Красный 4 page

– Странная.

– Нет. Неприспособленная. Как и я.

– А ты чем занимаешься?

– Я студент. Учусь на филфаке.

– На филфаке? Моя мама тоже… – Майя вовремя спохватилась. Не хватало еще проговориться! – Я хотела сказать, что моя мама всегда хотела, чтобы я поступила на филфак.

– А как же живопись? У тебя такой талант! Если бы у меня был хоть какой‑нибудь талант, я был бы счастливейшим человеком на свете! Ни на кого не обращал бы внимания, жил бы только своими чувствами, и творил, творил, творил…

– Картины бы писал?

– Лучше книги. Но я бездарь. Дедушка так говорил. Мол, у меня два внука, и оба бездарности. Один к тому же развратник, а другой – полный идиот. Развратник – это Эдик, а идиот я. Думаешь, я обижаюсь? На гениев разве обижаются? А дедушка мой был гений. То есть твой отец. – Он покраснел вдруг и торопливо добавил: – А ты симпатичная очень. Не то что наша Настя.

– Егорушка, так нехорошо говорить.

– Да? А если это правда? Правду нехорошо говорить? Вот мой брат, тот все время врет. И женщины его почему‑то очень любят. Почему?

– Ну, не знаю.

– Он красивый очень, – с сожалением сказал Егор. – Хотя, если б я был такой красивый, все равно не было бы никакого толку. Наверное, это справедливо, что он красавиц, а я нет.

Майя посмотрела на него повнимательнее. А идиот ли он? Внешне и впрямь похож на юродивого. Очки какие‑то нелепые, вернее, дорогие, красивые очки, но ему не идут. Слишком они взрослые, а Егорушка еще наивный ребенок. Или притворяется таковым. Принципиально не хочет взрослеть, иначе его заставят говорить об аренде и о морже.

– Ну, я пойду? – замялся он. – Вроде бы все сказал. Или тебе чего принести? Может, попить?

– Спасибо, бутылка с водой стоит рядом, на тумбочке.

– Опять не то сказал! Вот почему так? Все, что я ни скажу, – глупость. Мы еще увидимся?

– Да. Увидимся. Я же к вам в дом переезжаю.

Он с досадой махнул рукой: неизлечимо! И ушел. Слава богу, мебель в палате осталась целой. Майя так и осталась лежать с улыбкой на губах.

Второй мужчина, появившийся в палате, почему‑то тут же начал извиняться:

– Слушай, я ведь это не со зла. Ты сама под колеса кинулась. Ну, извини меня, а?

– Вы кто?

– Миша я, шофер. Я вел машину, которая тебе сбила. Слушай, ты прости меня, а? Виноват, бывает.

– Да это я во всем виновата!

– Отвечать‑то мне, – он тяжело вздохнул. – Должен был свернуть, хоть куда врезаться, хоть в стену, хоть в столб, только не в живого человека. Прости.

– Да все в порядке. Палата вот, отдельная.

– Не сердишься?

– Нет.

– Как тебе здесь?

– Нормально.

Он все мялся, бормоча свои извинения, обоим стало неловко. Майя не знала, как поскорее от него избавиться. Ему явно что‑то было от нее надо.

– Ты не говори, чтобы меня увольняли, – решился наконец Миша. – Мне работа нужна. Еще это… того… Любовь у меня. Не могу я от Листовых уйти.

– А кто тебя гонит?

– Да? – явно обрадовался Миша. – Значит, ты зла на меня не держишь?

– Нет, не держу, – вздохнула она.

– Тогда я пойду?

– Всего хорошего. До свиданья, – торопливо добавила Майя. Слава тебе, избавилась! Нашел перед кем извиняться! Сама – хороша птичка! Коготок‑то не просто увяз. Попала, как в болотную трясину, чем дальше – тем больше затягивает.

– …Маруся, тебе родственники приносили что‑нибудь?

– Да вон сколько всего! Полная тумбочка сладостей!

Медсестра выглядела слишком взволнованной. Не только Майина тумбочка была забита деликатесами, но и в холодильнике нет пустых полок. Женщины Эдуарда Листова наперебой старались свою юную родственницу закормить.

– И ты уже что‑нибудь из этого ела?

– Не хочется что‑то. Подташнивает.

– Очень хорошо. То есть я хотела сказать, чтобы ты не налегала на все эти деликатесы. Тебе нельзя. Советую придерживаться строгой диеты. Давай я буду приносить тебе еду и питье из столовой? Но обращайся, пожалуйста, только ко мне.

– Почему?

– Ну, потому что… – замялась медсестра. – Я отвечаю за твое питание. Поняла? Тебе прописали стол номер пять! И никаких кремовых тортов!

Ссора с мужем не прошла даром. Расчет у медсестры был следующий: девушка, видать, богатая. Есть нечестный путь урвать что‑нибудь из этих денег, но есть ведь и честный. Да, от пятидесяти тысяч долларов пришлось отказаться, но если этой Марусе спасти жизнь, не будет же она неблагодарной? Такая милая, скромная девушка. Как бы ей об этом поделикатнее намекнуть? О том, что за добро надо платить. Желательно звонкой монетой.

Майе, в который раз за сегодняшний день, стало неловко. Опять какие‑то намеки, и этой от нее что‑то надо! Накрыться бы с головой одеялом и подождать, пока все пройдет, пока рядом не окажутся родные люди, знакомые с детства. Она вопросительно посмотрела на женщину в белом халате:

– Я вас не совсем поняла. Разве медсестры отвечают за питание?

Та словно решилась:

– Видишь ли, твои родственники, кажется, не очень рады твоему приезду.

– Ну и что?

– Речь идет о большом наследстве, – намекнула медсестра.

– Я ничего не знаю. Лишь в общих чертах.

– Но ты бы, Маруся, их опасалась. Они, видать, не собираются с тобой делиться.

– Вы хотите сказать, что…

– Тсс… Я ничего не хочу сказать, но благодаря мне ты пока вне опасности. Я человек честный и порядочный и ничего грязного делать никогда не буду…

– Ой! – Майя вздрогнула. Так вот что означают эти намеки! Марусю Кирсанову хотят у… – Мамочки!

– Не надо бояться. Просто, если чего‑то захочешь, обращайся ко мне.

– Какая вы хорошая!

– Ничего, сочтемся потом. Ты уж не забывай, кто тебе помог, когда разбогатеешь.

Разбогатеешь! Майя всерьез задумалась о том, в какую непростую ситуацию она попала. Так вот зачем сюда ходят все эти люди! Решают какие‑то свои проблемы.

– …Да ты ничего не кушаешь, детка!

– Аппетита нет.

– В таком юном возрасте надо хорошо кушать…

– …Ма шер, вы ведете себя неразумно. Сколько дорогих продуктов пропадает!

– Я к ним не привыкла.

– А к компоту из, простите, столовки, который стоит у вас на тумбочке, вы уже что, привыкли?

– К компоту да…

– Дорогая моя, почему ты не ешь пирожные с кремом?

– Меня что‑то подташнивает. Здесь очень душно.

– Из‑за духоты у тебя и аппетита нет? Тебя надо на свежий воздух, на дачу…

… – Маруся, ты совсем ничего не ешь.

– Спасибо, Нелли Робертовна, я не хочу.

– Смотри‑ка, тебе и Олимпиада Серафимовна приносит соки и фрукты, и даже Вера Федоровна.

– И Наталья Александровна. Конфеты приносит. Пирожные. И… вы. И даже Настя вчера принесла шоколадку.

– Настя? Странно.

– Почему?

– На нее это не похоже. Она вообще‑то девушка добрая, покладистая, но очень уж рассеянная. Когда я в прошлом году лежала в больнице, Настя никак не могла принести мне все точно по списку. Ей почему‑то кажется, что больные должны есть копченую колбасу и чипсы. Причем все огненно острое, приправленное перцем. И вдруг шоколад… Странно. Я поговорю с врачом, чтобы тебе разрешили переехать на дачу…

– …А не рано, Нелли Робертовна?

– Девочка почти ничего не ест. Она бледненькая совсем. Исхудала.

– Что ж, она уже встает и вполне может самостоятельно передвигаться, но я все же советую вам поговорить с кем‑нибудь из медсестер, чтобы и в вашем загородном доме за ней был соответствующий уход.

– Нет, спасибо, пока не надо. Мы все ее так полюбили, что готовы сами ухаживать.

Даже у доброй медсестры Майя не решилась попросить денег в долг, чтобы положить на телефон. Их дала Нелли Робертовна, которой Майя, смущаясь, изложила свою просьбу. И уж потом обратилась к медсестре:

– Вот мой номер. Положите, пожалуйста, деньги на счет. Я вас не забуду, не беспокойтесь.

В этот же день Майя услышала мамин голос и чуть не расплакалась.

– Мама? Алло? Мамочка, это я!

– Майя, девочка, это точно ты?

– Ну, конечно, я! Кто же еще?

– Голос у тебя какой‑то странный. Ты что, плачешь?

– Нет, что ты! У меня все хорошо!

– Я уже начала волноваться. С утра сижу, жду звонка, как мы с тобой договаривались. Думаю: пора бы моей девочке позвонить. Прислала пару эсэмэсок, но толком ничего не написала. Сама звонить боюсь – вдруг ты на экзаменах? Не ответишь – я буду волноваться. Ты молодец, что позвонила. Как ты?

– Я же сказала: у меня все хорошо.

– Откуда ты звонишь?

– Из холла… училища.

– Как твои дела?

– Нормально.

– Когда экзамены?

– Скоро. Ты не волнуйся, мама, у меня все в полном порядке. Устроилась нормально, документы подала. Я долго не могу разговаривать, здесь очередь…

– Очередь?

– Людей вокруг много. В приемной комиссии работа кипит.

– Да, я понимаю. Значит, у тебя все хорошо?

– Да. У меня все хорошо. Через пару недель я приеду.

– Что, так все безнадежно?

– Конкурс очень большой. Даже больше, чем в прошлом году.

– Может, сразу заберешь документы?

– Нет, я еще в Москве немного побуду.

– Ну, хорошо. Все передают тебе привет, папа, братья…

– Спасибо.

– Успеха тебе.

– Спасибо. Я буду звонить.

– Возвращайся поскорее домой, Маруся.

– Да, мама. Я приеду. До свиданья.

– До свиданья.

– Целую. Все. Пока.

Майя вздохнула: вроде никто не слышал ее разговора с матерью. Хотя, что ж тут такого странного, если она звонит домой? Нелли Робертовна потому и денег дала.

И тут Майя сообразила: ведь Маруся Кирсанова тоже может позвонить домой! Или уже позвонила? И обман раскрылся. Но раз никто не приходит и не кричит, что в палате лежит самозванка, значит, Маруся так и не объявилась у своей московской родни.

Где она сейчас? С кем?

Ресторан в центре Москвы

– Эй, гарсон! Ту ти, ту, ту, ту.

– Дарлинг, зачем же чай, давай лучше по бокалу шампанского?

– Корнет, я тебя обожаю! Ты знаешь этот анекдот?!

– Я знаю все.

– С ума сойти! – рассмеялась Мария Кирсанова.

За те несколько дней, что они вместе, Эдик почти не видел ее трезвой. Впрочем, ему это было на руку. Его план сработал! Или почти сработал. Маруся влюбилась не на шутку.

– Ты классный мужик, корнет! – закричала она, когда официант принес заказанное Эдиком шампанское. – Вовремя я сошла с этого поезда!

– Не жалеешь? – Эдик накрыл своей ладонью ее руку и посмотрел ей в глаза так, как только он умел смотреть – обволакивающим взглядом, с томной полуулыбкой.

– Разве нам плохо вдвоем? И потом: у меня же уйма времени! Эсэмэску мамаше отбила, мол, не беспокойся, доехала, все в порядке. Папашино наследство от меня никуда не уйдет, а вот ты можешь смыться в любую минуту.

– Ты меня обижаешь, дарлинг.

– Дурацкое слово: дарлинг. Болотом лягушачьим попахивает: «мне, пожалуйста, кофе в постель, дорогой!», «с удовольствием, дорогая!» Тоска!

– А какое слово не дурацкое?

– Ну, например, милая, любимая, неповторимая. Звездочка моя, рыбка, зайка.

– Сентиментальность тебе вроде не свойственна.

– Так я ж шучу! Ах, какая это была ночь! С ума сойти!

– И ты неподражаема, звездочка моя.

– Умница.

– Ты хотела бы прожить со мной всю жизнь?

– Спрашиваешь! Ты – мужчина моей мечты!

– И я бы хотел того же, – Эдик посмотрел на Марусю Кирсанову глубоким загадочным взглядом. «Надо удерживать ее возле себя как можно дольше. Через месяц у нее мозги совсем потекут, тогда попробую и наркотики. Это ключ к ее деньгам».

– Корнет! Мы уже не один день с тобой шикуем. Откуда деньги?

– Мужчине такие вопросы не задают.

– Обожаю тебя.

– А я тебя.

– Может, тогда поженимся?

Эдик рассмеялся. Знала бы она правду! Впрочем, на свете нет вещей, способных смутить Марию Кирсанову. Ей сам черт не брат.

– Я подумаю, – с улыбкой сказал красавец.

– Можем подать заявление в загс хоть сегодня!

– А что мама скажет?

– Я вроде совершеннолетняя.

– Я про свою маму.

– Ха‑ха! Ты – самый остроумный мужчина на свете!

– Кажется, у тебя в Москве было дело? – затронул Эдик, как бы невзначай, интересующую его тему. Проверил почву.

– Дело? Какое дело? У меня в Москве нет никаких дел, кроме тебя!

– А твое наследство?

– Ха‑ха! Не думаю, что папаша, которому до меня всю жизнь было, как до фонаря, вдруг расщедрился! Я незаконная, и прав никаких не имею. «Упомянуты в завещании»! Ха‑ха! Упомянуты!

– Еще шампанского?

– Неплохо бы. А потом к тебе, да? Я соскучилась!

– А родственники не будут тебя искать?

– Где? – пожала плечами Маруся. – Москва большая.

– Не хочешь их повидать?

– Представь себе, не хочу! Меня интересуешь только ты. Кстати, насчет денег… Мы можем продавать мои картины. Я жутко гениальная, я же тебе говорила. А ты неправдоподобно красив. Будешь находить мне богатых покупательниц и обольщать критиков. Неплохо устроимся.

– И я так думаю. – «Пожалуй, с таким характером она легко подсядет на наркотики и будет полностью под моим контролем. Наследство Эдуарда Листова мое».

– Эй, гарсон!

– Официант! Девушка хочет шампанского!

– Очень хочу. Ха‑ха!

В особняке Листовых

– Что ж, Маруся, ты почти со всеми уже знакома, – Нелли Робертовна помогла ей подняться по крутым ступенькам на веранду. – А вот это наша домоправительница Ольга Сергеевна. Мы ее так в шутку называем.

– Очень приятно.

Майе показалось, что эту женщину она уже видела. Словно это был какой‑то неприятный сон. Можно даже сказать, страшный. У нее узкие губы и злой взгляд, глаза – как льдинки.

– А вот это…

Бог с ней, с Ольгой Сергеевной. Должно быть, показалось. Главное сейчас – это встреча с хозяином дома.

Майя сразу же догадалась, что высокий сутулый господин с яйцеобразной головой – это и есть Георгий Эдуардович. Егорушка на него очень похож, та же скованность движений, потерянный взгляд, неловкость. И очки. А ведь художник Эдуард Листов был красивым мужчиной, судя по фотографии. И сын, и внук на него очень даже похожи, тот же цвет глаз и волос, та же худоба, высокий рост. В то же время они напоминают карикатуру, причем у автора явно отсутствует чувство юмора. Оба его «шедевра», и Георгий Эдуардович и Егорушка, получились какие‑то унылые.

– Здравствуйте, – потупилась Майя.

– Утро доброе, – Георгий Эдуардович не встал, нет, вскочил. Но остался стоять у плетеного кресла в почтительном отдалении.

– Георгий, это и есть наша Маруся, – улыбнулась Нелли Робертовна.

– Да‑да, я догадался. Очень приятно.

– Да что вы как чужие! Маруся, Георгий, вы же все‑таки брат с сестрой!

Вот этого Майя не учла. Что надо будет как‑то проявить родственные чувства, если не хочется сегодня же возвращаться домой. А ребра‑то еще не срослись, мама сразу догадается, что произошло несчастье. С другой стороны… И Георгий Эдуардович не горел желанием обниматься, и она, едва коснувшись щекой его щеки, вскрикнула:

– Ой!

– Осторожно, Георгий! – вздрогнула Нелли Робертовна. – У девочки сломаны два ребра!

– Да я все понимаю.

Майе невольно стало его жаль. Какой‑то он… неприкаянный. В этом доме все наоборот: мужественные женщины и женственные мужчины, что Егорушка, что его отец. Говорили еще о каком‑то Эдике. И где же Эдик? Везет ей последнее время на Эдиков!

– Верочка, а что же твой сын не приехал познакомиться со своей тетей?

– Да у него все какие‑то дела…

– В казино, что ли, опять поселился?

– Почему вы его все время этим попрекаете! – вспыхнула, как спичка, Вера Федоровна. – У каждого свои слабости!

– Но не каждая слабость так дорого обходится, – усмехнулась Нелли Робертовна. – Ладно бы он умел зарабатывать деньги, но ведь только тратит! Причем не свои.

– К вечеру Эдуард непременно объявится, – поджала губы «княгиня». – Или завтра. К вечеру.

– Или не объявится вообще. Удивляюсь, почему его дед не выделил отдельным пунктом в завещании: «Никогда, ни под каким видом, ни единой копейки не давать моему внуку Эдуарду»?

– Я выделю, – неожиданно для всех негромко сказал Георгий Эдуардович. – Отдельным пунктом.

Вера Федоровна аж позеленела от злости:

– Георгий Эдуардович! Как ты можешь! Ведь это твой сын! Он так назван в честь знаменитого деда, в честь твоего великого отца!

– Что же ты ему тогда нашу фамилию не дала? Почему он не Листов, а Оболенский? Никогда не верила в моего отца, Вера? В то, что он станет знаменитым и богатым? А? Зато теперь локти кусаешь. Есть гениальный художник Эдуард Листов и не менее гениальный попрошайка Эдуард Оболенский.

– Мой сын не попрошайка! – закричала Вера Федоровна.

– Ну, бездельник.

– А кто, скажи мне, в этом доме работает?!

– Но все, по крайней мере, соблюдают приличия! А Эдик – наглец!

Майя вынуждена была изменить свое мнение о хозяине дома. А он зубы показывать умеет! Хорошо, что Нелли Робертовна вмешалась:

– У нас гостья. Прошу сдерживать свои эмоции, девочка еще очень больна, и ей ни к чему знать о семейных проблемах. Всех прошу к столу. Как, Ольга Сергеевна, у нас все готово?

– Да‑да, милости просим. Одну минуточку только, я сейчас заливное поднесу.

На этот раз стол накрыли в огромном зале на первом этаже. Все должно быть честь по чести, раз приехала законная наследница, будущая хозяйка. Надо ей показать товар лицом. Нелли Робертовна распорядилась повесить на одной из стен знаменитый портрет в розовых тонах.

Девушка была еще так слаба, что приходилось вести ее под руку. Хорошо, Егорушка вызвался подставить свое «надежное мужское плечо». Нелли Робертовна шла впереди, указывая дорогу.

Двери в парадную залу были распахнуты. Майя невольно прищурилась, попав из яркого солнечного дня в прохладные сумерки. Хозяева явно хотели приготовить ей сюрприз и задернули шторы. Ярко освещена была только картина, висящая на стене. Наверное, именно к ней в первую очередь и хотели привлечь внимание гостьи. Это был женский портрет. Сначала Майя не поверила своим глазам. На нее, улыбаясь, смотрела совсем еще юная… мама. В руках она держала корзину, полную грибов.

– Мама! – Девушка замерла от неожиданности, а потом разрыдалась: – Мама, мамочка…

Только сейчас Майя поняла, как соскучилась по ней.

– Воды! – закричала Нелли Робертовна. – Кто‑нибудь! Егорушка! Ольга Сергеевна!

– А говорили, что у нее не в порядке с головой, – сквозь зубы процедила Наталья Александровна, внимательно наблюдающая за происходящим. – Все она, оказывается, помнит!

– Видимо, поспособствовало, – усмехается Олимпиада Серафимовна. – Память вернулась. Вот что значит сильное впечатление!

– Вот что значит гений, – поправила ее Вера Федоровна.

– Спасибо, Нелли, – усмехнулась Наталья Александровна. – Расчет был верен: показать девушке ее мать. С такими талантами тебе надо работать не искусствоведом, а психотерапевтом, – ехидно добавила она.

– Да замолчите вы! – не удержалась Нелли Робертовна, осторожно усаживавшая Майю в кресло. – Лучше бы помогли!

В это время с разных сторон прибежали Егорушка и Ольга Сергеевна, оба с водой. Майя постепенно приходила в себя.

– Ах, какая трогательная семейная сцена! – притворно вздохнула Вера Федоровна. – Какой пассаж! Прямо из романа!

– Да помолчала бы! – осадил ее бывший муж. – Твоя манерность всех выводит из себя, неужели ты не понимаешь?

– Георгий Эдуардович, как ты можешь?! При всех!

– Могу. Давно надо было выставить тебя отсюда. Но об этом мы с тобой потом поговорим. Наедине, ты права. Сейчас все внимание нашей гостье. Нелли, проси ее к столу. И остальных рассаживай. Распоряжайся, одним словом.

Олимпиада Серафимовна при этих словах аж затряслась от негодования. Она ведь старшая среди присутствующих дам! Это ей положено играть роль хозяйки дома!

– Может, я здесь лишняя? – прошипела она.

– Мама, сядь! – довольно резко сказал ей сын. – Мне надоело смотреть, как вы делите шкуру неубитого медведя.

Дамы, не спеша, расселись, причем Нелли Робертовна во главе стола. Она же произнесла первый тост:

– За нашу гостью! Маруся, мы рады, что ты наконец с нами!

Майе было неловко чувствовать себя объектом такого внимания, порой даже хотелось провалиться сквозь землю. Но Нелли Робертовна не дала бы. Какое‑то время все молча ели. Ольга Сергеевна оказалась знатной кулинаркой – заливное из судака просто таяло во рту!

– Ах, мы все так счастливы, так счастливы! – нарушила наконец молчание Наталья Александровна, быстрее всех разделавшись с судаком.

– Мама, у тебя пуговица на блузке расстегнулась и видно лифчик, – громко сказал Егорушка.

– Егор! – завизжала она. – Как ты можешь?!

– А что такого я сказал? – удивленно заморгал парень. – Это же правда?

– Заткнешься ты когда‑нибудь со своей правдой?! Мог сказать это мне на ухо или вообще промолчать! – Наталье Александровне с трудом удалось взять себя в руки. – Извините.

– Ничего, Наташенька, ничего, – притворно вздохнула Олимпиада Серафимовна. – Мой младший внук – душа чистая, невинная. Вот если бы взять его и Эдуарда Оболенского, да соединить вместе, а потом как следует перемешать и вновь разделить пополам… Получилось бы два неплохих человека. Во всяком случае, нормальных, в меру наделенных достоинствами и пороками, – она вздохнула; на этот раз искренне.

– Так горячее подавать? – спросила появившаяся на пороге гостиной Ольга Сергеевна.

– Да‑да, конечно, – рассеянно кивнула Нелли Робертовна. – Ну, как, Марусенька, тебе лучше?

– Да. Лучше. – Майя изо всех сил старалась не привлекать к себе внимания. Но все же не удержалась и спросила: – Откуда здесь этот портрет?

– Как? – удивилась Олимпиада Серафимовна. – Разве твоя мать никогда не упоминала о том, что ее писал великий Эдуард Листов?

– Нет, – зарумянилась Майя. Мамочка Вероника даже никогда не упоминала о том, что с ним знакома.

– А вот мы все знаем, что это была его самая великая в жизни любовь, – Олимпиада Серафимовна намеренно уколола ту, ради кого муж с ней развелся. И победно посмотрела на Нелли Робертовну. Ишь! Хозяйка! – Эдуард этого не скрывал. Правда, никогда не рассказывал подробности…

– Мама!

– А что я такого говорю? Разве неправду?

– У Егора это, по крайней мере, от наивности, а у тебя от чего? – поморщился Георгий Эдуардович. – От жестокости? Мы все только догадываемся, что мой отец был влюблен в женщину на портрете в розовых тонах, потому что это лучшая его картина. Это любовь не столько мужчины, сколько художника. Он сам мне как‑то пытался объяснить, что существует любовь на одну картину.

– Да, тут видно настоящее чувство, – кивнула Наталья Александровна. – Но и дети от этого получаются самые настоящие, не нарисованные. Интересно, сколько же эта картина может стоить?

– Кому что, а этой деньги! – покачала головой Олимпиада Серафимовна. – Милочка, вы можете хотя бы на людях скрывать вашу жадность? Это же неприлично!

Настя, увидев, что вот‑вот вспыхнет ссора, поспешила перевести разговор на другую тему:

– Эдик, кажется, очень хотел познакомиться со своей… тетей. Во всяком случае, он так долго меня расспрашивал: когда приходит поезд, во сколько, какой вагон, какое купе…

– Не похоже на нашего Эдика, – с недоумением сказала Олимпиада Серафимовна.

– Очень даже похоже, – ринулась в бой Вера Федоровна. – На самом деле он мягкий, чуткий, добрый. Да‑да! Чуткий и добрый! А карточные долги – это признак породы!

– Вера! – не выдержал Георгий Эдуардович. – Да замолчи ты наконец! Какая такая порода?!

Майя так крепко задумалась, что не отреагировала на перепалку между родственниками. Что они сказали? Маму любил Эдуард Листов? Он написал ее портрет? Разве они были знакомы? А как же папа? Впрочем, что здесь стыдного, если великий художник писал мамин портрет? Вон как здорово получилось!

Майя начала догадываться, что тут скрыта какая‑то тайна. Теперь она непременно должна задержаться в этом доме и узнать подробности. А главное: почему мама никогда и никому об этом не рассказывала?

– Марусенька, ты совсем ничего не ешь, – заволновалась вдруг Нелли Робертовна. – Не вкусно?

– Спасибо, все очень вкусно.

Девушка смешалась. На еду она не набрасывалась из осторожности, помня о предупреждении медсестры: родственники хотят твоей смерти. Майя ела только то, что уже брали с тарелки другие. И то с опаской.

– Я просто не голодна, – поспешила добавить она.

– А ты не хотела бы ознакомиться с завещанием твоего отца? – спросила вдруг Нелли Робертовна, и над столом повисла зловещая тишина. Ножи и вилки замерли в воздухе.

– Я… Разве это надо? – испугалась Майя.

– Ты, должно быть, думаешь, что отец был по отношению к тебе несправедлив. Извини, я читала некоторые его письма. Но теперь он вполне искупил свою вину, потому что…

– Я хочу прилечь… Если можно…

– Девочка устала, разве ты не видишь, Нелли? Она еще очень слаба! А ты ей о делах!

– Ма шер, дайте ребенку прийти в себя!

– Как так можно? Прямо с порога! – накинулись обитатели дома на Нелли Робертовну.

– Дорогая моя, тебя проводить?

Майя поспешно встала из‑за стола.

– Мы приготовили тебе комнату на первом этаже, – засуетилась Нелли Робертовна. – Чтобы тебе не пришлось подниматься по ступенькам. Вообще‑то спальни находятся на втором, но ради тебя мы кое‑что переделали.

– Мне все равно. То есть я хотела сказать спасибо!

В комнату Майю проводила Ольга Сергеевна, но уходить не спешила, все суетилась, оправляя постель, задергивая занавески, чтобы не мешал свет, подкладывая подушки. Майя легла, а та все кружила по комнате, будто паутину плела. И наконец, словно на что‑то решившись, спросила:

– Ну, как? Хорошо? Удобно?

– Да‑да, все в порядке. Спасибо.

– Да что спасибо! Ты мне, девонька, спасибо еще успеешь сказать.

Майя никак не понимала: что надо от нее этой женщине? А Ольга Сергеевна как будто чего‑то ждала. Потом стала задавать наводящие вопросы:

– Ты, говорят, головой сильно ударилась?

– Я? Да. Ударилась.

– И не помнишь ничего?

– Немного помню. Но не все.

– А… Ладно, после об этом переговорим. Оправься сначала. Если чего надо принести, ты мне скажи.

– Спасибо.

– Никому другому не доверяй, слышишь?

– Почему?

– Выспишься, отдохнешь – тогда и поговорим.

Ольга Сергеевна наконец ушла. Майя почувствовала облегчение. Да что за люди в этом доме? Кроме Нелли Робертовны, все какие‑то нервные, злые. Может быть, и не злые, но Марусе Кирсановой никто из них добра не желает, это уж точно.

В московской квартире Оболенских

– Эдик, ту ти, ту, ту, ту.

– Что? Ты чего‑то хотела? Вина? Или пива?

Он только что вышел из ванной, приняв душ, и его мокрые волосы были темнее, чем обычно, поэтому и черты лица стали резче, злее. Глаза у него были карие, но такие темные, что зрачков почти не видно. Маруся все никак не могла понять: о чем он думает? Почему они вместе? Любовь с первого взгляда? Да Эдик таких красоток, как она, найдет вагон и маленькую тележку, только свистни!

Им, конечно, хорошо вместе, особенно ночью. О, Маруся знает толк в любви, да и он не промах! Оба страстные, чувственные, и пока валяться в койке не надоело, их союз прочен. А что будет, когда они друг другом насытятся? Что у них с Эдиком общего? Он – столичный плейбой, она – провинциальная красотка. Вульгарная, не слишком‑то образованная. Почему он именно на нее‑то запал?

– Телефон звонил, пока ты принимал душ. Я взяла трубку, а там молчат. Потом ту ти, ту, ту, ту.

– Скажи нормально!

– Гудки, я говорю.

Маруся растерялась: Эдик впервые повысил на нее голос! Раньше ему нравилось ее чувство юмора. Но не на ту напал. Она никому не позволит орать на себя.

– Сиди сам у своего телефона и отвечай на звонки! Я тебе не секретарша! – огрызнулась она.

– А если так, какого черта ты лезешь? Не снимай трубку, когда тебя не просят!

Почему он так нервничает? И почему повысил голос? Маруся сверкнула глазами:

– Не ори, корнет. Я тебе пока не жена.

– Извини.

Он подумал, что придется еще потерпеть. Убрав эту девчонку сейчас, он вряд ли что‑нибудь выгадает. Вариантов два: просто жить за ее счет, играя в любовь, или тянуть полгода, удерживая ее у себя, чтобы не вступила в права наследства. А потом – все! Поезд ушел. И это вам уже не ту ти ту ту ту, это натуральное ту‑ту! Главное, ни в коем случае не дать ей узнать о размерах наследства. Тогда все отойдет его отцу. Но в этом‑то и есть главная проблема! Если только отец тоже умрет… Надо все просчитать, ошибки быть не должно. Главное, чтобы Маруся сейчас была здесь, а не в доме Листовых.

Там у него свой человек: мать. Ах, мама, мама, как правильно ты делаешь, что не выбрасываешь старые письма! Из них можно узнать много интересного! «Именно ты мне, мамочка, поможешь», – подумал Эдик и как можно мягче спросил: