Глава 15. Анфиса

Москва, 2001 год – Заозерка, больше полугода назад

Старушка – божий дуванчик в каракулевой облезлой беретке – подскользнулась и была подхвачена молодой девичьей рукой, сильной и уверенной.

– Благодарю вас, мил… девушка, хм, – она пыталась подобрать подходящее слово, – … гражданочка.

– Пустяки, бабуся! Вам куда?

Старушка кивнула в сторону почты.

– Я провожу.

– Премного благодарна! – Старушка выправила осанку и просунула лапку под спасительный локоток. – Здесь очень опасное место! – приговаривала она, скользя и совершая чудеса эквилибристики черной сумочкой, зажатой в свободной руке. А про себя подумала, что с почты надо бы вернуться другой дорогой, эту ей одной не преодолеть, чай не Тарасова.

Но, когда уже вышла на улицу, увидела свою провожатую.

– Бабусь! А я вас жду! Если не очень далеко, могу проводить до дома. Мне здесь еще час болтаться. Мой‑то за мной только через… – она посмотрела на золотые маленькие часики. – … сорок минут придет. Задерживается, как всегда. Ну как? Провожу?

– Спасибо! Я уже думала другой дорогой вернуться. Длинной, но не такой скользкой. – Старушка стала спускаться с лесенки и, если бы не провожатая, вероятно, упала бы тут же, совершив малоэстетичный пируэт. Девушка успела ее подхватить, правда, сумка отлетела в сугроб.

– Боже мой! – воскликнула старая дама.

– Ничего, бабуль, сейчас достанем. – Девушка отвела ее на безопасное место и принесла сумку, постучала по ней ладошкой. – Снегу сколько! Но, кажется, не успела промокнуть.

– Спасибо, детка. – Старушка схватила свое сокровище и, убедившись, что старенький замок выдержал полет и падение, успокоилась и далее проделала весь путь до дома, зацепившись за подставленный локоть, и простилась с провожатой у лифта.

– Храни вас Господь, милая.

– Ага, бабусь. Ну все, я побежала?

Это была первая «работа» Анфиски: божий одуванчик пенсии в сумке не нашла. Две новые жертвы нашла Анфиска, этим же вечером прогуливая пенсию в ресторане, – двух обиженных на мужей дам. Ничего не подозревающие женщины рассказали свои проблемы, и Анфиска предложила им магическую помощь. Причем обе там же, в ресторане, отдали ей в благодарность свои золотые украшения. Тут стоит добавить, что позже они не могли вспомнить, как выглядела девушка. Постепенно Анфиска влилась в стройные ряды «профессионалов». Выбирала барышень с потухшим взглядом и опущенными плечами. Глядя прямо в глаза «жертвы» и сжимая ее за локоть, плечо, все, что под руку попадет, главное – контакт, она предсказывала смерть, болезни и прочие ужасы и, приложив другую руку к сердцу, уверяла, что может помочь. Ну а как не помочь, ведь жаль, до боли жаль, в какую сложную ситуацию попала милая женщина, добрая, красивая, умная. Ну, не везет! Пока! Но она, Анфиска, обязательно поможет. Дальнейшие действия были уже делом техники, и из дома жертвы пропадали деньги, украшения, шубы. Гипнотический взгляд Анфиски действовал неотвратимо. К тому же она была прирожденным психологом, и найти «болевую» точку у жертвы она могла с помощью самого простого вопроса:

– Скажите, дама, а где здесь аптека?

– Я не здешняя.

– Ой! Я тоже, я так здесь мучаюсь, такие все здесь злые…

Вот и завязался разговор. А там… Жертва, полностью потерянная в пространстве и времени, покорно достает из кармана деньги. Анфиска часто использовала в своей практике цыганские «разводы»: прямой взгляд в глаза, потом пара устрашающих фраз. У нее были разработаны и другие методы заморочить голову.

Анфиска в школе очень хорошо училась, много читала. Природа дала ей светлую, располагающую внешность, дар гипноза и талант аферистки. Но однажды из хозяйки магического салона «Ясновидящая Анфиса» она превратилась в подсудимую, а затем – в осужденную по 159‑й статье Уголовного кодекса за мошенничество.

Когда, к одной бойкой бабе, после ее многократных вливаний в Анфисино благосостояние, не вернулся муж, она, в отличие от многих других страдалиц, на нее в суд подала. За ней и другие бабы пострадавшие понабежали, и пролегла ее дорожка в исправительно‑трудовую колонию. Она, несмотря на свой бойцовский характер, конечно, нервничала в ожидании этапного дня, но в автозаке рядом с ней оказались еще несколько молодых баб, веселых, озлобленных, и она поняла: жить можно. В шок привел ее личный досмотр. Раньше она никому не разрешала до себя дотрагиваться так бесцеремонно. Конечно, у нее были ухажеры, но, пока она сама не хотела сближения, держались ею на расстоянии. А если оказывались чрезмерно навязчивыми, то отваживались от ее персоны на счет «раз». Когда у нее хотели отнять половину сигарет, что были разрешены, она воспользовалась своим даром, глядя в глаза конвоира. И получилось. Однако она решила этим не злоупотреблять. Мало ли куда еще сошлют. На месте оказалось проще. Она почти сразу установила дружеские контакты, что было почти фантастикой в камере на несколько десятков человек с нарами в два этажа.

Потом время застыло. Она шила одеяла и перечитала всю тюремную библиотеку. Через год, долго планируя и, наконец, улучив момент, она спряталась в товарном вагоне под грудой металлолома и бежала из колонии.

Вагон, в который она залезла, ехал долго. Несколько кусков хлеба, которые ей удалось припрятать, были потихоньку съедены. Вагон отцепляли, добавляли в другой состав, и снова начиналась качка, но до точки прибытия, к ее счастью, так и не открыли. А то выгрузили бы вместе с металлоломом голодную и замороженную, как тушка трески, Анфиску и снова отправили бы обратно, накинув сверху прежнего срока. Она уже не понимала, сколько дней и ночей крутит ее этот вагон по путям.

Ей снились сны, и один особенно запомнился и засел в памяти. Сон был странным, и ей хотелось не потерять удивительные чувства, овладевшие ею. Никогда раньше не доводилось ей видеть таких снов, которые реальнее реальности. Первое ощущение – что она ехала куда‑то, и все на нее смотрели, как будто знали что‑то о ней, чего не знала она сама; было неловко и тревожно. Вторым ощущением была необычная длительность поездки, казалось, что электричка, а это была именно электричка, пересекала не только реальные поля, речки и дороги, казалось, она пересекала и пространство другой жизни, а также время. Когда она отправилась в путь, вроде были первые дни мая и зелень за городом еще не вся распустилась, а она видела за окошком и лето, и осень, и зиму. Видела сожженые деревни, странно и плохо одетых людей на полустанках, где поезд не останавливался, нарядные экипажи на старинных станциях. Потом электричка пошла медленно и встала на заброшенной тупиковой ветке. И было самое настоящее мартовское утро, и она одна вышла из поезда. Никого вокруг не было, как ей показалось, даже машинистов. Она сошла с подножки прямо на опушку леса, увидела напротив протоптанную узенькую тропку, по которой и вошла в лес. Помнился скрип снега и прозрачность далей, они открылись пред ней, как только лес закончился и Анфиса оказалась на холме.

Холмы окружали впадину с замерзшим озером, справа виднелось село. Но тропинка еще не закончилась, и она продолжала свой путь в направлении села, пока не услышала голоса, а потом увидела, как из леса мужики тянут на низких санях довольно большой плоский камень. Она не скрывала своего присутствия, но они не замечали ее, занятые своей тяжелой поклажей. Крестьяне переговаривались тихо, тащили свой груз сосредоточенно, подставляя при необходимости свои бока и спины. Тут ей жутко захотелось помочь мужикам. Но сколько она ни кричала, ни махала руками, они ее не видели и не слышали. У нее было ощущение, что ее приезд был им в помощь. Действительно, когда она замечала, что камень опасно наклонился или мог нанести кому‑то увечье, она очень переживала, и сани вдруг выпрямлялись. Так, с помощью ее чувств и мыслей они спустили свою поклажу с холма и потащили по ровной дороге к деревне; почти у церкви остановились и созвали народ. Подтянув сани к нужному месту, мужики свалили камень с санок на снег, чуть поодаль общего кладбища, и послали за священником. Он вскоре пришел, отслужил молебен и освятил надгробье. Народ разошелся, а Анфиса долго сидела у этого камня, понимая, что он могильный, потом положила на него голову и долго плакала горько и безнадежно, сама не зная о чем, и, плакавши, заснула.

Сон этот встревожил беглянку новыми ощущениями, которых ей не доводилось испытывать в жизни. Но колдунья‑аферистка не верила в предзнаменования и предчувствия. Конечно, ее здоровье было подорвано яствами тюремной столовой, да и само заключение не преминуло сказаться на душе. Поезд стоял. Она не ела несколько дней, и весь ее организм был наполнен осторожностью и прислушиванием, холодом, голодом и жаждой. Но сдаваться Анфиса не собиралась до последнего. Жажда жизни и свободы стали для нее важнее всего. Подождав, когда все стихнет и из щелей перестанет пробиваться свет, она сконцентрировала остатки сил и начала пробовать выйти из вагона. Большая часть ночи ушла на то, чтобы выбить доску около замка, затем кусками железа она оторвала ушки и освободила задвижку. Рискуя привлечь к себе шумом внимание, она сначала пыталась действовать тихо, но потом поняла, что место вроде безлюдное. Наконец она вышла. Нос ее втянул наичистейший холодный влажный воздух, сыпал колкий снег. Она медленно прошлась вдоль состава, который представлял собой несколько вагонов, скорее всего тоже с металлоломом. Паровоза с машинистом не наблюдалось. Возможно, их должны куда‑то переправить. И сделать это могут в любое время. Увидят развороченный замок. Надо пойти искать укрытие. Но Анфиса так изголодалась и устала, что ей было сейчас все равно, и она села на мокрую корягу, растирая замерзшие ладони и покусывая сосульки, вспоминала странный сон, казалось, только что посетивший ее. Снег становился все сильнее, куда идти, она не знала, а потому залезла в вагон дожидаться рассвета и задремала. Единственным одеялом был ватник. Разбудило ее оглушительное карканье ворон. Анфиска спрыгнула на насыпь и огляделась. Тучи разошлись, утреннее небо, высокое и прозрачное, расстилалось над ней. К одинокой железнодорожной ветке со всех сторон подступал высокий лес. Она обошла вагоны и увидела опушку, похожую на ту, что ей приснилась. На секунду стало страшновато, но авантюрная сторона характера взяла верх, она вошла в лес и вскорости очутилась на открытой полянке. Отсюда она увидела лесное заснеженное озеро в чаше холмов и направилась, как было во сне, к деревенским домам. Спуск с холма повторил ее пригрезившуюся прогулку, только теперь она была одна, никаких деревенских мужиков с санями. Она постучалась в первую же избу у развалин церкви. Ей никто не ответил, дверь была закрыта железной скобой и кусочком проволоки, продетой в ушки. Она отмотала проволоку, вошла и подперла дверь сундуком, стоявшим в сенях. Нашла под лавкой в кухне пару банок консервов и даже открывалку. Поела и заснула. Проспала долго и проснулась глубокой ночью от холода…

Так начались счастливейшие дни в ее жизни. Она обследовала все брошенные дома и поняла, что живет здесь совершенно одна. Только запасы консервов, которые она нашла в домике в подполе (их она очень экономила), говорили о том, что сюда кто‑то приезжает. Причем кто‑то из военных, – камуфляжные старые куртки и теплые брюки очень ей пригодились. В другом из пустующих домов она обнаружила несколько книг, архитектурные чертежи и планы местности. На чердаке этого дома среди рваных корзин, истлевших седел и хомутов она нашла свернутые в рулон холсты: пейзажи с холмами и портрет знатной дамы с ожерельем. Портрет произвел на нее неизгладимое впечатление натуралистическим изображением золотых цепей и синего камня.

«Вот бы такие сверканцы раздобыть, на всю жизнь хватит!» – думала беглянка, чихая от пыли.

Однажды Анфиска блуждала по лесу. Переходя большую лужу и осторожно нащупывая дно, она испытала чувство животного страха. По воде прошла рябь, распался световой узор, неожиданный порыв ветра ударил по деревьям, лучи солнца на мгновение резанули сквозь еще голые качнувшиеся ветки, будто из потревоженной глубины канавы вырвались наружу неведомые силы, и все опять замерло. В тронутых ветром кустах обозначилось шевеление, шуршание, словно чье‑то невидимое присутствие. Со страхом беглянка тронулась дальше в лес, который начал заметно темнеть.

Это состояние очень ее озадачило. Она испытывала чувство тревоги, когда ей реально грозила опасность, но до такого панического состояния еще не доходила ни разу. Тогда в первый раз у нее зародилась мысль о странности этого места, ненормальности. Она не представляла, куда привез ее вагон – на запад или на восток, на север или на юг. Где она вообще…

Укрепилась Анфиска в мысли о необычности этих мест, когда однажды под вечер почувствовала себя совершенно пьяной. Именно пьяной. Ей показалось, что в здании на противоположном высоком берегу горит свет. К ночи ее начало тошнить и случилась такая головная боль, что бедняга долго лежала без движения, тупо уставившись на небо и боясь пошевелиться, потому как, если она пошевелится, голова ее развалится на куски. Тошнота не отпускала еще долго, на пару с наступившей нешуточной депрессией. В голове мелькал только один кадр: открывается дверь, и входят полицейские, открывается дверь, и входят полицейские… открывается дверь…

Фиска, как звала ее бабушка в детстве, была женщиной практичной и, используя все, что ей попадалось под руку, выживала в этом странном месте. Она выбрала себе самый отдаленный и самый ветхий дом. Перетащила туда часть припасов, обнаруженных ранее, предполагая, что люди могут не помнить, что они оставляли здесь с осени, а с другой стороны, чтобы что‑то все же осталось на месте. Долгими вечерами она сидела у окошка, думая о том, как ей быть дальше, как отсюда выбираться и что делать, смотря на противоположный высокий берег, где находился дом, видимо, господский. А после того, как она нашла портрет, ее охватило желание исследовать этот дом, вдруг там и клад какой есть?! Она понимала, что это беспочвенные мечты, но от нечего делать они стали ее путеводной звездой.

Она долго следила за усадьбой, чтобы убедиться, что там тоже никого нет. Просмотрела внимательно найденные чертежи и рисунки. И пошла туда, продираясь сквозь заросли орешника. Добралась, вышла на поляну перед домом, заглянула внутрь. С легким дребезжанием открылись двери, и она вошла в парадные сени. Большую часть их занимало подножие лестницы, по бокам которой стояли две мраморные статуи: две босоногие девчушки в легких платьях, подхваченных лентами под грудью. Та, что слева, держала в одной руке букетик, а другую подняла, приветствуя входящих. Правая фигура вполоборота смотрела вверх на лестницу, обе руки ее были прижаты к груди, а лицо печально, наверное, она просила спускающихся вниз не покидать ее надолго.

Побродив за домом, она нашла вход в склеп, отмеченный на планах. Два дня мучилась, чтобы открыть. Открыла плиту и обнаружила подземный ход, через который вышла на берег озера. Нигде не наблюдалось никаких следов человеческого пребывания.

Она шла по берегу и пела:

– Идут на Север срока огромные, кого не спросишь, у всех указ, взгляни, взгляни в глаза мои суровые, взгляни, быть может, в последний раз…

– Эй, девушка, – вдруг услышала Анфиса. – Примешь странников? Похоже, мы заблудились!