практически весь высший технический персонал состоял из японцев, которые либо выехали из страны к моменту вступления туда советских войск, либо не собирались в ней оставаться и в буквальном смысле слова «сидели на чемоданах».

Необходимо было и навести порядок, не в последнюю очередь — среди собственных солдат. Как ни прискорбно, но поведение советских войск в начальный период оккупации было далеко не образцовым. Многочисленные свидетели отмечают, что первые дни пребывания советских частей в Корее ознаменовались рядом, мягко говоря, неприятных происшествий, и что мародерство со стороны советских солдат было если и не массовым, то весьма распространенным явлением. Эти обвинения вполне можно было бы считать тенденциозными и продиктованными пропагандистскими соображениями, если бы они не исходили частично и от тех, кто относился к Советскому Союзу и к его корейской политике достаточно доброжелательно. [9]Автору этих строк во время его бесед с пожилыми корейцами приходилось и самому слышать о случаях мародерства со стороны советских войск в первые недели оккупации. Однако решительные меры, принятые советским командованием уже в сентябре, позволили восстановить порядок среди своих войск.

Главными задачами для советского руководства являлись, конечно, политические. Советское командование должно было провести то, что в западной и южнокорейской литературе довольно метко называется или «коммунизацией» страны[10], то есть обеспечить приход к власти того режима, который бы в наибольшей степени устраивал советское руководство. Было бы преувеличением считать, что у советских оккупационных с самого начала имелся какой-то план или программа действий. Возможно, что поначалу Москва не исключала того, что оккупация Кореи будет только кратковременной. Однако начиналась Холодная война. Логика глобальной конфронтации, равно как и стремление «помочь прогрессивным силам», не оставляли творцам советской политики особого выбора: уже к началу 1946 г. стало ясно, что и интересы Советского Союза, и «прогресса» (как их понимали тогда в СССР) требовали создания в Северной Корее просоветского режима. Корея всегда воспринималась как потенциальный плацдарм для атаки на Советский Союз со стороны Японии. После 1945 г. Япония превратилась в передовую американскую базу, и это сделало создание «защитного буфера» в Северной Корее весьма актуальным. Разумеется, Советский Союз не возражал бы и против установления дружественного (желательно — коммунистического) правительства на всем Корейском полуострове. Однако было ясно, что США вряд ли допустят подобного поворота событий. Посему Советский Союз уже зимой 1945/46 гг. приступил к созданию сепаратного северокорейского правительства. Справедливости ради надо отметить, что и американские власти на Севере занимались примерно тем же самым, и примерно в такие же сроки.

Итак, главной целью советской политики было создание дружественного СССР режима. Строго говоря, такой режим вовсе не обязательно должен был быть коммунистическим и, уж тем более, не было особой надобности копировать тогдашние советские порядки с той тщательностью, с которой это делалось во всех странах, оказавшихся под советским контролем после победы СССР во Второй мировой войне. Однако в большинстве этих государств советская сталинская политическая и экономическая система оказалась скопированной вплоть до мелочей. Особой политической необходимости в этом не было, но само это копирование вполне объяснимо. Во-первых, те, кто реально отвечал за проведение советской политики в оккупированных странах, сами считали советскую систему чуть ли не венцом творения, а в ее наибыстрейшем утверждении во всех концах Земли видели кратчайший путь к достижению всеобщего процветания. Возможно, что не все они были искренни, но выражать какие-либо сомнения на сей счет было делом весьма опасным. Во-вторых, главной опорой советских войск почти повсюду становились местные коммунисты, для которых Советский Союз служил недосягаемым идеалом, а все существовавшие там формы политической и общественной организации — безусловно образцовыми и находящимися вне критики. Порою местные коммунисты были, так сказать, «большими католиками, чем папа римский», и копировали московские образцы даже более ревностно, чем хотелось их советским советникам. [11]

Ситуация в Корее не была чем-то уникальным. Похожее положение существовало не только в Корее, но и во многих других государствах, оказавшихся к концу войны под контролем советских вооруженных сил. Однако обстановка, сложившаяся в Корее к 1945 г., во многом отличалась от той, что существовала в странах Восточной Европы. Во всех странах Восточной Европы к моменту прихода туда советских войск уже существовали местные коммунистические партии. В некоторых странах они представляли из себя немалую силу, в других же были малочисленны, но существовали они везде. Поэтому в Восточной Европе при осуществлении политики «советизации» советское военное и политическое руководство опиралось преимущественно на местных коммунистов и их организационные структуры. В Корее на первых порах это было почти невозможно. Коммунистическое движение в Корее было очень слабо и, вдобавок, почти не имело связей с СССР. Компартия Кореи, созданная в 1925 г., еще в 1928 г. была распущена специальным решением Исполкома Коминтерна. Причиной этого необычного шага стали раздиравшие партию фракционные распри. Немногочисленные разрозненные коммунистические группы существовали в глубоком подполье в тридцатые годы, но почти все они действовали в южной части страны. Влияние коммунистов в Северной Корее было незначительным, подавляющему большинству народа местные коммунистические лидеры были абсолютно неизвестны. Куда большим авторитетом пользовались правые националисты, но и они не представляли из себя серьезной сплоченной политической силы. В силу этого советским властям пришлось создавать себе искусственную опору. Они не могли ограничиваться поддержкой местных коммунистических групп, но был вынуждены активно формировать эти группы сами. Одновременно, советские власти старались достичь взаимопонимания с местными националистами, которых поначалу казалось возможным привлечь на свою сторону.

Главным и общепризнанным лидером националистов на Севере в 1945 г. был Чо Ман Сик, которого в то время часто называли «корейским Ганди». Чо Ман Сик родился в 1882 г., в детстве получил традиционное конфуцианское образование, но позднее перешел в христианство. Он закончил юридический факультет японского Университета Мэйдзи, в Пхеньяне же он работал директором школы и активно участвовал в националистическом движении, решительно выступая за ненасильственное сопротивление колонизаторам. В двадцатые годы Чо Ман Сик стоял у истоков движения за экономическое самоусиление, был руководителем ряда крупных националистических организаций. Особую известность он приобрел во время войны, когда японские власти попытались заставить корейцев сменить свои традиционные фамилии на японские. Чо Ман Сик демонстративно отказался это сделать. [12]

В момент, когда стало известно о капитуляции Японии, Чо Ман Сик находился вне Пхеньяна, но получив это известие, он тут же прибыл в город и днем 17 августа сформировал там орган местного самоуправления, который стал называться Южнопхенанским комитетом по подготовке независимости. Произошло это с молчаливого согласия японской администрации. Японцы понимали неизбежность ухода из Кореи и стремились обеспечить максимально возможную стабильность на те несколько дней, которые должна была занять эвакуация. В составе Комитета была 9 отделов (общий, охраны общественного порядка, пропаганды, просвещения, экономики, финансов, повседневной жизни, местного управления и иностранных дел). Кроме самого Чо Ман Сика, в Комитет поначалу входило двадцать человек, в большинстве своем представлявших различные националистические организации. Только трое его членов были коммунистами: Ли Чу Ен (зав. общим отделом), Хан Чэ Док (зав. отделом пропаганды) и Ким Кван Чжин (без конкретного поручения). [13]В то же время за бортом этого административного органа казались наиболее влиятельные деятели северокорейского коммунистического подполья того времени: Хен Чун Хек, Ким Ен Бом и Пак Чон Э. Как отмечает Э. ван Ри, это слабое, по сравнению с Сеулом, представительство коммунистов в самодеятельных органах местного самоуправления в целом отражало реальную особенность политической ситуации в Пхеньяне: заметно большее, чем в Сеуле, влияние правых сил. [14]В свете последующих событий это может показаться парадоксальным, но Пхеньян в августе 1945 г. был оплотом правых, в то время как в Сеуле коммунисты тогда были если не ведущей, то очень заметной политической силой.

Пхеньянский комитет не был уникальным явлением: в течение второй декады августа подобные органы корейского самоуправления возникать повсеместно, как на Севере, так и на Юге Кореи. Иногда это происходило под контролем, а то и по прямой инициативе советских военных (в Наджине, Унги, Чхонджу и иных портах восточного побережья), чаще — совершенно самостоятельно, в условиях образовавшегося после ухода японцев вакуума власти, а временами — даже параллельно с еще продолжавшей функционировать колониальной администрацией. Вне зависимости от конкретных обстоятельств своего возникновения, эти комитеты появлялись достаточно спонтанно и пользовались широкой народной поддержкой. Во главе их обычно становились авторитетные деятели националистического движения, но и влияние коммунистов там было, особенно на Юге, достаточно заметным. На первых порах эти органы местного самоуправления носили самые разные названия: «комитеты по подготовке к восстановлению государственности», «комитеты обеспечения порядка», «национальные административные комитеты» и. т. д. Однако вскоре, с сентября, за ними окончательно закрепилось наименование «народные политические комитеты». В южнокорейской историографии принято считать, что это название было введено в обиход советским властями. [15]Видимо, так оно и было, очень уж слово «народный» было популярно в советском политическом лексиконе тех лет («народная демократия», «народная армия» и т. п.), но нельзя полностью исключить и того, что первым этот термин употребил кто-то из корейских коммунистов, а уж потом понравившееся название закрепили за всеми вновь образующимися органами самоуправления. С октября 1945 г. народные политические комитеты стали именоваться просто «народными комитетами». [16]

Как только 26 августа в Пхеньян, ставший временной столицей Северной Кореи, прибыл штаб 25-й армии, депутация Южнопхенанского комитета по подготовке независимости встретилась с советским командованием. Сначала члены Комитета попытались установить контакт с самим И. М. Чистяковым, но тот от обстоятельной беседы уклонился. Как сам он написал в своих воспоминаниях: «После короткого разговора я понял, что проблем тут так много, и они так сложны, что без товарищей из Военного Совета нам… не обойтись». [17]Скорее всего, профессиональный военный И. М. Чистяков решил не связываться с чисто политическими делами, которые по тем суровым временам могли казаться и достаточно небезопасными. Поэтому он перепоручил контакты с северокорейцами своему комиссару Н. Г. Лебедеву. На встрече, состоявшейся 28 или 29 августа, произошла беседа члена Военного Совета 25-й армии Н. Г. Лебедева с представителями Комитета по подготовке независимости, носившая ознакомительный характер. [18]На ней руководители Комитета обратились к советскому командованию с просьбами о помощи в решении текущих дел, состоялось взаимное знакомство.

В ряде западных и южнокорейских работ содержится иная версия того, что произошло тогда: утверждается, что на встрече присутствовал генерал И. М. Чистяков, который потребовал изменить состав Комитета и ввести в него коммунистов. [19]Судя по всему, здесь существуют определенные неточности. С большой долей уверенности можно утверждать, что И. М. Чистяков вовсе не участвовал во встрече 29 (28?) августа. Об этом вполне определенно говорил и он сам (в своих мемуарах), и Лебедев (в беседах со мной). Оснований не верить им в данном случае нет никаких: они могли бы умолчать о том, что произошло на встрече, но не самом участии в ней Чистякова. Сомнительно и предположение Э. ван Ри о том, что в действительности заявление И. М. Чистякова о необходимости введения в состав Комитета коммунистов могло быть сделано им во время его первой встречи с членами Комитета[20], ибо к тому времени у И. М. Чистякова совсем не было никакой информации о том, что происходит в стране, да, вдобавок, надо учесть и его откровенное нежелание «лезть в политику», которое достаточно хорошо чувствуется даже в мемуарах. Скорее всего, заявление с требованием преобразовать Комитет по подготовке к восстановлению государства в Народный комитет и провести в связи с этим изменения в его составе было сделано от имени советского командования (очень возможно, что даже от имени И. М. Чистякова), но не лично им, а кем-то другим, вероятнее всего — Н. Г. Лебедевым. Не исключено также, что это требование было высказано не во время встречи 29 августа, а несколько позднее, в первых числах сентября. Косвенным подтверждением последнего предположения служит то обстоятельство, что ни Н. Г. Лебедев, ни И. М. Чистяков, говоря о встрече 29 (28?) августа, не упомянули преобразование комитета среди обсуждавшихся на ней вопросов.

В то же время первая встреча с членами Комитета дала Лебедеву возможность поближе приглядеться к ним. Чо Ман Сик произвел на Н. Г. Лебедева особо неприятное впечатление. Это отношение чувствуется и в его докладе И. М. Чистякову, который впоследствии тот сам привел в своих воспоминаниях, чувствовал его и автор этих строк во время своих бесед с Н. Г. Лебедевым. Вот как, например, передает И. М. Чистяков слова Н. Г. Лебедева о поведении Чо Ман Сика: «Во время беседы Чо Ман Сик сидел в кресле неподвижно, с закрытыми глазами. Можно было подумать, что он спит. Лишь изредка, молча, еле заметно Чо Ман Сик кивал головой в знак согласия или качал головой, возражая. Вел он себя как старший по возрасту среди присутствовавших, видимо, полагая, что чем меньше будет говорить, тем выше будет его авторитет». [21]Поведение Чо Ман Сика было вполне понятно и обычно для любого высокопоставленного пожилого корейца, будучи главой делегации и, до некоторой степени, всей местной администрации, он, в соответствии с вековыми корейскими стереотипами, мог и даже должен был вести себя только так. Однако подобное поведение не могло вызвать симпатий у советских офицеров, привыкших к иному стилю отношений.

Тем не менее, на первых порах советская администрация не оставляла надежды привлечь на свою сторону Чо Ман Сика, который, как было ясно всем, являлся на тот момент самой популярной политической фигурой в Пхеньяне. Осенью 1945 г. советские офицеры неоднократно встречались с лидером северокорейских националистов и пытались уговорить его встать во главе формирующейся северокорейской администрации, но все эти переговоры шли очень трудно. [22]Человек весьма правых взглядов, с неприязнью относившийся к коммунистам, Чо Ман Сик если и был согласен сотрудничать с советскими властями, то только на своих, довольно жестких, условиях, которые предусматривали, в первую очередь, сохранение за ним немалой автономии. Тем не менее, именно Чо Ман Сик был поставлен во главе «Административного бюро 5 провинций» — временного органа самоуправления на территории Северной Кореи, об организации которого было объявлено 8 октября 1945 г. на организованной советскими властями встрече представителей народных комитетов 5 провинций Северной Кореи. Создание этого органа было примечательно еще и потому, что оно являлось первой советской попыткой сформировать своего рода северокорейское «протоправительство».

Предпринимавшиеся на первых порах попытки привести к власти в Пхеньяне человека, не слишком тесно связанного с коммунистическим движением, имели под собой определенные основания как доктринального, так и практического характера. Во-первых, развертывающиеся тогда на Севере процессы рассматривались как «народно-демократическая», а не «социалистическая» революция. Считалось, что она должна была решать лишь национальные и общедемократические задачи, и таким образом создать условия для перехода к собственно социалистическим преобразованиям. Поэтому во главе режима на данном этапе было предпочтительнее иметь деятеля националистического направления, хотя и «прогрессивного». [23]Во-вторых, советскому командованию приходилось учитывать, что влияние коммунистов, особенно на Севере, было невелико. Поэтому представлялось весьма желательным опереться на авторитет Чо Ман Сика и других известных националистических лидеров и попытаться работать с ними. Поэтому в Северной Корее, как и в некоторых странах Восточной Европы, советские власти взяли курс на создание коалиционного режима, в котором коммунисты играли бы заметную роль, но все равно действовали бы в тесном сотрудничестве с «прогрессивными» националистами. Такой режим мог стать переходом к чисто коммунистическому режиму (именно в таком качестве он, скорее всего, и мыслился), однако этот переход мог занять не один год.

Одновременно с попытками создать какие-то зачатки новой, просоветски ориентированной местной власти, советское военное командование занялось и организацией собственного аппарата управления. На первых порах представителями советского командования на местах были военные коменданты, но они в своем подавляющем большинстве были кадровыми офицерами и ни по своему опыту, ни по подготовке никак не подходили для решения многочисленных и весьма сложных политических и хозяйственных задач. Поэтому в начале октября была создана Советская Гражданская Администрация, которая взяла на себя все текущее управление хозяйственной и политической жизнью Северной Кореи. Официально Советская Гражданская Администрация, которую мы далее будем сокращенно именовать СГА, была создана 3 октября 1945 г. [24]Ее руководителем был назначен А. А. Романенко, но вся ее деятельность протекала под постоянным личным контролем Т. Ф. Штыкова. Несмотря на свое название, Советская Гражданская Администрация была чисто военной организацией, все ее сотрудники были кадровыми офицерами Советской Армии. В тех случаях, когда СГА требовались специалисты (например, переводчики с корейского), их находили в СССР, потом призывали в армию, и уже только после этого, в качестве военнослужащих, отправляли в Северную Корею.

15 ноября в СГА были созданы 10 департаментов, которые должны были взять на себя руководство различными сферами жизни Северной Кореи и играть роль квази-министерств. Это были департаменты промышленности, транспорта, связи, финансов, земли и леса, торговли и заготовок, здравоохранения, просвещения, юстиции и полиции, просвещения. Как пишет в своих воспоминаниях Б. В. Щетинин, сам активно участвовавший в создании СГА, количество служащих в каждом департаменте колебалось от 7 до 50. Это были почти исключительно корейцы, хотя в особых случаях допускалось и использование старых специалистов-японцев. Разумеется, отбор на службу проводили советские офицеры, которые исходили в первую очередь из того, казался ли кандидат им «прогрессивно и демократически настроенным» или нет. [25]Важно, что, по словам Б. В. Щетинина, «департаменты были наделены правами издавать приказы и распоряжения, обязательные для всех провинциальных народных комитетов». [26]Таким образом, органы местной самодеятельной администрации оказались в прямом директивном подчинении у советских оккупационных властей, стали как бы их представителями на местах.

Однако советское командование довольно быстро убедилось, что блок с местными националистами создать не удается. Чо Ман Сик пытался использовать свое положение для того, чтобы проводить свою линию, которая все чаще и чаще противоречила планам советских властей. В обстановке нарастающих противоречий советским властям пришлось заняться поиском новых политических комбинаций. Впрочем, к концу сентября 1945 года положение на северокорейской политической сцене существенно изменилось: на ней появились новые силы. С конца августа в Пхеньян из-за границы стали приезжать советские корейцы и жившие в эмиграции корейские коммунисты.

С начала осени 1945 г. военкоматы в советской Средней Азии стали мобилизовывать советских корейцев (главным образом тех, кто занимал более или менее заметное положение, имел неплохое образование и считался «политически грамотным») и отправлять их в Пхеньян, в распоряжение штаба 25-й армии. Кроме этого, военные приступили к поискам тех советских корейцев, которые в то время уже служили в Советской Армии. Они также отправлялись в Пхеньян. Первая группа советских корейцев прибыла туда в начале сентября 1945 г. В условиях, когда подавляющее большинство советских офицеров не имело никаких представлений о Корее, эти люди оказывались консультантами, от которых порою зависело принятие важнейших решений. [27]За первой группой последовали другие и к концу 1945 г. в Северной Корее находилось по меньшей мере несколько десятков советских корейцев. К моменту провозглашения КНДР их уже было уже нескольких сотен.

Одновременно с советскими корейцами в Пхеньян осенью 1945 г. стали возвращаться из эмиграции и тюрем корейские коммунисты. Как уже говорилось, коммунистическое движение в Корее было слабым, основную деятельность корейские коммунисты вели в эмиграции. После роспуска Компартии Кореи в 1925 г. и почти поголовного уничтожения корейской секции Коминтерна в годы сталинских репрессий связь между различными группами корейских коммунистов была окончательно нарушена. К 1945 г. в корейском коммунистическом движении существовало три группировки, которые были почти не связаны друг с другом — яньаньская, маньчжурская (или партизанская) и внутренняя.

Во внутреннюю группировку входили те корейские коммунисты, которые не покинули страну и в тяжелейших условиях японского гнета и полицейских преследований продолжали подпольную деятельность в самой Корее (главным образом, в Сеуле и южных районах страны). Сразу же после Освобождения, в конце августа 1945 г., представители разрозненных коммунистических организаций собрались в Сеуле и объявили о воссоздании Компартии Кореи. Во главе партии встал ветеран коммунистического движения Пак Хон Ен.

Другой группировкой корейских коммунистов была так называемая «яньаньская фракция», состоящая из тех корейских коммунистов, которые находились в эмиграции в Китае, но, в отличие от Ким Ир Сена и его людей, не принимали участия в партизанской войне в Манчжурии (хотя многие из них и служили в частях Китайской Красной Армии и даже занимали там заметные посты). Поскольку с 1935 г. штаб-квартирой китайских коммунистов была Яньань, то большинство эмигрировавших в Китай в 20-30-х корейских коммунистов-интеллектуалов в конце концов оказалось там, что и определило название их фракции. Руководителем яньаньцев считался Ким Ду Бон, однако в действительности этот крупный ученый-лингвист, кажется, был почти символической фигурой и реальной практической политикой и администрированием практически не занимался. В Пхеньян Ким Ду Бон и другие руководители «Лиги независимости» прибыли в декабре 1945 г. [28]

Третьей группировкой корейских коммунистов была так называемая «маньчжурская» или «партизанская» фракция, во главе которой стоял Ким Ир Сен. О его биографии до 1945 г. мы говорим в другом месте, а здесь стоит лишь упомянуть, что Ким Ир Сен, в прошлом — заметный командир действовавших в Манчжурии антияпонских коммунистических сил, провел 1941–1945 г. в СССР, где он был капитаном Советской Армии. Вместе со своими бывшими партизанами, которые тоже служили в советских вооруженных силах, Ким Ир Сен прибыл во Владивосток, а оттуда на пароходе «Пугачев» добрался до Вонсана. В Пхеньян Ким Ир Сен приехал в конце сентября 1945 г. и, надо признать, его появление там оказалось весьма кстати. [29]

К этому времени советским властям стало ясно, что попытки наладить сотрудничество с местными националистами и лично с Чо Ман Сиком не приводят к успеху и необходимо искать другую фигуру, на которую можно было бы опереться в проведении своей политики на Севере Корейского полуострова. Не исключено, что на первых порах такая фигура мыслилась как своего рода «дополнение» к Чо Ман Сику, который все равно считался бы формальным руководителем Северной Кореи. Наиболее очевидной кандидатурой мог бы показаться Пак Хон Ен, лидер Коммунистической Партии Кореи, но с точки зрения советских военных у него было несколько серьезных недостатков. Находившийся в Сеуле Пак Хон Ен был, во-первых, недостаточно хорошо известен советскому руководству, во-вторых, казался слишком ненадежным из-за своих сравнительно слабых связей с СССР, в-третьих, в прошлом (в начале 1930-х гг.) он был связан с Коминтерном, что могло не понравиться Сталину и его окружению, недолюбливавшему бывших коминтерновцев. О каком-либо кандидате из числа собственно советских корейцев, которые в подавляющем большинстве впервые прибыли в Корею и были совершенно неизвестны там, не могло быть и речи. Таким образом, появление молодого и энергичного капитана Советской Армии Ким Ир Сена, в прошлом — довольно известного командира маньчжурских партизан, а ныне — помощника коменданта города Пхеньяна, действительно пришлось весьма кстати. Выбор пал на него, и после серии консультаций с Москвой принято решение о всяческой поддержке Ким Ир Сена как будущего лидера Северной Кореи. [30]

Первым известным нам событием, которое могло указывать на начинающееся выдвижение Ким Ир Сена стала встреча Чо Ман Сика, Ким Ир Сена и Г. К. Меклера (в то время — подполковника, начальника 7-го отдела политотдела 25-й армии), состоявшаяся вечером 30 сентября в пхеньянском «заведении» «Хвабан», типичном для Дальнего Востока «веселом доме», который представлял из себя гибрид ресторана, увеселительного заведения и борделя высшего класса. Сам факт организации важной политической встречи в подобном месте может вызвать у западного читателя некоторое удивление, но в действительности в этом-то как раз нет ничего странного: именно в таких заведениях на Дальнем Востоке испокон веков и организовывались неофициальные встречи политиков и интеллигентов. Встреча, в которой в качестве переводчика участвовал также и майор М. Кан, была связана с предпринимавшимися в то время советским командованием попытками привести к власти на Севере Чо Ман Сика. Как вспоминает Г. К. Меклер: «Я главным образом просил Чо Ман Сика сотрудничать с советской администрацией, а он требовал помощи в «строительстве единого национального государства». [31]Сам факт приглашения Ким Ир Сена на эту встречу показывал, что он начал привлекать все большее внимание советских военных властей.

Серьезная беседа в веселом доме. Г. К. Меклер (в центре), Чо Ман Сик (по правую руку от него) и Ким Ир Сен (по левую, сосредоточенно орудует палочками) во время встречи 30 сентября. На заднем плане — девицы заведения…

В этой обстановке произошло первое публичное выступление будущего руководителя КНДР перед жителями Пхеньяна на митинге 14 октября в честь Советской Армии. Современная северокорейская казенная историография утверждает, разумеется, что сам этот митинг был созван в честь Ким Ир Сена. Влияние этих утверждений столь велико, что даже Г. К. Меклер и некоторые другие участники событий в своих воспоминаниях называют его именно «митингом в честь Ким Ир Сена». [32]Однако сообщения современных событию советских изданий и сделанные во время самого мероприятия фотографии не оставляют сомнений в том, какой характер носил митинг в действительности. По-видимому, то обстоятельство, что впоследствии митинг всегда называли именно «приветственным митингом в честь Ким Ир Сена» привело к определенной аберрации памяти у многих очевидцев. Тем не менее сам факт, что в качестве «представителя благодарного корейского народа» выступил именно Ким Ир Сен, говорит об очень многом.

Впоследствии официальная пропаганда утверждала, что в митинге участвовало 100 тыс. человек. Это, конечно, преувеличение, но не вызывает особых сомнений, что митинг был массовым, и что количество участников измерялось десятками тысяч. Открывший митинг И. М. Чистяков представил собравшимся Ким Ир Сена как «национального героя» и «знаменитого партизанского вождя». [33]Это, конечно, было некоторым преувеличением: многие из собравшихся о Ким Ир Сене до этого времени и не слышали, а для большинства он был полулегендарным героем, почти фольклорным персонажем. После этого Ким Ир Сен, одетый в позаимствованный специально для этого случая у М. Кана штатский костюм, но с орденом Красного Знамени на груди (впоследствии в Северной Корее все снимки этого выступления издавались в отретушированном виде, без иностранного ордена на груди Великого Вождя Корейского Народа) произнес речь в честь Советской Армии. Речь эта была написана в политотделе 25-й армии по-русски и переведена на корейский кем-то из советских офицеров-корейцев (возможно, Чон Тон Хеком). В силу этого в речи было много специфических оборотов, используемых в советских политических материалах на корейском языке, но мало знакомых или даже вовсе непонятных большинству слушающих пхеньянцев, на которых они производили странное впечатление. [34]Одновременно с Ким Ир Сеном с речью на митинге выступил и Чо Ман Сик, который, будучи главой Временного Административного комитета 5 провинций, являлся формальным руководителем местной администрации. Следует обратить внимание и на то, что председателем митинга был новоизбранный руководитель Северокорейского бюро Компартии Кореи Ким Ен Бом. [35]Это еще раз указывало на статус Ким Ир Сена как одного из трех высших лиц Северной Кореи, но еще даже не «первого среди равных» (таковым на тот момент, скорее всего, мог считаться Чо Ман Сик).

Ким Ир Сен выступает на митинге 14 октября. Впоследствии эта фотография неоднократно переиздавалась в КНДР — но без советских генералов за спиной Вождя и с заретушированным советским орденом на его костюме

К моменту своего выступления на митинге Ким Ир Сен уже занимал один немаловажный пост, о чем, впрочем, собравшиеся в подавляющем большинстве еще не знали. 13 октября в Пхеньяне было создано Северокорейское бюро Компартии Кореи, которое подчинялось располагавшемуся в Сеуле ЦК Компартии во главе с Пак Хон Еном и должно было координировать деятельность коммунистов в районах, оказавшихся под советским контролем. Подчиненное положение бюро было подчеркнуто направленной после его создания в Сеул телеграммой, в которой выражалась «поддержка правильной линии т. Пак Хон Ена». Официально о создании бюро было объявлено лишь через неделю, 20 октября. Причины этой задержки не ясны.

С совещанием 13 октября связана и другая загадка. Начиная с 1958 г. северокорейская историография стала утверждать, что совещание состоялось 10 октября. Впоследствии этот день стал одним из северокорейских официальных праздников. Не ясно, чем был вызван пересмотр даты. [36]Надо отметить и то, что в современной официальной северокорейской историографии (начиная с 1956 г.) умышленно искажается название этого важного органа, с создания которого там не без оснований начинают отсчет истории правящей Трудовой партии Кореи. Современные северокорейские историки называют его «Организационное бюро компартии Северной Кореи» (Пук чосон конъсанданъ чочжик вивонхве), вместо правильного «Северокорейское бюро компартии Кореи» (Чосон конъсанданъ пук чосон пунгук). Причина этого позднейшего переименования вполне понятны: таким образом затушевывается зависимость этого органа от сеульского ЦК Компартии Кореи, во главе которого тогда стоял Пак Хон Ен, впоследствии объявленный американским и японским шпионом и павший жертвой репрессий.

Председателем бюро избрали Ким Ен Бома, который еще в 30-е гг. был направлен в Корею Коминтерном для нелегальной работы (разумеется, об этом назначении позднейшая северокорейская историография не упоминает, а представляет дело так, как будто Ким Ир Сен стал главой северокорейской партийной организации в момент ее создания). Честно говоря, не совсем понятно, чем объяснить такое возвышение Ким Ен Бома, человека, который по складу своего характера явно не подходил для подобной работы. По воспоминаниям дочери А. И. Хегая Майи Хегай, отношение к Ким Ен Бому в кругах корейской правящей элиты было в конце 40-х гг. откровенно ироническим, хотя и добродушным, да и сам он, любитель холодной лапши и старинной архитектуры, отнюдь не стремился к вершинам власти. Видимо, кратковременное возвышение Ким Ен Бома — человека милого, спокойного и отнюдь не склонного к участию в политических интригах — следует просто списать на ту неразбериху, что царила в те первые недели после Освобождения. Что же до будущего «Великого Вождя и Солнца Нации», то Ким Ир Сен сначала просто вошел в состав бюро в качество одного из его членов, а через 2 месяца сменил Ким Ен Бома на посту председателя, став, таким образом, высшим руководителем северокорейских коммунистов. Формальное решение о назначении Ким Ир Сена руководителем северокорейского бюро было принято на проходившем 17–18 декабря 1945 г. Третьем расширенном пленуме Исполкома Северокорейского бюро Компартии Кореи, хотя, разумеется, фактически все было решено в кабинетах советских политиков и генералов существенно раньше. [37]

О создании Компартии официально было объявлено уже после того, как 13 октября было опубликовано соответствующее распоряжение советских военных властей, разрешивших создание партий. Вслед за созданием Северокорейского бюро Компартии последовало возникновение и других партий. Так, 3 ноября 1945 г. Чо Ман Сик создал свою партию, получившую название Демократической. На первых порах Чо Ман Сик рассчитывал, по-видимому, превратить ее в реальную политическую организацию преимущественно националистического направления, но подобное развитие событий никак не входило в планы советской администрации. Под давлением военных властей первым заместителем председателя партии стал старый соратник Ким Ир Сена, участник партизанского движения в Манчжурии и офицер 88-й бригады Цой Ен Ген, который в свое время был учеником Чо Ман Сика. Главой секретариата Демократической партии стал другой коммунист-партизан Ким Чхэк. Таким образом, партия эта с момента своего возникновения оказалась под надежным контролем. [38]Другой партией, возникшей в первые месяцы после Освобождения, стала партия Чхондоге-Чхонъуданъ (Партия молодых друзей небесного пути), которая объединила сторонников специфического корейского религиозного учения Чхондоге. Партия эта была создана 5 февраля 1946 г. с согласия советских военных властей. [39]

Не следует считать, что утверждение новой власти на Севере шло гладко, хотя, по-видимому, с самого начала формирующийся режим пользовался поддержкой значительной части населения. Тем не менее, не обходилось и без кризисов. Наиболее серьезным из них стали события в г. Синыйчжу на самой корейско-китайской границе, где 23 ноября произошли студенческие волнения под антикоммунистическими лозунгами, подавленные местными силами безопасности при участии советских войск. [40]Несколько позже, в марте 1946 г., студенческие волнения произошли и в Хамхыне, крупном городе на северо-восточном побережье страны.

К началу 1946 г. Ким Ир Сен, ставший в декабре 1945 г. руководителем северокорейских коммунистов, возглавил и формирующийся государственный аппарат страны. Давно назревавший конфликт между советским командованием и националистическими группировками в народных комитетах разразился в самом начале 1946 г., когда в Корее стали известны результаты Московского совещания министров иностранных дел СССР, США и Англии. На этом совещании было, в частности, решено установить над Кореей совместный протекторат великих держав (сроком на пять лет). Это решение вызвало массовые протесты националистов и их сторонников как на Севере, так и на Юге страны. Националисты увидели в решении о протекторате попытку оттянуть предоставление стране независимости, заменить былое японское господство новым, советско-американским. Примерно также восприняло это решение и большинство корейцев, так что демонстрации против протектората были невиданно многолюдными. На первых порах против протектората на Юге выступили даже коммунисты, но через несколько дней, получив новые распоряжения из Москвы, они совершили поворот на 180 градусов.

В Пхеньяне решение о протекторате привело к своего рода правительственному кризису и к окончательному разрыву между советской администрацией и националистами. Когда в начале января советское командование обратилось к Административному Комитету 5 провинций с требованием выразить поддержку решениям Московского совещания, входившие в состав комитета националисты наотрез отказались это сделать. Чо Ман Сик, который был председателем комитета, в знак протеста против решений Московского совещания о протекторате подал в отставку, вслед за ним так же поступили и почти все другие члены комитета, стоявшие на националистических позициях. Через несколько дней (если не часов) Чо Ман Сик был арестован. [41]Созданная им правонационалистическая Демократическая партия потеряла какое-либо самостоятельное значение после того, как в феврале 1946 г. вместо Чо Ман Сика (обвиненного не только в «связях с южнокорейскими реакционерами», но и в «тайном сотрудничестве с японцами») под советским давлением ее председателем стал Цой Ен Ген, в прошлом — маньчжурский партизан и близкий друг Ким Ир Сена, который, как мы помним, был введен в состав руководства партии именно с целью контроля над Чо Ман Сиком. [42]Таким образом, произошел окончательный разрыв между коммунистами и советским командованием — с одной стороны и националистами — с другой.

Надо сказать, что ушедшие в нелегальную оппозицию правые националисты не смирились с происходящим на Севере и попытались организовать сопротивление советским властям и формирующемуся под их покровительством коммунистическому режиму. Активную поддержку им оказывали и их единомышленники с Юга. Опубликованные в последнее время в Южной Корее материалы показывают, что именно им принадлежит сомнительное первенство в деле развязывания террористических операций. Уже в феврале 1946 г. руководство только что сформированного в Сеуле при Временном правительстве Корейской Республики (официально не признававшееся право-националистическое правительство в изгнании, которое осенью 1945 г. вернулось в Корею) Отдела политической разведки отправило на Север группу своих агентов с целью организации убийства ряда крупнейших руководителей северокорейского режима во главе с Ким Ир Сеном. Покушения на всех этих деятелей действительно произошли весной 1946 г., но ни одно из них не увенчалось успехом. В частности, попытка убить Ким Ир Сена 1 марта 1946 г. во время его выступления на митинге была сорвана благодаря мужеству и находчивости советского офицера Я. Т. Новиченко, которому удалось схватить брошенную южнокорейским агентом в Ким Ир Сена гранату. [43]Весной того же года засланные с Юга террористы организовали ряд атак на других северокорейских руководителей. [44]

Советские документы говорят о появлении в разных частях страны листовок, отдельных акциях неповиновения. В целом, однако, новый режим (вопреки утверждениях южнокорейских пропагандистов) не встретился с серьезным сопротивлением. Большинство жителей Северной Кореи если и не стали его сторонниками, то, по крайней мере, не были готовы активно выступать против него. Это становится особенно очевидным, если сравнить положение на Севере с ситуацией на Юге, где левая оппозиция уже к концу 1946 г. развернула настоящую гражданскую войну против местных властей. В акциях протеста на Юге участвовали сотни тысяч, если не миллионы корейцев, а многие тысячи уходили в горы и вступали в партизанские отряды коммунистов. Ничего подобного на Севере не происходило. Было бы упрощением списывать это только на эффективность северокорейского репрессивного аппарата (и Юг в те времена был далеко не образцом демократии, а тамошняя полиция едва ли отличалась особой гуманностью). Скорее всего, популярность северокорейского режима была реальной. Он казался (а на том этапе и действительно был) гораздо более эффективным и гораздо менее коррумпированным, чем его соперник в Сеуле. Земельная реформа, новое законодательство (очень демократическое на бумаге), немалые усилия по развитию национальной культуры и образования — все это заставляло корейцев верить в то, что новые люди в Пхеньяне действительно стремятся улучшить жизнь большинства народа. Вдобавок, политическую напряженность снимало и то, что недовольные всегда могли «проголосовать ногами», перейдя через 38-ю параллель на Юг.

Отставка Чо Ман Сика и националистических лидеров привела к распаду «Административного бюро 5 провинций», однако советские власти не оставляли попыток создать в Северной Корее протоправительство. На месте Административного бюро 5 провинций в феврале 1946 г. был создан Временный народный комитет Северной Кореи, главой которого был назначен Ким Ир Сен. Из 17 членов комитета 12 были членами Компартии Кореи, а двое представляли Демократическую партию, которая после устранения Чо Ман Сика перестала быть самостоятельной политической организацией и превратилась в марионеточную псевдопартию. В состав Временного народного комитета входило 10 департаментов и 3 бюро, которые выполняли функции министерств и были созданы на базе соответствующих департаментов СГА. [45]

После создания этого комитета руководство СГА заявило, что в целом оно выполнило свою задачу и что отныне власть в стране переходит в руки местных административных органов, а соответствующие учреждения СГА берут на себя по преимуществу консультативные функции. Объявлялось, что под контроль Временного народного комитета передаются департаменты СГА, суд и прокуратура. [46]Заявление это во многом носило пропагандистский характер и не совсем соответствовало истине: фактический контроль над принятием текущих решений еще некоторое время оставался в руках СГА (в частности, именно советскими властями была подготовлена и весной 1946 г. успешно проведена радикальная аграрная реформа). В то же самое время бесспорно, что и молодой северокорейский государственный аппарат с этого времени постепенно начинал играть возрастающую роль в жизни страны.

Весной 1946 г. была создана Компартия Северной Кореи, которая превратилась в самостоятельную организацию, независимую от сеульского ЦК. Это обеспечивало пхеньянскому руководству большую свободу рук, а советским властям — лучший контроль над происходящим. Бывшее Северокорейское бюро Компартии Кореи стало ЦК Компартии Северной Кореи. Судя по всему, переход от Бюро к Компартии происходил постепенно, а не был результатом какого-то одного решения. В некоторых южнокорейских работах, в частности, говорится, что решение о создании самостоятельной Компартии было принято уже в декабре 1945 г. Однако это не так, ибо, как отметил Ким Чхан Сун, вплоть до 29 января 1946 г. северокорейская официальная печать употребляла только термин «Северокорейское бюро», потом некоторое время использовалась нейтрально-расплывчатая формула «коммунистические организации северной части [страны]», и лишь с 17 апреля в ней появился термин «Компартия Северной Кореи». [47]Скорее всего, создание независимой Компартии произошло не одномоментно, а представляло из себя довольно растянутый во времени процесс. Косвенные доказательства в пользу этого предположения можно найти в советском документе от 20 мая 1946 г., в котором говорится: «Коммунистическая партия… составляет часть компартии Кореи, однако в настоящее время, в связи с разделом Кореи на советскую и американскую зоны оккупации является КАК-БЫ (выделено мной — А. Л.) самостоятельной политической партией в Северной Корее». [48]Ясно, что и для автора документа — офицера 25-й армии, и, следовательно, весьма информированного человека — статус компартии Севера на тот момент казался неясным.

Вернувшиеся из Китая коммунисты из яньаньской группировки, во главе которых стоял Ким Ду Бон, в своем большинстве не вступили в Компартию Северной Кореи, а на базе созданной еще в Яньани «Лиги Независимости» образовали 16 февраля 1946 г. собственную Новую Народную Партию. По своей программе эта партия была довольна близка к коммунистам, хотя по сравнению с ними была несколько более умеренна во многих вопросах, что, как отмечают южнокорейские исследователи, способствовало ее авторитету среди относительно зажиточных слоев, в том числе и среди интеллигенции. [49]Появившиеся в последнее время сведения заставляют предполагать, что само создание этой партии с менее радикальной, чем у коммунистов, программой было задумано советскими властями. Партия эта должна была стать противовесом Демократической партии, которая к тому времени уже была по сути разгромлена, но все равно еще воспринималась как потенциальная угроза. Считалось, что Новая Народная партия может привлечь к себе крестьянство, мелкую буржуазию, интеллигенцию, и таким образом отвлечь их от Демократической партии и, говоря шире, правых националистов в целом. [50]

Как известно, доктрина «народно-демократической революции», которой руководствовались советские военные администраторы и местные коммунисты, требовала объединения всех легальных политических организаций в единый блок, который бы признавал «направляющую и руководящую роль» коммунистической партии. Подобные блоки под разными названиями были созданы во всех странах, оказавшихся после окончания войны под советской оккупацией. Не стала исключением и Северная Корея. 22 июля 1946 г. в Пхеньяне был основан Единый Демократический Национальный Фронт, объединивший все партии страны на платформе признания руководящей роли коммунистов. После создания Единого фронта все существующие в стране партии оказались под жестким формальным контролем коммунистического руководства (а, фактически, также и советских властей).

Почти сразу же после этого произошло и объединение Новой Народной и Коммунистической партий. К сожалению, мы сейчас мало знаем о тех действиях, которые предпринимались советской администрацией, чтобы ускорить объединение партий, хотя эти действия, бесспорно, оказали на развитие ситуации решающее влияние. Весьма вероятно, что распоряжение о слиянии партий было получено Ким Ир Сеном от советских властей во время его тайной поездки в Москву и переговоров со Сталиным в июле 1946 г., но утверждать это со всей определенностью сложно: документы об этом важнейшем визите пока недоступны. В любом случае, нет сомнений в том, что вопрос о слиянии партий (от кого бы ни исходила инициатива), в Москве обсуждался всерьез. [51]

Формально дела обстояли следующим образом: 23 июля 1946 г., через день после создания Единого Демократического фронта, состоялось заседание бюро Центрального комитета Новой Народной партии. На нем заместитель председателя партии Чхве Чхан-ик официально внес предложение об объединении партий. Как и следовало ожидать, Центральный Комитет послушно проголосовал за это предложение. После этого Ким Ду Бон обратился к Ким Ир Сену с письмом, в котором содержалось официальное предложение об объединении обеих партий. 24 июля в 8:30 утра собрался пленум ЦК Компартии, который, конечно, без особых дебатов принял соответствующее решение. Всего лишь через час, в 9:30, Ким Ир Сен официально выразил свое согласие. 27 июля состоялась встреча представителей ЦК обеих партий, а 28 — заседание специально созданной комиссии по объединению. Наконец, 29 июля 1946 г. на совместном пленуме ЦК Новой народной партии и Компартии Северной Кореи было официально объявлено об их объединении и принято соответствующее заявление. В течение следующего месяца было проведено слияние провинциальных, уездных, городских парторганизаций. [52]

В целом создание единой левой партии было вполне стандартным политическим ходом, к которому левые силы и советская администрация прибегали после войны практически повсеместно. Единые партии были созданы в Польше, Венгрии, Чехословакии, Румынии, Болгарии, то есть во всех странах «народной демократии». Единственным исключением была Албания, где сливаться коммунистам было не с кем (за отсутствием иных левых партий), однако и там Коммунистическая партия сменила свое название на более нейтральное — «Партия Труда». Однако всюду слияния партий произошли только в 1948 году. Исключением были две «разделенные» страны — Восточная Германия и Северная Корея, где слияние левых партий произошло полутора-двумя годами раньше, в 1946 г.

28-30 августа 1946 г. в Пхеньяне прошел первый съезд объединенной партии, которая получила название Трудовая партия Северной Кореи (ТПСК). В момент создания партия насчитывала около 170 тысяч членов (134 тысячи из в Компартии и 35 тысяч — из Новой Народной Партии). [53]. Почетным председателем Первого съезда был избран Сталин. На съезде состоялись выборы ЦК и руководящих органов новой партии. Первым председателем ЦК ТПСК стал, однако, не Ким Ир Сен, как можно было бы ожидать, а бывший лидер Новой Народной партии Ким Ду Бон. [54]Ким Ир Сен, потеряв (временно) высший партийный пост, остался, однако, главой исполнительной власти — Временного Народного Комитета Северной Кореи. Можно предположить, что назначение Ким Ду Бона председателем ТПСК было сделано, чтобы успокоить яньаньцев и подчеркнуть их равенство с представителями советской и партизанской группировок. Ким Ир Сен был избран его заместителем, но довольно быстро выяснилось, что реальный контроль над партийными делами находится в руках Ким Ир Сена и его ближайших помощников из числа маньчжурских партизан и советских корейцев (в первую очередь — А. И. Хегая, обладавшего большим опытом партийно-административной деятельности), в то время как сам Ким Ду Бон остается лишь символической фигурой. [55]Отчасти это может быть объяснено постоянной поддержкой Ким Ир Сена советским властями, [56]а отчасти — и явным нежеланием самого Ким Ду Бона заниматься текущей административной деятельностью.

Несколько позже слияние левых партий произошло и на Юге, но вплоть до 1949 г. ТПК Северной и Южной Кореи оставались самостоятельными партиями, хотя и действовали в тесном контакте: нелегальные поездки лидера южнокорейских коммунистов Пак Хон Ена в Пхеньян были частым явлением, первая из них состоялась, возможно, еще в октябре 1945 г. [57], а в 1946–1948 гг. в связи с усилением антикоммунистической кампании на Юге большинство руководителей Трудовой Партии Южной Кореи перешло на Север. Впрочем, и Ким Ир Сен также поддерживал контакты не только с командованием 25-й армии. Летом 1946 г. состоялся секретный визит Ким Ир Сена и Пак Хон Ена в Москву и их тайная встреча со Сталиным, на которой обсуждались перспективы политической ситуации в Корее (в частности, необходимость формального объединения Коммунистической и Новой Народной партий). [58]

С лета 1946 г., когда стало ясно, что принятый на Московском Совещании план установления над Кореей совместной опеки и формирования единого общекорейского правительства окончательно сорвался, на Севере началось формирование независимого государства. Аналогичные процессы пошли и на Юге, где пришедшая к власти при прямой поддержке американский оккупационных властей группировка Ли Сын Мана также стала проводить линию на создание «своего» государства в южной части полуострова. В то же самое время оба формирующихся режима не признали друг друга и выдвинули претензии на право считаться единственным законным правительством на всей территории Корейского полуострова.

Сущность политики, которая проводилась Советской Гражданской Администрацией в Корее — иногда прямо, а иногда — через полностью контролировавшуюся ею в то время систему народных комитетов, невозможно понять, если не обратиться к ряду постулатов советского официального марксизма тех лет и в первую очередь — к теории «народно-демократической революции». Происходившие в Корее события воспринимались именно как «народно-демократическая» революция, которая лишь потом должна будет перерасти в «социалистическую». Теория «народно-демократической революции» предусматривала, что вслед за созданием «народно-демократической власти» на основе единого фронта в стране должен быть проведен определенный набор общедемократических реформ: ликвидация помещичьего землевладения, частичная национализация промышленности и особенно банковско-кредитных учреждений, установление равноправия мужчин и женщин, провозглашение общедемократических свобод (впрочем, объявленные свободы по большей части оставались на бумаге или понимались как право народа действовать в поддержку нового режима, но никак не выступать против него). В то же время «народно-демократическая» революция не предусматривала чисто социалистических преобразований. Частная собственность на этом этапе могла сохраняться, о коллективизации сельского хозяйства не было и речи. В большинстве своих действий советская администрация следовала предписаниям теории народно-демократической революции.

5 марта 1946 г. был опубликован и с этого же дня вступил в силу Закон о земельной реформе. Издан он был от имени Народного комитета Северной Кореи и подписан Ким Ир Сеном, однако, по воспоминаниям В. П. Ковыженко, закон разрабатывался в СГА и его реальными авторами были два консультанта по аграрным отношениям, специально приглашенные из Ленинграда. [59]Закон предусматривал конфискацию и перераспределение всех земель, принадлежавших японским физическим и юридическим лицам, всех земель, владельцы которых сами не занимались земледелием, а сдавали их в аренду, и, наконец, что было самым важным, всех земельных владений площадью свыше 5 чонбо (1 чонбо * 0, 99 га). Конфискованные земли должны были распределяться среди беднейшего крестьянства. Контроль над проведением реформы формально возлагался на народные комитеты, но на практике они действовали в самом тесном контакте (и, скорее