Кино, Звезда по имени Солнце Глава 1. Робинзон

Они поднимались по пологому склону.

Он не протестовал, как будто догадывался, что это бессмысленно, и больше не пытался задавать вопросов. Четверо сопровождающих — или конвоиров, как про себя называл их Саша — двигались быстро, задавая темп, и он не смог как следует познакомиться с окрестностями города.

А виды тут были потрясающие. Насколько хватало глаз, тянулась холмистая местность, где не было даже намека на присутствие человека, ни прежнее, ни нынешнее. Снег уже сошел, но трава еще не проклюнулась, поэтому склоны были бурыми и голыми. В таких местах конца света словно бы и не было. Наверно, когда весна вступит в свои права окончательно, здесь будет совсем как раньше, подумал Данилов.

Линия горизонта казалась очень близкой и словно подрагивала на ветру. Что за массаракш? То ли просто туман, то ли взвесь пепла по-прежнему висела в нижних слоях атмосферы.

Наконец, миновав узкую лесополосу, маленький отряд и его пленник вышли к шоссе. Хотя до города, судя по попавшемуся знаку, оставалось еще три километра, дорога была расчищена от брошенных машин — видимо, грейдером. Теперь они сгрудились на обочинах, где через сотню лет от них останутся только поросшие травой холмики.

Не меньше Сашу поразило то, что ямы и колдобины были засыпаны гравием, так что проехать можно было не только на внедорожнике.

Данилов поймал себя на мысли, что почти удивлен, что не видит дорожного движения, когда мимо них прогрохотали два самосвала "КамАЗ", груженые песком.

Наверно, он так и не научился контролировать выражение лица, потому что все патрульные заржали.

— Не ожидал? — усмехнулся Антон. Имя Данилов узнал по обращению к нему другого бойца. — Все как раньше.

Его улыбка показалось Саше открытой и беззлобной, но он по опыту знал, что с такой же лыбой можно заставлять обреченных на смерть своим ходом шагать к траншее. И все же его немного радовало, что у этих людей нет к нему личной неприязни. Убивают по долгу службы обычно легко и без мучений.

На горизонте между тем замаячили силуэты пятиэтажных домов на фоне поросших голыми деревьями каменистых склонов.

Имя не врало. Действительно, подгорный.

Наконец, они достигли черты города. От самого въезда, обозначенного подновленным плакатом на щите, развеявшим последние Сашины сомнения, дорожное покрытие было тщательно восстановлено — на асфальте чернели свежие заплаты.

"Так вот ты какой, город солнца. Наверно, я тебя не таким себе представлял. Но могло быть и хуже".

И все же его ждало разочарование — эта часть была явно необитаема. Несколько ближайших трехэтажных домов были нежилыми и привычно смотрели на них пустыми окнами. И все же, при ближайшем рассмотрении, они выглядели скорее как дома, подготовленные к сносу. Рядом на асфальте не было обломков, а у ближайшего здания была натянута веревка с красными флажками — предупреждая людей об опасности схода снега или падении шифера.

Того, что Александр увидел, хватило, чтоб понять: здесь была организация.

Старший патруля достал рацию.

— Эй, на вахте… Поднимайте карантинщиков. Гость пожаловал… Да, один. Не знаю. Не мои проблемы… Все, отбой.

Миновав еще несколько таких же многоэтажек — Данилов понял, что это поселок городского типа — они внезапно оказались на большом пустыре. Когда-то здесь были дома частного сектора, теперь о них напоминали только бетонные оголовки колодцев и остатки деревянных тротуаров. Ему оставалось только гадать, выгорели ли эти они после пожара или их намеренно снесли.

На другом конце пустыря, на небольшом всхолмье начинался настоящий жилой массив — рядов пятиэтажек, а за ними них масса домов поменьше.

"И будем мы как город на холме", — не понятно к чему вспомнилось Александру.

Кажется, говорил кто-то из первых английских колонистов-пуритан в Новом Свете, цитируя Нагорную проповедь. Дело было в Америке, и имел он, естественно, в виду общество, на которое должен будет равняться весь остальной мир.

Ну, посмотрим, насколько здесь приблизились к идеалу.

Опоясывала подножье холма самая настоящая стена. Данилов заметил ее издалека и присвистнул: она не уступала берлинскому аналогу времен "холодной войны".

Через пару минут они остановились перед двухметровым бетонным забором, протянувшимся через бывшие дворы и огороды, поверх которого была натянута "егоза". Ограждение показалось Данилову слабоватым; судя по книжкам, постапокалиптический город должен быть окружен крепостной стеной с башнями и галереей для стрелков. А тут просто забор, как на какой-нибудь швейной фабрике.

Но, пораскинув мозгами, Александр сообразил, что забор предназначен не для обороны, а, скорее, против одиночных воров и диких животных, да еще для обозначения границы. Для сплачивания тех, кто внутри нее. Если высота стены, сложенной из разнотипных бетонных плит, воображенья не поражала, то протяженность вполне могла. Влево сооружение тянулось метров на сто, пока не поворачивало под прямым углом на север, к реке; а с правой стороны ее оконечность уходила еще дальше. При этом она была как по линейке вычерченной: Похоже, тут еще и геодезические работы проводили. Если принять форму поселения за квадрат, периметр получался солидным.

Роль башен в узловых участках обороны, подумал Саша, могли играть те самые панельные дома. И точно: когда они подошли чуть ближе, Александр заметил, что некоторые из окон нижних этажей заложены кирпичом — полностью и до половины, а на одном из балконов виднелся прожектор.

Асфальтовое полотно дороги упиралось в решетчатые ворота. На глазах Александра перед двумя КамАЗами они с лязгом отъехали в сторону, пропуская технику в город. Ага, еще и с электроприводом. Уже по этим признакам можно было сделать вывод, что с электричеством здесь проблем нет. Вряд ли кто-то стал бы тратить его на такие вещи, если бы оно вырабатывалось только дизель-генераторами. Рядом метрах в десяти в стене были двустворчатые железные ворота меньшего размера, похожие на гаражные. К последним они и направлялись.

Данилов к этому времени успокоился, интуитивно чувствуя, что его ведут не на расстрел, а в крайнем случае на допрос с пристрастием. Провожатые вели себя корректно: за всю дорогу его ни разу не толкнули, хотя он старался не давать повода.

Александр не терял времени даром, изучая и местность, и людей. Последние при своей профессиональной хватке казались ему неопасными в сравнении с теми же "оптимистами".

Общение с людьми в непростых обстоятельствах сделало Данилова психологом, и теперь он готов был поспорить, что его не собирались убивать. По крайней мере, пока. Поэтому, несмотря на четыре их автомата, и на то, что его оружие перекочевало в их вещмешки, Александр шагал спокойно.

Где-то за стеной залаяла собака. Антон приблизился к дверям и забарабанил в них кулаком. Через пару секунд открылось окошечко, в нем показалось чуть помятое красное лицо.

— Явились, бродяги. Опять птичьего гриппа притащили?

— Артур, а ты ничего не забыл? — Антон уставился на дежурного с каменным выражением лица.

— Вот мля… — спохватился мужик и напялил такую же марлевую маску, какие были на патрульных. — Ты, Тоша, ничего не видел. Почему нельзя стрелять гадов на месте? — он разглядывал Сашу как диковину. — Да ладно, парень, я прикалываюсь. Заходите.

Стоя между своими "сопровождающими", Данилов в ответ на это не повел и бровью. Ворота распахнулась, хорошо смазанные петли не издали ни звука, и он переступил символическую границу между вольной жизнью изгоя и новой, непонятной. Только вот насколько она будет длинна, он не знал.

Они прошли короткий коридор и оказались в каморке, освещенной яркой лампочкой в казенном плафоне.

— Вещи оставь здесь, — кивнул толстый рябой охранник на покрытый покарябанным пластиком стол. На рукаве камуфляжной куртки старого образца у мужика была красная повязка.

Данилов снял удобный рюкзак защитного цвета, заменивший ему тот, который он нашел на месте авиакатастрофы, и аккуратно поставил на стол. Оружие — все вплоть до ножа и пневматики — и патроны у Александра изъяли еще раньше.

— Продукты, скоропортящееся есть?

— Есть.

— Достань.

На стол были выложены кусочки вяленного мяса, потом шлепнулась тушка животного, которое потревожило Данилова во время привала на острове.

— Крыса-мутант, она же нутрия, — попробовал пошутить Саша.

— Не угадал, — хмыкнул кладовщик. — Это ондатра. А нутрия более теплолюбивая тварь. Классно, два кило мяса и полшапки.

Саша подозревал, что обычные крысы, rattus rattus, вымерли, как и все синантропные виды. Даже тараканы, которые изначально были жителями тропиков и распространились по миру только благодаря теплу человеческих жилищ. А вот ондатры, как оказалось, прекрасно себя чувствовали, хоть и сменили рацион.

— Что я за нее получу? — спросил он, решив, что за наглость по лбу не ударят.

Стоявший рядом конвоир прыснул:

— Хитрый, блин. Наши работают за трудодни, а тебе вознаграждение подавай.

— Сердечное спасибо получишь, — уточнил кладовщик.

В ответ на удивленный взгляд Данилова он снизошел до объяснения:

— А ты как хотел? Денег у нас нет, а бартер пока запрещен. Коммунизм, мать его за ногу. Пока с едой негусто, нельзя создавать прецендент. Когда поднимемся — можно и частную инициативу поддержать. Я вон до войны магазином владел. Маленьким, правда.

— Да не начинай опять про свой ларек, — прервал его Антон. — Нам идти пора.

— Э, нет, — спохватился охранник. — Этого гаврика еще проверить надо. Да и вас тоже. Забыл, что ли правила?

Он достал из ящика стола небольшой дозиметр-радиометр, явно не бытовой, и провел им, как металлодетектором, вдоль Сашиной груди.

— Ты гляди… — он встретился взглядом со старшим патруля. — Фонит как четвертый энергоблок ЧАЭС. Не знаю, где он такую пыль нашел, — он обернулся к Саше и указал на обитую клеенкой дверь. — Ступай на санобработку.

Краснолицый достал из шкафчика в углу пакет с аккуратно сложенной одеждой и сунул Саше в руки.

— Потом наденешь. Свои тряпки кинешь в ящик, и ботинки тоже. Мойся тщательнее, башку обязательно. Да что я тебя учу, ты же не бомж.

Уже выходя из караульного помещения, Данилов увидел, что патрульные тоже поверглись проверке дозиметром. Охранник хмыкал и делал какие-то пометки в обычной тетради. Но они, похоже, выдержали проверку благополучно.

За дверью оказалось неказистое подобие душевой на три персоны. Деревянная лавка, гвозди в стене вместо вешалки. В углу помещения стоял железный ящик с крышкой. Данилов быстро разделся и скидал туда сначала штормовку, потом свитер с высоким воротом, штаны, ботинки, чувствуя, словно расстается с частью себя.

Потом, зябко переступая на холодном кафеле, он открыл единственный кран, с тревогой глядя на шланг на уровне глаз. Он был готов и сделал глубокий вдох. Как выяснилось, напрасно: вода была теплой, градусов тридцать. Еще один штрих к местной жизни: здесь была котельная.

В пакете оказался спортивный костюм с лампасами и поношенные кеды.

Когда он вышел из душевой, полный охранник повторил свой тест, и на этот раз результат его удовлетворил.

— Не фонтан, конечно, но пойдет. А какой там у тебя внутри фарш, это пусть Маша выясняет, — он обернулся к чернявому патрульному, — Ладно, топайте.

Выйдя из здания КПП, они оказались в самом городе. По ту сторону стены была обычная улица частного сектора. Здесь было чисто и аккуратно. Даже весенняя грязь не портила вида. Остатки снега и наледи были убраны, ручьи бежали по специально выкопанным канавам, тротуары были чистыми.

Первый же дом, аккуратный, крытый черепицей, имел стекла и даже шторы на окнах. Впечатление портил только железный забор и решетки.

В рюкзаке у него был аккуратно свернутый пиджак и брюки, но когда Александр попросил разрешения одеться поприличнее, ему отказали: те, кто его ожидал, не имели лишнего времени.

В прихожей дома, который раньше был то ли клубом, то ли детским садиком, висело зеркало, и, проходя мимо, Данилов увидел свое отражение. Получив вместо своей штормовки поношенный спортивный костюм на пару размеров больше, он по-прежнему напоминал "ботаника". Потрепанного жизнью интеллигента, собирающего бутылки по помойкам. Единственное, что не вязалось с таким образом — глаза. Они смотрели спокойно и уверенно.

"Надолго хватит гордости, если начнут ломать пальцы или окунать с головой в воду?" — подумал он.

В комнате, где еще висели на стенах грамоты "Отличник образования", его ждали за большим столом два человека все в тех же стерильных масках. Один был высоким блондином лет тридцати, второй чуть одутловатым коренастым мужиком средних лет с намечавшейся лысиной. Первый был в хорошей кожаной куртке и цивильных брюках, второй в сером городском камуфляже с такой же красной повязкой, на рукаве, как у дежурного с пропускного пункта.

Моя полиция меня бережет. Хотя, чего удивляться, при такой численности населения обязательно должны быть органы власти и защитники правопорядка.

Первым заговорил второй, цедя слова сквозь зубы:

— Рассказывай. Что, как и где.

Тон заставил Сашу подозревать в нем работника органов. Наверно, этот бывший следователь думал, что у допрашиваемого сразу начнет заплетаться язык. Но Данилов был подсознательно готов; еще по дороге сюда он догадался, как его примут и за кого могут принять. Наивно было надеяться на хлеб-соль.

Можно было изображать дурачка, но так легко перегнуть палку. Вместо этого Александр решил сразу предупредить лишние вопросы.

— Товарищи, я не шпион, могу доказать.

— Ты гляди, умный, — осклабился тот, кого Саша посчитал кадровым милиционером. — И как?

— Надо быть долбанным придурком, чтоб приплыть на лодке. Я чуть не утонул и не разбился. Если б я хотел внедриться, пришел бы по главной дороге, и с другой историей. Еще я бы просился внутрь, а так ваши орлы меня приволокли силком.

— Брешешь, — фыркнул мент. — Может, тебе руку сломать?

— Да пусть договорит, — возразил блондин. — Например, как нас нашел, если жил в своем Кузбассе.

Хороший полицейский, плохой полицейский. Все лучше, чем плохой и очень плохой. Может, соврать, что не знал ни про какой Подгорный и сошел на берег набрать воды в ручье? Нет, лучше следовать истине даже в мелочах, так будет меньше шансов запутаться.

— Я поймал передачу, — ответил Саша.

— Какую еще блин передачу? — уставился на него опер.

— По радио с неделю назад. Теперь не пойму, зачем было кричать о себе, если никого не ждете.

— А мы и не кричали, — светловолосый, похоже, понял, о чем речь. — Передача была всего одна. Можешь считать, что в рубашке родился.

— Погоди, Володь, не обнадеживай его раньше времени, — ухмыльнулся опер. — Все зависит от того, что мы решим. Может еще пожалеет, что услышал. Ладно, давай поколем его маленько.

И они начали задавать вопросы, а Александр отвечал — где-то сразу, где-то несколько секунд подумав. Данилов и не думал запираться. Вначале слова давались ему нелегко: он отвык от общения с людьми, так как в эти месяцы чаще разговаривал с самим собой. Голос у него был то слишком тихий, то слишком громкий; сбивался то темп, то интонация. Но по ходу беседы Данилов настраивал его как давно не используемый инструмент, и к середине заговорил хорошо поставленным голосом того, чьей профессией было именно говорение.

Он очень надеялся, что убедит их.

Им было наплевать на его прежнюю жизнь и на то, что было с ним в первые месяцы после катастрофы; об этом спрашивали только для проформы. Их интересовали две вещи — что привело его в город и были ли у него друзья снаружи. А еще они очень хотели поймать его на нестыковках, особенно тот, залысины которого казались Данилову вмятинами от фуражки.

Наконец, вопросы закончились, и на минуту в комнате повисла тишина.

Данилов понял, почему они смотрят на него с сомнением. У них в голове не укладывалось, что пришлец, который не выглядел суперменом, выжил один. Новый мир не благоволил к единоличникам. О благе одиночества можно говорить, когда есть закон, порядок и центральное отопление, а в супермаркеты регулярно подвозят продукты.

— Складно болтаешь, — первым заговорил светловолосый. — Кем раньше был?

— Учителем.

— Чего?

— Английского.

— Жаль, нам больше бы пригодился математик. Сам понимаешь, вряд ли амеров или бритишей увидим. Разве что через прицел.

— Почему сразу амеров? — возразил Данилов. — Мы на протяжении жизни вполне можем встретить китайцев. Или индусов. Или арабов. Не факт, что у них будет русский толмач, а живой китаист или арабист у вас вряд ли есть. И что, жестами будем изъясняться? А английский — он и в Бангладеш английский.

— Далеко смотришь, профессор. Ладно, подумаем, как быть с тобой, а пока посиди, отдохни. Если решение будет не в твою пользу, поплывешь дальше. Пока ты ничего секретного не видел.

Александр кивнул, подумав, что не верит.

— Только ружье хоть одно отдайте, — вслух сказал он.

— Пневматику, — бросил через плечо тот, кого звали Владимиром, — И перочинный ножик твой.

Когда его выводили из комнаты, Александр понял, что выдержал еще один экзамен. Он ничего не попросил. Наверняка люди обычно умоляли принять их, и особенно усердствовать должен был лазутчик. А он изо всех сил старался держаться так, будто это они должны упрашивать его остаться.

* * *

Выйдя из карантинного блока, мужчины остановились на крыльце.

Петр Масленников, зам градоначальника по внутренним делам и командир дружины, достал из кармана пачку "Chestefield". Владимир Богданов, первый зам, занимавшийся широким кругом оргвопросов, был за здоровый образ жизни, поэтому не присоединился.

— Ты что, серьезно, поверил ему? — спросил Петр товарища, щелкая зажигалкой.

— Конечно. Вы там все головой ушиблись со своими шпионами. Человек небесполезный. Не экстра-класс, но голова на месте. Обычно снаружи все приходят невменяемые, а этот шпрехает, как депутат. Специальность не ахти какая, но пусть живет.

— Добрый ты. Я вот все равно за то, чтобы выкинуть его. А лучше расстрелять.

— Хочешь сказать, я людей не знаю?

— Лучше перестраховаться. Не в этом заморыше дело. Я жопой чую, какие-то нехорошие дела затеваются. За месяц двадцать пять стволов пропало, двух дружинников зарезали, одного застрелили. Я уже землю носом рою, никаких концов. Ну, есть у нас гопота, но не могли они такое сделать. Это внешние.

Последнее слово Масленников произнес на тон ниже.

— Но тогда им кто-то из наших помогает, — предположил Богданов.

— Кто?

— Отщепенцы. Дегенераты. Все нормальные давно перековались. А эти из тех, кто побывал снаружи и хотят вольницы. Воруй-убивай… Заметь, пока мы строились, они сидели тихо. А только началась мирная жизнь, вылезли, как тараканы из щелей. Это в Убежище мы все были как на ладони; особо не забалуешь, да и уходить некуда. А теперь все дерьмо всплывает. Пора закручивать гайки.

— Вот-вот, — согласился опер, — Мой человек в диаспоре говорит, что и там какие-то шевеления. Молодняк бурлит, мол, вся власть у русских. Зачем мы этих джигитов вообще с собой привезли? Надо было дать им долю продуктов, и пусть бы ехали куда хотят. Хоть на историческую родину. Не взяли же мы с собой СПИДоносцев.

Об этом вспоминать не любили. Но в тот момент решили, что не могут позволить себе рисковать. Здесь было не до толерантности.

— Да ты расист, — заметил Богданов.

— Жить в России — быть расистом.

— Щас. Мало у тебя имперского мышления. У нас в каждом половинка от татарина и четверть от монгола.

— Даже в тебе? Вова, не начинай свою долбанную заумь. Меня больше волнует, что один из наших сносится с кем-то снаружи.

— В какой позиции?

— Я ж серьезно. Я еще даже Борисычу не говорил. Возле котельной аккуратно перерезали колючку. Вчера заметили. Проверили с собакой, след берет до железной дороги. Вот и думай.

— Мало ли. Человек мог тайком за хабаром отправиться. На дрезине. Секрет выставили?

— Две ночи ждем.

— Майору лучше доложи. Сам ведь узнает. А еще ставь на ночь у электростанции, у продсклада и склада ГСМ по два человека. Сколько раз говорил, одного часового снимут, даже не пикнет.

— А двух не снимут?

— Снимут. Но с шумом. Если только против нас не… Ага! — Богданов расплылся в улыбке, глядя куда-то через плечо собеседнику. — Вот и наша Маша.

Мария Чернышева, начальник службы санитарии и по совместительству его любимая, шла по доскам тротуара, стараясь не запачкать сапожки в жидкой грязи.

— Здравствуй, солнышко, — приветствовал ей Владимир.

Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его. В противоположность фамилии, она была такой же светловолосой, как он, с прической в стиле "французский выщип", в не совсем облегающих, но и не мешковатых джинсах — тот максимум элегантности, который женщина могла себе позволить в новом мире.

— Вы мне тут работку подкинули? — спросила она, с завистью косясь на пачку сигарет, исчезавшую в кармане Петра. Владимир ей дымить запрещал.

— Да принесла нелегкая одного робинзона. Проверь его по всей схеме, а потом промаринуй в карантине с пару недель. Тебе же нужен был человек, чтоб на территории порядок навести? Потом найдем ему работу. А вообще, со следующего месяца ты будешь заниматься детишками. То бишь педиатрией.

Естественно, это было не пожелание, а приказ.

— Пора кончать с приемом этих бродяг, — сказал бывший следователь, когда Маша, насвистывая, скрылась в здании.

— Предлагаешь выкидывать пинком под зад?

— Нет. Решать проблему окончательно. Иначе могут осесть рядом и промышлять воровством, а то и в банду сбиться. Был же случай.

— Помню. Этих гадов так всех и не поймали. Но может, не надо так радикально? Как тебе плакаты на дорогах? — предложил Богданов — "Путник, тебя здесь не ждут. Поверни назад и катись к едреной матери. Продолжишь идти в этом направлении — снайпер стреляет без предупреждения".

— Может вызвать обратный эффект, — пробормотал Масленников, затаптывая окурок. — А еще я бы прислушался к тому, что там Олег говорит про минное поле.

— Видишь ли, мины — это, конечно, полезно. Но ты разве забыл, что майор сказал? Про свежую кровь?

Петр тактично промолчал. Пополнение генофонда общины его, похоже, мало тревожило. Может, потому, что у него с молодой женой, забеременевшей еще в Убежище, уже был ребенок. А у Владимира с Машей, которым все недосуг было формально закрепить их отношения, после полугода совместной жизни — не было. И такая же картина была у каждой третьей пары. И хотя медицинское оборудование поисковики доставляли часто — от зубоврачебного до гинекологического, искусственное оплодотворение было за пределами их возможностей.

Пока они считали каждый кусок, демография не была центральной проблемой. И все же Демьянов говорил, что каждая семья должна родить двоих за пять лет только для воспроизводства. Просто потому, что мало кто из уцелевших сохранит репродуктивное здоровье после тридцати и мало кто доживет до шестидесяти. Им надо было уже думать о смене.

Иначе, если население упадет ниже планки в пару тысяч человек, не будет никакого разделения труда, а только натуральное хозяйство. Раз картошка, два картошка… И никакой механизации. Хоть Владимир и не хотел обрастать сопливыми оболтусами, но деваться было некуда.

Богданов и сам понимал, что пока их так мало, поддерживать уровень промышленной цивилизации будет трудно. Там, где каждый пашет от зари до зари, трудно содержать специалистов. Пока у общины был "жирок" в виде обученных при старом мире технарей, но среди них молодых было немного. Те все больше "менеджеры".

А новых учить — тут нужны и наставники, и время.

По поводу учебной программы для молодой поросли они в Совете выдержали серьезный спор. Все, включая самого Богданова, стояли за что-то вроде рабфаков и ликбезов с упором на практические навыки… Все остальное, что составляло багаж знаний "цивилизованного человека" — мол, по минимуму, или факультативно. Обойдутся, мол, без теоретической физики и того же английского…

Но внезапно они столкнулись с противодействием самого майора. Тот, хоть никогда не вы фанатом науки, сказал, что при наличии времени и специалистов — давать курс средней школы надо в довоенном объеме. Это мол, займет и молодежь, и не даст тем, кто хоть что-то знает, эти знания растерять.

В конце концов, сошлись на компромиссном варианте.

Нашли среди укрываемых директрису какой-то элитной гимназии. Но наблюдениям Богданова, она была стервой каких мало, но дело свое знала. Она и возглавила первое в новом мире учебное заведение. Штат подобрали довольно быстро. В свободное время даже сам майор иногда захаживал в школу прочитать лекцию-другую по ОБЖ. Сам Богданов несколько раз просвещал детишек по интересным вопросам довоенной геополитики.

* * *

Круглолицая, среднего роста, в параметры красоты она немного не укладывалась — но это картину не портило. Под шапочкой волосы у нее оказались светлые, но взгляд близко посаженных карих глаз был проницательным.

— Привет-привет. Я Маша.

— Здравствуйте.

На вид ей было лет двадцать пять. Она была симпатичной, но он предпочел бы, чтоб его осматривал кто-нибудь другой. Просто она заставила его вспомнить о том, о чем он уже начал забывать.

Что в его жизни до войны не хватало чего-то важного. Он ведь и тогда был один, как пес. Странно, но дремавшую память разбудила не она, а еще та, чья речь — живая или записанная на пленку — была передана по радиоволнам среди мертвого эфира. Если бы из приемника зазвучал мужской голос, он вряд ли пришел бы в этот город посреди пустыни.

За неполный год скитаний это практически не тревожило Данилова. Когда все силы идут на то, чтобы остаться в живых, все ненужное отсекается, так устроена психика и физиология. В первые дни и недели было слишком страшно, а потом, когда ад стал родным домом, стало слишком голодно.

Увидев еще из окна, как она обнимается с высоким светловолосым атлетом, словно сошедшим с фашистского плаката "Der Deutsche Student", Александр подумал, что незачем травить себе душу. Везде, где он бывал до этого, женщин на всех не хватало, и обладание "своей" женщин было привилегией. Что говорить о чужаке?

— Когда мне отдадут мои вещи? — спросил он.

— Одежду, которая была на тебе, отстирают в химчистке и вернут. А остальное… — она развела руками, — боюсь, что никогда.

— Это еще с какой стати? — нахмурился Данилов.

"Остальное"… Это оружие, боеприпасы, запасной комплект одежды, белье и куча бытовых мелочей. А также немного продуктов.

— Видишь ли, Саша, — впервые за много месяцев кто-то назвал его по имени, — мы как бы потратили на тебя силы, время, еду… Тебе еще придется отрабатывать наше гостеприимство. Это не я придумала, извини.

— Прекрасно. Что я должен делать?

— Сегодня ничего. Только сдать анализы и пройти осмотр. Потом отдыхай, мы же не звери. Завтра начнешь работать на уборке территории. А дальше видно будет.

Мария Чернышева знала, что такие "робинзоны" — резервуар для инфекций. Человечество больше не было единым ареалом для микроорганизмов, оно распалось на региональные зоны, и в каждой из них вызревали и эволюционировали свои вирусы и бактерии. Пока эти изменения были ничтожны, но лет через пятьдесят они, подстегнутые ионизирующим излучением, накопятся, и, прежде чем встречать гостей с других континентов, надо вспомнить, как индейцы Северной Америки вымирали от европейской оспы.

Но пока гостем из самого дальнего "зарубежья" был именно этот Александр. И опасаться следовало не вирусов-мутантов, а привычных по старой жизни болезней.

Сергей Борисович, хоть и выступал за то, чтоб принимать к себе ценных кадров, часто повторял, что община должна быть изолированной. Даже торговлю он не приветствовал, хотя им пока никто и не предлагал. Да и не было нужды — все, что нужно из промышленных товаров, они добывали в рейдах в практически опустевший Тогучин и только иногда за редким оборудованием и сырьем группы снабжения гоняли в областной центр. Но это уже было как на другую планету.

Пришельцев извне тоже было немного. За те месяцы, которые прошли с момента "исхода" из Убежища, к ним забрели всего две сотни человек, в основном с востока, из Тогучина. Кого-то из них прогнали, кого-то приняли. Теперь Маша понимала, с каким циничным расчетом было выбрано место для переселения. Зимой этот поселок в горах Салаирского кряжа был почти недоступен для идущих пешком, а весной в живых осталось слишком мало людей, чтоб собой представлять проблему.

Многие до сих пор ворчали, мол, товарищ майор завел их в глухомань. Ворчали, конечно, тайком — за упаднические настроения отправляли на принудительные работы.

Последними, уже весной, в город приехали несколько человек из Новосибирска. Их тоже направили в карантин, но отношение к ним было не такое, как к обычным бродягам. Их хорошо кормили. За глаза их все звали ракетчиками: мол, с командного пункта. Чернышева душу бы продала, чтоб все узнать, но из Владимира слова была не вытянуть. Он и так зеленел, стоило ей заговорить о других мужчинах.

Выглядел Робинзон по имени Александр, конечно, подозрительно, но не страшно. Разве что его бронзовый загар на обветренном лице. Уж не атомный ли?

Счетчик показал величину, не отличающуюся от средней по городу. Естественно, ведь на КПП он должен был пройти дезактивацию. Одет он был в серый от частых стирок спортивный костюм, и такого же цвета было его худое лицо, острые черты которого казались вырезанными из камня.

Она начала с того, что измерила его рост, вес и провела общий осмотр. Все оказалось не так плохо. Хотя при росте в сто восемьдесят с лишним человек потянул на пятьдесят пять кило, выглядел он лучше многих из тех, кого она наблюдала в Убежище и в городе. Отечности не было, болезненного вздутия живота тоже. А что худой — так кто из них толстый?

— Дай, посмотрю, — она пощупала его ногу. Прикосновения ее пальцев заставили человека ощутимо напрячься.

— Плохо дело? — спросил он.

— Да нет. Совсем небольшие отеки. Надо тебе мочегонное пить и кушать побольше, это факт.

Ей обычно хватало одного взгляда, чтобы поставить этот диагноз, стоявший в карточке у каждого пятого ее пациента в городе. А что творилось за его стенами, ей было даже страшно представить. А.Д. Алиментарная дистрофия. Причиной было белковое голодание, но свою лепту вносили и холод, и тяжелые физические нагрузки, и стрессы. Самым лучшим лечением было правильное питание; то, чего даже они пока не могли себе позволить. Первые буквы диагноза совпадали с инициалами ее нового знакомого: Александр Данилов, но по иронии судьбы бродяга был практически здоров для того, кто провел последние месяцы совсем не на курорте.

Нормальным было давление, не было шумов в сердце. Чисто, без хрипов, работали легкие, что вообще было редкостью. Словно не из выжженной земли пришел, а вернулся с черноморского курорта.

Когда с общим осмотром было закончено, а кровь из вены пришельца взята и вместе с другими анализами отправлена в лабораторию, Чернышева вышла в коридор и сняла трубку, чтоб позвонить в больницу. Телефонная связь в городе действовала уже месяц, когда закончились восстановительные работы на АТС.

Через пять минут внизу хлопнула дверь. Пришла Евгения Петровна, специалист центра репродукции человека. Маше это название всегда казалось уморительным. Эта ворчливая старая жаба ей не нравилась, но как специалист она была незаменима.

— А скажи, чем ты питался? — поинтересовалась Чернышева, рассматривая его кардиограмму, когда он, наконец, освободился.

— Да так… — Данилов пожал плечами. — По-разному. Охотился. Иногда удавалось найти что-нибудь в магазинах, выкапывать гнилые овощи. Иногда не удавалось.

— И что же ты тогда ел?

— Тогда я… — он осекся, не дав словам сорваться с губ, — Ничего. Потуже затягивал пояс и терпел.

Он уже хотел пошутить, что выкапывал из-под снега не только картошку и капусту, но и людей. Но испугался, что шутку она не поймет, и тогда его просто линчуют.

— Однако, надо бы и нам поесть, — сказала Маша, взглянув на часы. — Пойду принесу твой обед. Вообще-то тебе положена банка тушенки и триста грамм сухарей, но у меня завалялось еще что-то.

Она вернулась с подносом и, как настоящая хлебосольная хозяйка, поставила на стол перед ним эмалированную миску с варевом, которое на поверку оказалось супом из тушенки с картофелем, нарезанную булку хлеба и дымящуюся чашку. Хлеб на вид был клейким и рыхлым.

— Кофе из цикория. Настоящего мало, уж прости. Да это даже полезнее. А хлеб как в блокадном Ленинграде, черт-те что туда пихают.

— Спасибо.

— Если хочешь чего покрепче, то тебе не повезло. У нас сухой закон. Приказ блюстителя нравственности товарища Богданова, — она прыснула в кулак.

— Кто такой ваш Богданов? Похоже, суровый дядька.

— Ты его уже видел.

— А. Так вот он кто. Понято…

В три часа дня Мария ушла, и Данилов остался во всем здании бывшего детского сада, как ему показалось, один. Уходя, она не заперла его в палате, как обещала, и он мог свободно передвигаться по территории карантинного блока. Но на окнах стояли решетки, поэтому свобода была иллюзорной, а на вахте оказался сторож предпенсионного возраста, но с кобурой. Александр был скорее не пациентом, а заключенным.

Вечером через зарешеченное окно он смотрел на людей, которые шли по улице по ту сторону забора.

Карантинный блок находился на отшибе, окруженный пустыми домами с заколоченными окнами и дверьми. В месте, где все заняты работой, праздной публики быть не могло, и все же по улице то и дело проходил народ.

Город жил своей жизнью. Один раз ему на глаза попались люди с оружием — три мужика с короткими автоматами, в городском камуфляже, с теми же нарукавными повязками, напомнившими ему пионерские. То ли дружинники, то ли ополченцы. Все остальные были не вооружены, и их вид заставил Данилова испытать острую зависть. Они шли по своим делам, а не прокладывали дорогу через враждебную территорию. Тут не убивали за кусок хлеба. На людях была повседневная одежда — джинсы, куртки, спортивные костюмы. Не такая яркая и новая как до войны, но и не засаленные лохмотья, о которые не жалко вытереть испачканные руки, и не туристско-милитаристский прикид.

В соседнем дворе экскаватор, натужно рыча, копал траншею. Выгребная яма? Или у них тут есть даже канализация?

Он подошел к другому окну, отметив, что стеклопакеты даже не двойные, а тройные.

Через несколько домов, у торгового павильона с вывеской "Пункт раздачи" стояла небольшая очередь. На первый взгляд женщин было не меньше, чем мужчин, и это тоже был знак. Женщины не жались к стенам и не выглядели забитыми, как в той же "Оптиме". Данилов хорошо знал, что при любой социальной катастрофе и анархии они — такой же товар, как патроны, еда и горючее. Снаружи женщин было мало, и более жалких созданий он не видел. Данилов вспомнил баб из подвалов, полурабынь, доведенных до состояния скотины. Там, где соотношение мужчин и женщин десять к одному, по-иному и быть не могло. Но тут все было не так. В городе существовала или сильная власть, которая держала инстинкты в узде, или чувство общности, или и то, и другое.

Услышав смех, он увидел стайку малышни. Чумазые и грязные, они выглядели счастливыми, сооружая на ручье запруду, а значит, сделал он простое умозаключение, не голодали. Играющие дети… наверно это зрелище окончательно убедило его, что здесь была совсем другая жизнь.

Первую половину следующего дня он работал, облагораживая примыкавший к садику запущенный двор. Кое-где землю до сих пор покрывал черный слежавшийся снег и лед, Саша долбил их кайлом и раскидывал лопатой. Потом, получив от Марии пилу, распиливал поваленные ветром рябины и яблони. Их, как и где весь сгораемый мусор, он стаскал в кучу и запалил.

Потом носил к воротам проржавелые трубы и батареи отопления. Сторож сидел в своей каморке — Александр понял, что тот побаивается подходить к нему близко. Но даже мысли перемахнуть через низенький забор и сбежать не возникло. Несколько человек, проходившие мимо садика, обернулись в его сторону. Видимо, новые лица были редкостью. Его найдут и поймают в два счета, а потом уж точно не отмазаться. Данилов не роптал, потому что давно заметил, что трудотерапия полезна для душевного состояния.

— Сколько я еще буду тут торчать? — спросил он Машу, когда она собиралась уходить, потратив больше времени на осмотр результатов работы, чем его самого. Похоже, его диспансеризация подходила к концу. Некоторые из анализов и проб были унизительны, и только вера в будущее заставляла Сашу терпеть.

— Вирусолог сказал, лучше продержать тебя пару недель. Почти все анализы в лаборатории готовы. Могу тебя поздравить, у тебя даже туберкулеза нет, и ВИЧ тоже.

Данилов не удивился. Он почти полгода жил, не контактируя с другими людьми, в идеально стерильной среде, где холод убил или подавил активность всех микроорганизмов. Это ему надо было опасаться инфекции в городе, а не им — от него. А про ВИЧ и говорить нечего.

— Но все-таки у тебя может быть что-то такое, что мы упустили, — добавила Маша, посмурнев.

Данилов не любил, когда врачи разговаривали с ним в таком тоне.

— Например?

— Один черт знает. Биологическое оружие тоже могли применять. Сибирская язва. Лихорадка Эбола.

Сама она в его присутствии маски так и не снимала.

— И что со мной сделают, если будет хоть тень подозрения?

— Пойдешь в крематорий, — она улыбнулась. — Из золы получается хорошее удобрение.