Риторикаи пиитика

1. Схоластики и беллетристы

Преподавание риторики и пиитики обыкновенно страждет всеми недостатками поверхностного реализма. Учителей словес­ности в этом отношении можно разделить на три статьи: одни простодушно проходят с своими учениками, строка в строку, схоластические учебники; другие, вкусившие в университете плод философского познания, берутся за эстетику и философию словесности; третьи, не имея призвания философствовать, передают ученикам множество фактов из истории всеобщей словесности по университетским тетрадкам, по Вильменю, Сисмонди и т. п. Опытный и рассудительный учитель, к какому бы отделу из этих трех ни принадлежал, часто приносит большую пользу, только не теорией, а практическими занятиями, чте­нием образцовых писателей и письменными упражнениями. Что же касается до этих трех родов теоретического преподавания, то, при беглом взгляде на них, увидим, как они недостаточны.

1. Толкователь устарелых риторик, не мудрствуя лукаво, приносит пользы более, нежели учитель эстетической или исторической школы. Схоластическая риторика знакомит учеников по крайней мере с терминами и старинным учением, которое, без сомнения, нужно знать всякому образованному человеку хоть до тех пор, пока в шутку ли, серьезно ли будут говорить И писать о хриях, источниках изобретения и т. п. Учитель даже принесет пользу, если эту старобытную теорию пройдет при чтении писателя. Но величайшее затруднение в том, как согла­сить это отжившее учение с современным состоянием знания? Всякий учитель, сколь ни равнодушный к преподаванию, верно, не раз посмеется с своими учениками над старинными приемами схоластических риторов, заимствуя свои аргументы по крайней мере хоть из какого-нибудь ежемесячного издания. Неужели учитель употребит год или даже два на такую риторику, которую потом профессор университета уничтожит и докажет слушателям, что они учились пустякам? Следовательно, как же согласить совесть учителя с преподаванием того, во что он не верит, как в отжившее и давно падшее? Как сберечь время на более полезное, удержав из прежней риторики все нужное?

2. Учитель эстетической или философской школы еще опро­метчивее. Не дав ученикам заучить хорошенько ни хрий, ни общих мест, они уже смеются над этою стариною, как профессор с кафедры. Свой курс располагают они по идеям истины, добра

и изящества, покушаются на разделение искусств и т.д. (...) Еще несообразнее определять в гимназии так называемое фи­лософское красноречие, ибо учителя сами, не учась философии в университете или учась кое-как, не в силах уяснить себе этого предмета положительно. (...)

2. Филологи

Опыт всего важнее в педагогике; вот исповедь одного глу­бокомысленного немецкого учителя словесности в том, как он преподавал пиитику и риторику¹.

«С 1829 и 1830 г. теория словесности опять принята была в число учебных предметов в баварских гимназиях. До той же поры почти по всей Германии была она оподозрена, причиною этому — схоластическая форма сей науки, особенно учение о тропах и фигурах, и педантское применение их к чтению и пись­менным упражнениям. Отвращение от сей науки мало-помалу дошло до такого предрассудка, что вся риторика казалась наукой устарелою, сборищем пустых формул; саморазвитие и воспитание природного чувства к изящному почиталось полезнее всякой теории; древние правила изящного и постоянное указание на подражание древним образцам считались ярмом дарованию. Но общее сознание, за несколько лет пред сим, нашло необходимым опять восстановить падшую науку. Тогда я взял на себя пре­подавание этого предмета. И риторике и пиитике учил я постоян­но по правилам древних и сколько возможно теснее примыкал свой предмет к гуманистическому учению, старательно избегая того, чтобы не дать своим ученикам характера реальных школ. Мой курс располагался на три года, по два часа в неделю, ученикам от 14-летнего возраста до 21 года. Первый год посвя­щался пиитике, второй риторике, третий стилистике. (...)

Преподавание риторики требует иного начала. Гимназия должна образовать своего питомца оратором, т. е. прозаиком, а не поэтом. Даже ученика, одаренного решительным поэти­ческим талантом, благоразумный учитель старательно удерживает на приобретении твердого навыка в хорошей прозе и даже скорее препятствует излиянию его поэтического духа, нежели возбуждает: природа возьмет свое.

Итак, задача учителя в том, чтобы учащиеся умели прозу воспроизводить сами, а поэзию понимать, наслаждаться и ценить ее. Поэтому в риторике более, нежели в пиитике, от­деляю я теорию от истории. Разбираю важнейших, т. е. клас­сических историков, философов и ораторов, преимущественно древних, и обращаю внимание более на их сочинения, нежели на жизнь, и притом не на все их сочинения, а на те, которые занимательнее и. полезнее возрасту моих учеников и которые

Doderlien L. Reden und Aufsatze.— 1843.— С. 261.

201я сам лучше знаю и более люблю. Ибо сколь заслуживает порицания учитель, сообщающий в классе свои личные мнения, столько приносит пользы тот, кем движет личное чувство, выступающее из-за предмета преподаваемого; пусть будет оно и односторонне — только чтобы не было затейливо, вычурно и нелепо.

Отдел о философии начинаю обзором области философии, т. е. исчислением главных философских наук с кратким объясне­нием. История философии проходится столько, сколько нужно для философских намеков у Цицерона. Из новых философов привожу только таких, кои, кроме своей системы, имеют и ли­тературное достоинство. Потом излагаю первоначальные элемен­ты логики, ограничиваясь тремя частями чистой логики, дающими материал для умственных и практических упражнений. И. Г. Фросс взложил на мою совесть обязанность, чтобы я учил своих уче­ников составлять правильные силлогизмы. От обзора знаменитых ораторов перехожу к остальным частям теории, объясняя опи­сания, послания и т. п. Изобретение прохожу весьма кратко. Расположение же давало повод к полезным практическим за­нятиям. Не забывал я и старомодной хрии. Особенно полезно было для учеников извлекать расположение из разобранных речей». (...)

Читатели заметили, вероятно, в Дёдерлейне истого гуманиста, но умеренного и скромного. Всякое положение его проникнуто здравым смыслом и скреплено опытом. Ни один урок при такой методе не пропадает для учеников даром. Только замечу, что эта теория пиитики и риторики, неизменно служа древним клас­сикам, слишком чуждается истории отечественной литературы. Притом хотя Дёдерлейн прекрасно отделяет пиитику от риторики в педагогическом отношении, однако не проводит постоянного соответствия между теорией и практическими упражнениями, без коих риторика и стилистика и бессмысленны и мертвы.

3. Лингвисты и философы

(...) Вот план ученой риторики, составленный Кригером, ректором гимназии в Эмдене.

«Введение объясняет отношение риторики к предыдущему и последующему. Показывается, как идея и язык вовсе не состав­ляют того нераздельного единства, какое представляют они с первого взгляда. Возможность лжи и разнообразие в выражении одной и той же мысли различными народами и людьми воз­буждают подозрение в том, чтобы сие единство было первобыт­ное. Таким образом положится различие между мыслию и словом. Бессловная мысль может и предшествовать слову и последо­вать за ним. Даже у великих писателей (Гегеля, Гёте, Шекспира)

«Padagogische Revue, herausg. Von Dr. Mager».— 1843.— № 1.— C. 29.

остается позади слова бесконечное множество, мыслей, коих они или не хотели или не могли выразить, следовательно, произвол есть начало словесному творчеству. Здесь исходная точка к первой части, рассуждающей об идее языка; дальнейшее раз­витие этой части составляет содержание второй об особенных формах языка; затем следует третья часть об отдельных родах и видах слова, речи и словесных произведений.

Первая часть об идее языка, в трех отделах, рассматри­вает объективное чувственное выражение языка, субъективное, т. е. мысль и ее отношение к слову, и, наконец, единство того и другого в речи. В первом отделе рассматривается звук сам по себе, и из сравнения звуков зверя и начинающегося языка детей определяется символика языка (вопрос о начале языка: природа или изобретение? Платонов «Кратилос», Гумбольдта «Введение в грамматику языка Кави», Гегель). Для определения объектив­ной характеристики звука в гласных, согласных и в образовании слов при сравнительной этимологии показать противоположные крайности — междометие и логическое изменение слов в склоне­нии и спряжении. Второй отдел, о мысли, имеет предметом общие места. Этот отдел подразделяется на три: во-первых, loci ideales¹: утверждение, отрицание, отношение, соответст­вующие трем логическим категориям — быть, не быть и стать²; во-вторых, loci reales³: сочинение (coordinatio), подчинение, переход; в-третьих, loci grammatici, или suntactici⁴: подлежащее, сказуемое, предложение; последнее чрез сложное предложение развивается до периода. В общих местах, имеющих целью найти содержание определенной форме речи, обозначается противопо­ложность между содержанием и выражением; сюда идут в расчет ложь, двусмыслие, невыразимое. Потребность сообщать мысль будет переходом к третьему отделу, о связи звука с идеею. Сообщение мысли постепенно восходит от телодвижений до звуков как выражения более родственного мысли. Переходя от второго к третьему отделу, можно указать на пресловутое изречение: le style s'est l'homme⁵; или здесь вовсе не взята в расчет ложь, и потому мысль остается ограниченная, полувер­ная; или говорится вообще о том, что внутреннее выражается внешним: тогда положение это ничтожно, излишне, ибо точно так же можно сказать le rire, l'ecriture, la danse, le travail, la joie ets. s'est 1'homme⁶ — потому что в каждом из сих действий

' Положения идейные.

² Так как существительным нельзя перевести Гегелево werden, то и осталь­ные два момента перевожу неокончательным наклонением, соответствующим, как известно, имени существительному. (Примеч. Ф. И. Буслаева.)

³ Положения вещественные. ⁴ Положения грамматические и синтаксические. Стиль — это человек.

⁶ Смех, письмо, танец, труд, веселье и т. д.— это человек.

203отсвечивается все внутреннее бытие человека; в этом отношении и слово будет выражением отдельной части общего, хотя и самое высшее выражение. Переход от первой части ко второй образует общая всем людям потребность к взаимному выражению в формах вопроса, ответа, доказательства, в формах, кои опреде­ляются в общей части топики.

Вторая часть об особых формах языка граничит с личным слогом, свободным выражением индивидуума. Делится на три отдела. Первый отдел об общечеловеческом, что принадлежит всем языкам, согласно развиваясь исторически и логически. Изменения (флексия) слов, как первобытные и общие всем языкам; части речи. Общим сравнительным синтаксисом будет переход ко второму отделу, об идиомах различных народов. Идиом есть граница свободе языка, ограничение общечелове­ческого в отдельных языках. Задача этого отдела показать особые явления языков в главных типах — восточном, эллинском и германском. Ориентализм более указывает словом, нежели высказывает (символика, благоговейная вера в слово, как в нечто таинственное); эллинизм наиближайше совокупляет идею и слово; германизм, в противоположность ориентализму, созна­нием возвышается над словом, отчего пропадает внешнее, чувственное разнообразие первоначальных флексий. Третий отдел — об индивидуальном слоге, в коем соединяется, для единой цели, общечеловеческое с особенностью того или другого языка. Во-первых, простой слог (по Квинтилиану, genus tenue; непосредственное единство содержания и формы); во-вторых, противоположность между принуждением и свободою, с одной стороны — фразеология, пословицы, поговорки и пр., а с другой стороны — произвол, оригинальность писателя; в-третьих, образ­цовый классический слог. Примеры последнему слогу выбирать с осторожностью и притом более из греческих авторов, чем из латинских и немецких, между коими, кроме Цицерона, Лютера и Гёте, весьма немногие обладают слогом вполне классическим.

Третья часть — система отдельных словесных произведений. Первый отдел указывает на три степени речи: первая, природная или народная (avant la lettre! опущение этой речи до сих пор составляет чувствительный недостаток во всех риториках); вторая, умствующая и рассуждающая (verstanding-reflectierte): она освобождает себя письменами от первобытного единства; третья, свободноразумная (vernunflige Sprache), сознательно восстановляет это первоначальное единство. Второй отдел разделяет содержание на объективное, субъективное и абсолют­ное. Каждое из этих содержаний находится в каждой из трех степеней речи (первого отдела): первая, природная, степень бывает рассказом, наблюдением и разговором; вторая — история, рассуждение, речь; третья — эпос, лирика, драма. В системе поэзия стоит выше прозы, потому что искусственно изящный язык есть совершеннейший. Последний отдел развивает понятие

о слоге в тесном смысле (elocutio) на основании грамматической топики, по качеству, количеству и отношению. Во-первых, качество слова определяется понятием о

(proprietas) с подразделением об архаизме, неологизме, пуризме), об (антонимы, синонимы, омонимы и пр.), о тропе. Кстати, опровергнуть здесь странный предрассудок, будто не­которые языки (то греческий, то английский, то французский) так отличают речь прозаическую от народной и стихотворной, что одно слово принадлежит одной речи, другое другой. Во-вторых, количество слов отличает речь совершенную от эл­липсиса и плеоназма. Под плеоназмом разумеются повторения, перемены слова при неизменности смысла, грамматический преизбыток. Особенно неопределенно понимается первый вид плео­назма, повторение: что может повторяться, как (грамматически, логически, риторически), когда, и в какой мере, и в каких гра­ницах. Та же неопределенность и в понятии об эллипсисе в форме патетической речи (в противоположность речи этической, непосредственной, бесстрастной). Наконец, качество и количество соединяются в отношении слова по ладу (nach Ton) и постановке. Этот отдел подразделяется на статьи: о простом (логическом или грамматическом) ладе, об эмфазисе⁴, или эмфатическом ладе (по Беккеру, риторическом), о рифме (rhythmus) как соедине­нии логического и эмфатического лада. Наука об элементарном или прозаическом рифме являет еще обширное поле для об­работки».

В этом плане риторики надобно отличать две стихии: фи­лософскую, по Гегелю, и лингвистическую, как результат трудов Гримма, Гумбольдта, Беккера и др. Вся система лежит на логике Гегеля и потому без внутренней самобытной основы распадается противоречиями и не имеет самостоятельной цены; стремление же сплотить филологическое учение, общую грам­матику, стилистику воедино заслуживает внимания учителей. Действительно, только со стороны грамматики, теории и истории языка и можно ожидать воскресения падшей риторики. Только филология и лингвистика дадут непреложные начала теории словесности и защитят ее от пошлой болтовни беллетристов. План Кригера не противоречит курсу Дёдерлейна, будучи по­полнением и объяснением стилистики. Известные мне немецкие риторики все примыкают или к философской школе, или фило­логической, или беллетристической. Риторика Гофмана⁵ есть самое отвлеченное гегелианское толкование об изобретении, расположении

¹ Кириолексия — собственное значение. 2Аллолексия — иносказание.

³ Глоссы, диалектизмы.

⁴ Сила выражения, придающая речи эмоциональность: восклицания, рито­рические вопросы, обращения, повторения и т. п.

⁵ «Philosophie der Rede».— 1841.

выражении. Риторика Ринне сначала предлагает учение о слове (лексикон, синонимы, архаизмы и пр.), потом о предложении и периоде, преимущественно по Беккеру; наконец, о слоге и целом сочинении, причем подробно исследуется гейристика (изобретение), тематика, экономика или расположение и пр., с весьма забавными правилами, как, например, выставлять заглавия сочинениям, как читанное записывать в памятные книжки, как соображать сочинение, уединившись в кабинете или в прогулке на вольном воздухе и т. п. Даровитее их обоих Теодор Мундт² трактует науку, как беллетрист, что даже видно из самого заглавного листа: asthetisch, literargeschichtlich, gesellschaftlich³. Впрочем, сила лингвистики столь могуществен­на, что и Мундт иногда находится под наитием учения Гримма, Гумбольдта и других. Только отчаянные философствующие головы еще осмеливаются, подобно Гоффману, отрешить риторику от грамматики. Кригер в своем плане совокупил направление философское с лингвистическим. Можно опровергнуть порядок содержания его риторики, односторонний способ воззрения, под наитием Гегеля, но самые факты, вносимые им в риторику, должны быть действительно удержаны. Так, например, деление речи на народную, бессознательную и разумную", натяжкой примененное Кригером к красноречию и поэзии и подведенное под Гегелевы рубрики непосредственного, умного и разумного, может занять важное место в стилистике, но только с другой точки зрения — т. е. как речь народная в песнях, сказках, пословицах, речь письменная, неустроенная и бессознательная в древних памятниках и, наконец, речь разумная, сознательно по науке обработанная от времен Ломоносова.

4. Практика

Сверх того, риторики, подобные Кригеровой, Мундтовой, Ринне, Гоффмановой, недостаточны потому, что ограничиваются одной теорией без постоянного применения к практике. В этом отношении стилистики, например латинская Ганда⁴, имеют большее преимущество, непрестанно служа руководством пись­менному упражнению учеников. Немецкая стилистика Герлинга⁵, за исключением синтаксических правил, малым отличается от старинных риторик, однако, как сборник риторических мнений, может с пользою быть под рукою учителя. Риторика же как руководство к практике до сих пор составляет педагогическую

«Die Lehre vom deutschen Styl».— 1837. ² «Die Kunst der deutschen Prosa»— 1-е издание.— 1837; 2-е дополненное.—

1843.

Эстетический, историко-литературный, общественный.

⁴ Hand. Lehrbuch des lateinischen Styls.— 2-е издание.— 1839.

⁵ «Theoretisch-praktisches Lehrbush der Stylistik», 2 части.— 1837.

задачу. Нельзя вполне согласиться с планом риторики Герлинга, ибо применительная часть оной отделена от теоретической; надобно, чтобы она органически входила в нее. (...)

(...) Из риторики ученики должны извлечь не только знания, но и уменье. Теория должна быть оправданием практики, уразуменьем уменья. А так как в поэзии ученики должны более ограничиться разумением, потому красноречие в гимназии должно брать верх над пиитикою; сверх того, так как внешнее выражение, слог по преимуществу требует упражнения практического, потому в риторике преимущественно следует обращать внимание уча­щихся на стилистику. Мы не можем заставить гимназиста писать философские сочинения, историю, проповедь, но должны упражнять его в слоге историческом, ораторском и т. д. Сле­довательно, главнейшею частью риторики в гимназии должна быть та, которая всего ближе применяется к письменным упражне­ниям учеников. (...)

Печатается по изданию: Буслаев Ф. И. Преподавание отечественного языка.— М., 1992.— С. 70—71, 73—80.