Я? Кто - я? Что я такое? Плод воображения сэра Джуффина Халли?

Изобретательное древнее чудовище, изыскавшее хитроумный способ принять человеческий облик? "Вершитель"? "Атлант"? Неизвестно... Впрочем, все это - романтический бред, пустые фантазии. В данном случае "я" - просто слабый, привязчивый, сентиментальный, уязвимый человек, которому больше никогда не придется вдыхать сладостную сырую смесь речного ветра и пряного дыма, пробовать на вкус только что сваренную камру и ступать ногами по разноцветным мозаичным мостовым Ехо. Мое тело, опьяненное невиданной доселе дозой смертной тоски, взбеленилось, вышло из-под контроля. Боль (поскольку я запретил себе испытывать душевную боль, она превратилась в физическую) заставила меня сложиться пополам.

Из горла вырвались сдавленные рыдания, но слез не было, только воздух, который я выдыхал, почернел от печали. Так прошла вечность (в каком-то смысле она продолжается, и я все еще корчусь на теплых деревянных досках, окрашенных в медово-желтый цвет, но мне, хвала Магистрам, удается игнорировать этот факт), а потом я встал и отправился к умывальнику, приоткрыв по дороге платяной шкаф, дабы убедиться, что он не пустует. Помыться, переодеться в чистое, взглянуть на Мир, в который меня занесло, и как следует перекусить - вот что мне требовалось. Как любому новорожденному, к слову сказать.

Это звучит как метафора - поскольку мне, разумеется, не пришлось выкарабкиваться из материнского чрева, - однако это гораздо больше, чем просто метафора. Я не чувствовал себя новорожденным - я был таковым. Дверь, захлопнувшаяся за Джуффином, обрезала некую невидимую пуповину, связывавшую меня с прежней беспокойной, но счастливой и безопасной жизнью под крылышком у собственного создателя. Теперь мне предстояло остаться один на один с внешним миром - каким бы он ни оказался.

Я умылся, вытер лицо мягким темно-зеленым полотенцем. Обошел дом. Он показался мне вполне уютным - ничего удивительного, мои вкусы и должны были совпадать со вкусами Джуффина. Очередное воспоминание о нем заставило слезы навернуться на глаза. Я вытер их полотенцем, которое, оказывается, машинально прихватил с собой, с удивлением отмечая, что слезы действительно приносят облегчение. Я оплакивал Джуффина, как оплакивают умерших друзей; ничего метафизического в моей печали наконец-то не было. Нормальная человеческая грусть, на смену которой когда-нибудь придет забвение. Придет, придет, куда оно денется!

Я предвидел, что мне предстоит провести еще не одну ночь, выплевывая в подушку сдавленные рыдания. Я знал, что воспоминания едкой кислотой выжгут мою жизнерадостность; я знал, что мои потери - из числа тех, с которыми не смиряются... Я все знал. Однако это знание больше не ужасало меня. Печаль станет главным настроением моей новой жизни? Что ж, я был готов принять и эту судьбу. Какая ни есть, а все же моя. Лучше иметь такую судьбу, чем вовсе никакой... Говорят, что смирение требует мужества. Наверное, это правда. Но иногда смирение становится источником мужества - в этом я убедился на собственном опыте.

***

Вечером того же дня - впрочем, я не уверен, что это был именно вечер, поскольку в Тихом Городе всегда царят сумерки, - я сидел в "Салоне", с белокурой хозяйкой которого познакомился несколько часов назад. Я вернулся, чтобы отведать ее горячий шоколад и ванильные булочки. Наше мимолетное знакомство было единственным мостиком между мною и старожилами Тихого Города, оно дарило мне возможность тешиться иллюзией, будто мне есть куда пойти. Тот, кто не имеет ничего, готов довольствоваться малым.

В Тихом Городе не принято спрашивать у незнакомцев, как они сюда попали, - в первую очередь потому, что мало кто из нас способен дать вразумительный ответ на этот вопрос, даже оставшись наедине с собой, - доброжелательно сообщила она. - Но у нас считается хорошим тоном рассказывать друг другу о своей прежней жизни. Привирать не возбраняется. Ронять слова как янтарь и цедру - чем не развлечение? Я - благодарная слушательница. Имейте это в виду, если вам хочется выговориться.