Глава 7. После долгой дороги передохнуть, конечно, хотелось, но время поджимало

«Крысы есть всегда»

Думаново, час спустя

После долгой дороги передохнуть, конечно, хотелось, но время поджимало. И так мы проваландались со взрывчаткой значительно больше, чем планировали. Впрочем, нас, как людей опытных, такое несоответствие нисколечки не смущало – придётся поработать чуть дольше, делов‑то?

Андрей, получивший по месту рождения позывной Камчатка, хотел сесть за руль, но я его не пустил, поскольку твёрдо решил, пока можно будет, ездить быстро – как говорится, на все деньги.

Морпех наш вначале подумал, что я ему не доверяю:

– Тащ капитан, да у меня «стиха» в Японии нафаршированная была, что мне «лесник»?

– Ты ещё скажи «Спек‑Цэ»! – проявил я осведомлённость о субароводческих «иконах», упомянув самую редкую и «злую» вариацию «Импрезы».

– Вот чего не было, того не было… Да и стоит она, как чугунный мост! Так почему нельзя, тащ капитан?

– Потому что сам хочу!

– Тады «ой»!

Отъехав от Думаново на пару километров, я вызвал по радио штаб:

– Гнездо Бесу! Как слышите меня?

– Слышу тебя хорошо, Бес! У нас – норма!

– Понял тебя, Гнездо. У нас – аналогично! Прошли Миронежье, как будем на месте, попробуем связаться.

На малогабаритки, что нам выдали, надежды, честно говоря, было мало – не для них задача на два десятка километров связь обеспечивать. И что с этим делать, я пока не знаю. На ум несколько вариантов пока пришли: первый – сделать сеть ретранслирующих пунктов, по крайней мере на наиболее важных направлениях, и второй – найти нормальные станции. Какой из путей выбрать, узнаем позже, когда первая паника схлынет и всё более‑менее устаканится.

– А что, у дальнобойщиков не спрашивали про большие рации? Они у них на полсотни кэмэ достают, я слышал… – Реплика Андрея оказалась настолько созвучна моим мыслям, что машинально я ответил:

– Чтобы забрать, надо что‑то предложить взамен.

– А за защиту…

– От кого? Ты сам‑то видел, чтобы на кого‑нибудь тут нападали?

– Погодите, ещё будет… – «успокоил» меня Борматенко. – У нас знаете как на Дальнем Востоке было? Пока Советская власть была и вэчэ на каждом шагу, то, конечно, «закон – тайга, прокурор – медведь», но порядок хоть какой был. И беглых зэков ловили, и контрабандистов… У нас в городке двери вообще не запирали! А как порядок пропал и появилось, что брать, так вообще Дикий Запад начался. С погонями, грабежами… Вон перегонщики в караваны сбивались, чтобы от разбойников отбиваться… И здесь так будет!

– Что‑то ты мрачно всё рисуешь, Андрюха!

– Это пока нормальные мужики на виду, вроде вас или меня… А начальника моего вспомните? А если их человек пять таких соберётся? Да уровнем повыше? А если при каждом ещё по три‑четыре телаша из тех, что совесть ещё в третьем классе на ластик сменяли, а?

– Как заведутся, так и разведутся! А ты не каркай!

Часы показывали семнадцать минут седьмого, но то ли из‑за пасмурной погоды, а может, и ещё по какой причине было уже довольно темно, так что пришлось включить фары.

– Помню, только на службу пришли… – начал рассказывать Андрей, но его прервала заголосившая рация:

– Штаб Трубачу! Штаб, ответь Трубачу.

«Мы сейчас у Колёсных Горок, до штаба километров пять, а он ещё дальше. Точно не добивает!»

– Трубач, здесь Бес. Могу передать в штаб – пока он у меня в зоне.

– О, Василий Семёнович! – Судя по голосу, Баталов обрадовался. – Вы‑то мне и нужны!

– Что стряслось у тебя, Серёжа?

– Буча в лагере.

– В каком? Что за буча?

– В «Ромашке». Это километра два южнее трассы, немного не доезжая Медного. Здесь несколько пионерлагерей заброшенных. В них человек семьсот разместили. Как от «дуги» на Медное повернёте – первый поворот направо. Вы где?

Несмотря на некоторую сумбурность, где сейчас находится мой «зам по музыкальной части», я понял. Неясно было, что же там всё‑таки происходит?

– Трубач, ты про бучу расскажи!

– Тут человек десять свои порядки наводить принялись, еду и вещи отбирают.

– Ты вмешался?

– Нет. Они очень агрессивные, а стрелять я не решился – народ кругом. Многие со страху в лес подались. Я пока отошёл немного, наблюдаю за ситуацией.

«Эх, Серёжа, Серёжа… Такую фигню надо в зародыше гасить. Сразу! Пока не разрослось!»

– Понял тебя, Трубач! Мне до тебя километров семь, может, чуть больше. Скоро буду! Оставайся на связи.

Я «пришпорил» машину. «Субару» взревела мотором, и за окном придорожные кусты слились в одну сплошную серо‑зелёную стену.

– Ну, что я говорил? – однако тон Камчатки был не довольный, как можно было ожидать, а, скорее, озабоченный.

– Накаркал, шаман херов! Кулачки давай разминай! Слышал, стрелять не очень получится.

– Трубач Бесу! – Я снова взялся за рацию.

– Здесь я.

– С тобой ещё народ наш есть?

– Да, Витька‑Химик и Терёшин.

– Это кто? – имена мне были не знакомы.

– Вы их не знаете, только сегодня пришли, – принялся объяснять Трубач. – Про Витьку вам ребята должны были рассказать, а Терёшин местный – из этого лагеря. Помогал нам укрытия устраивать. У него тут семья.

– Понятно! С оружием как у вас?

– Огнестрел только у меня.

– А у противников?

– Есть пара ружей и несколько «травматиков».

– А ружья откуда?

– У их заводилы с собой в машине были. «Сайга» и ещё какой‑то незнакомый мне дробовик. Складной. У него ещё дульный тормоз, как у пушки.

«Н‑да, исчерпывающий рассказ. У нас, стало быть, три „калаша“ и кое‑какие навыки, а у противника – численное превосходство и „живой щит“. Почти патовая ситуация…»

– Ладно, на месте разберёмся. Минут через десять будем. Отбой. – Я повернулся к Андрею: – Всё слышал?

– А то! Какие приказания будут?

– А никаких. Диспозиция не ясна, пока только один вариант просматривается – попробовать их по одному отловить.

«Эдак до утра провозимся! Плакал мой ужин в кругу семьи!» – делиться подобными мыслями с подчинёнными настоящему командиру не пристало, а потому я показал Борматенко на рацию:

– Попробуй до штаба достучаться, у нас рация получше, чем у Трубача.

В свете фар вдалеке показался затор из автомобилей, и нам пришлось искать пролом в разделительном ограждении, чтобы объехать его по встречке.

– Штаб, ответь Камчатке! Клоун, ответь Камчатке! – бубнил в рацию морпех, пока я аккуратно пробирался через затор, поскольку и встречная полоса оказалась заставлена машинами. Слава богу, не так густо, как та, что вела к Твери.

* * *

Трубач встретил нас в паре сотен метров от лагеря, если я правильно сориентировался, когда мы уже вдосталь наскакались по разбитой дороге, сложенной из перекосившихся бетонных плит. В кустах три раза мигнул фонарик, и я выключил фары. Мотор глушить пока не стал.

– Ну, что за дела? – Ни противогаз, ни респиратор я надевать не стал – уровень радиации пока позволял – похоже, ветер поменялся (дозиметр вместо тех трёх сотен миллирентген, что мы зафиксировали после обеда, сейчас показывал всего сто), а удобство коммуникации в настоящий момент важнее.

– Химик наблюдает, а мы вас встречать вышли. В лагере немного поутихло, гады вроде барахло делят.

– Давай по порядку! С чего началось?

– Когда мы приехали, ну, там, помочь вентиляцию наладить, посоветовать, как от радиации укрыться, – начал рассказ Баталов, – всё тихо вроде было. А потом у одного из корпусов крики, шум. Мы туда, а там грабёж в полный рост идёт. Лагерь на консервации, похоже, был, и тот корпус, где всё началось, он самый лучший – стёкла все на месте, двери нормально закрываются, и к столовой вдобавок самый ближний. Ну, мы попытались вмешаться, а нам стволами в лицо тыкать начали. Ну мы… – Трубач замялся.

– Ну ты стрелять и не решился, – закончил я за него. – Ничего, не кори себя – дело житейское. К этому тоже привычка нужна. Расскажи‑ка лучше, что тут в округе вообще творится?

– Короче, тут в округе, как выяснилось, до чёртовой бабушки детских лагерей. Мы только в радиусе десяти километров пять насчитали. Прямо тут их два – «Ромашка» и «Энергетик». Один закрыт, а во втором полторы сотни ребят. Метров на шестьсот левее – «Компьютерия». Понтовый такой. Коттеджи, Интернет, все дела. Там охрана нормальная. Пять парней с травматикой и баллончиками. Я с ними переговорил – своими парни оказались, быстро в тему въехали. На том берегу «Экспресс». Но это уже у самого Медного, я там с участковым договорился – у него телефонная связь с Торжком есть. У Тутани – «Ровесник». Там ещё пара сотен ребятишек.

Я почувствовал, что голова начинает идти кругом. Одно дело – спасать взрослых или семьи, но тут обнаружилось, что на нас внезапно свалилось под тысячу «бесхозных» детей! Причём многие лагеря, как я понял, находятся в непосредственной близости от разрушенной Твери! Можно, конечно, послать гонца к участковому и вызвать подкрепление из Торжка, но ситуацию надо сейчас разруливать, потому что непонятно, во что всё это может вылиться? А вдруг «бунтари» решат пройтись по всем окрестным лагерям? Еду, к примеру, будут искать. Или топливо? Нет, так не пойдёт!

– Давай по существу, здесь сколько человек поднялось? И чего они хотят?

– Поначалу их пятеро было, потом ещё столько же присоединилось. А что хотят? Жить хотят. Говорят – на всех всё равно не хватит, так зачем балласт кормить.

– «Балласт»? Ты слыхал, Камчатка?

– Да, командир, – голос Андрея звенел от злости. – Пойдём, капитан, покажем сухопутным, как балласт продувают!

– Э, не заводись, пляжная пехота! Давайте в машины, и ты, Серёга, мне сейчас всё подробненько нарисуешь, а там и веселье будет…

* * *

«Хорошо, что противники наши – люди городские и лесной темноты боятся! – размышлял я, лёжа на невысокой крыше пристройки у столовой, куда меня пять минут как подсадил наш морпех. – Часовой, вместо того чтобы ходить кругами, маячит на освещённой веранде, откуда разглядеть что бы то ни было сложно, если вообще возможно».

Но и у меня задачка ещё та – проползти несколько метров до слухового окошка по растрескавшемуся и обомшелому шиферу, который так и норовит расколоться под моим весом.

Медленно отрываю тело от крыши и ощупываю поверхность перед собой.

«О, справа кусок шифера откололся и чуть подаётся под рукой. Значит, мне левее. А то поедет ещё… Чёрт! – Рука проваливается сквозь мох, и что‑то острое больно оцарапало мне обратную сторону кисти. – Ничего, можно потерпеть! Зато я ещё на полметра приблизился к цели. Плохо, что рации у нас без гарнитур и их пришлось выключить. И хорошо, что противники наши не имеют ни малейшего представления, как защищаться от диверсантов! Во‑первых, они разделились. А во‑вторых, у тех, кому выпало сторожить снаружи, нормального оружия нет, только „резинострельные“ пистолеты. И по ним мы можем спокойно стрелять, не боясь задеть гражданских!»

Нам с Андреем, как наиболее подготовленным в боевом плане, досталось нейтрализовать основную и наиболее вооружённую группу бунтовщиков, засевшую в помещении столовой.

«Я полегче и поподвижнее, потому и на крышу лезть пришлось. Под нашим габаритным товарищем она бы уже точно провалилась. Выяснилось это, правда, только когда я на неё забрался. Все‑таки хорошо быть предусмотрительным! Вот долезу, на чердак проникну, всё разведаю и фонариком сигнал ребятам подам, чтоб начинали… Интересно, слышит ли меня часовой?»

Развлекая себя таким образом, я, наконец, добрался до круглого, забранного частым переплётом окошка и осторожно ощупал облупившиеся деревяшки: «Так, трёх стёкол из шести не хватает, остальные держатся на честном слове…»

Достав из кармана фонарик, я осторожно посветил внутрь.

«Ага, петель нет, рама просто плотно вставлена и закреплена гвоздями. Если их получится отогнуть, то окно целиком достать можно».

Этот ножик я купил много лет назад на выставке. Внешне невзрачный на фоне «расписных свиноколов», он лежал тогда на витрине одного мастера из Нижнего Новгорода. Однако глаз сразу зацепился за его функциональную форму и какую‑то гармоничность, что ли… Десятисантиметровый, почти симметричный клинок с полуторной заточкой, плоская рукоять с простыми деревянными накладками. Вроде ничего необычного… Но когда я попросил его посмотреть, оказалось, что ножичек очень удобно сидит в руке, да и резать им оказалось весьма комфортно, а сталь клинка неплохо держала заточку. И вот теперь ему предстояло поработать в несвойственной роли гвоздодёра. Я, признаться, придерживаюсь популярной у ценителей ножей поговорки: «Нож – резать, а для рубки гвоздей есть зубило!», но сейчас другого выхода не было. С противным скрипом первый гвоздь выскочил из рассохшегося дерева, ещё два я просто отогнул. Вставив клинок в щель между рамой и наличником, осторожно надавил и стронул раму. «Теперь можно и ручками!» Спустя несколько секунд я был уже на чердаке.

Белый луч мощного фонарика выхватывал в темноте то полдесятка мятых алюминиевых чайников – точно таких же, какие я помнил по своему пионерскому детству, то сваленные у стены изломанные столы, то мешки с непонятно какой рухлядью… Наконец заметил в дальнем от меня углу чердака проём люка. Теперь главное – осторожненько туда добраться, что, учитывая многолетние отложения грязи и пыли, покрывавшие пол, задача не из лёгких. Прошлогодние листья, занесённые сюда через окно, шуршали, рассохшиеся и местами насквозь прогнившие доски пола грозили проломиться подо мной, но дойти до люка, не нашумев, все‑таки удалось. Плюнув на брезгливость, я растянулся на полу и прислушался. Снизу не доносилось ни звука.

«Ну что ж, посмотрим, удастся ли здесь спуститься?» – я попробовал подцепить люк ножом. Сдвинувшись примерно на сантиметр, крышка замерла и послышался лязг, показавшийся в ночной тишине оглушительным. «Чёрт, замок с той стороны! Здесь не получится! Попробую через кухню, там обычно тоже люк делают. Да и вытяжка обязательно есть».

Сориентировавшись, я прошёл в чердачное помещение над кухней. Люк там действительно был, но тоже запертый, а вот с вытяжкой мне повезло больше. Судя по некоторым приметам, часть оборудования в своё время демонтировали, и кто‑то весьма хозяйственный прихватил и короба вентиляции, так что теперь в стене получились нехилые отверстия с сечением примерно метр на метр.

«Вполне пролезу, вот только бы понять, что там, внизу!» – Я осторожно выглянул в отверстие. Тишина и темнота. Обоняние подсказывало, что еду тут не готовили уже давно – пахло затхлостью и влажной побелкой. Чуть погодя издалека долетел еле ощутимый аромат табачного дыма.

«Ну что, рискнём? – спросил я сам себя и тут же ответил: – Да!»

«Глаза сощурить, так, чтобы вспышка света не ослепила… Теперь фонарик направить точно в пол – так будет видно, что внизу, а шанс, что выдам себя бликом, минимален. Раз, два, три! – В световом круге мелькнул грязный кафельный пол. – Прилично тут будет, метра три, не меньше… Но нам ли быть в печали?»

Автомат, который я держал в руках, пока обследовал чердак, снова перекочевал за спину, к металлической ножке разломанного стола привязан пятиметровый отрезок хорошей альпистской «статики», которая была прихвачена из машины. Теперь законтрить ножку в отверстии – и можно спускаться… В голове всплыла строчка из старинной детской частушки: «Сидит Вася на заборе в алюминевых штанах, а кому какое дело, что ширинка на болтах?»

«Надо же, какая чушь иногда на ум приходит!» – и я соскользнул вниз.

Из опасения нашуметь и оставляя себе ещё один путь к отступлению, конец сдергивать я не стал. Включив на несколько мгновений фонарь, нашёл замеченный сверху отрезок трубы и, быстро подойдя к двустворчатой двери, ведущей из кухни наружу, вставил его под ручки. Теперь внезапно никто не войдёт.

Всё – я внутри! Теперь время для второй стадии нашего не шибко мудрёного плана. Два раза мигнуть фонарём в окно, и можно заняться закисшими шпингалетами…

* * *

Герман Геннадьевич Голованов был человеком обычным, в чём‑то даже банальным. Но вдумчивым и основательным, привыкшим обдумывать свои действия на много шагов вперёд. А вот родители, назвавшие его в честь героя‑космонавта, как‑то не сообразили, во что выльется их преклонение перед успехами Страны Советов в дальнейшем. Ибо работать на ниве образования с такими инициалами и не получить обидное прозвище практически невозможно. Сам Герман понял это, когда что‑либо менять было уже поздно – на втором курсе института. Ни «стройки века», ни «защита рубежей Родины» молодого человека не привлекали. Идти в торговлю не позволяла интеллигентская честность. Делать чиновничью карьеру – отсутствие задора и нужных связей.

Попав в далёком восемьдесят втором по распределению в НИИ приборостроения, Герман поработал некоторое время конструктором, а потом вернулся в родной институт в аспирантуру. Тему для защиты он выбрал крайне модную, посвящённую внедрению автоматизированных систем управления в народное хозяйство, считался, как по секрету шепнул ему завкафедрой, «перспективным молодым парнем», к тому же пришедшим с производства, а потому защитился без сучка и задоринки. Ну а дальше всё пошло по накатанной.

Голованов никогда не был в первых рядах, но был впереди. Турклуб, литературные диспуты и коллективные экскурсии, спортивные мероприятия и банкеты по случаю очередной защиты, сбор подписей в защиту Леонарда Пелтиера или Нельсона Манделы… Везде Герман Геннадьевич был активным участником. Вот только студенты не любили молодого преподавателя и награждали его прозвищами, самым мягким из которых было Тройное Гэ…

Получить у «ГермАна», как называли его между собой наиболее лояльные студенты, «пятёрку» было делом невозможным, «четвёрку» – малореальным, а «тройку» – сложным. На вопросы заведующего кафедрой Голованов неизменно отвечал: «Я хочу, чтобы они по‑настоящему знали мой предмет!»

Единственное, куда суровый преподаватель не лез, – это политика. Нет, комсомольцем он, конечно же, был, и даже на четвёртом и пятом курсах стал комсоргом потока, а вот от крамольных разговоров в курилке воздерживался, как, впрочем, и от участия в «прочем» во время загулов комсомольско‑партийного актива.

Надо сказать, что это здорово ему впоследствии помогло. Весной восемьдесят девятого ему позвонил один из приятелей, ставший к тому моменту каким‑то там замзавсектором в МГК ВЛКСМ, и предложил встретиться.

Так и попал Герман Геннадьевич в «большой бизнес».

Вначале трудился техническим директором в фирме, торговавшей остродефицитными компьютерами под комсомольской крышей, потом биржей заведовал, потом банком… Но в конце девяностых на поля сражений пришли «молодые и злые», те, кто привык каждую копейку вырывать с боем, в жёсткой конкурентной борьбе, и вальяжным «комсомольцам» пришлось потесниться…

В «нулевые» Голованов стал «пенсионером». Вложенные деньги приносили стабильный и вполне себе приличный доход, за который те, кто прозябал на настоящей, государственной, пенсии, могли бы и пришибить. Квартира у Германа была, дача – тоже. Оставалось найти хобби по душе. И им стало выживание. Когда появилось в Германа Геннадьевича ощущение надвигающейся неминуемой беды, он и сам не мог вспомнить, хоть и признался как‑то коллеге по интернет‑форуму сурвайвеалистов, что во всём виноват «президент‑комитетчик».

С тех пор Герман Геннадьевич купил себе подержанную «ниву», сменил старенькие двустволки на более приспособленные к скоротечному бою современные дробовики, сделал запасы продуктов и предметов первой необходимости в квартире и на даче и стал регулярно ездить на стрельбище.

Человеком он был, можно сказать, одиноким. «Старую» жену он на волне финансового успеха бросил, а новая, молоденькая красотка, покинула его сама, прихватив, впрочем, одну из дач и двухкомнатную «малогабаритку», принадлежавшую когда‑то бабушке Германа. Иногда заезжала в гости его дочь‑студентка, но не дольше чем на пару часов, и, в основном, чтобы попросить денег.

Надо отдать должное, в своих размышлениях о близящемся апокалипсисе, Голованов иногда прикидывал, как будет спасать семью, но чаще всего приходил к выводу, что это может привести к излишнему риску. Тем более что чем больше он готовился к будущим «тёмным временам», тем чаще приходил к мысли, что лучше он, как глава «сильного прайда», заведёт себе гарем, во всём послушный воле нового властелина. «Когда за каждую банку тушенки будут драться до смерти, вы тогда не покочевряжитесь, милые! – думал он, разглядывая из окна машины стайки модно одетых девочек на улице. – Хотя лучше я возьму себе кого попроще, гуманизм здесь неуместен, накормив чужого ребёнка, ты убиваешь своего. Приму вот такую кралю, отравленную высшим образованием и не умеющую ничего делать, кроме как раздвигать нижние конечности, и что получу? Ничего! Только себе лишние проблемы создам. Работящие мне нужны… Работящие! И вообще, выживут только женщины, умеющие создавать комфорт для добытчиков! Стервам и потребительницам тут не выжить в принципе, а вопрос деторождения всё равно откладывается. И надолго, так что придётся сокращать женское поголовье до необходимого минимума… Наподобие того, как в средневековой Японии и Корее девочек, не отвечающих стандартам, тривиально топили. Как и дурных жён, кстати!».

Когда пришла война, Голованов сидел на «дальней» даче – в просторном доме, стоявшем на берегу Волги в полусотне километров от Твери. Эту недвижимость он приобрёл около года назад, провернув ловкую, как ему казалось, многоходовую операцию. Для начала он продал дачу деда – денег за бревенчатый особняк в Кратово, да ещё с двадцатью пятью сотками в придачу, отвалили столько, что впору в рюкзаке нести. Вместо неё Герман Геннадьевич купил полуразвалившуюся халупу в затрапезном садовом товариществе в сорока километрах от МКАДа и этот дом. Немногочисленные старые знакомые, узнав о таком «гешефте», молча покрутили пальцами у висков, а Голованов только посмеивался: «Ну‑ну, посмотрю я на вас, умников, когда полный трындец придёт!»

На «ближней» даче он оборудовал «перевалочный пункт» с солидным запасом продуктов, воды и патронов, а «Тверское имение» сделал своей главной резиденцией. Планами своими Герман, взявший себе в соответствии с именем ник «3G», не поделился даже с друзьями‑«выживальщиками». «Вам, стервятникам, только наколку дай – сразу за чужим добром припрётесь! – думал он, читая на страницах форума, как „коллеги по выживанию“ хвастаются друг перед другом своей предусмотрительностью. – Но это мы посмотрим, кто кого распнёт!» – добавлял Голованов про себя и делал пометки в большом блокноте, занося туда места будущих визитов.

Как только стало понятно, что случилась беда, Герман не колебался ни минуты: «Сливки надо снять до того, как неподготовленные сообразят что к чему!»

Позвав своего «верного нукера», как называл он в минуты хорошего настроения водителя и, отчасти, порученца Дениса Савельева, приказал готовить машину к выезду.

К огромному сожалению Голованова, на трассе особо поживиться не удалось – к моменту, когда они выбрались на дугу у Медного, над ней уже кружил военный вертолёт, и с него сбрасывали вниз вымпелы с цеу. Лезть в лоб на вояк «ас выживания» не собирался, решив для начала, что называется, врасти в обстановку.

К вечеру паника немного улеглась, и большую группу беженцев отправили на постой в пустующий детский лагерь отдыха. Голованов поехал с ними, оставив Дениса пошерстить машины на трассе.

Вояки, а точнее – какие‑то ополченцы с крайне несерьёзными бумажками, выданными Торжокским горвоенкоматом, пробыли в лагере недолго. Объяснили, как обустроить убежища в корпусах, привезли грузовик с армейскими пайками и свалили.

«Вот теперь можно и поживиться!» – решил Голованов, тем более что среди бедолаг, собравшихся в «Ромашке», он уже присмотрел пару «союзников». Во время раздачи пайков два молодых парня, нисколько не смущаясь, протолкались в первые ряды и даже попытались получить по два пайка, но командовавший военными молодой парень послал их по матери и выразительно похлопал по своему автомату. «Пожалуй, эти подойдут!» – отметил он тогда.

Начал он издалека – собрал мужчин и предложил сходить запасти дров. В лагере он был одним из самых старших по возрасту, и его послушались. Потом Герман обошёл корпуса, интересуясь, как народ разместился, и помогая в мелочах советами. Попутно он отмечал, у кого какое добро есть.

Парней, занятых на строительных работах, он отозвал в сторонку и коротко и непечатно обрисовал сложившуюся ситуацию. Когда оба согласились с его оценкой и спросили, что же делать дальше, он изложил свою позицию:

– Ребята! Это хорошо, вы уже поняли, что настал трындец, и выкарабкаются только сильные и умелые! Вы посмотрите, с кем нас связала судьба?! Дармоеды, ничего делать не умеющие! На перевоспитание у нас с вами, – этим, как ему показалось, изящным ходом Голованов перевёл двадцатипятилетних охламонов на свою сторону, – нет ни времени, ни ресурсов. Что ждёт этих? – широкий жест в сторону корпусов. – Ближайший овраг и девять граммов в затылок! А то и молотком по голове! Впереди ядерная зима на надцать лет, и каждый кусок еды, каждый отрез материи и тем более каждый патрон на вес жизни и тратить их на балласт нерационально. Как там у классика? «Тяжёлые времена требуют тяжёлых решений!» Они всё равно умрут, но при этом растратят невосполнимые ресурсы.

Из‑за угла столовой на веранду, где Герман Геннадьевич проводил свой импровизированный митинг, вышли ещё четверо ребят. Старшему на вид было лет двадцать, младшему – пятнадцать, не больше. «С работ, что ли, смылись?» – напрягшись, попытался оценить угрозу своему положению Голованов.

– Это ты правильно, мужик, говоришь! – неожиданно поддержал старший из вновь прибывших – чернявый и долговязый парень в джинсовой куртке и потёртых камуфляжных штанах. – Надо по уму всё делать! Хабар там собрать и показать, кто в доме хозяин! Эх, жаль, с этим много не навоюешь! – и достал из‑за ремня «Макаров».

– Не бойся! – перешёл на «ты» Герман. – Если вы со мной – всё будет хорошо! Пойдёмте!

У своей «Нивы», которую «владыка нового мира» не бросил, в отличие от большинства беженцев на шоссе, Герман Геннадьевич торжественно вытащил из машины чехол с ружьём:

– Вот! Оружие у нас есть!

Молодёжь радостно загомонила.

– Но вы должны во всём слушаться меня, иначе вас снова загонят в стойло!

– Не выйдет! – выкрикнул чернявый.

– Хватит, натерпелись! – подхватил один из тех, кого Голованов начал агитировать в первую очередь – невысокий и рыхлый юноша с одутловатым лицом и фигурой, напоминавшей грушу на ножках.

– Первым делом давайте оборудуем штаб! – предложил Герман Геннадьевич, тихо радуясь, насколько ему повезло с поиском сторонников. «Эти шакалята любого затопчут – только бы не работать! Такие же, как мои бывшие студенты!»

– А где мы его устроим? – спросил самый младший, нагловатый подросток с повадками малолетней шпаны.

– А вот здесь и будет! – Вожак показал рукой на здание столовой. – Но учтите, что первое время будет трудно. Нам попробуют оказать сопротивление, требуя заботы и внимания! Подумайте, друзья, кто будет заготавливать дрова для мажорных мальчиков и гламурных девочек? На жирных чинуш, тяжелее ручки ничего не поднимавших, и их жён, из бутиков не вылезавших? А они будут требовать к себе особых отношений, и их в стране десять миллионов! Без семей и обслуги, которые тоже, – Голованов повысил голос, – ничего нужного не умеют!

Когда два часа спустя ушедшие на заготовки беженцы вернулись, у ворот их встретила «дружина», состоявшая не только из распропагандированных юнцов, но и из Савельева, вдобавок ко всему задружившегося у брошенных машин на шоссе с тремя мародёрами и убедившего их присоединиться к шайке. Не то чтобы это была такая уж серьёзная сила, но присутствие взрослых мужчин приободрило молодёжь. К тому же один из новых членов шайки пришёл с «мечтой кулака» – дробовиком ТОЗ‑106, что значительно усилило огневую мощь банды. Остальные вооружились кто чем: двумя «макарычами» – тоже из заначки Голованова, одним пневматическим «ижом», топорами, монтировками и самодельными дубинками. Вроде бы ничего серьёзного, особенно учитывая то, что противостояла им почти сотня взрослых мужиков, но мародёры были сплочены, вооружены и не стеснялись. После того как человек десять, пытавшихся возмущаться, были сильно избиты, а трое получили серьёзные ранения резиновыми пулями, народ затих. Наиболее смелые убежали в лес, а две семьи добрались до Медного, но тамошний участковый в мыле носился по округе, и разыскать его они не смогли.

К вечеру в «Ромашке» власть уже практически полностью принадлежала шайке Головы, как стали называть своего вожака новоявленные разбойники. Сам Герман Геннадьевич распорядился пока беженцев не трясти, а изъять вещи убежавших и отнести их в столовую на сортировку. Как раз в разгар этого процесса и приехали давешние ополченцы. Но, поскольку в этот раз их было не шестеро, а только двое, воодушевившиеся бандиты не попрятались, а начали качать права:

– Ну чо ты мне сделаешь?! Чо?! – размахивая оружием наступал на молоденького паренька Омут – тот самый мародёр что пришёл со своим «обрезом». – А если я сейчас по этим курвам жахну, со страху не обосрёшься? – И ватажник ткнул стволом в сторону толпы перепуганных женщин, сгрудившихся у входа в один из корпусов.

«А ведь если бы не эти гражданские, парень ни минуты не колебался! – Герман наблюдал за происходящим, стоя в глубине главного зала столовой. – Потому эти Павки Корчагины и проигрывают всегда!»

Ответ старшего ополченцев оказался неожиданным – он быстро шагнул вперёд и упёр ствол своего «калаша» Омуту под подбородок. Что он сказал при этом, Голованов не расслышал, но его подручный как будто застыл в воздухе, боясь пошевелить даже пальцем.

«Чёрт, вот блядство! Так всё хорошо шло! И что теперь?»

Положение спас верный Савельев – оглушительно грохнул выстрел, и одна из женщин – дородная, хорошо одетая тётка лет сорока, стоявшая чуть в стороне от основной группы беженцев, ничком повалилась на землю. Сразу вслед за этим клацнул затвор.

– Эй, солдатик! Ты что, ни хера не понял? Проваливайте отсюда. Ещё раз кого увижу – из их бошек забор построю! – Савельев не брал за горло, как Омут, а говорил размеренно, даже скучающе.

«Ну вот и ладненько… – Герман только сейчас заметил, что сжал руку на прикладе своей „Сайги“ так, что побелели костяшки. – Но Дениску позже завалить надо, а то власти много забрать может…»