Искусство составления проповеди 2 page

Я думаю, что все знатоки проповеднического искусства согласятся с этим. Раньше основная мысль обычно называлась «постулатом», и проповедники стремились доказать его. «Я думаю, что каждая проповедь, - сказал Чарльз Симьен, - должна быть чем-то вроде телескопа, направленного только на один объект». Вот как он выражает суть своего метода в предисловии к «Horae Homileticae»: «Возможно небесполезно было бы показать метод формирования этих бесед. Как только выбрана тема, следует первый же вопрос: «Какова основная цель и значение текста?» (Я прошу каждого молодого священника особенно запомнить это).

«Когда основное значение текста выявлено, - продолжает Чарльз Симьен, - следующая ступень - выразить его «категорическим постулатом»; сделать это - вот в чем секрет всех проповедей». В декабре 1821 г., в анонимной статье «Христианского обозревателя» Симьен подчеркивал практическое значение метода, рассчитанного на упрочение истины в сознании людей: «Сведите ваш текст к простому постулату, сделайте его канвой, а с самом текстом обращайтесь как с тканью, раскрывая основную идею за счет многообразия слов и выражения, содержащих ее в себе. Старайтесь буквально ввинчивать каждое слово в сознание ваших слушателей. Мы недаром используем это сравнение, так как хорошо завернутый винт создает такую механическую прочность, что едва ли какая сила способна его вырвать».

«Ввинчивайте истину в их умы,» - писал и Ричард Бакстер. А Джуетт продолжал: «Я убежден, что проповедь не готова до тех пор, пока мы не выразили ее тему в кратких, полных смысла предложениях, ясных как кристалл. Я считаю, что поиск таких лаконичных и ясных предложений - самый тяжелый, изнуряющий, но и наиболее плодотворный труд в моей подготовке. Я думаю, что никакую проповедь нельзя читать и даже записывать пока не появятся эти слова, чистые светлые, как луна на безоблачном небе».

Профессор Иэн Пит-Ватсон говорит то же самое: «Каждая проповедь должна быть безжалостно подчинена одной теме. Это первое и важнейшее требование!»

Когда тайна текста раскрыта и основная тема проповеди стала ясна, мы должны мысленно выстроить всю службу вокруг нее. Хотя, несомненно, уже начало службы может более общим образом выражать покаяние и хвалу, и хотя молитвы о заступничестве вбирают в себя много тревог и за мир, и за Церковь, и за всех нуждающихся, уже в этой части богослужения полезно начать готовить умы и сердца прихожан к восприятию темы проповеди. Конечно, два предстоящих чтения, а также песнопение, выражающее нашу молитву перед проповедью, и песнопение. выражающее наш отклик после нее, должны соотноситься с общим характером богослужения. Мы не должны бояться ни простоты, ни повторения. Дополнительный урок мы можем получить из негритянской религиозной практики в США. Доктор Генри Митчелл проводит интересную параллель между негритянскими песнопениями и «неторопливым стилем негритянской проповеди»: «Негритянская проповедь и негритянские духовные гимны - это двоюродные братья. Что касается песнопения, то вся песня строится на очень небольшой словесной основе. Часто повторяющиеся хоровые припевы состоят всего из четырех слов: «Помни меня, Господи, помни меня». Если в нашей культуре песня состоит из более длинных строф, произносимых достаточно быстро, негритянский гимн можно медленно проговаривать: «Господи, я хочу быть христианином в сердце». Медлительность негритянской проповеди, а также повторы, являются естественной копией негритянской речи и песнопений, для которых характерны небольшое количество слов и плавность их произнесения».

Итак, при подготовке проповеди мы должны терпеливо ждать, пока основная мысль не откроется сама. Мы должны быть готовы молиться и размышлять, глубоко проникая в текст и даже за него, до тех пор, пока не оставим претензий быть его хозяином и манипулятором, и, наоборот, не станем его смиренным и покорным слугой. Тогда не возникнет опасности недобросовестного искажения текста, а наоборот, Слово Божье будет властвовать над нашим умом, зажжет огонь в наших сердцах, будет руководить ходом нашего толкования и, наконец, произведет незабываемое впечатление на прихожан.

ОРГАНИЗАЦИЯ МАТЕРИАЛА

До сих пор, готовясь к проповеди. мы выписывали из выбранного текста множество разнообразных мыслей, спонтанно возникавших в ходе его анализа, и затем выделяли основную мысль. Теперь же нам надо систематизировать материал, причем таким образом, чтобы его структура максимально соответствовала идее проповеди. Цель данного периода подготовки состоит не в том, чтобы создать некий литературный шедевр (кстати, Чарлз Смит писал, что «изящные проповеди - одна из самых опасных уловок дьявола»1): речь, скорее идет о том. чтобы обеспечить основной идее максимальную силу воздействия. Сразу отметим, что этот процесс имеет положительные и отрицательные стороны.

Отрицательная заключается в том, что мы вынуждены безжалостно отбрасывать все несущественное, хотя сделать это гораздо труднее, чем сказать. Пока размышлять над текстом, много славных мыслей и блестящих идей приходит в голову, и, конечно же, их старательно записываешь. Возникает искушение не упустить ни одной и все так или иначе включить в проповедь. Противьтесь искушению! Посторонний материал ослабит воздействие проповеди. Он пригодится в другое время и надо суметь придержать его до тех пор.

Положительная сторона компоновки проявляется в необходимости подчинить материал основной теме, причем таким образом, чтобы лучше ее обозначить и усилить ее звучание. Для этого необходимо особое внимание на структуру, лексический строй и иллюстрированный материал проповеди. Скажем несколько слов о каждом их этих моментов.

Итак, структура. Большинство считает, что упорядоченное расположение материала необходимо. Никто не станет спорить, что наша культура прежде всего рассчитана на зрительное восприятие и что эта тенденция усугубляется. Большинство жителей развитых стран в большей степени склонно воспринимать бесконечный наплыв образов, рвущихся с телеэкранов, нежели на слух прослеживать логику развития той или иной мысли. В результате, как считает Дэвид Джиллет, все более возрастает роль того метода обучения, который называется методом «кляксы». Он «предполагает рассмотрение какой-то проблемы с разных точек зрения с целью большей конкретизации образа, формирующегося в сознании».

Однако независимо от того, предполагает ли наш подход наглядно-образное или отвлеченно-логическое решение проблемы, нам необходимо определенным способом упорядочить наши мысли, если мы хотим, чтобы их поняли. Ссылаясь на картину первобытного хаоса, описанного во 2-ом стихе 1-й главы Книги Бытия, У. Сэнгстер допускал, что «проповедь может быть бесформенной, но, благодатию Божией, вовсе не пустой». Однако, добавлял он, это «из области чудес». «В действительности никакая проповедь не будет сильной, если эта сила не проявляется и в ее структуре». Кости без плоти - всего лишь скелет, однако плоть буз костей - рыхлая масса. Сами по себе они хорошей проповеди не сделают.

Разрабатывая структуру проповеди, мы сталкиваемся с двумя основными опасностями. Первая - это когда торчат кости, торчат, как ребра у тощего человека. Они постоянно лезут в глаза, мы не можем из не видеть. То же самое происходит и тогда, когда план проповеди слишком заметен. Обращая внимание на форму, мы рассеянно воспринимаем содержание, Это происходит тогда, когда внешнее оформление проповеди слишком схематично (например, некоторые проповедники выдумывают двойную или даже тройную альтерацию для обозначения разделов проповеди - и в этом их основная ошибка) или, напротив, слишком запутанно (Симьен пишет о Ричарде Бакстере, что однажды тот перешел к «шестьдесят пятому» разделу, как будто кто-то мог вспомнить предыдущие шестьдесят четыре»). План, привлекающий внимание своим построением, только мешает, Его изобретатели забывают о том, что задача скелета - поддерживать тело, самому оставаясь незаметным.

Вторая опасность, подстерегающая нас при построении проповеди, - это ее искусственность. Некоторые проповедники выдумывают такой план, который вовсе не подходит к тексту, не проясняет его, а, напротив, мутит чистые воды истины и запутывает слушателей. Золотое правило состоит в том, чтобы позволить тексту самому определить его композицию. Искусный толкователь дает тексту возможность свободно раскрыться перед нашими глазами подобно ому, как роза расцветает под лучами утреннего солнца, являя свою доселе скрытую красоту. Александр Макларен, баптистский проповедник XIX в., совершавший свое служение в Манчестере, был одним из немногих, кто сполна владел этим искусством. Вильям Робертсон Николл пишет, что у него был «быстрый и ясный ум» и «необыкновенный дар анализирования текста». «Он прикасался к нему серебрянным молотком, и текст тотчас органично распадался на цельные и легко запоминающиеся части». Этой метафорой пользовался и Сперджен. Однажды он рассказывал студентам о трудностях, возникавших при анализе некоторых текстов. «Ты пытаешься расчленить их, - говорил он, - изо всех сил ударяешь по ним своим молотом, но твой труд напрасен». «Наконец ты находишь такой текст, который при первом ударе, сверкая, распадается на части, и ты видишь, какой редкой красотой вспыхивают сокрытые в нем драгоценности». Все проповедники переживали этот опыт по крайней мере иногда. Нам же надо молить Господа, чтобы сегодня Он дал нам побольше этих серебряных молоточков.

Рассуждая о структуре проповеди, мы неизбежно подходим к вопросу о ее классическом трехчастном делении, что, в свою очередь, вызывает саркастическую улыбку. Трехчастное деление - отнюдь не современное открытие, за ним стоит долгая история. Чарльз Смит подробно анализирует жесткую средневековую «схему проповеди», согласно которой текст непременно делился на три части (особенно в Англии), по возможности обозначаясь «тремя значимыми словами». Однако возводить трехчастное деление в неизменный принцип - значит надевать на себя смирительную рубашку. Это было бы насилием по отношению ко многим текстам, которые представляют собой неделимое единство или ограничено делятся на две, четыре или пять частей. И тем не менее, с удивлением замечаешь, что довольно часто естественным делением является именно трехчастное. Нередко я был склонен объяснять это тем, что христиане, почитая Св. Троицу и являясь тринитариями, легко улавливают любой намек на Отца, Сына и Святого Духа или на Бога, Который над нами, для нас и в нас. Поэтому мне было интересно узнать, что такую мысль высказывал и Робер де Безеворн, который в 1322 г. опубликовал свой трактат о структуре проповеди, вышедший под названием «Forma Praedicandi». «Это правило, вероятно, было обусловлено желанием оказать почтение Троице», - пишет он.

Существует множество способов построения проповеди. Сэнгстер различал пять основных подходов, которые он называл «изложением», «обоснованием», «шлифовкой», «классификацией» и «построением аналогии». Хэлфорд Лаккок был более обстоятелен и насчитал десять типов построения. Кроме того, он дал им образные наименования, например, «ступенчатая проповедь» (которая «как по ступеням лестницы, возводит от одной мысли к другой»), «бриллиантовая проповедь» (когда «к одной мысли подходишь с разных сторон, уподобляя ее бриллианту, который, вращаясь в твоей руке, сверкает всеми своими гранями») или «проповедь-ракета» (названная так «не потому, что она взлетает с грохотом и шипением, ошеломляя собравшихся», а потому, что «она начинается на земле, взлетает ввысь, затем распадается на части и возвращается на землю...»). Различные тексты и темы требуют разных подходов. Мы должны приветствовать разнообразие и освобождаться от стереотипов.

А теперь от структуры проповеди я перехожу к ее лексическому строю. Даже проповедуя один раз в неделю, за сорок лет вы произнесете около девяти миллионов слов. Слова весьма существенны: чтобы ясно выразить свои мысли, мы должны облечь их в слова. Невозможно дать точное сообщение, не подобрав соответствующих слов. Вспомните, сколько труда и времени мы тратим для того, чтобы послать простую телеграмму. Количество слов строго ограничено, и мы перечитываем текст снова и снова, здесь что-то изменяя, там добавляя или вычеркивая, - и так до тех пор, пока не убедимся, что нас не просто поймут, но поймут правильно. То же самое касается проповеди. «Старался Екклесиаст приискивать изящные изречения, и слова истины написаны им верно», - говорится в Книге Проповедника (Ек. 12:10). Далее сказано, что «слова мудрых» (особенно если в них едино присутствуют благодать и истина) «как иглы» тревожат совесть и пробуждают разум и «как вбитые гвозди» застревают в памяти и с трудом забываются (Ек. 12:11). Поэтому над выбором слов стоит хорошо подумать, а выбрав, - записать. Это делается вовсе не для того, чтобы читать проповедь по бумажке или заучивать ее наизусть и затем декламировать: записей требует сама логика мысли («записи рождают точный ум», - сказал Бэкон). Кроме того, если в процессе подготовки к проповеди мы хоть в каких-то ее частях сознательно подбирали наиболее подходящие слова, они удивительно легко и быстро воскреснут в нашей памяти, если перед нами будут лежать хотя бы краткие заметки. Итак, какие же слова наиболее предпочтительны?

Во-первых, они должны быть самыми простыми и ясными. Перефразируя известные слова апостола Павла, можно сказать: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а простоты не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий» (см. 1Кор. 13:1). Конечно, иногда, отыскивая подходящее слово, мы можем прийти к чему-то необычному, но в любом случае нельзя впадать в словоблудие. К сожалению, это частая беседа профессионалов. До сих пор существует политики. напоминающие Гладстона, каким его описал Дизраэли в 1878 г.: «изощренный оратор, опьяненный преизбытком собственного красноречия». Похоже, что и законоведы любят составлять документы, которые может понять только человек юридически грамотный. Врачи тоже иногда грешат употреблением совершенно неоправданного жаргона. Доктор К. Д. Бардхэм, практикующий в Ротереме (Южный Йоркшир), приводит следующий пример, взятый из доклада службы социального обеспечения: «У этой пожилой гериатрической (!) женщины много взаимосопряженных проблем. ограничивающих возможности моциона. Отсутствие вербальной коммуникации усугубляет ее отчуждение от реальности и усиливает изоляционизм. В настоящий момент она не способна реагировать на события. Психогериатрический аспект в контексте концептуального расстройства при наличии паранойи также представляет собой один из параметров общего масштаба ее проблем».

Доктор Бардхэм далее предлагает свой перевод, который выглядит следующим образом: «Женщина восьмидесяти трех лет, больна артритом, не может передвигаться и потому чувствует одиночество, смятение и страх». Бардхэм поясняет, что его письмо в газету было вызвано статьей Кристофера Рида, в которой автор пишет о распространении «психологического пустословия» среди средних американцев. Это явление представляет собой жаргон, в котором подлинное понимание психологического состояния человека подменяется броскими и пустыми фразами.

Однако для того, чтобы привести пример злоупотребления языком, англичанину совсем не надо обращать взор по ту сторону океана. Таких примеров хватает и дома, причем не только в сфере государственной службы. Лучше всех это описал Эрнст Говерс, автор широко известной книги «Простые слова». Согласно автору цель книги состоит в том, чтобы «помочь государственным служащим правильно использовать письменный английский как орудие их профессии», однако все сказанное вполне подходит к устному английскому. Автор утверждает, что никакого стиля вне определенного словоупотребления не существует и в доказательство ссылается на Мэтью Арнолда и Дина Свифта. «Имей что сказать и говори это как можно яснее - вот в чем секрет стиля», - утверждает М. Арнолд. «Нужные слова в нужном месте - вот подлинное определение стиля», - вторит ему Д. Свифт. В своей книге Говерс призывает нас тщательно отбирать слова, избегая излишеств и используя только хорошо известные и точные выражения. Основная наша погрешность в том, что мы усложняем речь. «Вместо того, чтобы говорить просто, прямо и кратко, мы высокопарны, многословны и неконкретны», - пишет автор. Это явление он называет словом «гоблдайгук», характеризуя им «цветистую канцелярщину» (неологизм, по-видимому, вышел из-под пера Мори Мэврика, употребившего его в майском номере «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин» за 1944 г.).

К несчастью, этой болезнью поражена и Церковь. В свое время покойный Кеннет Грабб привел изречение Гордона Раппа о том, что экуменическое движение стало «первым убийцей королевского английского», и, кроме того, привел несколько примеров, свидетельствующих о чрезмерном пристрастии церковных иерархом к замене англо-саксонских слов латинскими выражениями. Приведем один из них. «Собрание превращается в консилиум, - пишет автор, - разговор в консультацию, сторона в аспект, показ в демонстрацию. Эти люди презирают переходные глаголы и активный залог. Они презирают конкретный смысл существительных, и расплывчатые прилагательные занимают у них место точных эпитетов. Ничто не происходит просто потому, что «ветер подул с запада»: непременно будет сказано, что причина крылась в «циркуляции воздуха западного полушария». Таким образом благовестие испаряется, уступая место плохому языку...»2

Однако несмотря на эти примеры проповедники должны стремиться к простоте и ясности, что предполагает не только употребление простых слов. но и кратких предложений с немногими придаточными или вообще без них. Мы делаем это тогда, когда нашу речь переводят на другой язык, однако полезно так делать всегда. «Проповедуйте так, как будто у вас астма», - сказал однажды епископ Дж. Рэйл.

Однако слова проповедника должны быть не только простыми, но и яркими, пробуждающими образы в сознании слушателей. Об этом я более подробно скажу, когда перейду к обсуждению иллюстративного материала проповеди. Пока же надо признать, что иллюстрацией могут быть не только библейские истории: даже отдельные слова и выражения, будучи риторическими фигурами, могут образно охарактеризовать то, что мы пытаемся сказать. «Разница между удачным и почти удачным словом равнозначна разнице между молнией и светляком», - писал Марк Твен.

Однако, употребляя метафоры, мы рискуем нагромоздить их одну на другую и тем самым запутать наших слушателей. Стивен Лекок дает прекрасный пример, служащий предостережением всем проповедникам. Он высмеивает преподобного Руперта Дрона, благочинного Марипозы (север Торонто). «Не думаю, - пишет он, - чтобы кто-то много беспокоился о своих обязанностях перед церковью. Однако благочинный Дрон своей богатой образами речью показывает, что достаточно немного времени - и этот долг будет погашен; надо всего лишь сделать небольшое усилие, слегка препоясать чресла прихожанам, и они, взвалив этот долг на себя, растопчут его ногами. Надо всего лишь помочь им взяться за плуг, и они быстро погрузят его в глубокие воды. А затем они свернут свои паруса и каждый усядется под своей оливой»3.

Будучи простыми и образными, наши слова должны быть и честными. Надо остерегаться преувеличений и употребления превосходных степеней. Слишком свободное использование таких слов обесценивает их. Сам Иисус недвусмысленно призывал нас говорить однозначно («Да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»), не многословя в своих утверждениях (Иак. 5:12; см. также Матф. 5:33-37).

Одним из современных авторов, занимающихся этой проблемой, является К. С. Льюис. Он считает, что «вербидицы» уничтожают слова по-разному, однако самый распространенный способ - напыщенность (когда вместо «очень» говорят «ужасно», вместо «большой» - «потрясающий», хотя имеют в виде именно первое, а не второе)4.

Нам кажется, что вполне уместно целиком воспроизвести один умный совет, который автор приводит в письме от 26 июня 1956 г.

«На самом деле важно следующее:

1. Всегда старайся говорить так, чтобы было ясно, что ты хочешь сказать, старайся, чтобы в твоих словах не было побочного смысла.

2. Всегда выбирай простые и краткие слова, а не длинные и неопределенные. Например. обещания надо «выполнять», а не «осуществлять».

3. Никогда не употребляй абстрактных существительных вместо конкретных. Если хочешь сказать, что «умирают чаще», не говори, что «смертность возросла».

4. Не употребляй придлагательных, которые просто говорят о том, какие чувства ты хочешь в нас пробудить. Не говори «это было ужасно»: лучше опиши случившееся так, чтобы мы на самом деле ужаснулись. Не говори «это было восхитительно»: сделай так, чтобы после твоего описания мы сами воскликнули: «Да, это восхитительно!» Запомни, что все эти слова («ужасно, чудесно, отвратительно, изящно») стремятся только к одному: переложить на твоих читателей ту работу. которая изначально была возложена на них.

5. Не употребляй слишком «громких» слов. Не говори «бесконечно», если хочешь сказать «очень», иначе не найдешь подходящего слова тогда, когда захочешь сказать о чем-то действительно бесконечном»5.

По-видимому этот отрывок весьма убедительно показывает нам, сколь важны слова для проповедника. Итак, стремясь донести до наших слушателей все, что мы хотим сказать, мы должны сделать так, чтобы слова были простыми (дабы слушатели поняли нас), живыми (чтобы они образно представили то, о чем мы говорим) и, наконец, честными, без преувеличений говорящими о простой истине.

Мальколма Маггериджа называли «чародеем слов», однако в первом томе своей автобиографии он признается, что, работая журналистом в «Манчестер Гардиан», довольно скоро стал многословить, шутить и лицемерить. «Сейчас мне тягостно вспоминать, - пишет он, - с какой легкостью я начал употреблять этот псевдовзяток. эти глупые псевдофразы, несущие псевдомысли, псевдострахи и псевдонажеды. Слова прекрасны, как любовь, но и предают их так же легко. Я не столько раскаиваюсь в своих ложных поступках, сколько в лживых словах, большинство которых, к счастью, навсегда исчезло в мусорных свалках»6.

Покаяние изменило его ориентацию, и теперь он хочет, чтобы на его могиле написали: «Он знал цену словам».

А теперь от рассмотрения структуры проповеди и ее лексического строя я перехожу к анализу иллюстративного материала. Я приступаю к этому с большой опаской, поскольку знаю, что использую его далеко не лучшим образом. В этой связи мои друзья подшучивают надо мной, а я пытаюсь исправиться.

Не могу не согласиться, что христианский проповедник, пренебрегающий пояснениями, не имеет никакого оправдания, поскольку перед его глазами находится обширная богоданная традиция. Сирил Гарбетт, бывший архиепископ Йоркский, любил рассказывать о том, как один священник обратился с письмом к лондонскому епископу Мэнделлу Крэйтону, прося его назвать какую-либо книгу, богатую иллюстративным материалом. «В ответ он получил почтовую открытку, на которой было написано всего лишь одно слово: «Библия»7. Епископ был прав. Библия изобилует всевозможными образами, особенно сравнениями. Возьмем Ветхий Завет. «Как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его». «Нечестивые... как прах, возметаемый ветром». «Я буду росою для Израиля; он расцветет, как лилия, и пустит корни свои, как ливан». «Поднимут крылья, как орлы». «Слово Мое не подобно ли огню, говорит Господь, и не подобно ли молоту, разбивающему скалу?»8

А теперь обратимся к Новому Завету. «Вы - соль земли... Вы - свет мира». «Ибо, как молния, сверкнувшая от одного края неба, блистает до другого края неба, так будет Сын Человеческий в день Свой», «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты». «Мы... были тихи среди вас, подобно как кормилица нежно обходится с детьми своими». «Ибо что такое ваша жизнь? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий»9. Все это выбрано наугад: можно было бы привести гораздо больше примеров.

Однако в первую очередь надо упомянуть Иисуса. Наиболее известные из них (такие, как притча о блудном сыне и добром самаритянине) являются неотъемлемой частью распространенного понимания христианства. «И таковыми многими притчами проповедовал им слово, сколько они могли слышать. Без притчи же не говорил им, а ученикам наедине изъяснял все», - пишет Марк (Марк. 4:33-34). Сэнгстер не преувеличивал значение пояснительного материала, когда ссылаясь на пример Иисуса, писал, что «только тщеславие в сочетании с богохульством могут убедить человека в том, что данная проблема недостойна его внимания»10. Кроме того, надо подчеркнуть, что значимость образа для постижения истины показывают не только притчи Иисуса, но и Сам Иисус, поскольку Он - Слово Божие, ставшее плотью, зримый образ незримого Бога, и потому видевший Его видел Отца.

Итак, нет ничего удивительного в том, что использование в проповедях образного материала имеет долгую и благородную историю. К нему прибегали великие проповедники IV-V вв.: Иоанн Златоуст, Августин, Амвросий. Чарлз Смит пишет. что одной из основных особенностей средневековой проповеди было «использование exempla (т.е. примеров. - Прим. пер.), или того, что мы называем «иллюстрациями»11. В XIII в. эту традицию развили Франсиск Ассизский, Доминик и другие братья-монахи. В то время создавались и пускались в обращение сборники «примеров» для проповедников - предшественники современных «антологий иллюстративного материала». В них входили библейские истории, сюжеты классической литературы, исторические примеры, жития святых, басни животных и наблюдения над миром природы. Поскольку со временем эти «примеры» стали использоваться в целях лжеучения, подменяя серьезное толкование Библии, Джон Уиклиф и его «бурные проповедники» решили прежде всего сосредоточиться на библейских текстах и тем самым подготовили почву для богословия реформаторов, призывавших проповедовать только на материале Писания. Эту часть своего исторического обзора Чарлз Смит завершает так называемым «триумфом Тиллотсона». Несмотря на то, что Джон Тиллотсон (архиепископ Кентерберрийский с 1691-го по 1694 гг.) был воспитан как пуританин, в своих поздних проповедях он не только благовествовал, сколько рассуждал о нравственных добродетелях. В кратких выражениях и простым языком он призывал к «логике и здравому смыслу, к обстоятельной, всеобъемлющей аргументации, весомой, неторопливой и простой»12. Однако нам кажется, что все это было реакцией на умозрительность, сухость и усложненность упомянутых «примеров» из средневековых сборников, а не на проповедь пуритан как таковую. Ведь надо признать, что, несмотря на крайнюю причудливость некоторых аллегорий, употребляемых в проповедях пуритан, популярность аллегории Баньяна, представленной в его «Пути паломника», свидетельствует о ее выразительности и духовной силе: многие пуританские проповедники описывали жизнь христианина как опасное путешествие, преисполненное борьбы и сражений. Их проповеди «изобилуют подобными образами»: «редкая проповедь обходится без символических ссылок на духовную брань и странствие»13.

Итак, говоря о необходимости использования иллюстративного материала, мы ссылались на библейские образы и определенную историческую традицию. Теперь настало время поговорить о природе человеческой психики. Человек не любит оперировать абстрактными понятиями: он превращает их в символы (как это делают математики) или в образы. Силы воображения - один из самых прекрасных даров Божиих, принципиально отличающих человека от животных.

«Если бы меня спросили, - писал профессор Макнейл Диксон, - что является основной движущей силой истории, то, услышав мой ответ, вероятно, решили бы, что я спятил, однако я все равно ответил бы, что эта сила - сила метафоры, образа. Человечество живет воображением, оно управляет всей нашей жизнью. Вопреки желанию философов человеческий ум - не дискуссионный клуб, а картинная галерея. В ней развешаны наши сравнения, наши идеи, Тирания идеи, например, идеи Вселенной как механизма, - одна из тех тираний, от которой человеческому мышлению никогда не избавиться... Метафора лежит в основе религии и поэзии. От нее не может освободиться и наука»14.

О необходимости и пользе воображения в деле проповеднического служения говорил Генри Уорд Бичер. В свои пятую йельскую лекцию он включил раздел под названием «Сила воображения». «Вы, вероятно, удивитесь, - пишет он, - узнав, что сила и успех вашей проповеди в первую очередь зависят от воображения, которое я считаю самой важной особенностью, необходимой проповеднику». Под воображением он понимает «способность ума представлять незримое и делать его как бы зримым для других»15.

Проповедуя галатам о кресте, Павел говорит, что Иисус Христос «как бы распятый» был «предначертан» у них «пред глазами» (Гал. 3:1). Иисус был распят около двадцати лет назад, и те, к кому обращено послание, не были свидетелями казни, однако, животворя это событие силою своего слова, Павел как бы переносит его из прошлого в настоящее и делает достоянием живого образа, а не слухов. Такова цель любой образной актуализации. Суть ее состоит в том, чтобы оживить воображение и помочь наглядно представить то, о чем идет речь. Образное представление преобразует абстрактное в конкретное. древнее в современное, незнакомое в знакомое, общее в частное, неопределенное в определенное, нереальное в реальное и незримое в зримое. Согласно одной восточной пословице, который приводит Дж. К. Рэйл, «красноречив тот, кто, превращая уши слушателей в глаза, показывает им то, о чем говорит»16.

Чтобы видеть, нам нужен свет. Само слово «иллюстрировать» означает освещать. проливать свет на то, чего мы не видим. Именно поэтому иллюстрации, встречающиеся в проповеди, иногда сравнивают с окнами дома. В третьем выпуске «Лекций для студентов», вышедшем под заголовком «Искусство образного представления» и целиком посвященном этой проблеме, Сперджен цитирует изречение «странного Томаса Фуллера», английского историка семнадцатого века. сказавшего, что «доводы - это колонны в здании проповеди, а сравнения - окна, которые прекрасно его освещают». Назвав этот образ «очень удачным и содержательным», Сперджен отмечает: «По словам Фуллера, окна в доме делают прежде всего для того чтобы впустить свет. Притчи, сравнения и метафоры имеют такое же предназначение, и, следовательно, мы используем их для того, чтобы проиллюстрировать нашу тему или, согласно переводу этого слова, сделанному Джонсоном, «осветить» ее.