По­ня­тие и основные черты современного перераспределительного государства (“со­ци­аль­но­го пра­во­во­го го­су­дар­ст­ва”)

1. В общем и целом пра­во­вое го­су­дар­ст­во – это такая модель организации государственной власти, которая дает над­ле­жа­щие (с сегодняшней точки зрения) га­ран­тии правовой свободы, прав человека. Эта модель основывается на исследованиях исторических проявлений права и государственности в наиболее развитых правовых культурах.

Есть три основные характеристики правового го­сударства – (1) господство права, (2) надлежащие формальные и (3) надлежащие институциональные гарантии правовой свободы. Также можно говорить о трех компонентах (призна­ках) правового государства. В этом контексте В.С.Нерсесянц предлагал различать нормативно-правовой, гуманитарно-правовой и институцио­нально-правовой признаки правового государства. В конечном счете объяснение всех эти компонентов сво­дится к правам человека. Господство права означает приоритет прав человека. Надлежащие гарантии правовой свободы – это конституционное закрепление прав человека и рассредоточение государственной власти (разделение властей) в целях предотвращения тирании, авторитарных ограничений и нарушений прав человека.

Гос­под­ство пра­ва предполагает преимущественно правовой способ соционормативной ре­гу­ляции – за­ко­но­да­тель­ное ре­гу­ли­ро­ва­ние по прин­ци­пу пра­ва, “правление” правовых законов. Такое состояние достигается в развитой правовой культуре – когда высшей ценностью признаются права человека, а задачей государства считается их соблюдение и защита.

Речь идет не о верховенстве закона (необходимое, но не достаточное условие правовой свободы), а о верховенстве правав системе соционормативной регуляции, о приоритете права по отношению к иным способам соционормативной регуляции – уравнительным, силовым, моральным, религиозным.

Господство права достигается при соблюдении следующих принципов и требований.

1. Требование правового характера законов запрещает издавать законы правонарушающие, а критерием правового характера законов служат права человека. Например, ч.2 ст.55 Конституции РФ гласит: “В Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина”.

Закон, нарушающий права человека, может быть оспорен в компетентном суде, который вправе объявить закон недействительным и лишить его юридической силы.

2. Законодательное установление пределов свободы исключительно по принципу формального равенства – обеспечения равной свободы для всех: свобода каждого кончается тогда, когда нарушается свобода других; осуществление прав и свобод не должно нарушать права и свободы других.

3. Из вышесказанного вытекает приоритет прав человека по отношению к иным ценностям, защищаемым в государстве. Законодатель не вправе ограничивать права человека под предлогом защиты других, даже конституционно гарантированных ценностей. Например, законодатель не вправе ограничивать свободу информации под предлогом защиты нравственности, но обязан запретить навязывание такой информации, которую потребители информации расценивают как противную их морали.

4. Верховенство конституции, закрепляющей права человека, по отношению к остальным источникам права. Правовое государство – это конституционное государство, а поэтому неверно приписывать правовому государству верховенство закона. В правовом государстве закон подчинен конституции, и если конституционный суд установит, что закон ей противоречит, такой закон утратит силу.

5. Равное подчинение праву всех, включая органы государственной власти. В правовом государстве властные полномочия существуют как правомочия и осуществляются исключительно в пределах дозволенного конституцией и издаваемых в соответствии с ней законов.

6. Презумпция правомерного поведения. Как уже говорилось, господство права достигается лишь в развитой правовой культуре, когда реально преобладает правомерное поведение людей. Поэтому здесь законодатель (и другие государственные органы) руководствуется презумпцией правомерности, правомерного поведения каждого человека, в частности – презумпцией невиновности. Закон в правовом государстве запрещает только то, что несовместимо со свободой всех и каждого, но не ограничивает права человека из полицейских соображений – например, ради более эффективного полицейского контроля.

Напротив, в полицейском государстве, в условиях неразвитой правовой культуры, законодательство по­зволяет подозревать каждого в правонарушениях. Это такое государство, в котором существует пре­зумпция злоупотребления свободой, презумпция неправомер­ного поведения.

Режиму господства права, с одной стороны, не про­ти­во­ре­чит тру­до­вое за­ко­но­да­тель­ст­во, ограничивающее свободу предпринимательства в интересах наемных работников (см. тему 21), так как оно “выбраковывает”, прежде всего, неконкурентоспособных предпринимателей, что соответствует потребностям гражданского общества. Но, с другой стороны, оно защищает интересы не работников вообще, а неконкурентоспособных работников, позволяет их объединениям (проф­сою­зы, трудовые коллективы) навязывать предпринимателям (обязательность коллективного договора на предприятии, за­бас­тов­ка, многочисленные запреты на увольнение и т.д.) условия труда вопреки общественным потребностям и возможностям, что негативно сказывается на положении всех остальных, в частности конкурентоспособных работников.

Польза от трудового законодательства для общества в целом весьма сомнительна: если некое перераспределение благ в рыночной практике не встречается, значит, оно неэффективно, “иначе рациональные экономические агенты не упустили бы возможность заключения добровольной сделки, отвечающей интересам всех ее участников; поэтому когда государство осуществляет его на принудительной основе, это не может не сказываться отрицательно на уровне благосостояния общества” (Р.И. Капелюшников).

Господству права однозначно противоречит уравнительное со­ци­аль­ное за­ко­но­да­тель­ст­во, ко­то­рое га­ран­ти­ру­ет че­ло­ве­ку ми­ни­му­м со­ци­аль­ных благ про­сто за то, что он – че­ло­век. Это про­из­воль­ное за­ко­но­да­тель­ст­во, и реа­ли­зу­ет­ся оно про­из­воль­но – в за­ви­си­мо­сти от эко­но­ми­че­ской конъ­юнк­ту­ры и по­ли­ти­ки кон­крет­но­го пра­ви­тель­ст­ва. Потребительские при­ви­ле­гии, пре­дос­тав­ляемые со­ци­аль­но сла­бым, нарушают право собственности и раз­ру­ша­ют гос­под­ство права. Они требуют дорого­стоящего аппарата распределяющей бюрократии, что по­ро­ж­да­ет пе­ре­гру­жен­ность го­су­дар­ст­ва и не­ра­цио­наль­ное рас­хо­до­ва­ние об­ще­ст­вен­ных ре­сур­сов.

С учетом последнего трудовое законодательство оказывается не столь уж безвредным для режима господства права. Тот, кто мог бы заниматься малым бизнесом, нанимая работников на условиях худших, чем это допустимо по трудовому законодательству, и те работники, которые согласились бы на такие условия, вместо этого исключаются из процесса производства и “садятся” на социальное обеспечение. Не случайно в США до 1937 г. трудовое законодательство считалось недопустимым ограничением свободы договора.

Современному социал-капитализму соответствует не господство права, а конкуренция правового и уравнительного способов соционормативной регуляции, не правовое, а правонарушающее – перераспределительное государство. Для господства права необходимо, чтобы реальные собственники (люди, способные за счет своей собственности удовлетворять все основные потребности и не нуждающиеся в услугах перераспределяющего государства) составляли бы абсолютное большинство населения (если не две трети). Такая социальная структура в обозримом будущем не предвидится. Поэтому правовое государство пока остается идеальной моделью.

Над­ле­жа­щие фор­маль­ные га­ран­тии правовой свободы означают, что конституция и законы гарантируют все права человека, признаваемые в современной, наиболее развитой правовой культуре.

Правовое государство – это государство, наиболее развитое в смысле признаваемых на сегодняшний день прав человека. Ка­та­лог прав человека, при­знан­ных в стра­не, которая провозглашает себя правовым государством, дол­жен удов­ле­тво­рять стан­дар­там наиболее развитых в правовом отношении стран. Например, по современным европейским стандартам, правовым государством может считаться страна, которая, как минимум, присоединилась к Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. (с последующими протоколами).

Кроме того, права человека должны быть закреплены в конституции так, чтобы законодатель и другие органы государства не могли бы – злонамеренно или благонамеренно – нарушать эти права. Фор­му­ли­ров­ки кон­сти­ту­ци­он­ных прав долж­ны ис­клю­чать воз­мож­ность чрез­мер­ных за­ко­нодательных ог­ра­ни­че­ний. Не­га­тив­ным при­ме­ром здесь мо­жет слу­жить ст.25 Кон­сти­ту­ции РФ, ко­то­рая утверждает, что жи­ли­ще не­при­кос­но­вен­но, если иное не предусмотрено законом. Получается, что правовая свобода производна от закона и что сама Конституция неприкосновенность жилища не гарантирует. Наличие в Конституции ст.25 равносильно ее отсутствию.

Однако в общем и целом либеральная Конституция РФ соответствует требованию формальных гарантий правовой свободы. Она содержит перечень прав человека, соответствующий стандартам наиболее развитых стран. В ч.1 ст.17 Конституции говорится, что права человека в России гарантируются “согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с настоящей Конституцией”. Это положение нужно понимать так, что признаваемые Россией международно-правовые положения о правах человека входят в российскую правовую систему независимо от того, сформулированы ли они в Конституции и законах.

Следовательно, неприкосновенность жилища в России все же гарантируется – но не в силу ст.25 Конституции, а в силу того, что Россия присоединилась к международным пактам, требующим гарантий неприкосновенности жилища.

Над­ле­жа­щие ин­сти­ту­цио­наль­ные га­ран­тии правовой свободы дос­ти­га­ют­ся в результате рассредоточения социального управления и государственной власти.

Концепция правового государства утверждает, что все государственные органы, все властные институты должны соблюдать и защищать права и свободы индивидов. Но что произойдет, если какие-либо властные институты или должностные лица станут действовать в нарушение прав человека? Не смогут ли эти лица или институты разрушить господство права, установить тиранию, авторитарный, правонарушающий режим?

Для того чтобы обеспечить защиту от авторитарных тенденций, нужно организовать аппарат государственной власти так, чтобы никакой государственный орган и никакое лицо в государстве не обладали бы властью или силой, достаточной для установления тирании. Правовое государство – это минимальное государство, аппарат которого организован по принципу разделения властей.

В правовом государстве, во-первых (в силу рассредоточения социального управления), государственные институты обладают лишь такими властными ресурсами, которые необходимы для эффективного выполнения минимальных функций государства – установления и обеспечения правопорядка. Во-вторых (в силу рассредоточения государственной власти), государственно-властные компетенции, предметы ведения и полномочия распределены между разными государственными институтами – центральными и местными, федеральными и региональными, законодательными, исполнительными и судебными.

Для развитой правовой культуры характерен “оборонительный менталитет” по отношению к государственной власти, желание оградить личность от авторитарного вмешательства, отвозможности злоупотреблений властью, даже если это власть большинства. Отсюда – с одной стороны, конституционное ограничение функций государства, с другой – всевозможные формы общественного самоуправления: территориальное, коммунальное, корпоративное, этнокультурное и т.д.

Минимальное государство не должно заниматься делами местного значения. Для этого должно быть местное самоуправление (самостоятельное решение населением вопросов местного значения). При этом можно не создавать местные органы государственной власти, а передавать некоторые государственно-властные полномочия (например, в области охраны правопорядка) органам местного самоуправления.

Разделение властей “по горизонтали” может быть классическим – на законодательную, исполнительную и судебную ветви (отрасли) власти. Но возможны и другие варианты. Главное, чтобы при этом были разграничены функции государства – установление правовых норм, разрешение споров о праве и обеспечение правопорядка публично-властным принуждением.

Разделение властей “по горизонтали” препятствует авторитарным тенденциям исполнительной власти, воплощающей в себе принудительную силу государства. В правовом государстве исполнительная власть вправе действовать только на основании и во исполнение законов и судебных решений.

Например, в случаях, когда действия ис­пол­ни­тельной власти связаны с ограничениями личной свободы и соб­ст­венно­сти, эти действия должны основываться на законе и сопро­вождаться предварительным или после­дующим су­дебным контролем за их законностью и обос­нован­ностью. Этого требует современное международное право в области прав человека. Статья 5 Европей­ской кон­вен­ции 1950 г. ус­та­навливает, что (1) арест (заключение под стражу), задер­жа­ние, содер­жание под стражей возможны лишь на закон­ном ос­новании и в по­рядке, предусмотренном за­коном; (2) эти огра­ничивающие свободу административные дей­ствия до­пус­тимы лишь с санк­ции суда или для выполнения соот­вет­ствую­щего судебного решения; (3) несанкционирован­ные су­дом арест (за­клю­чение под стражу), задержание ну­жда­ются в не­за­медли­тель­ной су­дебной проверке их закон­ности и обоснован­ности; (4) со­дер­жание под стражей до­пустимо лишь на основа­нии об­вини­тель­ного приго­вора суда.

Российская Конституция установила, что никто не может быть лишен своего имущества иначе как по решению суда (ч.3 ст.35). Например, таможенная конфискация запрещена; таможня лишь задерживает имущество, которое по закону должно перейти в собственность государства. В течение законного срока собственник вправе оспорить таможенное решение в суде, и лишь последний вправе принять решение о конфискации.

Судебные институты в правовом государстве контролируют исполнительную и законодательную власти на предмет соблюдения конституции и режима господства права. Судебный контроль осуществляется в пределах задачи правосудия (юрисдикции) – в процессе разрешения споров о нарушенном праве.

Правовое положение человека в государстве. Идеология естественных и неотчуждаемых прав человека ис­хо­дит из того, что свободные индивиды, создавая организацию го­су­дар­ствен­ной власти, отчуждают в пользу государственно-властных институтов часть своей свободы и в этих пределах обязуются подчи­няться власти. Объем отчужденной свободы эквива­лен­тен объему пра­вомочий го­судар­ственной власти, закреплен­ных в конститу­ции и законах. Остав­шаяся правовая свобода со­стоит из:

1) фундаментальных прав и свобод, которые фор­му­лиру­ются, прежде всего, в конституции и не подлежат от­чу­ж­де­нию;

2) других прав и свобод, существование и значение кото­рых не от­ри­цается и не умаляется перечислением фунда­мен­тальных прав и кото­рые впоследствии также мо­гут быть сформулиро­ваны наряду с перечисленными.

В такой теоретической конструкции правовое положение человека модельно описывается двумя фун­даменталь­ными публично-правовыми отношениями между че­ловеком (индиви­дом, граж­дани­ном) и государ­ством – аппаратом государственной власти, представляющим всю совокупность граждан.

В первом пра­во­от­ноше­нии у человека есть права (права и свободы – основные неотъемлемые права), а у государства – безус­ловная обя­занность при­знавать, со­блюдать и защищать эти права. В этом пра­воотно­шении у госу­дарства нет прав по отношению к человеку, и у по­след­него нет обязан­но­стей по от­ноше­нию к государству, т.е. нет каких-либо обя­занностей человека, ис­полнением которых обусловлена реали­за­ция его прав и сво­бод.

По своей сущности основные права – это без­ус­лов­ные притя­зания индивида на свободную само­реали­зацию в обще­стве и го­сударстве. Это не притязания на предоставление каких-то социальных благ – оплачиваемой работы, жилья по доступной цене, социального обеспечения и т.д. Это требования признавать, соблюдать и защищать равные возможности каждого свободно устраивать свою жизнь и своими усилиями приобретать социальные блага. Такие требования адресованы, прежде всего, государственно-властным субъектам: все субъекты обязаны признавать и соблюдать права каждого, но государственно-властные субъекты обязаны не только признавать и соблюдать, но и защищать права человека, обеспечивать правовую свободу. Таковы предназначение и смысл организации государственной власти.

Второе правоотношение вытекает из факта суверенной организации власти, которая обла­дает принуди­тель­ной си­лой для защиты правовой свободы. В рамках этого от­но­шения государство выступает как аппарат власти, обла­даю­щий правом на принуждение. В этом от­ноше­нии у го­су­дарства есть право ус­та­навливать за­коны и прину­ждать к их соблюде­нию, к зако­но­пос­лушности, а у человека, как и любого субъекта права, – обя­занность со­блюдать за­коны, быть зако­нопос­луш­ным.

Итак, есть только одна обязан­ность человека по отношению к государству. Это абст­ракт­ная обя­занность выполнять конкрет­ные обязан­но­сти, ус­танов­лен­ные зако­нами. При­чем нельзя говорить об обязанности соблюдать право­вые законы, хотя в правовом государстве предполагается именно правовой характер за­конов. Че­ло­век-субъект права должен быть законопослуш­ным по­с­тольку, по­скольку за­коны в общем и це­лом обеспечивают его права.

Иначе го­воря, в правовом государ­стве, где власть в общем и це­лом соблю­дает права че­ловека, действует презумпция правового харак­тера зако­нов и, в ча­стности, презумпция консти­туционно­сти за­ко­нов. В авторитарном государстве такой презумпции нет, и если власть своими зако­нами грубо нарушает права че­ло­века, то народ может воспользоваться своим неотъемлемым правом на граж­дан­ское непо­ви­нове­ние вплоть до восста­ния.

2. Пре­зумпция право­вого харак­тера и пра­вового со­держа­ния законов не ис­ключает возможности отдель­ных правона­ру­шающих зако­нов и других проти­воправ­ных вла­стных актов. Но пока закон не отменен, его придется соблюдать. Если че­ло­век считает, что за­кон или ос­нован­ный на за­коне ад­министратив­ный при­каз нару­шает его права, он, тем не менее, обязан вы­полнять предписа­ния закона (за­конные требо­ва­ния админи­ст­ративных органов), и госу­дар­ство в лице ад­мини­стра­тивных органов вправе принуж­дать его к законо­послуш­но­сти. Противное означало бы анархию. Обя­занность всех субъектов права быть законо­пос­луш­ным явля­ется без­условной обя­занно­стью – до тех пор, пока речь не идет о праве на гражданское непо­вино­вение.

Другое дело, что обязанность быть законопослушным не исключает право оспаривать законы в компетентном суде. В правовом госу­дар­стве человек, считающий, что его права нарушаются решениями или дей­ст­виями го­сударст­венной власти, ко­нечно же, не вправе препятствовать осущест­в­лению вла­сти, на­пример ад­ми­нистративным действиям, осо­бенно, если это за­кон­ные действия. Но после того, как эти действия совер­шены, он вправе использовать юри­дические механизмы и про­цедуры для защиты своих прав. При этом он вступает в спор о нарушенном праве с государственно-властными субъектами (включая законодателя) – обращается с иском (жалобой) в компетентный суд, который вправе признать государственно-властный акт, включая закон, противоправным и не имеющим юридической силы и, таким образом, восстановить нарушенное право.

Итак, есть два фундаментальных правоотношения: в первом у человека – права, а у государства – обязанность их признавать, соблюдать и защищать; во втором у государства – право принуждать, а у человека – обязанность быть законопослушным. Понятно, что право государства принуждать к законопослушности обусловлено тем, что государство и законы обеспечивают правовую свободу. Лишь при такой трактовке государственно-властной деятельности можно говорить о праве принуждать к законопослушанию.

Эти два правоотношения неверно объединять в одно правоотношение, в котором человек и государство связаны взаимными правами или взаимными обязанностями. Нельзя представлять их как некое договорное правоотношение, в котором государство обязуется обеспечивать права индивидов, а индивиды обязуются быть законопослушными. Если соединить их в одно, то получится кон­ст­рукция “общественного до­го­вора” в духе Руссо – юридическая фикция, порож­денная исторически не­развитыми пред­ставле­ниями о правах че­ловека. Со­гласно та­кой конст­рукции народ и правитель (государь) за­клю­чают со­глашение о взаим­ных правах и обя­занно­стях, по ко­торому подданные вправе требо­вать от власти обеспечения своих прав в обмен на законопослушность.

Юридическая конструкция взаимных прав и обязанностей применима только в сфере частного права – к отношениям обмена. Только в обменных право­отношениях стороны связаны взаимными правами и вза­им­ными обязанностями. Например, обязанность продавца пе­ре­дать товар обусловлена обязанностью покупа­теля заплатить цену; соответственно право покупателя получить товар обусловлено его обязанностью заплатить цену, и если покупатель не выполняет эту обязанность, то и продавец не обязан передавать товар покупателю.

В сфере публичного права (в отношениях отдельного человека и государственно организованного сообщества, гражданина и государственного аппарата) нет никакого обмена и поэтому не может быть взаимных прав и обязанностей. Индивид и государство ни чем не обмениваются и не принимают на себя взаимные обязательства.

Правовая свобода возможна лишь в государственно организованном сообществе и при условии подчинения каждого общим для всех законам. Когда речь идет о государственной власти (а не о произволе) и, тем более, о правовом государстве, предполагается, что власть, с ее законами, в общем и целом обеспечивает правовую свободу. Поэтому каждый отдельный человек обязан быть законопослушным независимо от того, как обеспечиваются его права и свободы. Если же некий индивид считает, что его права нарушаются, недостаточно обеспечиваются государством, не соблюдаются государственно-властными субъектами, то он должен искать законные способы защиты своих прав. И правовое государство дает достаточные законные возможности для отстаивания прав в споре с государственно-властными субъектами, включая законодателя.

Государство же обязано признавать, соблюдать и защищать права человека независимо от того, как конкретный человек выполняет обязанность быть законопослушным.

Иная точка зрения по этому вопросу означает, что че­ло­век, на­ру­шаю­щий обя­зан­ность быть законопослушным, мо­жет быть ли­шен прав. Но фундаментальные права не “даются” в обмен или в награду за за­ко­нопос­лушность. Это пра­ва не да­ро­ван­ные го­су­дар­ст­вом (“государем”), права не­отъ­ем­ле­мые, и государство не может их отнять.

Го­сударство вправе ог­ра­ни­чить осуще­ств­ле­ние индивидом своих прав – в ка­честве нака­за­ния за совер­ше­ние пре­ступления (по су­ще­ству, то, что называется ли­ше­нием свободы, – это временное или по­жиз­ненное ограни­чение возможности ис­пользовать не­которые права и сво­боды). Госу­дарство, применяя правовую санк­цию, например, может осуществить конфискацию, т.е. ли­шить че­ловека права собственности на кон­кретное имуще­ство. Но оно не вправе, даже в наказание за пре­ступле­ние, лишить человека неотъемлемого права быть собственником или от­казать ему в признании его чело­веческого дос­тоин­ства.

Система прав человека. Совокупность основных прав и обязанность человека соблюдать законы составляют его общий правовой статус. В первом приближении общий правовой статус подразделяется на правовой статус человека-индивида и правовой статус человека-гражданина.

Более подробный анализ показывает, что общий пра­вовой статус складывается из трех составляющих: statusnegativus, statusactivus, statuspositivus.

1. Statusnegativus – это права, которые очерчивают сферусвободной жизнедеятельности, в ко­то­рую не вправе вмешиваться ни частные лица, ни государство. Сюда входят:

– право на уважение достоинства лич­но­сти (включая запрет подвергать человека унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию);

– право на личную свободу и неприкосновенность (включая запрет силового принуж­де­ния к труду);

– право ча­ст­ной собственности (право каждого быть собственником и право собственника свободно владеть, пользоваться и распоряжаться своим имуществом) и право наследования;

– непри­кос­но­вен­ность соб­ственности, включая запрет конфискации в виденаказания;если имущество нажито преступным путем, то потерпевшие, включая государство, вправе требовать возмещения вреда, но не конфискации;

– не­при­косно­венность частной жизни; в разных правовых культурах, в меру их развитости, действуют разные стандарты: в США несанкционированный поиск вещественных доказательств в мусорном баке подозреваемого считается нарушением неприкосновенности частной жизни, а в России законная полицейская слежка (оперативно-розыскная деятельность) без возбуждения уголовного дела не считается вмешательством в частную жизнь;

– право на защиту своей чести и доброго имени; этим полагается предел свободе выражения и распространения мнений и убеждений;

– тайна коммуникаций;

– неприкосно­вен­ность жи­лища;

– право на этническую и культурную самоидентифика­цию (право каждого определять свою этническую принадлежность, пользоваться родным языком и свободно выбирать язык общения);

– сво­бо­да пе­ре­дви­же­ния и вы­бо­ра мес­та пребыва­ния и жи­тель­ст­ва (при условии, что человек законно находится на территории государства);

– сво­бода со­вести и вероиспо­ведания;

– свобода предприниматель­ства (эко­но­миче­ской деятельно­сти);

– право на сво­бодный доступ к образо­ва­нию и куль­турным цен­ностям, находящимся в публичной собственно­сти;

– свобода твор­чества и препо­да­вания.

“Право на жизнь” (включая право не быть подвергнутым смертной казни) провозглашено в Европейской конвенции, гарантируется Конституцией РФ 1993 г. (правда, Конституция одновременно признает право на жизнь и допускает смертную казнь), однако такого права не существует. Жизнь не есть такое благо, на которое можно иметь право или не иметь права. Жизнь, как и смерть, есть судьба, фатальность, счастливая или несчастная, но отнюдь не право. Любое право можно нарушить, а потом восстановить, а “право на жизнь” нельзя нарушить в том же смысле. И т.д. Из запрета смертной казни – по соображениям гуманизма, ее неэффективности и т.п. – вовсе не вытекает “право на жизнь”.

2. Statusactivus образуют права на участие в формиро­ва­нии и осу­ществлении государственной власти и местного са­мо­управ­ле­ния, на участие в публичной жизни как ин­ди­ви­ду­ально, так и совместно с другими, а также право на самозащиту:

– сво­бо­да вы­раже­ния мнений и убеждений;

– свобода информации и средств мас­совой ин­фор­ма­ции;

– пра­во на объ­е­ди­не­ние, вклю­чая право соз­давать профессиональные и конфессиональные союзы;

– пра­во гра­ж­дан на про­ве­де­ние пуб­лич­ных ме­ро­прия­тий, свобода собра­ний и ма­нифе­ста­ций;

– из­би­ра­тель­ные пра­ва гра­ж­дан;

– право на ре­ферен­дум;

– право петиций;

– право на местное самоуправление;

– право на самозащиту и пресечение правонарушений; необходимая оборона.

Не существует прав граждан на участие в управ­ле­нии де­лами госу­дар­ства,в отправле­нии право­су­дия, на рав­ный дос­туп к го­су­дар­ст­вен­ной служ­бе. В управлении делами государства участвуют не граждане, а должностные лица государства, так что это идеологическая фикция, популистский лозунг. В отправлении правосудия участвуют не граждане, а процессуальные фигуры, определенные законом. Доступ к государственной службе обставляется длинным рядом условий, так что не достаточно быть просто гражданином, чтобы получить доступ к государственной службе, причем наравне с другими. Как сказал судья О.У. Холмс (в 1892 г. судья Верховного суда штата Массачусетс), “податель [рассматриваемой] петиции имеет конституционное право говорить о политике [все, что он хочет], но он не имеет конституционного права стать полицейским”.

3. Status positivus образуют права на государственную за­щиту правовой свободы (полицейскую и су­дебную), права на государственно-властное обеспечение безопасности. Эти права можно рассматривать и как гарантии прав и свобод, названных выше. К ним относятся

– права на защиту от правонарушений, особенно преступлений, на защиту прав, на­рушен­ных преступлением или иным правонарушением;

– право на государственно-властное обеспечение ком­пенса­ции ущерба, при­чиненного правонарушением, включая право на воз­ме­ще­ние вре­да, при­чи­нен­но­го не­законными дей­ст­вия­ми ор­га­нов го­су­дар­ст­вен­ной вла­сти или их долж­но­ст­ных лиц;

– права, обеспечивающие доступ к правосудию (на об­жа­ло­ва­ние в суд ре­ше­ний и дей­ст­вий го­су­дар­ст­вен­ных ор­га­нов и долж­но­ст­ных лиц, право на защиту прав и свобод су­дом адми­нистративной или конституцион­ной юрисдикции); право лица на решение су­дом вопроса о правомерности его задержания (пра­вило habeas corpus);

–основные процессуальные права; права на справед­ли­вое судебное разбира­тельство, на беспри­стра­стный суд (вклю­чая за­прет воз­лагать до­ка­зы­ва­ние не­ви­нов­но­сти на об­ви­няе­мо­го, тол­ко­ва­ние не­уст­ра­ни­мых со­мне­ний в ви­нов­но­сти в поль­зу об­ви­няе­мо­го, право не да­вать по­ка­за­ния показания про­тив себя и своих близких, не­до­пус­ти­мость по­втор­но­го осу­ж­де­ния за од­но и то же пре­сту­п­ле­ние), права на “сво­его су­дью” и на рас­смот­ре­ние де­ла су­дом при­сяж­ных; пра­во на пе­ре­смотр при­го­во­ра вы­ше­стоя­щим су­дом; пра­во на ква­ли­фи­ци­ро­ван­ную юри­ди­че­скую по­мощь.

Во второй половине ХХ века понятие безопасности, обеспечиваемой государством, расширилось вследствие глобального экологического кризиса; сегодня признается право на экологическую безопасность, которому соответствует обязанностьгосударства осуществлять специфическими го­сударственно-властными средствами защиту окружающей среды иобеспечивать граждан достоверной информа­циейо ее состоянии.

Однако нет и не может быть “права на благоприятную окружающую среду” (это нечто аналогичное “праву на жизнь”), как не может быть “права на дождь”, “на хорошую погоду”, “на урожайный год” и т.п. Хотя экологический кризис – результат человеческой деятельности, государственно-правовое регулирование этой деятельности не может создать “благоприятную окружающую среду”. Государственно-правовыми средствами можно лишь препятствовать дальнейшему уничтожению человеком экосистем и природы в целом, но нельзя препятствовать природным явлениям – ураганам и засухам, землетрясениям и “озоновым дырам”, влиянию космоса и периодическим глобальным изменениям климата.

Права на безопасность следует отличать от притязаний социально слабых на так называе­мую социальную защищенность –потребительские привилегии.

Судебная защита прав человека – надлежащий правовой способ защиты (над­лежащая правовая процедура). В суде лицо, права кото­рого нару­шены, как равно­правная сто­рона вступает в спор о праве с любым част­ным или должно­ст­ным ли­цом, с лю­бым государст­вен­ным орга­ном. Перед ли­цом суда все фор­мально равны – и ча­стные лица, и носи­тели пуб­лично-власт­ных пол­номочий. В правовом государстве каждому га­ранти­руется свободный дос­туп к право­судию и право на справед­ливое су­дебное разбира­тель­ство.

Различаются суды общей, административной и консти­ту­ци­он­ной юрисдикции.

Суды общей юрисдикции рассматривают споры о праве, воз­ни­каю­щие между формально равными субъектами. Это граждан­ско-пра­во­вые споры, возникающие между частными лицами, и уго­ловные дела. В послед­них формально равными субъектами (сто­ронами спора о праве) выступают об­виняе­мый (подсудимый) и государство как совокупность граждан (народ), от имени которого дейст­вуют компетентные органыгосударства.

Суды административной юрисдикции рассматривают споры о праве, возникающие между частными лицами и ор­га­нами ис­пол­ни­тельной власти по поводу законности их ре­ше­ний (включая подзаконные нормативные акты), ко­то­рыми, по мне­нию частных лиц, нарушены их права. Если суд признает такое реше­ние не­законным, оно утрачивает силу. Если суд ус­тановит, что админи­стра­тивное реше­ние законно, но закон, лежащий в его основе, про­ти­воречит кон­ституции, то он признает ад­ми­нист­ратив­ное ре­шение недей­ст­ви­тельным. Однако в послед­нем слу­чае суд не вправе объяв­лять недейст­ви­тельным сам закон.

Суд конституционной юрисдикции рассматривает споры о праве между гражданином и законодателем по по­воду кон­сти­ту­цион­ности закона, нарушающего, по мнению граж­данина, его кон­ституци­онные права. Он проверяет консти­туци­онность законов, т.е. контролирует их правовой характер. За­кон, при­знанный су­дом проти­воречащим консти­туции, утрачивает силу пол­ностью или час­тично. При этом не требу­ется отмена за­кона за­конода­телем.

Суд в первую оче­редь обязан дать такое толкование проверяемого закона, кото­рое не противоречило бы конституции. И лишь тогда, когда суд считает такое толкование невозможным, он объявляет закон не соответствующим конституции.

Различаются европейская (австрийская) и американская мо­дели кон­ституционной юрисдикции.

По европейской модели специально создается судебный орган – конституционный суд, кото­рый один обладает пра­вом признавать законы не­конституцион­ными. Он рассматривает только конститу­ци­он­но­-пра­во­вые дела. В основном это проверка кон­сти­ту­цион­ности за­конов и дру­гих актов высших органов власти и разреше­ние спо­ров о конституци­онной ком­петенции. При этом используется множество процедур, которые, прежде всего, подразделяются на консти­туци­он­ный контроль и конституци­онный над­зор.

Абстрактный конституционныйнад­зор означает, что суд может по соб­ст­венной инициа­тиве, возбу­дить процедуру проверки консти­туци­он­ности нормативного акта. Не­трудно заметить, что в этом слу­чае он высту­пает как судья в своем деле, что про­тиво­речит природе право­судия и од­ному из основополагающих право­вых принципов. Это на­глядно проде­монст­рировала деятельность первого Конститу­ционного Суда РФ (РСФСР), обладав­шего полно­мочиями абстрактного над­зора и ис­поль­зовав­шего их в по­литических целях. Деятель­ность этого Суда была при­оста­новлена (силовым путем) в ок­тябре 1993 г. Ныне действующий Консти­туци­он­ный Суд РФ такими пол­номо­чиями не обладает.

Конституционный контроль допускает проверку консти­ту­ци­он­но­сти лишь при наличии спора о праве – в случае обраще­ния в кон­ституци­он­ный суд с запросом о конституционно­сти или с ис­ком о защите конституцион­ных прав (в России такой иск называется жалобой).

Различаются абстрактный и конкретный, предваритель­ный и последующий кон­сти­туци­он­ный кон­троль.

Конкретный контроль осуществляется в отношении за­кона, ко­то­рый применен или подлежит применению в кон­крет­ном деле, в связи с его применением. Абстрактный кон­троль осущест­вля­ется по за­про­сам компетентных государст­венных органов – не­за­висимо от того, приме­няется закон или нет.

Предварительный осуществляется в отношении за­ко­нов, не вступивших в силу, или законопроектов. Соот­вет­ст­венно по­сле­дующий – в отношении законов, вступивших в силу. Абстракт­ный кон­троль может быть как предвари­тель­ным, так и последую­щим, кон­крет­ный – только после­дую­щим.

Кон­кретный контроль возмо­жен в двух вари­антах. Во-первых, это ин­цидентный контроль, т.е. проверка конституционности закона, примененного или под­лежащего применению в конкретном деле,по за­просу суда, рассматривающего это дело и полагающего, что этот закон противоречит конституции. В силу презумпции конституционности законов, принятых после конституции,суд, сомневающийся в конституционности закона, должен его применять пока остаются сомнения (сомнения – в пользу применения закона).

Во-вто­рых, граждане вправе обра­щаться в кон­ституционный суд с иском о призна­нии не­дейст­вительным закона, который на­рушает их консти­ту­ционные права. Такое правомочие выра­жает сущ­ность и пред­назначение конституционной юрис­дик­ции, осу­ществ­ляе­мой по евро­пейской модели. Если созда­ется орган, компе­тентный при­зна­вать за­коны недей­стви­тель­ными, в этом смысле – стоя­щий над законодателем, то это оправ­дано лишь тем, что гра­жда­нин обладает неотъемлемыми правами по от­но­ше­нию к за­коно­дателю и должен иметь возможность за­щи­щать их от законо­датель­ных нарушений. В этом контексте непонятна логика процедуры “ампаро” (в Испании и некоторых латиноамериканских странах), допускающей удовлетворение иска о нарушении прав человека лишь с последствиями inter partes, т.е. без решения общего вопроса о соответствии закона конституции. Если не факт нарушения прав индивида, то что должно быть основанием для признания закона не соответствующим конституции?

Конституционный суд на­зывают “негатив­ным за­конодателем” – в том смысле, что за­ко­ны дей­ствуют по­стольку, поскольку конституционный су­д не признает их не­действи­тельны­ми. Фактически консти­ту­ционные су­ды пре­вра­ти­лись в “су­пер­за­ко­но­да­те­лей”, кото­рые не только проверяют кон­сти­ту­ци­он­но­сть за­ко­нов, но и дают нормативное толкование конституции и проверяемых законов. Кроме того, признавая закон не противореча­щим консти­ту­ции, конституционный суд мо­жет дать ему такое толкование, кото­рое из­ме­няет смысл закона.

С одной стороны, нет оснований счи­тать, что этот “суперзаконодатель”, уз­кая колле­гия юристов – назначае­мых судей высшего суда – будет за­щищать права граждан надежнее, чем из­бран­ные гражда­нами зако­нода­тели. Какова правовая культура, таковы и депутаты парламента, и судьи конституционного суда. Но, с другой стороны, законодатели всегда лоббируют интересы своих избирателей, от которых зависит избрание на новый срок, в то время как конституционный суд в правовом государстве – а конституционное правосудие реально только в правовом государстве, в развитой правовой культуре – от такого давления избавлен.

По американской модели (США) кон­ститу­цион­ную юрис­дик­цию осуществляет вер­хов­ный суд – суд общей юрис­дикции, высту­паю­щий, как пра­вило, выс­шей апелляци­онной или над­зор­ной ин­станцией.

Американская модель имеет свою предысторию. Еще в XVII в. британские высшие суды создавали прецеденты неприменения законов, противоречащих общепризнанным принципам права. Так возник инци­дент­ный надзор за пра­вовым содержа­нием за­кона – про­верка судом пра­вомерности за­кона, применен­ного или под­лежащего при­менению в том деле, кото­рое рассматри­вает этот суд.

Существует мнение, что в Великобритании нет и не может быть конституционной юрисдикции, ибо в этой стране якобы нет конституции или, во всяком случае, нет конституции в форме “основного закона”, и конституционное право устанавливается (и изменяется) простыми парламентскими законами (статутами) или прецедентами высших судов. По этой логике, невозможно ставить вопрос о конституционности закона, если нормы конституционного права установлены такими же законами. Это формалистическая трактовка конституционности и конституционной юрисдикции. И поскольку наличие или отсутствие конституции не зависит от ее формы, в Великобритании есть конституционная юрисдикция, и она осуществляется Палатой Лордов, выполняющей, в частности, функции верховного суда страны. Судебная коллегия, образованная Палатой Лордов, исходя из принципа максимального соблюдения прав человека, может создать прецедент конституционно-правового характера, признав закон нарушающим или не нарушающим права человека.

Верховный Суд США не занимается абст­рактным кон­сти­ту­ци­он­ным контролем. Ни­же­стоящие суды не обраща­ются в Вер­хов­ный Суд США с запросами по кон­кретному поводу, они должны сами решать вопрос о конститу­ционно­сти за­кона, при­ме­няемого или подлежа­щего применению в кон­кретном деле. Здесь нет спе­циального института кон­ститу­ци­онного иска, которую можно было бы по­давать только в Верховный Суд, и граждане вправе обра­щаться за защи­той лю­бых своих прав в ниже­стоящие суды (по подсуд­но­сти).

Верховный Суд США, осуществляя инцидентный конституци­онный над­зор, про­веряет конституционность закона или иного нор­ма­тив­ного акта, примененного или под­ле­жащего приме­не­нию в деле, которое он сам рассматри­вает. Не­трудно за­ме­тить, что при этом Суд выступает как судья в своем деле – выбирает за­коны, кото­рые, по его мнению, неконституци­онны (правда, он редко поль­зу­ется этим правом). Вместе с тем Суд связан инци­дентом – делом, спо­ром о праве, в связи с рас­смотрением ко­торого воз­никает повод прове­рить кон­ституцион­ность применяемого закона. Тем самым Вер­ховный Суд ус­танав­ливает обязательный для всех су­дов преце­дент примене­ния или, наоборот, неприме­не­ния закона по причине его соот­ветствия или несоответст­вия Конституции США. По су­ществу, то же са­мое может де­лать и любой другой суд. Но только Вер­хов­ный Суд создает обще­обязательный прецедент недействи­тель­но­сти закона. Это право Верховного Суда не преду­смот­рено в Кон­сти­туции США. Верховный Суд при­обрел его своими дейст­виями в ре­зультате создания пре­цедента по делу Мэр­бери про­тив Мэди­сона (1803 г.).

Содержание этого дела сводится к следующему. Дж. Адамса, второго Президента США, представителя пар­тии федерали­стов, в 1801 г. сме­нил республика­нец Т. Джеф­фер­сон. Но прежде, стремясь со­хранить влия­ние феде­ра­листов в го­су­дарственных органах, Адамс расставил своих сторонников в судах разного уровня. Так, федералистами были судьи Верховного Суда, а председателем Суда стал Дж. Мар­шалл, ранее занимавший пост Государственного секретаря в администрации Адамса. Кроме того, Адамс до­бился учреж­де­ния новых су­дебных должностей, в частности – в резуль­тате приня­тия закона о фе­де­ральном ок­руге Ко­лумбия (сто­лица США город Вашинг­тон). Это довольно искус­ст­венное обра­зование в федератив­ной структуре США. Его соз­да­ние объясняется, в частно­сти, тем, что выделяя столицу в са­мо­стоятель­ную еди­ницу, Адамс создал судебные вакансии и до­бился назначе­ния федерали­стов. Голо­сова­ние в Се­нате по их кандида­турам и оформление су­дей­ских патен­тов затя­нулось до пол­ночи в по­следние сутки пре­бывания Адамса в должности (от­сюда на­зва­ние – “полуночные судьи”). Когда они обратились уже к новой го­су­дарст­венной администрации за полу­чением судейских па­тентов, Дж. Мэдисон – Госу­дарственный сек­ретарь в ад­ми­нистра­ции Джефферсона – от­казал им, откро­венно нару­шив свои обязанно­сти. Тогда один из “полуночных су­дей”, У. Мэрбери, обра­тился в Вер­ховный Суд с иском, в ко­тором тре­бовал обязать Мэ­ди­сона выдать су­дейский па­тент. При этом он ссылался на Акт о су­доуст­ройстве 1789 г., позволявший Суду отдавать распоряжение администрации, если она не выполняет свои обязанности.

Председатель Суда Маршалл исходил из того, что заста­вить Мэдисона выдать патент фактически не­воз­можно, и если решение бу­дет принято в пользу Мэр­бери, а рес­пуб­ликанцы его не выполнят, то пре­стиж Суда упадет, и по­зиции федера­листов в политике осла­беют. По­этому Маршалл пожертво­вал сиюминут­ными ин­те­ре­сами, но выиграл в долго­срочной перспек­тиве. Ре­шение было при­нято в пользу Мэдисона, но с таким расче­том, чтобы извлечь из него пользу для Вер­ховного Суда, а зна­чит – и для федерали­стов. А именно: Мар­шалл, фор­мулируя мне­ние Суда, указал, что Мэрбери имеет право на на­значение, и по закону (Акт о су­доуст­ройстве) Суд вправе дать предпи­сания адми­ни­страции о выпол­нении требо­ваний истца. Но по Кон­сти­туции, подчерк­нул Маршалл, власть разде­лена на законода­тель­ную, исполни­тельную, и су­дебную, и нигде в Кон­сти­туции не сказано, что одна ветвь власти может вмеши­ваться в ком­петенцию другой. Поскольку для конституционных органов вла­сти не раз­решенное Конституцией вмешательство в чужую компетенцию за­прещено, Маршалл сделал вы­вод: если какой-либо закон дозволяет вмеша­тель­ство в компетенцию другой ветви власти, то он про­тиворечит Кон­сти­туции и его следует счи­тать не­действи­тельным.

Таким образом, Мэрбери было отказано в иске по фор­маль­ным основаниям: положение закона, позво­ляющее от­дать предписа­ние Мэдисону, недействительно. Тем самым Вер­ховный Суд ограничил свою юрисдикцию в от­но­шении права от­давать предписания. Но одновременно Суд приобрел право при­знавать акты, про­тиворечащие Конституции, недействитель­ными.

Гражданское общество – среда, благоприятная для частных лиц; в гражданском обществе доминируют индивиды, которые как частные лица оказываются наиболее конкурентоспособными. В политическом обществе доминируют субъекты, составляющие политический (управляющий) класс – в зависимости от их места в политической иерархии; они используют свою политическую позицию для личного обогащения, но в основной массе они неконкурентоспособны как частные лица, и они не имели бы подобного общественного положения, если бы выступали как частные лица и не опирались на организованное, публично-властное принуждение.

3. Гражданскому обществу соответствует правовое государство, в котором принадлежность человека к аппарату политической власти не дает ему общественных преимуществ. Политическому обществу – если это не тотально политизированная система – соответствует авторитарное государство. Но есть и промежуточный или смешанный вариант. Современный социал-капитализм породил гибрид гражданского общества и политического общества и соответствующую политическую систему – перераспределяющее государство, которое причудливо сочетает в себе черты правовой государственности и авторитаризма. В социал-капиталистическом (смешанном) обществе действуют два “правила игры”, одновременно идут два процесса: общественное богатство распределяется по принципу права, в пользу более конкурентоспособных, но государство (управляющая система) перераспределяет общественное богатство в пользу менее конкурентоспособных и в пользу самой перераспределяющей бюрократии, управляющего класса.

Понятно, что такое перераспределяющее государство нельзя назвать правовым государством, но его нельзя назвать и однозначно авторитарным, поскольку оно устроено демократически и действует по воле большинства – массы менее конкурентоспособныхили просто неконкурентоспособных членов общества. И все же оно имеет существенный авторитарный элемент: волей большинства определяется, главным образом, то, что государство должно быть перераспределяющим, но никакое большинство не определяет и не может определять, вчью именно пользу и каком объеме нужно перераспределять общественное богатство. Перераспределяющему государству адресованы взаимоисключающие требования: все хотят получать через государство за счет своих конкурентов, но никто не хочет платить налоги; лоббируются противоположные интересы. В результате определяет перераспределяющая бюрократия, особенно, ее верхушка.

Социальное правовое государство. В постиндустриальном обществе, которое складывается в ХХ в. в наиболее развитых индустриальных странах, малоква­лифицирован­ный труд в производстве заменяется автоматизи­рованным, высококвалифицированным. Существенно боль­шая часть членов обще­ства ре­ально исклю­чается из про­цесса произ­водства и по­тенци­ально – из сферы экономической активности вообще При этом эффек­тивность производства стано­вится качест­венно более вы­со­кой, а на­цио­наль­ный до­ход – дос­та­точ­ным для удов­ле­тво­ре­ния рас­ту­щих по­треб­но­стей прак­ти­че­ски всех чле­нов об­ще­ст­ва (воз­ни­ка­ет “об­ще­ст­во по­треб­ле­ния”).

В таком обществе возникает “социальное государство” или “социальное правовое государство”, кото­рое, по замыслу его идеологов, должно обеспечивать не только правовую сво­боду, но и соци­альный мир (смягчать социальные противоречия), создавать условия, позво­ляю­щие социальным аутсайдерам доби­ваться благополучия. Такое го­су­дар­ст­во признает и га­ран­ти­рует уравнительной по­ли­ти­кой потребительские привилегии, или, по позитивистской классификации, “права че­ловека вто­рого поколения”. Сюда включа­ются минимум оплаты и других условий труда (за счет работодателя), выплаты безработным и расходы на профессиональное обучение или переобучение, со­циаль­ное обеспечение по возрасту или инва­лидности, обеспечение малоимущих бес­плат­ным или частично оплачиваемым жильем, бесплат­ными или частично оплачиваемыми услугами в области образо­вания, здравоохранения (за счет всех налогоплательщиков) и т.п. После второй миро­вой войны “права второго поколения” в документах ООН вклю­чаются в число общепризнан­ных прав че­ловека.

“Права второго поколения” в основном складываются в результате перераспределительной деятельности государ­ства. В этом их сущност­ное отличие от “прав человека пер­вого поко­ле­ния” – естественных и неотчуждаемых прав и свобод. “Права первого поколения” объективируются по мере исторического прогресса свободы, а их государственно-политическое признание является вторичным. Что касается “прав второго поколения”, то здесь, на­оборот, сначала утверждается редистрибутивная, уравнительная государственная политика, а уже затем констатиру­ется факт, что в резуль­тате этой политики складывается система за­щи­щае­мых законами интересов – “права второго поколения”.

Эти “права” – ок­трои­ро­ванные. Это права в ка­выч­ках, так как в действительности они суть привилегии, которые предоставляются не каждому, а лишь тому, кто оказывается в экономически невыгодном положении. Для того чтобы обеспечивать эти привилегии, правительство должно в виде налогов отнимать у других часть имущества.Это зна­чит, что общество де­лится на тех, в чью пользу перерас­пре­деля­ется национальный доход, и тех, за чей счет он пе­рераспределя­ется. Причем при­вилегии устанавлива­ются произвольно (в ней­траль­ном смысле) и также произ­вольно реализуются – в зависи­мости от объективных возмож­ностей экономики и политики кон­крет­ного пра­витель­ства (ле­вой или правой ориентации).

Таким образом, принцип социального государства – уравнительный, правонарушающий, противоречащий праву собственности.

Понятно, что в демократическом государстве уравнительное ограничение собственности происходит с согласия самих налогоплательщиков. Однако большинство налогоплательщиков, соглашаясь с такого рода ограничениями, делают это не потому что им хочется поделиться своим имуществом, а потому что они сами рассчитывают воспользоваться услугами социального государства (например, лишь частично оплачивать медицинские услуги, не платить за обучение детей и т.д.). Они голосуют за ту партию, которая на сегодняшний день кажется наиболее убедительной в своих обещаниях рационализировать систему налогов и сделать блага, которые “дает” социальное государство, доступными для всех. “Система удержаний дополнена системой выплат, скидок и вычетов, так что выделить нетто-плательщиков и нетто-получателей невозможно… Можно сказать, что значительная часть населения и бизнеса практически во всех странах мира подкуплена подачками и/или сбита с толку ожиданиями таковых” (Г.Г. Сапов).

Следовательно, так называемое социальное правовое государство – это не разновидность правового государства. (Как утверждают легисты, в XIX веке правовое государство было либеральным, а в ХХ оно стало социальным). Это перераспределительное государство, в котором уравнительное начало государственной политики конкурирует с правовым началом.

Другое дело, что социальное правовое государство – это государство, в ко­то­ром ранее ме­ха­низ­мы гос­под­ства пра­ва уже были раз­ви­ты на­столь­ко, что они спо­соб­ны удер­жать редистрибутивный про­из­вол в же­ст­ких рам­ках, не дать уравнительной политике существенно на­вре­дить пра­во­во­му способу регуляции.

В социальном правовом государстве, образно говоря, дейст­вуют разные и взаимоисключающие “правила игры”. По пра­ви­лам “правовой игры” человек удовлетворяет свои потребно­сти, вступая в отношения эквивалентного обмена. Он может “играть” и по “социаль­ным правилам”. Но в “социальной игре” че­ловек получает лишь некий минимум социальных благ. Эти “игры” неравноценны, и по “социаль­ным правилам” нельзя получить то, что можно получить в случае удачной “правовой игры”. Обычно человек он вступает в “соци­альную игру” в том случае, если разоряется, действуя по прави­лам “правовой игры”.

Чрезмерная ориентация государства на редистрибутивную политику, в ущерб господству права, при­водит к пере­груженности, непомерному разбу­ханию и не­эф­фек­тивности государст­венного аппарата, а в экономике – к сни­жению произ­вод­ства, оттоку капитала и инфля­ции. В ре­зультате меха­низмы са­морегу­лирования гражданского об­ще­ства срабатывают таким образом, что большинство избирателей голосует за по­литические элиты, ко­торые больше ориен­тируются на правовое начало государст­венности. При новом правительстве уменьшается налоговое бремя, сокращаются рас­ходы на социаль­ные про­граммы, растет рентабельность про­извод­ства и начина­ется приток капи­тала. Но после оздоровления экономики к власти опять при­ходят партии, выступающие за редистрибутивную политику. Так со­ци­альное правовое государство действует по принципу маятника, колеб­люще­гося между правовым и уравнительным регулированием: при прави­тельстве правой ориентации проис­хо­дит накопление ресурсов, а при правительстве ле­вой ориента­ции эти ресурсы растрачи­ваются, и политический “маятник” на­чи­нает дви­же­ние “вправо” и т.д.

Основная проблема заключается в том, чторедистрибутивное государства – это паллиатив:если людям платить за то, что они безработные, бедные и больные, то доля таковых в населении страны будет расти. Оно не решает социально-экономических проблем, которые возникают при рыночной экономике, в правовом государстве. Все попытки совершенствования социального правового государстваоборачиваются лишь ростом издержек по осуществлению перераспределительной деятельности, неэффективной растратой общественных ресурсов, отвлечением массы квалифицированных и энергичных людей от действительно полезной деятельности.“Всякого рода привилегии выгодны для частных лиц, которые их получают, и ложатся бременем на нацию, которая их дает” (Ж.-Ж. Руссо).

Кто же заинтересован в сохранении и усилении редистрибутивного государства?“Главными бенефициарами процесса являются получатели того, что, так сказать, оседает на стенках сосудов перекачки богатства от одних членов общества к другим” (Г.Г.Сапов).

Посттоталитарное государство не может быть соци­аль­ным правовым государством западноевропейского типа. В посттоталитарной ситуа­ции еще нет граж­данского общества, и редистрибутивное государство может быть только авторитарным, в котором национальный доход перераспределяется независимо от воли налогоплательщиков.