Обо всем об этом каждому в свою меру заботится Господь, и все, что я могу сделать – отдать беспокойные заботы ему и делать только то, что я могу

И тогда радость начинает бить фонтаном, тогда она расцветает всеми красками и я переживаю свои новые материнские чувства с полной отдачей и с сердцем наполненным безграничной благодарностью. А что еще я могу?

Января 2004

Рациональный век – век разума проявился и в отношении воспитания детей – вспомним, как нашим мамам, а пуще этого нашим бабушкам было приказано кормить детей только по расписанию, никакой самодеятельности, едва не отменили кормление грудью, роды «лечили» как болезнь, и дитя от матери отбирали и стерилизовали, чтоб не заразился. Результат – любовный кризис. Люди разучились любить, у них с рождения неудовлетворенная жажда любви и неумение ее проявить. А на физическом уровне – болезни и неразвитая иммунозащита. Это от отсутствия материнского молока. У матерей же было просто кошмарное время, представьте себе, сколько времени уходило на приготовление, разогревание смесей для кормления и сколько – на то, чтобы вылечить детские болезни, происходившие от «стерильного» питания! Когда как везде и всегда можно носить с собой ребенка, имея при этом у себя в груди полноценное питание и успокоительное средство любви, всегда готовое и подогретое до нужной температуры. Это заметно освободит нам время! А сколько любви и общения ребенок получит! Этого не заменит ничто!

Янв. 04 г.

Вспоминаю свое детство. Года в три-четыре я по причине хронической болезни была вынуждена долгое время (около года) находиться в санатории без родителей одна в совершенно чужом городе. Осознанного желания чьего-то тепла и любви не было, но по отдельным моментам, которые сейчас особенно запечатлелись в памяти, я понимаю, что то, что я сейчас помню – это моменты поиска любви и тепла. Или тяжелейшие переживания её отсутствия.

У многих из девочек в нашей группе (весь воспитательно-лечебный процесс в санатории был похож на детский сад) были косички. И каждый раз после сна их надо было заплетать. Наша няня, от внешности которой я сейчас помню только тапочки-мокасины на каблуке, заплетала нам их по очереди каждой девочке. Это было конечно же живое прикосновение женских рук и личное внимание. Но оно быстро заканчивалось и можно было снова идти играть. Но мы стояли, обступив ее и дожидаясь своей очереди, не отходили пока не закончат заплетать самую последнюю, мы стояли и питались тем вниманием, тем прикосновением, которое в этот момент нам доставалось. Помню, я говорила, что это я учусь заплетать косички, поэтому и смотрю, и не отхожу. Возможно настоящую причину я не осознавала, и только желание быть рядом не давало уходить. Так же помню, как нас мыли и особенно, как каждого по отдельности брали на руки и, поставив на стол, вытирали полотенцем. Было ли у нас много воспитателей много или один не знаю – запомнила только одну –молодую женщину, которая, как я уже сейчас анализирую проводила с нами воспитательную работу – играла, ставила эксперименты, короче, с интересом пыталась воплотить то, что прочитала в книгах. В остальное время я помню только личное одиночество, которое прерывалось приездами разных моих родственников, маминых знакомых, которые привозили игрушки. Игрушки я тоже помню до сих пор с особой любовью, хотя всех их пришлось оставить в санатории, так как они якобы были заразны для внесанаторного мира. Помню приезд мамы, ее шапку и очки и запах духов. Какая она была красивая и как нужна мне была ее любовь. Темные зеленые стены изолятора, где меня закрыли от всего мира, когда я заболела, только баночка с водой, которой ополоснули большую банку из-под меда, чтобы он остался в воде, накрыли марлей и сказали пить. Она одна, эта баночка была со мной там. Я пила ее совсем понемножку, чтоб хватило подольше, чтоб подольше ее у меня не забирали. Слово «бокс» и позже для меня всегда было как «тюрьма», я смотрела в окошки на тех детей, которые в них, в боксах лежали и считала, что оттуда совершенно нет выхода, нет двери, и сочувствовала тем, кто внутри.

Помню страшную тайну – я захотела вечером, когда все легли в постель, в туалет. Нянечка пела нам песню – «Пропала собака», и была наверное доброй, но я так боялась встать и попроситься в туалет, что пришлось пописать в кровать. Чтобы этого никто не заметил – все же это выглядело как будто я маленькая, а я в свои три года считала себя большой, хотя остальные дети частенько делали то же самое, я представила себя огромным сушильным заводом – лежала и двигая ногами по постели согревала мокрое пятно на кровати. А на утро оказалось, что пятно высохло, но из-за цвета осталось видно. Оно было очень большое – на всю простыню, и я помню, что тут мне уже не было так стыдно, как попроситься вечером в туалет, потому что нянечки доставали такие же простыни с пятнами с других кроватей, и в этом в нашем санатории не было ничего особенного. Но я по- прежнему была одинока. Мне кажется, я все детство была одинока, потому что общаться с детьми я не очень-то хотела, конечно я со всеми играла, но была как будто в коконе, как будто в своей маленькой скорлупке, где бережно прятала тот кусочек маминой любви, который она мне подарила.

Мама вспоминает меня в то время как совсем маленькую, когда рассказывает, как звонила мне и спрашивала – во что я одета. Я по ее словам положила трубку рядом с телефоном и отсутствовала минут десять, оказалось, была ночь и я была раздета, так меня и вытащили к телефону в пижамке, но услышав мамин вопрос я побежала одеваться, а вернувшись сообщила, что на мне такое-то платье. Я таких глупостей не помню. Зато я точно помню, что считала себя абсолютно взрослой, трезвой и рассудительной. У меня были свои тяжелые неразрешимые вопросы и трагедии. И мне они казались серьезными, такими же серьезными, как у взрослых. Пожалуй, что только сейчас у меня меньше проблем, чем было всегда. Или просто я научилась их быстро отпускать и смотреть на все глазами вечности. Детство казалось мне тяжелой работой в те дни, когда не было рядом мамы.

Для чего я описываю собственное детство? Наверное для того, чтобы сейчас пока мой ребенок не родился, понять, в чем он может нуждаться. Для этого не достаточно смотреть на других детей, для этого надо вспомнить себя. И прежде всего свои трудности и беды. Хочется, чтобы их не было у моего ребенка.

Единственный вывод, который я делаю – ребенку в раннем детстве очень нужна любовь родителей и родной дом. Пусть мама, когда брала меня с собой на работу, требовала соблюдать абсолютную тишину, так как работала на радио и вела прямые эфиры. Я сидела в своей каморке и эта тишина, это замирание моего сердца и требуемая неподвижность были мне во сто крат дороже, чем весь шум и гам, который я могла себе позволить в детском саду без мамы. Я слишком дорожила теми минутами, которые проводила рядом с ней.

А что до развития, учебы и воспитания, я думаю, когда мы ездили в командировки с мамой в коровник, на золотодобычи, к местным жителям юкагирам, узнавая их быт, когда мама брала интервью у колхозниц, а они рассказывали и показывали как растет капуста, я развивалась не меньше, чем сидя в детском саду за партой и глядя на нарисованную морковку, чтобы запомнить как она растет.

Мама захотела стать моей подружкой позже, когда у меня начался переходный возраст, и моя закрытость достигла зенита. Вот тогда мама перестала быть моей частью. Тогда она нужна была мне, но наравне с этим мне нужна была свобода. Я с удовольствием пользовалась мамиными советами, но так, чтобы она этого не знала и не тревожила мою независимость. Уехать в другой город мне было легко – меня ждала новая и интересная жизнь. А маме стало одиноко без меня.

Я хочу чтобы у нас – у будущих мам было максимум времени для наших детей в будущем и при этом чтобы не они составляли смысл нашей жизни и ее конечную цель. Надо научиться отдаваться этим новым материнским впечатлениям, но с таким же самозабвением, когда придет пора, отпустить своих детей и заняться чем-то другим. Наверняка сказать, что это можно сделать, я не могу; я выясню это, когда мой ребенок захочет покинуть меня. А пока – возможно я и не права.

Сейчас идет седьмой месяц моей беременности и я все больше думаю о родах и о рожденном ребенке. Я уже настолько хорошо ощущаю его внутри, что он мне не кажется мечтой, я не представляю беременность как чудо из чудес, я просто чувствую его и понимаю, что он уже живет как бы и отдельно от меня. Так сказать, поселился там внутри и живет сам по-себе. Толкается и иногда так бойко копошится, что заставляет перевернуться на другой бок, чтобы мы друг другу не мешали. С другой стороны, если раньше всякие там разговоры с собственным животом казались мне глупыми и я разговаривала с ребенком мысленно, сейчас мне порой хочется обратиться к нему вслух, поглаживая выпирающий бочок или головку. И в эти самые моменты – когда он показывается на поверхности и немного видны его формы—так хочется взять его на ручки, увидеть его, потрогать, посмотреть в глаза.

Думаю о роддоме. Несмотря на то, что меня направляют в один из лучших, так хочется родить ребеночка дома! Или хотя бы так, его никуда не унесли а оставили со мной, чтобы он сразу же прильнул к груди, чтобы не воспринял этот мир как нечто чужое, но как вполне подходящую среду, где его ждет любовь, наша любовь и Божья любовь.

То, что я узнала о роддоме меня в принципе не разочаровало – разрешается за умеренную плату пребывание мужа вместе со мной во время родов, приветствуется прикладывание ребенка к груди в первые пол часа жизни, хорошо организована помощь в освоении кормления грудью матерями. В принципе, сейчас я не против родить и в роддоме, хотя утром очень хотелось родить в лесу. Капризы беременной – что с меня возьмешь!

Какая-то разношерстная у меня получается книжка – то о том, то о сем… Первые месяцы, пока я не пошла в женскую консультацию, моя беременность представлялась мне чем-то необыкновенным, неописуемым – чудом расчудесным. Теперь время восторгов прошло и я стала трезво работать над собой.

Нам в жизни все дается. А то, что дается именно нам, обычно очень красиво и легко в самом начале. Затем приходит время, когда над тем подарком, который нам дан приходится работать. А ведь иначе было бы и не интересно. Ценишь то, над чем потрудился, ценишь результаты своего труда. Именно поэтому Господь, дав нам талант, предупреждает, что в выполненном с творческим удовлетворением труде бывает одна десятая таланта и девять десятых труда. Именно поэтому мы сами – люди мира придумали и продолжаем придумывать столько интересных вещей, столько изобретений и гениальных творений.

То же самое касается любви. Влюбленность – как дар, такая яркая, ослепительная и легкая, что мы падаем в ее объятия с удовольствием, забываем себя и любим весь мир. Но длится это озарение недолго. В настоящей долгой любви между людьми присутствует труд и рассудительность, которая побуждает строить любовь, развивать ее и поддерживать. А ситуации, которые требуют разрешения, компромисса, разговора по-душам, в случае удачного разрешения, еще больше увеличивают любовь и для этого и создаются. Любовь нужно оберегать и отдавать, она настолько же уязвима, насколько нежна и открыта, но результат такой деятельной любви превосходит все ожидания и она не покидает нас никогда.

А теперь вернемся к нашей беременности. Вот восторг, озарение, чудо, но затем идут дни труда. Хотя конечно, можно ничего не делать, ребенок родится и так, будет крепким и здоровым. Ведь природа позаботилась о том, чтобы все, что есть в матери в экстренном случае было отдано младенцу, пусть даже мамочка в этом случае останется без зубов и волос.

Беременность – это то время, когда та красота, которая дается каждой женщине от природы, требует развития и поддержки. Это то время, когда многое зависит от нас. От нашей установки –трудиться или лениться. Для себя, для мужа, для ребенка я предлагаю трудиться над собой. Это время тела и души. Для тела необходимы те процедуры, без которых оно было в прекрасной форме и так – всю юность. Такое чувство, что пока я не осознала, что необходимо соблюдать культуру тела, то есть в моем бессознательном состоянии все происходило само собой. Сейчас же мне хочется остаться такой же красивой, какой я была всегда. Поэтому, зная, что на этой Земле я являюсь не только душой, но и телом, я решаю развивать и упражнять так же и мое тело. О душе поговорим после и отдельно.

Фев. 04 г. То, что было у меня внутри неопределенным комочком, вызывавшим восторженные, необычные, но столь же неопределенные чувства постепенно «вочеловечивается». Теперь я уже чувствую, где его ножки, где спинка, а иногда мне удается подслушать, как он сосет пальчик… Мне снятся сны с ним, причем, теперь мне кажется, что я уже знаю, хорошо знаю его характер, я не могу выразить словами, не могу даже как следует представить, но чем-то я чувствую – какой он – мой малыш, и точно знаю, что такой он и родится. Такое впечатление, что сейчас мое отношение к нему, мое восприятие и он сам – это единое существо, он, и мое восприятие его – одно.

Апреля 2004 года. Мне предстоят роды. И я все больше размышляю над тем – что же это будет? Все время натыкаюсь на фразы в книгах, передачах и прочих источниках информации о том, как это больно, некрасиво и ужасно. Слушаю рассказы тех, кто рожал в роддомах – как им кроме того что было само по себе плохо, еще и относились к ним плохо. Вспоминаю из Библии, что в муках будут проходить роды как наказание за грех. Почему из-за всего этого женщины не отказываются от родов?